Глава 10
Война Лешего
— Да все будет нормально. Не ори. И даже еще лучше. Я тебе гарантирую, — увещевал Леший по телефону старлея Симонова, который орал, что уже включил лилипуток в рапорт. — Да, отпустили. Допросили и отпустили.
Он скосил глаза на Евсеева, оскалился нервно и покачал головой. Вид такой, будто гнилой зуб у него разнылся. Или даже вся челюсть сгнила и ноет, покоя не дает.
— Нет, они у меня не отсосали. И я не сошел с ума. Со мной все в порядке. И с тобой… Да, с тобой тоже все будет в порядке. Готовь место…
Леший отвел рычащую трубку от уха, подождал, когда голос угомонится, и продолжил:
— Рапорт перепиши. И готовь, говорю, место для новой звездочки на погонах, я так думаю. Не шучу. И вот майор Евсеев, мой непосредственный начальник, он тоже не шутит. Точно. Это все под его ответственность, ты правильно понял. И под мою тоже. Если все выгорит, старшой, будешь ты еще старше. Да. И с тебя тогда стакан, конечно. Ну ладно, пусть два стакана. Все, я не могу пока говорить. Давай, будь здоров.
Он нажал отбой и убрал трубку в карман. За время разговора они с Евсеевым успели спуститься на первый этаж и подрулить к кофе-автоматам в вестибюле.
— Ну, что там? — бросил Евсеев. — Чего он скандалит?
— А-а. Ерунда, — сказал Леший. — У него теперь по рапорту на двух задержанных больше, чем в действительности. А переделывать не хочет — лень больше двух листов переписывать. Надо будет написать представление о поощрении. Симонов его фамилия.
Насчет Эльзы с Ингой Леший не соврал, их выжали досуха и в самом деле отпустили с глаз долой под его поручительство. Но и вся остальная гоп-компания, весь этот зверинец, такими стараниями добытый и упакованный на Малой Грузинской, до РУВД не доехал. А давал он сейчас показания в цокольном этаже на Лубянке, в «клубе веселых и находчивых», как раз под тем самым местом, где стояли Леший и Евсеев. Так что все старания старлея Симонова обернулись пшиком. Хотя об этом он еще не знал.
— Напишем…
Евсеев набрал код чая с лимоном, Леший — кофе американо.
— И особо отразить его старания, наблюдательность, интуицию, шестое чувство, благодаря чему и был предотвращен крупнейший теракт в истории России, — Леший осторожно достал из окошка выдачи стаканчик с дымящимся кофе, подул и пригубил.
— Никто ничего еще не предотвращал, — Евсеев посмотрел на него. — Мы даже ничего точно не знаем. Даже не уверены, что что-то надо будет предотвращать.
— Я-то уверен, — Леший снова нервно оскалился и повторил: — Я-то еще как уверен…
Зазвонил телефон, на этот раз у Евсеева.
— Майор Евсеев, — сказал он в трубку. — Докладывайте, я слушаю.
Помолчал.
— Пусть ищут дальше. Где, где! В Караганде!.. В нашем распоряжении тринадцать человек, которые могут что-то знать… Надо с ними плотно работать. До связи.
— Это насчет Бруно? — спросил Леший.
— Вычислили его адрес на Кузнецком мосту, но никого дома нет, — Евсеев убрал телефон. — В квартире нашли кое-что из одежды, специфическая такая одежда — эстрадный костюм с люрексом, тридцать шестой-тридцать восьмой размер. Надо будет показать лилипуткам твоим, может, опознают.
— Его это костюм, точно. Инга говорила о каком-то костюме с блестками, — сказал Леший. — Что-нибудь еще было?
— Пока ничего. Оперативники опрашивают соседей. Может, выведут на другой адрес, не знаю.
— Ушел он вместе с Амиром, ушел… Черт!
Леший обжегся кофе, со злостью швырнул стаканчик в урну.
— Нутром чувствую! — прорычал он. — В «минусе» они. Вот будто по печени у меня мурашки какие-то ползают, точно говорю…
— И что предлагаешь? — спокойно поинтересовался Евсеев. — Объявить по городу желтый сигнал террористической угрозы?
— А толку? Ну? Опять монтеров и сантехников дергать из канализации, как морковку? Да ты вспомни только, как всем городом Мигунова с Керченцем ловили! И ничего! Только случайность! Невероятное совпадение!
— Ты подвернулся вовремя. Вот и все совпадение, — сказал Евсеев.
— Точно, — Леший облизнул пересохшие губы. — И сейчас тоже совпадение. Все совпало, лучше некуда. Амир этот… У-у-х, скотина!
Он рассеянно похлопал себя по карманам, будто сигареты искал, потом резко вскинул голову.
— Если это в самом деле тот Амир, то дело плохо… Это зверь, а не человек, он один стоит взвода отпетых отморозков! И вообще… Если он пришел сюда, в мой город, то это запредельная наглость! Я должен его выследить и убить!
