Глава десятая
Анастасия
Оба Торговца оказались в таком месте, что в первое мгновение Светозарову померещились стоящие вокруг полчища людей, готовых к атаке. Но уже в следующий момент он понял свою ошибку и позволил своему союзнику коснуться ногами пола. Еще и ворот сжатый расправил заботливо:
– А чего это мы сюда завалились? Ошибка? Или как?
Они находились в огромном гардеробном зале. На тысячах манекенов висели отутюженные костюмы, отглаженные рубашки, плащи, камзолы, ливреи и прочие мыслимые и немыслимые одежды. Да плюс самые разнообразные головные уборы. А на некоторых лысых имитаторах черепов виднелись короны, вполне схожие с императорскими.
Хозяин всего этого великолепия уже стянул френч через голову и чуть не падал, прыгая на одной ноге и пытаясь выпутаться из штанов.
– Да ты никак решил ограбить гардероб собственного сына? – не удержался Дмитрий от подначки. – Или это мы на какой-нибудь знаменитой киностудии?
– Мне плевать, как выглядишь ты и в каком виде предстанешь перед своей мамочкой после двадцатилетней разлуки! – огрызнулся Крафа. – Но мне по всем канонам, чинам и титулам не положено здесь появляться, как затрапезный бродяга! Народ меня любит и простит все, но зачем создавать прецеденты? И ладно бы еще только народ или собственные дети. Но есть же еще злокозненная невестка, которая наверняка уже придумала, как меня сжить со свету за невыполнение невинного обещания устроить ей сюрприз.
Глядя на его спешное переодевание, граф Дин и сам заволновался, словно на первом школьном экзамене. Все-таки он душой уже поверил тому, что они там, где надо, там, где находится женщина, давшая ему жизнь. Там, где сейчас проживает его мать, которую он считал погибшей два десятилетия назад.
Такого Дмитрий за собой давно не замечал, но у него вдруг затряслись руки. А тут еще и Гегемон, обрядившийся со скоростью спецназовца в одеяния, достойные самого императора, и водрузивший на голову не корону, а простенькую диадему, замер:
– Ты чего такой бледный? – Развернул к гостю зеркало и участливо поинтересовался: – Запарился, что ли?
В зеркале на самом деле отразилось жутко бледное мужское лицо и бисеринки пота на лбу. А тут еще и коленки стали подрагивать. Но не признаваться же в такой явно не мужской слабости? Заставив себя сконцентрироваться, граф выдавил:
– И в самом деле душно… Но сейчас пройдет…
– Может, все-таки сбросишь с себя все это и приоденешься как человек? – Кажется, союзник догадался о волнении и о его причине. – Хотя ты, наверное, прав: мать тебя любого примет и обнимет… – Он устремился к двери, приговаривая на ходу: – Что-то слишком тихо во дворце. Никак уже спят после бала? Ничего, сейчас мы этот муравейник растормошим! – и резко дернул за свисающий с потолка золотистый шнур. Тотчас послышался глубокий и плавный звук колокола, проникающий куда угодно в этом здании. – Эх! Люблю эффектные появления! – Он дернул во второй раз: – Это обозначает, что я страшно голоден и со мной гости! Так что на стол накрывают уже. За мной, союзник!
Но, уже начав открывать дверь, неожиданно остановился и развернулся. В его голосе зазвучал укор:
– Ты подсвечник-то оставь пока здесь. Понимаю, что красивый и уникальный, но не с руки тебе будет тащиться за мной с этаким предметом. Не поймут-с! Ага, и личико пока прикрой, сделай одолжение. Раз уж испортил мне большой сюрприз, дай хоть маленькую интригу устроить. Заодно и к матери успеешь присмотреться! А вдруг это не она? Вдруг некая самозванка, на нее похожая, ее именем прикрывается? – Увидев, что Дмитрий нахмурился, Крафа скорбно закивал: – Вот и я сомневаюсь! – но тут же улыбнулся и ткнул рукой на последние вешалки, на которых кучами висели шарфы, шлейфы ткани и даже маски: – Прикройся! Как брата моего внука умоляю!
Светозаров взял длинный белый шарф и пару раз обернул его вокруг головы. Шарф вместе с широким плащом превращал его в неузнаваемого рыцаря. И постарался не отстать от размашисто шагавшего Трибуна Решающего.
Они двигались по коридорам огромного дворцового комплекса. Эпитеты «величественный», «шикарный», «прекрасный» и подобные им относились к дворцу в полной мере. Ну и масштабы поражали: уходящие вдаль галереи и анфилады залов говорили о размерах комплекса. А ведь они шли, по утверждениям проводника, короткой дорогой.
