Глава 7
Местом проведения народного собрания был выбран парадный двор столичной цитадели. Здесь, напротив входа в Большой дворец был построен помост, на нем установили поражавшее своими размерами и уродством кресло, в котором расположился Салманасара Кресло было захвачено в качестве трофея в одном из хеттских городов. По обе стороны от него были выставлены каменные быки — шеду. Священные истуканы пустыми глазницами наблюдали за всяким, кто принимал участие в обсуждении наиглавнейших вопросов существования государства и, прежде всего, о наборе в армию пришлых, согнанных Салманасаром и его отцом Ашшурнацирапалом II со всех частей света и успевших обосноваться на землях Ассирии.
Споров по существу вопроса практически не было. Каждому было ясно, что без вливания свежей крови непобедимое войско Ашшура скоро выдохнется. Сила покинет страну. Разделивший соплеменников вопрос заключался в том, к какой части войска приписывать таких новобранцев. До сих пор переселенцы считались собственностью царя, ему платили дань, по его приказу собирались на войну. Они считались неполноценными гражданами и призывали их нечасто и не поголовно, только в момент объявления общего сбора. Такое положение дел вызывало возмущение у коренных воинов — общинников, которые были вынуждены почти ежегодно оставлять свои подворья, бросать хозяйства и отправляться в поход. Хозяйства разорялись, воины обрастали долгами, процентами на долги, процентами на проценты, как курица обрастает цыплятами. Особенно яростно негодовали сильные в городах, обнаружившие, что еще несколько лет и со своих мужиков брать будет нечего. Была в этом вопросе и острая политическая подоплека — чем больше переселенцев обосновывалось на исконных ассирийских землях, тем сильнее становилась царская власть и слабее советы старейшин той или иной общины.
Вторым пунктом повестки значилось утверждение Шамши-Адада в должности туртана. Вопрос о наказании начальника конницы был отнесен напоследок. В царском обвинении было записано — Нинурта-тукульти-Ашшур посмел нарушить царский приказ, касавшийся одной из высокопоставленных особ, приходившейся дальней родственницей великому Салманасару.
До сих пор дела, касавшиеся нарушения воинской дисциплины и святотатственного либо своевольного изменения порядка проведения религиозных церемоний, обычно решались в узком кругу высших должностных лиц государства. Царь утверждал приговор, и виновные в нарушении приказа чаще всего подвергались смертной казни, однако, принимая во внимание те или иные соображения, нередко к таким проступкам относились снисходительно. Представителей общин извещали о принятом решении и на этом дело обычно считалось закрытым.
Что случилось на этот раз?
Простые воины терялись в догадках — какая причина толкнула царя поставить рядовое, в общем-то, преступление на обсуждение низших? Ранее виновных в нарушении приказа незамедлительно сажали на кол и все дела. К такому порядку привыкли.
Верховный правитель Ассирии, являвшийся также верховным жрецом государства, был вправе выносить на общевойсковую сходку любые вопросы, касавшиеся внутреннего распорядка как армейской так и гражданской жизни, однако странным казалось то, что даже самые близкие к правителю люди не могли ответить на этот вопрос.
Конечно, знатоков и тех, кто выдавал себя за них, хватало и на этот раз. Кое-кто из писцов намекал, будто у владыки якобы были свои планы в отношении Гулы и начальник конницы нарушил их. Командиры из «царского полка» были уверены, что Нину будут судить за какие-то иные прегрешения, о которых знают только приближенные к царю люди. Менее других этот вопрос волновал тех, кто примкнул к Шурдану. В преддверии схватки за власть от Нинурты все равно следовало избавиться, а кто этим займется и какая причина толкнула царя наказать строптивого наместника Ашшура, все равно.
Только немногие, в их числе Шурдан, понимали, что вопрос о Нинурте, не так прост, как это казалось непосвященным, ведь в своей массе воины были на стороне начальника конницы. Нину любили в войсках, он был храбр и прост в обращении. Посягательство на его жену, на деле доказавшую родство с Иштар и отважно проявившую себя в походе, многие считали откровенным святотатством и вызовом установленному богами порядку, требовавшему платить обидчику оком за око, зубом за зуб. Если даже Нину и заслуживал наказания, то легкого, словесного, денежного штрафа, например. Кто, кроме Нинурты, мог возглавить конницу, доказавшую свою исключительную полезность для ведения разведки, преследования поверженного противника и обстрела сплоченных рядов врага? Кто, кроме конных отрядов, мог постоянно держать противника в страхе? Кто не давал ему ни минуты передыха?
Это мнение поддерживалось золотом, которое раздавала Шаммурамат, тайно, вслед за мужем прибывшая в столицу. Оставлять Нину один на один с Шурданом казалось ей верхом легкомыслия.
Перед отъездом Шаммурамат имела доверительный разговор с Партатуи-Бурей и его помощником Набаем, которым она могла довериться как самой себе.
— Жизнь Нинурты, моя жизнь и жизнь моих детей в ваших руках. Если вы не сумеете взять Ушезуба живым, если он успеет уничтожить послание или уйдет от погони, можете считать часы, которые отделяют всех нас от встречи со злобной Эрешкигаль. Это говорю я, ваша госпожа, друг и боевой товарищ.
— Мы все сделаем правильно, госпожа, — за себя и за Набая ответил скиф.
Он был спокоен, как бывают спокойны опытные воины, идущие на смерть — выжить я всегда успею, главное, выполнить приказ, а это дело привычное. Почему бы не постараться ради той, кому покровительствует Иштар?
Воины направились к выходу.
— Буря, задержись, — приказала Шами.
Рослый, заметно раздобревший скиф вернулся. Повинуясь жесту госпожи, остановился напротив кресла, в котором расположилась жена наместника.
Женщина долго молчала, пристально разглядывала скифа.