— Ничего себе, у тебя настрой! — удивился Евсеев. — Ты его лично знаешь или слышал?
Лицо Лешего превратилось в камень.
— Это мой кровный враг! Из-за него я под землю залез, чтобы от прошлого спрятаться…
Закончить фразу он не успел — у майора опять зазвонил телефон. Что-то там ему сообщили такое, отчего Евсеев сперва лишился голоса, потом посмотрел на часы, сказал громко: «Сколько? Не может быть!», — а потом вдруг рассмеялся и отошел в дальний конец вестибюля, чтобы поговорить наедине. Похоже, звонила жена. Жену свою Евсеев любил. По мнению Лешего, так даже как-то слишком любил. В мире, где обитают чудовища, подобные Амиру Железному, лучше не иметь крепких привязанностей, лучше быть одному. Как волку-одиночке. Волку нечего терять.
Леший еще постоял. Посмотрел на Евсеева, болтающего по телефону с женой. Махнул ему рукой. Когда майор поднял на него глаза, сперва постучал себя по груди, потом показал большим пальцем в пол: буду внизу.
И ушел.
Евсеев понял так, что он направился в цокольный этаж.
* * *
С Сашкой Оголевым из соседнего подъезда они решили поступать в воздушно-десантное училище. Подали документы, Леха Синцов поступил, а Оголев не прошел медкомиссию. Леха пошел провожать друга, пока ждали автобус, Синцов познакомился с симпатичной студенткой пединститута в ярко-рыжем, с черными полосками, тренировочном костюме. Костюм настолько здорово сидел на Лизе, что уже 30-го декабря новая молодая семья (у невесты едва наметился животик) зарегистрировала законный брак. Все удивлялись: зачем? А учеба? А жилье? А деньги? А пятое-десятое? Ничего, как-нибудь выкрутимся. По большому счету им обоим было плевать. Сняли квартиру, по выходным курсант Синцов прибегал туда в увольнение. На двадцатый день после свадьбы спокойная и ничем не выдающаяся беременность неожиданно закончилась выкидышем, по мнению врачей, спровоцированным обычным противогриппозным препаратом.
Ничего, как-нибудь проживем дальше. Жили фактически порознь — на четвертом курсе Леху обещали перевести на проживание вне казармы. Потом Лиза институт бросила, а тут у Лехи умерла мать, и Лиза переехала в ее московскую квартиру: все равно живут порознь, зато за жилплощадь платить не надо.
За месяц до выпускного вечера Лиза прислала письмо, где изложила свою новую точку зрения на их совместную жизнь, а также приложила ключ от квартиры. Она сошлась с молодым то ли криминалом, то ли бизнесменом, который гонял по Москве на четырехлитровой «ауди» А8, версия «лонг», цвет, естественно, черный. Насколько все это у них было серьезно, Леха Синцов так и не узнал. Поздним августовским вечером года черная «ауди» представительского класса с двумя пассажирами на борту вылетела на встречку на Ярославском шоссе и протаранила рефрижератор «MAN». Водитель и пассажирка легковой машины погибли на месте.
А лейтенант Синцов, получив квалификацию командира взвода и востребованные специальности снайпер и сапер-подрывник, отправился по «горячим точкам», заработал орден Мужества и две медали, досрочно получил звание капитана и, наконец, оказался на чеченской войне, которая и перепахала его жизнь пополам. В те дни как раз случился неудачный захват Аргуна войсками Алауди Хамзатова, батальон Синцова оттеснил «духов» и вбил их по самую маковку в землю. В газетах и по ТВ прошли несколько интервью Синцова, который, в соответствии с повседневными инструкциями замполитов, объяснял, что воюет не для того, чтобы мстить, а для наведения конституционного порядка…
Он прошел дополнительную двухмесячную подготовку в секретном лагере под Ставрополем. Ножи, взрывчатка, глушители, ПТУРСы, спецоружие… Командиры говорили, что выйдут они оттуда другими людьми, настоящими головорезами. Так и получилось.
Прилетели они оттуда в Моздок. Там шум, гам, неразбериха: кто-то из госпиталя вернулся, свою часть разыскивает, кто-то по новому назначению прибыл, пытается сориентироваться — куда лучше определиться, «купцы» контрактников и офицеров сватают в свои части тут же на аэродроме — суетятся, клятвы какие-то дают, расписывают своих комполканов, как первых героев на последней войне. Треск стоит, крик. А потом вдруг затихло все разом. Тридцать парней в новеньком натовском камуфляже, с диковинным оружием: бесшумные «винторезы» за спиной, стреляющие НРСы на поясе, бесшумные «макары» в диковинных кобурах, «Фаготы»… Их обступили любопытные, спрашивают:
— Вы чьи, ребята?