И чем дальше шли, тем больше людей мельтешило в боковых коридорах. Похоже, проснулись все. То ли здесь удары колокола раздавались редко, то ли двойные удары вообще приравнивались к концу света.
На ходу Крафа пояснил расположение своей гардеробной:
– Должны же слуги приготовиться? Да и остальные, кому положено меня встретить, пусть голыми не выскакивают как на пожар. Ну и повара кипятком не ошпарятся, когда будут знать, что у них достаточно времени.
– А-а… нас все встретят?
– Да как бы положено. Хотя Анастасия уже не раз держала супруга возле себя в ночное время и никуда не отпускала. Потом мне заявляла с детской искренностью: «Папа, вы представляете, Гривин хотел куда-то мчаться сломя голову! Хорошо, что я ему напомнила: три удара колокола не звучало». А? Какова невестка? Кстати: три удара – это общая тревога… О! Сенешаль уже на ногах! Обогнал нас бегом по параллельному коридору. Хе-хе! Сейчас увидим, кто еще нас соизволит поприветствовать…
– Давно здесь не был?
– Чуть меньше двух суток.
Светозаров резонно заметил:
– Так вроде не должны были соскучиться…
– Ха! А два удара? А мой голод с дальней дороги? А обещанный сюрприз? К тому же я никогда слов на ветер не бросаю. И после моих сюрпризов все страшно довольны и счастливы. И не спеши бросаться своей… сразу на шею. Ее тоже надо будет к этому моменту грамотно подготовить. Она еще кормящая мать. Так… помалкивай… пришли…
Они уже приближались к огромной двустворчатой двери, которую заблаговременно отворяли два бравых воина в гвардейских мундирах, не иначе. Открыли, с лязгом вытащили широкие парадные палаши и замерли в почетном приветствии. И как только идущий впереди Крафа перешагнул невидимую линию порога, уже стоявший чуть в стороне сенешаль грохнул своим посохом об пол и забасил, словно паровозный гудок:
– Его величество…
Но был бесцеремонно прерван простым прикосновением руки к плечу и брошенной на ходу фразой:
– Спасибо, Келлер! Я тут только поужинать заскочил, поэтому обойдемся без всяких церемоний. И выпроводи из зала всех посторонних.
Обеденный зал, длиннющий и в общем стиле дворцового комплекса, вместил бы в себя тысячу пирующих, но сейчас там стоял только один стол, человек на сорок, который прислуга и лакеи спешно заканчивали уставлять блюдами. Пока до него дошли, посреди зала путь пересек тот самый, хорошо знакомый по фотографиям мужчина, в довольно скромной для императора повседневной одежде. Он встретил отца сердечным восклицанием:
– Мы тебя ждали намного раньше! – и после коротких объятий пошел рядом, косясь на прикрытого шарфом рыцаря. – Кстати, ты там Настеньке какие-то намеки делал по поводу сюрприза…
– Ну и что? – проворчал отец. – Ей обещал, с ней и разбираться буду. А ты чего встреваешь? Или хочешь за меня заступиться?
Гривин даже головой на ходу дернул:
– Так ты пошутил?..
И по нему было видно, что защищать папочку он не слишком будет торопиться. Скорей собой обеспокоился:
– У Настуси и так плохое настроение целый день…
– Вот пусть муж ее и развлекает! – припечатал Трибун Решающий, подошел к столу, а вернее, к почетным местам возле него, и деловито уперся ладонью в грудь Светозарова, иначе тот так бы и двигался, прикипев взглядом к императрице. – Постой пару минут, а?
Придворные разбегались из зала вместе со слугами, так что возле стола троих мужчин встречала только одна женщина. Оставалось лишь удивляться, насколько изящно, гармонично и стильно она была одета. Анастасия выглядела лучше любой красавицы.
Императрица жеманно сделала книксен, расставила ладошки и без всякого смущения соврала:
– А мы только из-за стола встали, собрались на вечернюю прогулку в сад. – Мгновение подумала и добавила: – Но мы с удовольствием составим тебе компанию за столом.
Ну да, как бы она иначе объяснила такое быстрое одевание и приведение себя в порядок? Или тут присутствовала некая магия? К тому же лишний раз поужинать для «молодой» матери совсем не вредно. С такой фигуркой только и быть… императрицей.
Свекор сделал вид, что поверил в ложь, и от всей души заулыбался:
– Я знал, что вы самое вкусненькое мне оставите. Так что… – уже шагнув к своему стулу, который скорей походил на трон, резко остановился: – Ах да, чуть не забыл… По поводу небольшого сюрприза для тебя. Ты готова, Анастасия?
Та нахмурилась и стала внимательно осматривать как свекра, так и стоящего истуканом, задрапированного в плащ и белый шарф рыцаря. Потом в недоумении пожала плечиками:
– А как надо готовиться?