— Я у тебя в долгу, Буря, — наконец выговорила она.
Затем она встала, подошла ближе, заглянула в глаза воину.
Тот отвернулся.
— Ты ничего не должна мне, госпожа. Мне радость быть возле тебя, служить тебе.
— И никакой другой радости ты не желаешь испытать?
— Я не смею. Мне ли мечтать об этом?!
Он попытался отодвинуться, однако Шами, надавив скифу на плечи, заставила его сесть на соседний стул.
— Если все выйдет как надо, обещаю, ты испытаешь радость, о которой ты не то, что сказать — подумать боишься. К сожалению, Партатуи, мне почему-то не верится, что мы выскочим сухими из воды. Мы все сгинем! Все, кроме тебя. Ты должен вырваться! Ты должен спасти моих детей!!
— Это мой долг, госпожа…
— Ах, Партатуи, не надо о долге. Ты все эти годы, исполняя долг, пялишься на меня. Не скрою, мне приятно такое внимание, но наши судьбы никогда не сольются, никогда не смогут стать общими для нас.
Буря вновь попытался встать.
— Я понимаю, гос…
Шами усилием рук заставила его вернуться на место.
— Ничего ты не понимаешь!..
Буря решительно вскочил, перебил госпожу.
— Я все понимаю, женщина! Я буду горд, если ты вознаградишь меня собой, но не ради обещанной награды я сделаю все, что в моих силах и даже больше. Это нужно мне. Твои дети будут спасены, чего бы это ни стоило. Трудность в том, что ты не открыла — как ты собираешься спасать своих детей?
Шами вернулась, села в кресло, долго разглядывала Бурю.
— Ты очень повзрослел, парень. Ты стал настоящим мужчиной. Ты осмелился назвать меня не «госпожой», а «женщиной». Ты прав, объятья такого жеребца, как ты, могут польстить любой женщине. Но меня занимает другое — можно ли положиться на тебя? Разум подсказывает — можно, и сердце не спорит, а мне все равно страшно. Я не знаю, что придумать! Я не знаю, как избавить моих детей от мира мертвых, если мы проиграем. Нет в мире такого убежища, в котором враги рода Иблу не смогут отыскать их. Что ты думаешь по этому поводу?
— Детей надо спрятать в Вавилоне. Это — единственное надежное место. В твоем родном городе столько жителей, сколько звезд на небе. Детям надо изменить имена и передать под опеку Ардиса. Их также надо учить, этим может занять известный тебе мошенник. Он не научит их плохому, я верю в это. Все должно быть подготовлено заранее и сделано тайно.
— Я уже думала об этом. Кто мог бы заняться этим делом?
— Твоя служанка Габрия. Она — скифянка.
Неожиданно Шаммурамат совсем как Салманасар наставила указательный палец на Бурю и спросила.
— Ты живешь с ней?
Буря развел руками.
— Случается.
— Хочешь, я выдам ее замуж за тебя?
— Нет, госпожа. Я хочу быть возле тебя. Пусть поодаль, но только чтобы слышать тебя, видеть тебя…
Он не договорил, сел, опустил голову. Так и сидел, разглядывая плиты на полу. Узор был необычный, египетский.
После долгой паузы жена наместника первой нарушила молчание.
— Послушай, Буря. Наш ждут тяжелые времена. Поделись, кому ты доверил свою жизнь? Мардуку? Или Ашшуру? Свою судьбу я вручила моей небесной покровительнице, а кому доверился ты? Может, ты до сих пор вспоминаешь Табити — небо, покровителя скифов?
— Нет, госпожа, мне больше по сердцу неизвестный бог, о котором рассказал вавилонский мошенник. По пути в Вавилон, куда мы отвозили Гулу, он признался, что однажды ему привиделось божество, похожее на человека. А может, он и был человек, кто знает, только всесильный, всевидящий и добрый. С ним случилась такая история. Получив удар по щеке, он подставил другую. Аферист убеждал меня, что это вовсе не глупость или слабость, как может показаться.
На обратном пути я встретил Сарсехима в пустыне, там попытался помочь ему — стоило только мошеннику шевельнуть пальцем и жалкий купчишка, сделавший его рабом, со всеми своими прихвостнями тут же лишился бы головы. Но Сарсехим сразил меня тем, что простил всех, кто досаждал ему в пустыне. Помнишь, ты простила сестру. Я долго не мог понять, с какой стати потакать ведьме, но, поговорив с уродом, догадался — если все время бить друг друга по щекам, щек не хватит, а ведь что-то надо делать?
— Ты прав, дружок. Надо что-то делать. Если ты обещаешь, что подробно расскажешь, где можно повстречать такого Бога и как узнать истину, мне будет легче исполнить свое обещание. Но не ранее того часа, когда Нинурта уйдет к судьбе.
* * *
Прибыв в Калах, Шаммурамат остановилась в собственном доме, заранее купленном на подставное имя. Еще в Ашшуре, обсудив с Ишпакаем меры, которые следует принять для спасения мужа, оба пришли к выводу, что ассирийские законы по сути не воспрещают женщине держать в руках оружие, участвовать в битвах и, следовательно, принять участие в воинской сходке. Формально ее можно было бы включить в состав представителей общины Ашшура. Шаммурамат прошла обряд посвящения в воины, она принимала участие в боевых действиях, и к тому же имеет награду. Сам Салманасар вручил ей в Сирии почетное копье.
— Вот ты Ишпакай и займись этим делом. Пусть в состав отряда, отправившегося в Калах, будет включен конный посыльной Шамир.
— Это нетрудно, — кивнул евнух. — Беда в другом — ты решилась на неслыханное дело. Хочешь отвлечь огонь на себя? Похвально, но кто возьмется предсказать, как воины, особенно противники Нину, отнесутся к твоему появлению на сходке. Одно дело война, на которую ты попала по личному разрешению царя, другое — священное действо. Тебя за такую дерзость могут растоптать прямо на царском дворе.