— Отдельный взвод шестого мотострелкового полка, — отвечают.
— С таким оружием? Ну, ясно…
И действительно ясно: это какая-то специальная разведка пришла — посторонись. Сейчас начнут чистить, только перья полетят!
Спецвзвод был придан третьей роте, которой командовал Томилин, «Том», тогда еще капитан….
И пошла боевая работа.
Синцов со своим взводом прикрывал группу наведения под селом Рошни-Чу, где сидел дудаевский штаб. Минировал горные дороги, мосты, изготовил пару «сюрпризов» для высокопоставленных боевиков: одному оторвало руку, второму — голову.
Прорывался в Гудермес, занятый Радуевым, Железным Амиром и бойцами «Джихада», которых в российской группировке прозвали «эсэсовцами».
В начале марта 96-го часть перебросили в Грозный, на зачистку Старопромысловского района. Зачистили, не хуже других.
Слухи о спецвзводе и его командире быстро распространились среди боевиков, за голову Синцова те обещали сто тысяч долларов.
Потом был трудный и неравный бой под Ярышмарды, когда Том, послав к х…м пьяного комбата, вывел четыре БТРа из колонны и бросился на помощь заблокированной в ущелье части 245-го полка. Леха был там. Как остался жив, не знает.
Был штурм Гойского, при котором Лехин взвод потерял двух бойцов, сам он был контужен и ранен в руку.
И снова Грозный. И снова Гудермес. И Аргун. В Аргуне лютовали Коптоевцы, войска группировки с большими потерями постепенно, постепенно выдавливались из города, отходили. В конце концов осталось только здание военной комендатуры, где сидели два томилинских и синцовский взводы. Это здание они удерживали полтора суток, пока не подошли танки 324-го полка и Амира не вышибли оттуда. Выжило их там, в комендатуре, девять человек всего. Включая самого Томилина и Леху Синцова.
На этом могло все и закончиться. Через двадцать дней были подписаны Хасавюртовские соглашения. Спешно выводились войска. На двадцать восьмой день он простился с Томилиным и третьей ротой, которая походной колонной ушла на Моздок, а оттуда — на Ставрополь. Его взвод остался на какое-то время в Грозном, Синцов встретил там бывшего коллегу — взводного по кличке Кадавр. Тот сказал, что сейчас формируются временные части поддержки чеченской милиции — зарплата, как на Уолл-стрит, кормежка бесплатная, и главное: части эти участвуют в сопровождении железнодорожных составов с нефтью и им какая-то доля от стоимости груза тоже капает. Пригласил принять участие по совместительству. По боевой работе заданий практически не было, Леха согласился, сформировал группы сопровождения.
Пару месяцев болтались они между Шамхалом и Моздоком, заработали неплохо, в разы больше, чем по военному содержанию. Кадавр этот, взводный, раньше вредный был, как целый уксусный завод. А сейчас присмотрелся — ничего парень, сдвинутый только немного, как все, кто здесь войну воевал. Короче, поболтались они так, а тут приказ — готовиться к передислокации в постоянное место службы.
Стали готовиться. Кадавр тоже москвич, ехать им вместе. Собирались было на поезде, хотя на пассажирские постоянно нападали. Да доехали бы, конечно, это ведь не Ярышмарды, в конце концов. Но тут Леха узнал, что в Армавир направляется одна из последних колонн, мотострелковый полк и собровцы ростовские. Решили ехать с ними, так веселее. Ну и безопаснее, коль на то пошло. Договорились, подсели в «Урал» к дембелям-срочникам, поехали. В Гунюшках надо было еще пару-тройку выздоравливающих забрать из МСБ и пристегнуть к колонне две машины с продовольствием из эвакуируемого военного склада. А там — пиво и спирт в основном, ну и тушенки ящиков восемь на закуску.
Основная колонна не стала дожидаться, пока закончится погрузка, вперед ушла. Остались два БМП и четыре грузовика, включая «Урал», где сидели Леха с Кадавром (взводный никогда не упускал случая поживиться нахаляву), а встретиться они должны были в 19-00 в районе села Чурой перед самым перевалом. Весело ехали. Там, среди выздоравливающих, два парня было, дембеля из Тулы, у одного фамилия Пострадалов, у другого — Кирдыч, оба с контузией. Но анекдоты травили так, что «Урал» приседал и раскачивался.