– Хороший вопрос, – кивнул Крафа. – И я тебе сейчас на него отвечу. Вот ты себя знаешь хорошо и всегда утверждала, что невозмутимее тебя нет. Да оно и понятно, только женщина с холодной решимостью и бесстрашным сердцем сумеет завоевать любовь самого императора и женить на себе.
Анастасия дернула уголком губ, шевельнула бровями и создала на лице выражение, которое можно было бы назвать «Терпеливая ирония». И промолчала. Зато Гегемон довольно хмыкнул:
– Вот сейчас мы тебя и проверим еще раз. Посмотрим, насколько ты умеешь сдерживать волнение и насколько спокойно воспримешь мой сюрприз. Готова?
Картинка изменилась и теперь называлась: «Утомили! Немедленно отправляюсь спать!» И только наблюдая за этими изменениями лица, которые говорили о необычайном артистизме императрицы, становилось понятно, как она беззвучно может сотворить со своим собеседником что угодно. То ли довести до белого каления или сумасшествия, то ли одарить счастьем, гордостью за себя и прочими моральными дивидендами. Также стало ясно, что глядящий на нее с восторгом император будет выполнять волю своей супруги еще раньше, чем из ее уст раздастся хоть единое слово.
Один поток сознания графа Дина отключился, ожидая только команды для ног: «Отправиться к матери!» А второй поток что-то там пытался еще осмыслить и классифицировать увиденное:
«Таких людей, с такой выразительной мимикой – не существует в природе. И раньше мать такой не была… я бы обязательно помнил! Может, это и в самом деле не она?» – так что еще и сомнение не давало ногам двигаться.
А представление продолжалось:
– Хотелось мне вначале другой сюрприз устроить и познакомить тебя с одной молодой женщиной, которая стала членом нашей семьи, а этого – во вторую очередь определить, но так уж получилось, подарки поменялись местами. Да уж, судьба! – Короткая пауза, и: – Он твой, Анастасия! – пафосно изрек Гегемон и обеими руками указал на своего замершего, теперь уже стопроцентного союзника: – Забирай его!
Во время паузы личико императрицы говорило: «Что за дурацкие шутки!», тогда как вслух прозвучали иные слова:
– У нас рабство запрещено!
– Этот мужчина несколько для иных целей, – последовало вкрадчивое разъяснение.
– Но я люблю твоего сына, другой мне не нужен!
– А я уверен, что ты будешь теперь и его любить, и моего сына!
И опять пауза, во время которой Гривин приблизился к своей жене и обнял ее одной рукой за плечи. Как бы говоря: «Не бойся, я с тобой! И ты ведь знаешь моего папочку… он никак не станет тебя обижать…» И вот теперь на лице завороженно, словно в каком-то предчувствии замершей женщины замелькал целый калейдоскоп масок, на который нельзя было смотреть без внутреннего трепета и подспудного страха. Именно страха, потому что люди умеют скрывать свои эмоции, а она не умела. Ну, по крайней мере, не всегда умела. И каждую мысль можно было прочитать без особого труда и с кристальной ясностью.
«Да я и сама прекрасно знаю, что свекор меня не обидит. Разыграть может, пошутить, но здесь явно не то. Не время и не место. Да и зрителей, обязательных для хорошей шутки, почти нет. Замерший вдалеке сенешаль не в счет. И что можно делать с мужчиной в понимании «любить»? Вот рядом муж, он любимый. Его рука чувствуется, как и его ответная, прикрывающая от любой опасности любовь. Как еще можно любить мужчину? Ведь в этом понятии так много личного и всеохватывающего… Можно любить сына, но он еще мал, и любовь к нему не может быть квалифицирована как любовь к мужчине. Можно любить брата, но брата у меня никогда не было. Можно любить мужа… Но нет, это не он, не тот пропавший давно и канувший в безызвестность, волосы не те. А второй муж погиб, и у него совершенно иная фигура была… Можно любить дочь, но она… ее тоже давно нет. А вот…»
По вскинутым ресницам и расширившимся глазам, по дрожи, прокатившейся по всему телу Анастасии, стало сразу ясно, о ком она вспомнила и к кому она сейчас с криком раненой чайки пытается вырваться из объятий своего испуганного мужа:
– Дима!.. Димочка!..
И тот тоже шагнул вперед на непослушных ногах, отбрасывая белый шарф, и одними только губами выговаривая:
– Мама!..
И в следующий момент женщина повисла на груди сына, который был на голову выше нее.
Император Гривин Эзенберро демонстративно помассировал грудь, словно усмиряя ревность; затем покачал головой; и напоследок, не хуже своей супруги, изобразил мимическую картинку для улыбающегося отца:
«Ну и что ты, старый олух, вытворяешь? А вдруг у Насти молока не станет?»