— Если хочешь выжить, не прячься по углам, — ответила Шами. — Эта крайняя мера и я воспользуюсь ею, если не будет другого выхода.
Старик склонил голову.
Наступила тишина. Первым ее нарушил евнух. Старик, как бы делясь с госпожой недоумением, развел руками.
— Я не могу понять, с какой целью Салманасар вынес такой, в общем-то, пустяковый вопрос, каким является проступок Нинурты, на общее обсуждение.
— Этого никто не может понять, — откликнулась Шами.
Старик кивнул.
— Вот почему тебе не следует прибегать к крайним мерам. Тебе нельзя попусту дразнить собак. К самоуправству Нину ты добавишь пренебрежение божественными законами, разделившими женщин и мужчин. В этой схватке победит тот, кто сумеет проникнуть в планы Салманасара.
Всю дорогу до Калаха Шаммурамат пыталась ответить на вопрос, чего добивался старый лис, предлагая народному собранию решить судьбу Нинурты?
Ни для кого не было секретом, что в виду преклонных лет Салманасара борьба за власть в верхах ассирийского общества резко обострилась. Проступок Нину, очевидно, являлся следствием этого противостояния. Начальник конницы всегда был верен Салманасару и его младшему брату, возвышавшемуся среди примкнувших к нему людей, скорее, как символ, но не как самостоятельная, способная добиться своего фигура, какой был, например наследный принц. Свои надежды командиры «царского полка» и набиравшие силу переселенцы, особенно их верхушка, просто были вынуждены связывать с Шамши. У них не было выбора. Приход к власти Шурдана был для них катастрофой, причем, не какой-то расплывчатой, словесной, а самой что ни на есть конкретной, кровавой и убийственной.
Шурдан заметно выделялся среди своих сторонников, ему было не занимать ни хитрости, ни коварства. У него были сильные позиции в государстве. Его поддерживали самые крупные ассирийские города — Ниневия, Арбелы, Шибаниба, Хатха. К недостаткам наследника можно было отнести неумение ждать. Ему уже было за сорок, и он был готов на все, чтобы поскорее схватить жезл, посох и налобную повязку. Отсюда неумеренная суетливость, нескончаемые попытки с помощью интриг добиться своего. На открытый мятеж у никогда не хватало духа. Лучше, чем кто-либо другой, он сознавал силу отца. К сожалению, здоровье и умственные способности Салманасара пока не давали повода предполагать его скорую кончину, поэтому Шурдан сделал ставку на законный путь смены правителя, однако в последнее время у наследника начали сдавать нервы.
Ишпакай указал и на другую слабость Шурдана. По мнению старого евнуха, страна в большинстве своем была на стороне крепкой царской власти. Это касалось в основном простых людей, а также многочисленных пришлых, успевшие обосноваться в междуречье Тигра и Евфрата и обзавестись хозяйством. К сожалению, переселенцы практически не имели голоса в решении повседневных хозяйственных вопросов. Знатные в городах связали их по рукам и ногам.
Ишпакай, делясь своими раздумьями с госпожой, осмелился предположить — Салманасар никак не может определиться с наследником. Он пребывает в сомнениях, но дальше оттягивать выбор невозможно, иначе славное тридцатилетие может закончиться мятежом, взрывом страстей, гражданской войной. Такой исход был самым страшным наказанием для Ассирии и горем для взиравшего с небес Ашшура.
Салманасара не устраивал ни один из возможных претендентов — к сожалению, других у него не было. Если бы Шурдан как наследный принц сумел осознать особую значимость центральной власти и поддержал отца в укреплении единоначалия в военной и в гражданской сферах, будущее Ассирии можно было бы считать обеспеченным.
Старый евнух рассудил — победа Шурдана является главной опасностью для Нинурты, выдвинувшегося из средних, не отличавшихся знатностью военачальников, среди которых далее других продвинулся Иблу.
— Наместничество в Ашшуре является лакомым куском для всех, кто крутится возле Шурдана, так что рассчитывать, что ты или твой супруг сумеете договориться с наследником бесполезно. Твоя задача — тянуть время. Оно работает против «горшечника». Полагаю, скоро он встанет на скользкий путь. Безысходность давит на него, лишает возможности задуматься о будущем, для него куда важнее существующий расклад сил и необходимость добыть победу. О том, что случится после, такие деятели обычно не задумываются. Тебе нельзя упустить момент, когда у Шурдана дрогнут нервы и он совершит ошибку.
Шаммурамат соглашалась и не соглашалась с наставником. Это были, может, и верные, но досужие рассуждения, не способные дать ответ на конкретный вопрос, как спасти мужа?
Тайно обосновавшись в столице, Шами, прежде всего, попыталась вникнуть в тайны дворцовой кухни. Она не жалела золота. Связавшись с рекомендованным ей Сарсехимом Азией и щедро одарив его, она намеревалась через царского писца выяснить тайные планы царя, но потерпела неудачу. Азия в деталях пересказал ей разговор между Салманасаром, Шамши-Ададом и Нинуртой, который состоялся в царской спальне, но это только добавило тумана.
Ясно, Салманасар ведет свою игру и эта игра направлена вовсе не против ее мужа, однако правила были таковы, что, случалось, при передвижении тяжелых фигур первыми погибали пешки. Шами попыталась через Азию передать царю собранные ей косвенные свидетельства предательства царского посланца в Вавилоне, допекающего ее отца требованиями как можно скорее поддержать Шурдана.
Азия рискнул, однако ответа не последовало.
На вопрос, чем можно объяснить такое пренебрежение, писец только руки развел.
— по-видимому, для царя царей происходящее в Вавилоне не существенно.