А потом… Первый же снаряд ПТУРСа попал в их машину. Со склона били, из леса. Наводчик «духовский» ошибся, видно, они рассчитывали БМП подбить, который во главе колонны, а попали в кабину «Урала». Половину людей в машине выкосило сразу, Леху на обочину швырнуло. Как достали они все-таки и первый БМП, и замыкающий, как разнесли третий «Урал» с продовольствием — этого он не видел. Взводный вынес его на себе в кусты, в «зеленку», там он и пришел в себя. Поливают сверху, со склона, и рядом где-то, с обочины, поливают тоже. Все горит, спирт и бензин взрываются, грохот, ничего не понять. Кругом трупы, наши трупы. Но где трупы, там и оружие. Ползком, ползком, разжились двумя «калашами», Леха даже «винторез» новенький нашел, только патронов к нему кот наплакал. И все равно, что делать — непонятно. Сколько «духов» этих — неизвестно, только отрабатывают по каждой цели они так плотно, что можно предположить самое худшее. Связи нет. Колонна километрах в двадцати-тридцати где-то, «вертушек», естественно, ни одной. Даже если они как-то узнают, что тут засада, все равно на помощь придут не скоро.
Подумали, решили искать своих, кто жив остался, укрыться и отстреливаться, сколько можно. Уходить все равно некуда — чужая земля. Наметили несколько точек, где, предположительно, могли засесть наши. Кадавр ползает от куста к кусту, Леха прикрывает. «Винторез» показал себя хорошо, шестерых «духов» Леха разглядел в «зеленке» и шестерых снял. Подобрали Кирдыча раненого, он сказал им, что во втором «Урале» везли несколько крупнокалиберных «Кордов» в сборе и полный боекомплект к ним. Только как к нему подобраться, к «Уралу» этому, непонятно, нужны еще люди для прикрытия. Стали шарить по кустам дальше. И вот тут им не повезло — набрели на «духов», шестеро или семеро их было в той ложбине. Кадавр успел дать очередь, Леха тоже выстрелил, не целясь. Но это было последнее, что он запомнил из того боя.
…Везли их связанными, в пикапе, по горной какой-то тропе, везли быстро. Приехали на лужайку какую-то, что-то вроде плато. Землянки, цистерны, несколько японских грузовичков на высоких шасси, палатки военные, над ними антенны спутниковые торчат. База настоящая.
Было их в кузове четверо — Леха, Кадавр, Кирдыч тот раненый и еще один, с обгоревшим лицом. Он в дороге, видно, умер, застыл уже. Выкинули их на траву, Леха только сейчас заметил, что у него правая голень вздулась как полено и огнем горит — то ли сломана, то ли вывихнута, но не знает когда. Может, сразу, когда из «Урала» выкинуло, хотя он ползал ведь еще, отстреливался, ничего не замечал. А может, потом, в ложбине…
Выбежали «бородатые» из палаток, человек тридцать, вой подняли. Кадавра сразу как-то наметили в качестве жертвы, непонятно почему. Достал он их, что ли. Уксусный завод в нем проснулся, наверное. Раздели его догола, избивали сначала, потом ножи метали. И все это снимали на камеру. Кадавр всех их нах посылал, орал, пока злость была и силы. Но недолго. Потом его на траву повалили, и один «дух» в черном комбезе — он у них главный был, больше всех хавальник открывал (как оказалось потом, сам Эчиг-Амир, Амир Железный), — он штык-ножом взводного вспорол от паха до самой груди, как барана разделал. Завизжали все, будто их режут, а не взводного… И оставили его так умирать под дождем. А Леху вместе с дембелем на колени поставили и к «кенгурятнику» пикапа привязали — чтобы слышали и видели. Вроде почетного караула.
Долго не умирал взводный, к вечеру только отошел. Ночью Леху посадили в зиндан — это такая яма глубокая, вонючая, жуткая, но как впоследствии выяснилось — не самое худшее место для содержания.
Документы свои Леха то ли в бою выкинул, то ли потерял, это ему жизнь и спасло. На следующий день Амир допрос учинил: имя, фамилия, должность, кто из родственников есть и деньги за него готов заплатить. Он и назвался фамилией капитана Русланова — военврача, да родственников каких-то в Москве придумал, чтобы время протянуть. Так и просидел в зиндане недели две. Кормили его какими-то объедками, а через день-два наверх поднимали — допрашивали, били для развлечения… Он говорил:
— Чего бьете, за меня же выкуп дадут! — хотя ясно, что никакого выкупа за него не будет, это понты.
А бородатые смеются:
— И бить будем, и выкуп возьмем! А захотим — и убьем!
Однажды подняли его — сидит Амир Железный, вокруг кружком десятка два бородачей стоят, лыбятся, и здоровенный «контрабас» с ноги на ногу переминается, бросает злые взгляды, брови хмурит.
— Дава-ай, да-а-авай, капитан, — улыбается Амир и бросает ножи — один контрактнику под ноги, второй — Синцову. — Кто кого зарэжет, тот и жить будет…
Вот придумал, нелюдь поганая! Чтобы русский боец своего товарища резал?! А бородатые автоматы нацелили: чуть что не так — мигом уложат… Что делать?
Вздохнул Леха, поднял глаза, осмотрелся — горы дикие, высокие, небо синее, орлы под облаками парят, красиво… А чего делать… Пусть убивают, если так…
Только «контрабас» по-другому решил. Схватил он нож и попер, как танк! Леший еле уклониться успел. Нога уже немного поджила, но подвижность не восстановилась. Он машинально наклонился, поднял нож с длинным, острым, чуть изогнутым клинком, повернулся к «контрабасу», который заходил на вторую атаку, выставил вооруженную руку, как положено. А тот приемов ножевого боя не знает: наскакивает, норовит в сердце ткнуть… Только это не фехтование, тут вместо правил поединка, вместо благородства и изящества — голый прагматизм: надо обездвижить врага, обескровить, а потом добить. Секанул Леха противника по руке, брызнула струей кровь, нож выпал… Тот нагнулся, подобрал, снова вперед бросился, теперь Леха его ногу поранил, потом вторую руку… Короче, побледнел «контрабас», уронил свое оружие и сам рядом повалился.
Хрипит, кровь из ран хлещет… А в синем небе орлы парят, клекочут что-то на своем языке, рассматривают людей внизу…
— Маладец! — закричали бородатые. — Дабэй его! Дарэжь!
Синцов бросил нож под ноги, сплюнул. Теперь, думает, точно убьют!
Они поорали, под ноги постреляли и действительно бы убили, но Амир махнул рукой.
— Нэ надо пока, — гортанно сказал он. Синцов заметил, что иногда Железный говорит по-русски чисто и без акцента, а иногда — так, как и большинство живущих в горах его соотечественников. — Посадите его в «газырь». Или выкупят, или обменяем, или сдохнет…
«Контрабаса» дострелили, а капитана Синцова повели в «газырь» определять. Там, на краю плато, много ям было, он подумал сперва, для мусора или что-то вроде отхожих мест. Оказалось, это ямы-«гнилушки», или «газыри», как сами чечены называли. В каждой яме — по трупу. Или почти трупу. Узкие ямы и глубокие, там человек повернуться сможет, только если руки выкорябает вверх. И вылезти никак — земля мокрая, скользкая, что-то вроде плотного ила, сколько ни крутись червем, толку ноль, только глубже увязаешь. Хотя некоторых они вниз головой заталкивали, тем уже крутись не крутись, все одно, так и умирали.
Вот из одной такой ямы «духи» достали на веревке что-то полусгнившее, а Леху на освободившееся место скинули и прикладами сверху утрамбовали, чтобы съехал глубже. Нора, не яма. Он провалился метра на два с половиной, может на три. Там еще глубже было, но он ногами зацепился, притормозил. Выдержал так пару часов, потом все равно вниз рухнул. Слизь, тряпки какие-то гнилые, вонь такая, чуть желудок не выпрыгнул наружу.
И все. Так он и сидел неизвестно сколько — неделю, месяц, два месяца. Думал, что умер давно, а все это ему только грезится. Наверное, сходил с ума, мультики смотрел, как наяву… страшные мультики, таких на самом деле не бывает. Но потом опять наступало утро, оно для него обозначалось рваной белой дыркой над головой, которая была как обычная белая бумага, даже не белая, а серая скорее, и света она не давала нисколько. Он ел что-то, что падало иногда в яму, живность всякая… сейчас даже вспомнить не может, что именно. Не хочет. И был еще такой момент, как в одном рассказе Эдгара По… Дожди шли часто, и вода скапливалась на дне — вернее, она там всегда была, никуда не уходила, а только прибывала. Каждый день ее уровень хоть немного, но поднимался, это был тот самый маятник, который отсчитывал Лехины часы и минуты, вот непонятно было только, к лучшему это или наоборот. Смерть, конечно, разом бы все прекратила, и Леха хотел умереть, да. Но только не так.
Его доставали несколько раз наружу — бросали в яму веревку с крюками, он сам должен был схватиться. Это когда пикап приезжал с новой добычей. Первый раз он Кирдыча своего видел, тот тоже в каком-то «газыре» отсиживался, его вместе с Лехой заставляли смотреть, как убивают русских. Потом Кирдыч больше не показывался.
Привозили не только солдат, гражданские тоже были. Убивали по-разному, иногда просто пуля, иногда нет. Часто это делал сам Амир — ему почему-то было важно засветиться перед камерой. Однажды мужика привезли в гражданском, с ним двое мальчишек чуть старше десяти лет. Тоже русские вроде. Леха не знал, в чем они так уж провинились — Амир орал на них долго, не понять что. Пеной плевался. Потом пристрелил пацанов из пистолета. Это чтобы мужик видел. А уже после размозжил ему голову прикладом от винтовки. На камеру это, конечно, никто не снимал…
Леха заставлял себя думать, рассуждать о чем-то. Разговаривал сам с собой. На самом деле он никакой там не патологический неудачник, если задуматься. В России каждый год разводится около полумиллиона пар, случается что-то около 150 тысяч аварий, в которых гибнет порядка 20 тысяч человек… Уже легче, да. На самом деле никаких цифр Леха, конечно, не знал, никогда этим не интересовался. Просто представлял, будто в газете вычитал, чтобы хоть как-то занять свой ум. Зато он видел статистику по Объединенной группировке войск, это уже реальные цифры — 1200 солдат пропали без вести за время чеченской кампании. Кто-то из них, наверное, дезертировал… ну, от силы 100 человек. А остальные, как и он, попали в плен. Он, Леха Синцов, просто один из тысячи, вот так. Это много на самом деле. Батальон. Даже полк. Сила! Тысяча!..