* * *
В первый день председательствующим на сходке был назначен Шамши-Адад. Вел он себя «как подобает» или, как выражались в Ассирии, «достойно». Достоинство заключалось в том, что брат царя, исполнявший обязанности туртана, которому подчинялась ровно половина ассирийской армии, был немногословен и терпим к любым мнениям, высказанным на просторном, заполненном вооруженными людьми дворе. Шамши-Адад не стал прерывать Туку, гневно обрушившегося на переселенцев, пользующихся общинными землей и водой, но не платящих ни единого сикля меди в городскую казну. Его косвенно поддержал Шурдан, напомнивший, что царские права на этих мужиков ничуть не умаляет принадлежность к той или иной общине.
Азия вступил с наследником в спор, доказывая, что переселенцы находятся под защитой небесного Ашшура, доверившего правителю общины и ее главному жрецу жезл, венец, головную повязку и посох. Это означает, что все споры, касавшиеся взаимоотношений между общинами и поселения пришлых должны решаться исключительно в Калахе.
— Только здесь венценосный может определить справедливость требований одних по отношению к другим.
Шурдан напомнил, что подобный порядок подачи прошений слишком долог и не учитывает реальностей времени.
Царь — добрейший старикашка, — слушая Азию, и слушая Шурдана, одобрительно кивал.
Разошлись ни с чем, однако утром следующего дня голосование с заметным перевесом подтвердило предложенное Азией компромиссное решение, вполне устроившее центральную власть. Поскольку переселенцы есть собственность единой общины Ашшура, а не отдельных ее частей, их судьбу может решать только тот, кто возглавляет общину — то есть царь страны. Он один вправе общаться с грозным Ашшуром, ему единственному покровитель Ассирии открывает свою волю.
Что касается справедливого замечания наследника о недопустимой затяжке времени при рассмотрении подобного рода дел, царь постановил направить в каждый город особого уполномоченного, который будет решать все хозяйственные споры между общиной и переселенцами.
Это решение вызвало открытое недовольство приверженцев Шурдана. Представители городов начали роптать, понимая, что уполномоченный, занимаясь делами переселенцев, скоро будет не прочь вмешаться и в внутриобщинные споры.
Председательствующий в тот день царский сын попытался утихомирить крикунов. Когда ему это удалось, перешли к обсуждению второго вопроса — об утверждении Шамши-Адада новым туртаном общины Ашшура. На этот раз спор разгорелся не на шутку. Сторонники наследного принца открыто принялись поносить недалекого и обидчивого Шамши. Младшему брату царя припомнили и умаляющее достоинство главы общины обращение «старший брат», и тайные попытки погреть руки на добыче, которую воины собрали во время похода, и непоследовательность в распоряжениях, свидетельствующих о том, что новый туртан не уверен в своих силах.
Шамши помалкивал и на все упреки отвечал признанием своих ошибок. По мнению Азии, которое он тем же вечером выложил Шаммурамат, Шамши был проинструктирован самим Салманасаром, иначе трудно было объяснить покладистость и терпимость «волосатого чудовища».
В жизни Шамши-Адад как всякий недалекий человек отличался непомерной обидчивостью. Каждый упрек в свой адрес он считал невыносимым оскорблением. Его также отличала взрывная, яростная гневливость, в которую он мог впасть по самому ничтожному поводу. Шамши признавался Нинурте, что сам боится вспышек раздражения, которые время от времени преследовали его. В этом признании он был весь как на ладони — высказавшись грубо, наломав дров, он скоро начинал оправдываться, брал обиженного за руки, заглядывал в глаза.
Добавили масла в огонь и одобрительные кивки, которыми Салманасар встречал самые злобные выпады, направленные против Шамши. Как и следовало ожидать, только общины Калаха и священного Ашшура решительно выступили в защиту брата царя. Их представители указывали на то, что поход в отсутствии, но под пристальным оком царя, закончился удачно. Армия взяла богатую добычу, во всех столкновениях одерживала верх, штурмом взяла несколько хорошо укрепленных. Кто добился этого, если не Шамши? Что касается ошибок, у кого их не бывает? Во время обсуждения само собой всплыло имя Нинурты-тукульти-Ашшура, которого некоторые и, прежде всего, Туку обвинили в недопустимом вмешательстве в управление армией, а другие, например, знатный из Калаха, похвалил за помощь, которую он оказал главнокомандующему.
Азия вмешался в разгоравшийся спор, напомнив, что судьбу опального военачальника будут решать завтра, а сегодня необходимо определиться с туртаном.
На завтра также было назначено волеизъявление по поводу утверждения нового туртана.
Ночь отдавалась воинам на раздумье.
Азия, ближе к ночи посетивший Шами, не скрыл от встревоженной женщины своих опасений насчет исхода завтрашнего дня. По дворцу ходили упорные слухи, что судьба Нину может стать разменной монетой. Оппозиция пошла на уступки в вопросе о новом туртане. В свою очередь царь отдаст им на растерзание начальника конницы.
С точки зрения Азии, эта была очевидно нелепая идея. Всякая попытка разорвать связь между Шамши, Нину и Шаммурамат означала первый шаг в сторону гражданской войны и гибель царства. Это было разумное соображение, однако Шами знала цену разуму в тот момент, когда начинают бушевать страсти.
Она маялась всю ночь. Сначала бродила по дому, потом прилегла в спальне. Разум успокаивал, но сердце было готово выскочить из груди. Зная Салманасара, она была уверена, что этот противный старикашка не остановиться ни перед чем, чтобы добиться своего, а что в этой ситуации можно было считать «своим», по — прежнему было неясно.
Она встала и поднялась на крышу дома. Небо было занавешено тучами, легкий ветерок доносил с реки влажные дурманящие запахи и горечь костров, разведенных на сторожевых башнях.