И про войну тоже думал. Про «духов», про чеченцев этих. Никакой ненависти к ним Леха не испытывал раньше. Ну, как к народу. Были и среди «духов» достойные люди, чего там говорить. В свою очередь, и среди наших попадались подонки. По всякому бывало. Вон, взять блокпост под Шатоем, где 2-й томилинский взвод два месяца оттрубил — чечены там никогда западла не устраивали. Почему? Да потому что поборов никогда никаких там не делалось, Томилин прибил бы за это любого. Пустых придирок, хамства не было тоже. Ребята просто делали свою работу и вели себя адекватно. Ну и «духи» как бы платили той же монетой…
А на поле боя — там другое дело, никаких поблажек, война есть война. Разве только во время переговоров в формате, как говорится, «300–200». Это чтобы раненых и убитых забрать с вражеских позиций, пока первых не покрошило, а вторые не разложились. Здесь уже слово человека много стоит, на честность игра идет. Бывало так, что «духи», распалившись, стреляли в наших переговорщиков, в безоружных стреляли. Бывало, что и наши стреляли… Это война, говорил себе Леха, война. На войне стреляют. Но ведь помимо солдат на этой войне есть еще и такие Амиры. Им не то что убивать нравится — мучить. Издеваться. Головы отрезать, животы вспарывать. Нравится зверство, запрещенное международными законами и правилами ведения войны. «Здесь уже война не в счет, — думал Леха. — Здесь патология какая-то…»
Ни к чему такие мысли не приводили. Он сидел, висел, разлагался медленно в яме без всякой надежды выйти. Он уже легко различал «духов» по шагам, прислонив ухо к стене своей ямы. По колебаниям почвы (а иногда, как ему казалось, и без них) он мог понять, что происходит на «духовской» базе. И какие твари копошатся в толще земли, как они роют себе ходы и пожирают друг друга, он даже видел их как бы через стекло, как показывают иногда в документальных фильмах про дикую природу… И только одного не мог понять — как он до сих пор жив.
Избавление пришло в ветреный дождливый вечер. Воды в яме собралось по грудь, и дождь лил все сильнее и сильнее. А тут еще от стен начали отваливаться пласты земли, которые резко подняли уровень воды и превратили ее в густую чавкающую трясину, так что Лехе приходилось стоять, высоко задрав голову, отплевываться и последние секунды считать. И вдруг после очередного обвала он заметил обнажившийся толстый узловатый корень, который свисал со стены ямы. Он не помнил, чтобы поблизости росли какие-то крупные деревья, здесь открытое место. Ну да это было неважно, в конце концов. Дотянулся до корня, уцепился, подергал. Кое-как, дикими усилиями, начал вытягивать себя из этой трясины, из ямы заодно. По сантиметру, по миллиметру. Застывал, слушал — не идет кто? — и тянул дальше. Но ему повезло, «духи» сидели по палаткам, да и не в привычке у них было навещать Лехин «газырь» слишком часто, поскольку сбежать оттуда невозможно. Так они полагали.
Но Леха сбежал. Уже глубокой ночью выполз на поверхность, отдышался немного, пополз дальше. На краю поляны, у самой границы леса, увидел старую большую ель. Кора у нее, как скальная порода — твердая и вся изрыта глубокими морщинами. Леха прикинул расстояние до ямы — далековато, конечно, но других больших деревьев здесь не было. Не было, и точка. Выходит, это за ее корень он зацепился там, в яме, это она помогла ему, как бы руку протянула. По-другому никак. Он сказал себе, что если выберется отсюда, если окажется снова в Москве, на Сивцевом Вражке своем, обязательно посадит под окном елочку. Тогда ему в это слабо еще верилось.
…Выбрался. Оказался. Больница, госпиталь, длительная и муторная процедура увольнения из армии… Прошло почти полгода, прежде чем он смог открыть дверь своей квартиры, но это случилось. Только у него основательно «крыша съехала»: он не мог видеть голубого неба, шарахался от скопления людей, хотел тишины и уединения. И он ушел в «минус». Однажды все-таки съездил в Химки, привез оттуда елочку, посадил как раз напротив кухонного окна. И она росла. Год росла и два. Потом ее помяли мальчишки, играя в футбол, а потом она стала желтеть и осыпаться. Но Леха Синцов к тому времени уже стал Лешим, ухаживать за деревьями ему было не с руки. Зато на каждой вскрытой замуровке, над каждым ракоходом, где не ступала еще нога вольного диггера, он «сажал» елочку в виде своего личного знака.