Если противный старикашка действительно решил пожертвовать Нину, чтобы заткнуть рты знатным в городах, она может остаться и без мужа, и без места.
Хуже некуда!
Близился рассвет, в прогалах туч обнажилась светлеющая гладь небесного свода, но и там было пусто.
Ни единой звезды.
У кого просить совета?
Может, стоит попытаться проникнуть к царю и поговорить с ним? Салманасар всегда привечал ее, относился к ней доброжелательно. Он выслушает, он умерит гнев. Он примет в расчет, что, погубив Нину, он осиротит ее детей, лишит ее радости. Она напомнит, что кроме Нинурты некому командовать конницей.
Разум подсказал — это детские надежды.
Ей не с чем идти к царю.
Эта мысль окончательно лишила Шами бодрости духа, и женщина расплакалась. Она вдруг почувствовала себя жертвой, приведенной на царский суд и оказавшейся под наведенным на нее царским пальцем. Что ей оставалось? Только, затаив дыхание, ждать, в какую сторону шевельнется корявый старческий ноготь — вниз и в сторону или, может, царь согнет палец в суставчике и пригласит подойти поближе.
У досужих рассуждений есть только одно преимущество — они редко сбываются.
С чем идти к царю?
На спасение надежды не было. Завтра царь царей отдаст мужа на расправу людям Шурдана. Это будет конец длинной и захватывающей истории о вавилонской царевне и сыне визиря.
Ей вспомнился Ишпакай, его добрейшее, сморщенное годами личико, ласковый голос. Вспомнилась их первая встреча, когда он, многоопытный и услужливый, встретил ее рассказом о приключениях бедного дровосека, которого звали Али-Бабайя. Теперь пришел черед сказке о сыне визиря и вавилонской принцессе.
Ишпакай начал бы так:
— Знай, о, многомудрая, был в древние времена визирь, а у визиря был племянник, который любил веселье, прогулки, охоту и ловлю. И вот однажды отправился юноша на охоту. День скакал, другой — ни птицы, ни дикого зверя, ни ползучего гада не встретил. Пусто было в пустыне.
На третий день юноша заметил облачко пыли. Он направился в ту сторону и увидел караван, медленно бредущий в сторону Дамаска…
Жаль не довезли, с горечью решила Шаммурамат. Жизнь с могучим и благородным Бен-Хададом, заботы о беспомощном дурачке, его сыне, представлялись ей меньшим злом по сравнению с муками, которые придется ей и ее детям отведать завтра и тем сухим ломтем, которым придется питаться до самого последнего в жизни дня, а день тот был не за горами.
Припомнилась Гула. Это воспоминание разбудило вопль души — боги, за что?!
Шами с трудом взяла себя в руки. Сердце с нескрываемой горечью отозвалось на мудрость, высказанную Сарсехимом — справедливость есть дело смертных.
Стоит ли обращаться к небожителям, если страдания ничтожных служит им забавой. Если взывать, то разве что к тому единственному, который не побоялся, получив удар в правое ухо, подставить левое.
В этот момент тучи сдвинулись, и в образовавшемся прогале вспыхнула утренняя звезда. Шами, укоряя себя за неверие, вскинула руки и обратилась к своей покровительнице.
— К тебе взываю, Повелительница львов, Ирнани — победительница, Белет — владычица…
Ее внимание привлек частый решительный стук по дереву. Шами встрепенулась, прислушалась. Стук повторился, теперь он был погромче. Кто-то пытался проникнуть в дом через задние ворота, выходившие в проулок и служившие для доставки в усадьбу хвороста, провизии и прочих необходимых в хозяйстве припасов. Проулок, ведущий к дому Шами, чуть заворачивал, так что с главной улицы не было видно, что доставляют в усадьбу или кто заходит в дом.
На крышу, запыхавшись, взобралась Габрия и сообщила.
— Стучат.
— Кто стучит? — рассердилась госпожа. — Говори толком.
Однако служанка приложила палец к губам, начала отступать к лестнице и, сделав таинственное лицо, поманила госпожу за собой.
Шами двинулась за ней следом.
Габрия торопливо вела госпожу через хозяйственный двор. Шами, чтобы успеть за служанкой, пришлось перейти на бег.
Возле створок топтались вооруженные ножами рабы. Заметив хозяйку, они наперебой стали докладывать, что за воротами конные. Говорят, что из Ашшура, а там кто его знает. Шами подошла ближе, глянула в проделанное тайное отверстие.
Действительно, конные…
Это же Набай, а с ним Буря!
Она вполголоса выкрикнула.
— Открывайте ворота!
Конные, не дожидаясь, пока створки полностью разойдутся, галопом промчались на двор. Здесь начали спешиваться. Буря, первым соскочивший на землю, указал на садовую беседку и шепотом распорядился, чтобы туда отвели двух лошадей, между которыми был подвешен какой-то объемистый и, по-видимому, тяжелый груз.
Кто-то, слишком усердный из домашних слуг, решил зажечь факел, но Буря прикрикнул на него. Слуга возмутился — кто ты такой, чтобы здесь распоряжаться?!
Его осадила подбежавшая Шами. Она молча, с силой повернула громадного скифа к себе, приблизила лицо, заглянула в глаза.
— Ну?!
— Все исполнили, госпожа, — шепнул Буря.
— Это что? — Шами кивком указала на груз.
— Негодяй, посмевший изменить дому Иблу.
Женщина разрыдалась. Габрия подхватила ее под локоть, попыталась увести, однако Шами тут же пришла в себя.
Она приказала — Покажите негодяя!
Сверток уложили на каменные плиты, которыми был выстелен двор, и Набай ногами принялся разворачивать его. Сначала показались босые грязные ноги.
Набай перепугался.
— Прости, госпожа.
— С другой стороны!
Наконец обнажилось лицо. Один глаз — пустой — сквозь балки галереи бессмысленно смотрел в небо. Другой, полноценный, уставился на женщину. Чего во взгляде было больше — страха или ненависти, сказать трудно. Шами, удостоверившись, что пойман тот, за кем охотились, приказала.
— В подвал негодяя.
Буря понимающе кивнул и приказал рабам оттащить Ушезуба в дальний угол двора, где находился вход в подвал.
Шами, Буря и Набай направились вслед за рабами.
— Документы? — спросила женщина.
— Все в целостности и сохранности.
В повале Буря пригрозил полностью обнаженному негодяю нестерпимыми пытками и многозначительно глянул в сторону Шами, как бы намекая — теперь его яйца в твоей власти, но Шами промолчала. Затем она поднялась и, направляясь к выходу, приказала Буре и Набаю выяснить, кому Ушезуб должен был передать документы.
На прощание предупредила.
— Поберегитесь отправлять его к судьбе. Можете ломать руки, ноги, но только сохраните дыхание. Он нужен живой и только живой. Если у него хватит сил молчать здесь, вряд ли он сохранит мужество в царской пыточной.
Услышав последние слова, Ушезуб, обмякший, вздрагивающий от страха, взвыл волком.
В доме при свече Шаммурамат ознакомилась с письмами, которые вез в столицу отказавшийся говорить негодяй. Впрочем, его признания уже не требовалось. Послания, обнаруженные у гонца, свидетельствовали не столько об измене Шурдана и тех, кто сплотился вокруг него, сколько о том, что все решено и подготовлено к началу мятежа. Дело было за малым, и это малое свершилось — вавилонский полководец Бау — ах — иддин давал письменное обязательство примкнуть к мятежникам сразу, как только царский сын даст сигнал к выступлению.
Бау писал.
«…Закир на нашей стороне. Он готов хоть завтра выступить с войском и ударить по врагу с юга. О том же сообщает и эламский правитель Унташ».
Дальше читать не было сил, строчки расплывались перед глазами. Стоит только показать это письмо старикашке, тут же последует неотвратимое возмездие.
Она разрыдалась — без всякого стеснения, от души, с всхлипами и воплями, какие могут позволить сильные женщины, только оставшись наедине с собой. Никогда ранее цена власти и цена жизни не являлись ей с такой обжигающей пронзительностью. Боль в сердце стала нестерпима. Прикинула, может, Бау наврал? Может, грубиян и нахал взял на себя слишком много, но и в таком случае отцу не позавидуешь.
Уничтожить письмо?
Перед ее глазами промелькнуло скупое на ласки и щедрое на обиды детство. Отец возвышался над семьей как бездушный истукан. Он был равнодушен к родным детям, среди которых почему-то выживали только девочки. Младенцы мужского пола быстро отправлялись к судьбе. Многие во дворце не без оснований подозревали в этом злодейском поветрии Амти — бабу.
Закир оставался равнодушен даже к смертям будущих наследников — этой наиважнейшей стороне жизни правителя. Впрочем, также он относился к Вавилону, к его жителям, к предначертанной судьбе. Он жил и царствовал как бы во сне и просыпался только тогда, когда в его руки попадалась каллиграфически исписанная глиняная табличка или новая поэма. Его непробиваемая бесчувственность вызывалась, видимо, тем, что под покровительством Ассирии ему было бесполезно рассчитывать на спокойную старость, на свободный выбор наследника. Когда жизнь ежедневно грозила смертью, было все равно, сколько у тебя детей и какого они пола.
Все-таки это был ее отец! Он позволял маленькой Шами кататься на лошади, посещать город. Он простил ее за то, что она отрезала косу у Гулы. На вопли Амти — бабы Закир махнул рукой и ответил.
— Пустое.
Было над чем поплакать.
На рассвете она умылась ледяной водой, приказала принести походные доспехи. Панцирь стал тесен для ее расплывшихся и, тем не менее, очень соблазнительных грудей, она с трудом втиснула их под буйволиную кожу с нашитыми на нее бронзовыми пластинами. Пояс с трудом сомкнулся на раздавшихся бедрах. Одеваясь, она припомнила как Гула хвалилась в отцовском гареме — мол, стоит ей показать мизинец, как мужчины будут готовы умереть у ее ног. Что уж говорить об остальных частях тела. Прилаживая шлем, Шами усмехнулась — Гуле далеко до нее. Емкость шлема не вмещала ее густые волосы. Женщина приказала Габрии отрезать их накоротко. Испуг служанки пресекла, кратко напомнив — накажу.
Она испытывала непобедимый прилив сил и, вдохновленная своей покровительницей, почувствовала себя в силах принять в себя всех собравшихся на воинскую сходку мужчин. Только вряд ли это поможет спасти Нину.
Она поступит по — другому. Она примет удар на себя. Ее шеду искупит вину перед отцом. Она не пойдет на похабную торговлю своими прелестями, только бы спасти мужа.
Ее прелести — божий дар.
Она — женщина — воин и поступит как женщина — воин.
Она примет бой.
* * *
Вопрос о туртане решился неожиданно быстро, без затягивающих решение криков и протестующих воплей. Председательствующий — это вновь был Шурдан — как, впрочем, и вся сходка легко согласилась с Азией, чьим голосом вещал улыбчивый старик, совсем по — домашнему расположившийся в кресле. Азия объявил, что назначения на высший военный пост является исключительной прерогативой высшей власти. С небольшим преимуществом в голосах армия подтвердила волю царя и высказалась за назначение брата царя новым царским полководцем. Затем Шурдан поспешил перейти к обсуждению проступка Нинурты. В его устах этот прегрешение выглядело как неслыханный доселе вызов покровительствующим общине богам.
— Наглость самодовольна и беспечна, — заявил царевич, — но мы в Ассирии славимся тем, что всегда начеку. Когда детям Ашшура приходилось иметь дело с бесплодной или уродливой ветвью, они безжалостно удаляли ее. В таком вопросе как воинская дисциплина колебаний быть не может.