* * *
У Пыльченко, у погруженного духом и плотью в глубокий «минус» Коли Пыльченко, который, как все полагали, родился не от обычных папы и мамы, а был зачат экспериментальным путем и вынашивался в трубах теплотрассы представителями внеземного разума — у него, оказывается, имелись какие-то семейные отношения. Выяснилось это, правда, в самый неподходящий момент.
— И где ты есть? — сказал Леший, уже не чаявший, что он поднимет трубку.
— А что? — спросил Палец сонным голосом. — В Муханове, у тетки.
Он зевнул и повторил:
— В Муханове. Плитку ей кладу в санузел… В смысле клал. Сейчас сплю как бы…
Он то появлялся, то пропадал, будто раскачивался взад и вперед перед трубкой.
— У меня же выходной, Алексей Иванович… А что? Который час?
— Тридцать семь минут второго, Коля. Сколько тебе нужно времени, чтобы добраться до Базы?
— Что-то случилось? Тревога?
— Вроде того, — сказал Леший. — Объясню позже. Когда будешь?
— В четыре, наверное, — сказал Палец неуверенно.
— Это поздно. Без тебя мы выходить не можем, но это слишком поздно.
В трубке шумно завозились. Пыльченко одевался.
— Ну, в половине четвертого, товарищ…
— В три с четвертью быть на своем рабочем месте. Все, отбой.
Без Пыльченко они и в самом деле выходить не могли. Он один стоил половины группы. Зарембо, Рудин и Середов сегодня на дежурстве, эти никуда не денутся. Бородько и Полосников в городе, их он уже вызвал. Вроде как вся основная группа обещает быть в сборе. Если Палец не подведет, конечно… А-а, еще Заржецкий, вечный диспетчер. Позвонить ему, не забыть.
Ближайшие полтора часа на Лубянке Лешему делать нечего. Отработка Бруно и людей Амира в эти ночные часы все равно не ведется, новостей ждать не стоит. А сидеть здесь и подпрыгивать на месте от возбуждения он не хочет.
К тому же дома есть одно важное дело.
Сел в машину и поехал. По дороге отзвонился Заржецкому. На полупустой ночной дороге не заметил, как разогнался до ста двадцати. Едва не въехал в кроху «пыжика», двигавшегося по главной. Тот просигналил ему вслед долгим обиженным «ва-а-ау!».
Леший сбавил скорость. Он волновался, черт побери. С каждой минутой волновался все больше и больше, будто на свидание с любимой спешил.
Просто не умещалось в голове: Амир здесь, в Москве. Стоило подумать об этом, нога сама давила на газ. Это не Гунюшки никакие уже, федералы, «духи», блокпосты и тому подобное. Это его Москва, его Сивцев Вражек, его дом.
И Амир — здесь!.. Враг у ворот… Нет, уже прошел в ворота! Амир, сволочь!
Он узнал его, когда лежал в районной больнице под Ставрополем, залечивал ногу и ждал из штаба части подтверждения на документы, — где-то недели через две после ямы. Тогда ему попала в руки газета со снимком, подписанным «Второй вице-премьер Чеченской республики А.Т. Коптоев инспектирует восстановление промышленных объектов в Шатойском районе». Широкоплечий бородатый мужчина в явно непривычном для него цивильном костюме стоял в окружении молодых и не очень людей — журналистов, по всей видимости, — и показывал рукой в сторону полуразрушенной бетонной коробки на горизонте. Леший не спутал бы его ни с кем, как если бы Амир был здесь в том же черном комбезе с боевым ножом в одной руке и чьей-нибудь истекающей кровью головой в другой… Не сказать, чтобы после увиденного мир для Лешего перевернулся жопой кверху или что-то в этом роде. Все-таки он год провоевал на этой войне, всякое повидал. Хотя такого еще не видел, вот честно. Значит, с утра этот подонок инспектирует объекты, на чистом русском языке общается с журналистами и позирует репортерам, а потом едет домой, обедает, переодевается и отправляется на свою базу, где гортанно отдает команды, режет и убивает уже перед другой камерой…
Леший тряхнул головой.
Амир в Москве! Как будто сигнал тревоги включился…
В парадном было темно — лампочка перегорела. Он достал ключи и стал попадать в замочную скважину, в то же время вспоминая, когда последний раз пользовался своим тайным ходом в квартиру, через подвал… Сзади послышались легкие шаги.
— Кто здесь? — спросил он.
Кто-то тихо выдохнул в темноте.
— Я, вроде… Пуля…
— Что ты здесь делаешь?
Леший посветил себе зажигалкой, вставил ключ в замок, открыл, толкнул дверь и включил свет в коридоре.
— Проходи.
Жмурясь от света, Пуля вошла в квартиру и сразу направилась в кухню. Зашумела вода, звякнула кружка.
— Так что ты здесь делаешь? — повторил Леший.
— Жду, — сказала она, появляясь перед ним. — Я с мамой поссорилась.
— А я тут при чем?
Она пожала плечами и улыбнулась.
— Может, пригласите войти и все такое?
— Ты уже вошла.
Леший запер дверь, скинул ботинки, пошел в свою комнату.
— Откуда ты знаешь мой адрес? — крикнул он оттуда.
— Вы же мне сами свою визитку дали.
— Там только телефон.
— А я по операторской базе вычислила. Как этот, Ресничка. Кстати, он больше не приходил и не звонил…
— И не придет. У него плечо сломано, зубы выбиты, да и вообще, лет пять ему еще посидеть в тюрьме придется.
— Ой, правда? Значит, он меня не тронет?
— Не тронет.
Леший достал из-под кровати картонный ящик, где хранил кое-что из снаряжения, поискал. Потом полез в письменный стол, там было большое отделение для всякой всячины. Пошел в гостиную, обшарил там все. Постоял, огляделся, подумал. Наверное, в кладовой.
— Спасибо вам большое…
Пуля успела разуться и снять куртку, даже тапочки его старые, льняные, где-то отыскала. Она стояла посреди коридора в ковбойской позе, заложив большие пальцы за пояс джинсов, смотрела на него исподлобья, пыталась собрать губы в серьезную, даже немножко сердитую гримасу, но — улыбалась, улыбалась, как майская роза. Леший посмотрел на ее прическу и подумал, что перед тем, как поссориться со своей мамой (или вовремя ссоры?), она зачем-то тщательно вымыла голову и даже слегка подкрутила волосы.
— Кофе варить умеешь? — спросил он, проходя мимо нее в кладовую.
— А что тут уметь?
— Тогда свари.
— На меня тоже?
— А что такое? — спросил Леший из кладовки. — Мама не разрешает?
— Это вредно для сна. И для кожи тоже, так она говорит.
— Ты спать сюда приехала, что ли?
Он нашел его в коробке для обуви, на полке. Старый «счастливый» налобник. Фирменная вещь, «Мегалайт». Там лишь треснул немного отражатель, и батарейки, конечно, давно закончились. С этим налобником он отрыл подвал с иконами на Варварке, с ним же он выбрался из крупной передряги осенью 2002-го, когда едва не сгинул на четвертом горизонте. «Уровне, а не горизонте», — поправил себя Леший. Сегодня он должен взять его с собой. На счастье. На удачу…
— Это прямой вопрос, да? — сказала Пуля с какой-то преувеличенной серьезностью. — И требует прямого ответа?
— Какой вопрос? — не понял Леший.
Она покраснела.
— Ну. Насчет спать…
— Я тебя просил кофе сварить, — сказал он. — Ты сварила?
— Нет, — тихо сказала она.
Он посмотрел на часы, сунул налобник в сумку, туда же — три комплекта батареек. И стал обуваться.
— Нет так нет, — сказал он. — Некогда нам с тобой кофе распивать. Деньги на такси есть?
Она медленно выдохнула через сжатые зубы. Потом кивнула, сбросила с ног его старые льняные тапки и стала одеваться.
* * *
Пыльченко примчался в десять минут четвертого. Все остальные успели натянуть спецкостюмы, проверить комплектность снаряжения, проверить связь, проверить приборы и оружие, проверить Заржецкого — не уснул ли он за это время у себя в диспетчерской, воспользовавшись специальной противоаллергенной подушечкой. А потом проверить все это еще по одному разу.
— Давай, Палец, шевелись, — сказал Рудин, вспотевший и красный. Он поправил подсумок с глубиномером, что-то еще пробормотал под нос и отправился в лифтовую.
Все были вспотевшие и красные, даже Палец, который на самом деле очень торопился, натягивая и шнуруя высокие «говнодавы».
— Так что там за ЧП у нас такое? — спросил он. — Это ведь не обычное дежурство, как я понял?
Он посмотрел на «Кедры» в руках коллег и кобуру с «АПС», висевшую на поясе у Лешего.
— Ищем людей, — сказал Леший. — Группа. Несанкционированное проникновение, участки с первого по шестой. Не трать время на разговоры, Пыльченко.
Он нарочно не спускал глаз с Пальца, мысленно подгоняя его, пока тот не закончил одеваться.
— Готов? На выход.
В гараже, окутанный сизым выхлопом, нетерпеливо фырчал «уазик», где сидели остальные бойцы группы «Тоннель». Едва Леший, заходивший последним, захлопнул за собой дверь, машина взвизгнула покрышками и рванула по пандусу к выезду, где уже откатывались в сторону автоматические ворота. За воротами была темнота.