Присутствующих охотно согласились с ним — всякое пренебрежение царской волей должно сурово наказываться. Следом представитель общины Шибанибы выкрикнул — за нарушение боевого приказа подвергнуть виновного смертной казни! К удивлению Шурдана, этот призыв воины встретили угрюмым молчанием, затем по рядам пробежал неодобрительный гул. Общее мнение выразил командир одной из эмук города Ашшура — разрешение ведьме покинуть Калах никак нельзя считать боевым приказом, следовательно своеволие Нинурты тоже нельзя причислить к такого рода нарушениям. Затем командир обратился к собранию — кто может сказать, как бы он поступил, окажись он на месте Нинурты?
Салманасар в этот день впервые открыл рот. Сидя в том же громадном кресле, обмахиваемый опахалом, он что-то тихо сказал. Сходка замерла, все активно начали прислушиваться Старик объявил погромче — он согласен, что самовольство Нинурты нельзя рассматривать как нарушение боевого приказа. К тому же, на пользу ли Ассирии лишаться опытного и храброго командира? С другой стороны, пренебрежение волей царя есть святотатство. Нинурту следует примерно наказать. Пусть он послужит на границе начальником пятидесятка.
Все притихли. На просторном на две трети заполненном дворе установилась звенящая тишина. Наказание было действительно тяжким и, по общему мнению, незаслуженным. Все понимали, человеку, рухнувшему с такой высоты, очень трудно будет вернуть прежнее положение, однако желающих спорить с царем не нашлось.
Затем с той стороны, где кучковались сторонники Шурдана, послышалось пение.
Салманасар, царь могучий, —
Что ж, кого ты ждешь?
Эллиль дал тебе величье —
Что ж, кого ты ждешь?
Голоса сплотились, хор зазвучал громче, к нему начали присоединяться воины, которым, в общем-то, было наплевать на Нинурту и на крушение его карьеры.
Син вручил нам превосходство —
Что ж, кого ты ждешь?
Далее подхватили задние ряды, выстроившиеся у дворцовой стены.
Нинурта дал оружье славы —
Что ж, кого ты ждешь?
Наконец хор набрал силу. Мало кто смел удержаться от исполнения боевого гимна.
Иштар вручила силу битвы —
Что ж, кого ты ждешь?
Шамаш и Адад твоя заступа, —
Что ж, кого ты ждешь?
Царь, чей шаг Ашшуру люб,
Воцарись над белым светом!
Твоя власть да воссияет…
Салманасар, могучий воин,
Ты повергни вражью землю!
Лоном гор их овладей,
Ты залей их наводнением…
Такое единодушие пришлось не по душе Салманасару, однако он не стал прерывать исполнения воинской песни.
Когда хор начал стихать, он встал с кресла, вскинул руки, чтобы объявить окончательный приговор, и в этот момент до него донеслось:
— Пощады!
Воин с приятными чертами лица, несколько неуклюже, расталкивая впередистоящих, пробивался к помосту. Те, кто узнавал воина, отшатывались, другие мрачнели, их лица наливались кровью, однако желающих остановить его не нашлось.
Шами пробилась через передние ряды, приблизилась к возвышению, опустилась на колени.
По рядам пробежали возмущенные возгласы — женщина на сходке. Где это видано!..
Великий царь опустил руки. Все напряглись, ожидая движения пальцем. Что изобразит великий царь, наставит ли на женщину указующий перст?
В наступившей тишине Салманасар долго разглядывал склонившуюся перед ним женщину. Шлем в форме воронки с загнутым вперед горлышком Шами держала в руках. Волосы были острижены — иначе ей вряд ли удалось пробраться в цитадель — на шее была отчетливо видна светлая полоска кожи.
Старик закусил губу, отошел от края помоста, как всегда полулежа устроился в кресле.
Все это время, Шурдан, выпучив глаза, гневно рассматривал Шами. Затем принц подошел к краю помоста и грубо окликнул.
— Как ты посмела нарушить древний закон, запрещающий женщинам принимать участие в делах мужчин?
Шами встала, отряхнула колени.
— Великий царь наградил меня правом обращаться к нему в любое время. Невзирая ни на какие обстоятельства. Я прошла обряд посвящения в воины, я участвовала в бою, меня наградили почетным копьем.
Шурдан вопросительно посмотрел на отца.
Тот кивнул. Затем кряхтя, опираясь на царский жезл, поднялся.
— Кого я должен пощадить?
— Великий царь, это я настояла, чтобы твой раб — мунгу нарушил приказ.
— Вот и хорошо, — удовлетворенно кивнул Салманасар. — Вдвоем и отправитесь охранять границу. Поживете в палатке.
— Великий государь, ты не спросил о причине, которая толкнула меня на этот поступок.
— Причина, конечно, государственная? — засмеялся царь. — Скрытая угроза, не так ли?
Шами кивнула.
Царь откровенно рассердился, даже жезлом пристукнул.
— Что за поветрие напало на моих подданных? Все они только тем и озабочены, чтобы спасти государство. Всюду видят скрытые угрозы. Ох, беда, беда. Один я, дряхлый старикашка, проспал все на свете.
— Мы не вынесли решение, — напомнил Шурдан.
— Вынесем. После перерыва.
В спальне царь ознакомился с пергаментами, найденными у Ушезуба, подтверждавшими измену Шурдана, подбивавшего царя Вавилона взбунтоваться и выступить против правителя. Также Шами передала царю письмо Сарсехима, в котором сообщалось, что Закир держится из последних сил. Ссылается на немощь, на нездоровье, на отсутствие подтверждающих знамений, на волю богов, на гнев Салманасара, однако долго так продолжаться не может.
Пора принимать меры.
Салманасар, ознакомившись с документами, долго отдыхал на ложе. Молча разглядывал Шами. Вздыхал, вспоминал молодость — эта женщина была бы ему достойной супругой. Она плодовита, ее дети здоровы, любят учиться.
Отчего боги так несправедливы?
Почему бы им не свести их в одни и те же годы?
Или, как утверждал этот грязный евнух, сочиняющий подметные письма, справедливость исключительно человеческая забота?
Как бы не так!
Нет никакой иной справедливости, кроме права сильного. О чем еще можно вести речь? Какая справедливость способна вернуть человеку молодость, а без этого дара жизнь никогда не покажется сладкой. Оставить наследство Шурдану? Не сдюжит, очень скоро его подомнут под себя князья. Что не сожрут знатные, вырвет царь Урарту.
Шамши тоже хорош. Однако какова женщина? Как все обставила.
Шами, первое время державшаяся на ногах, скоро сама не заметила как, села на ковер.
Царь не обратил внимания на неслыханную вольность.
— Ты очень похорошела, и наряд воина тебе уже не к лицу.
— Какой же наряд, по мнению великого царя, мне к лицу?
— Царицы.
Шаммурамат вскрикнула, зажала рот ладонью.
— Я скоро умру, — признался царь. — Меня уже два раза окликнула Эрешкигаль. Скоро я отправлюсь в страну без возврата, а ты смущаешь мой дух всякого рода ядовитыми писульками. Неужели ты полагаешь, что открыла что-то новое? Что я старый дуралей, ничего не вижу и не слышу? Мои люди донесли мне и о шашнях Шурдана, позволившего до нитки обобрать переселенцев, и о пьянстве Шамши в компании с твоим Нинуртой. Они уже поделили добычу. Знаешь ли ты, что они называют добычей?
Шами благоразумно промолчала.
— Ассирию, — объяснил царь. — Разве это не сверхдерзость? Или сверхглупость?..
Царь указал на нее пальцем.
— Ты потребовала пощады, а кто пощадит меня? Зачем вы лишаете меня покоя, без которого трудно проститься с белым светом? Мне вовсе не хочется покидать мир живых в суете, проливая кровь сына или брата. У меня скудный выбор. Они оба готовы пожертвовать тем, что я выстраивал все эти годы. Они как дети не прочь поиграть в самую гнусную игру, которую выдумали демоны Эрешкигаль — они готовы бездумно ввергнуть страну в смуту. Это означает конец государству. Никто из соседей, ближних и дальних, ничего не простят любимцам Ашшура. Они все припомнят. Каждый подлый раб почтет за счастье убить ассирийца, отрубить ему руки, ноги, выколоть глаза, надругаться над ассирийкой. Ты желаешь, чтобы над тобой надругались грязные рабы?
Царь не получил ответа. Впрочем, ответ ему был не нужен.
— Я тридцать лет воевал, чтобы этого не случилось! Зачем вы вовлекаете меня в свои гнусные заговоры? Ты понимаешь, что привезла смертный приговор моему родному сыну. Благодарю за приятную весть! Ты поплатишься за неугомонность, даю слово Салманасара.
Шами побледнела.
— Я спасала любимого человека.
— Забудь о любви. Выкинь из головы всякую надежду на прощение. Ты сама ввязалась в эту историю. Не беспокойся, мое наказание будет безболезненным, но не менее суровым, чем то, какое вы все приготовили мне.
— Я… Я поверила в тебя, божественный. Я хотела спасти государство.
— Я всю жизнь отдал государству. Чем оно наградило меня? Государство!.. Глупая женщина! Неужели непонятно, что, кроме государства, на свете существует столько всякого… Знаешь, чего мне хочется больше всего на свете?
Шами опустила глаза.
— Да, я хочу отведать твое лоно! Я хочу пощупать твои груди. Они, наверное, необыкновенно хороши?
Женщина опустила глаза.
Царь подтвердил.
— Да, я хотел бы обладать тобой. Я много чего хочу, но все мои желания пожрало государство. Я не жалуюсь, нет…
После короткой паузы, царь спросил.
— Чем ты можешь доказать, что эти послания подлинные?
— Мы перехватили гонца.
— Где он?
— Спрятан в моем доме. Его охраняет Буря.
— Этот неугомонный. Он, мне говорили, тоже влюблен в тебя?
— Государь… — только и смогла выговорить женщина.
— Сознайся, между вами ничего не было? — царь хихикнул. — Иначе я прикажу оторвать ему яйца.
Шами вновь опустила глаза, ответила тихо.
— Нет, государь. Я люблю Нину.
— Это плохо, моя девочка. Это очень плохо. Мне жаль тебя. Ты будешь страдать куда сильнее, чем торопливые и потные шлюхи. Что ж, такова справедливость, какую мы, люди, установили на земле. И никакой другой быть не может.
Шаммурамат возразила.
— Может, государь.
— Это тебе Иштар подсказала?
Она кивнула.
Царь перевел разговор.
— Почему гонца сразу не доставили во дворец?
— Опасалась, что его может перехватить Шурдан.
— Предусмотрительная, — скривился Салманасар. — Все просчитала. Хорошо, я открою тебе одну маленькую тайну. Хочешь?
— Она не погубит меня?
Царь усмехнулся.
— И мудрая. Нет, если ты будешь держать рот на замке. Знай, Шурдану немедленно донесут, о чем мы здесь беседовали.
Шами отпрянула. Прихлынувшая к лицу бледность очень развеселила дряхлого старика.
— Кроме того, что я сейчас открою тебе. Если, получив известие, что мне все известно, мой сын явится с повинной, он будет царем. Если же отважится на какой-нибудь безумный поступок, он сгинет. Такова воля богов, ведь, как ни крути, я тоже любимец Ашшура. Ступай.
