Безумный поступок Шурдан совершил той же ночью — он бежал из столицы.

Салманасар, вмиг взбодрившийся, испытавший прилив энергии, приказал поймать беглеца. Через несколько дней пришло известие, что Шурдан объявился в Шибанибе. Там объявил себя царем и призвал своих сторонников объединиться, чтобы спасти и возродить погибающую отчизну. В письме отцу Шурдан предложил отцу добровольно передать ему государственные дела, а самому уйти на покой. Почет и возможность довести до конца свои грандиозные строительные планы, ему будут обеспечены.

— Сказки для дураков! — изрек Салманасар в присутствии Шами.

Теперь он не отпускал ее от себя — рассказывал о походах, о годах юности. По поводу письма сына отозвался так.

— Струсил. Выдержки не хватило. Хитрый, а дурак.

Первые дни мятежа запомнились Шаммурамат скрытым нежеланием большинства ассирийских городов открыто поддержать мятежного наследника. Салманасар в полной мере воспользовался этой паузой и приказал собирать войска.

Во все концы страны помчались посыльные, отовсюду в столицу направлялись отряды.

Народ вооружался.

Прощенный Нинурта был отправлен к Ашшур, чтобы к концу сентября привести в Калах конницу. Несмотря на просьбы Шами, царь даже в последний день отказался встретиться со своим раб — мунгу.

— Пусть не считает, что дерзость Шурдана спишет его долги. А ты не теряй времени. Вникай в происходящее. Каждое утро я буду выслушивать доклад, подготовленный тобой за ночь. Это первая и самая легкая кара, которую я наложил на тебя.

Шами позволила себе дерзость.

— Мой доклад готов, о великий царь. Зачем ждать ночь.

Салманасар встрепенулся.

— Ну-ка?..

— Нам следует поспешить, — заявила женщина. — Царский полк должен немедленно выступить из столицы и двинуться к Шибанибе. Отряды будут присоединяться к полку на марше.

— Дельное предложение, — кивнул Салманасар. — Только ты забыла, что я не желаю проливать ассирийскую кровь. Я не теряю надежду, что Шурдан одумается. Его раскаяние и мольбы о прощении были бы очень кстати сейчас, в преддверии похода в Урарту. Горцы ликуют, они ни во что не ставят ассирийское войско. Самое время нанести удар. Открою секрет, я отправил к Шурдану гонца с предложением мириться. Я готов предоставить ему пост главнокомандующего…

Шами воскликнула.

— Предателю пост главнокомандующего? А как же Шамши и Нинурта?

— Они присмотрят за ним. У них будут особые полномочия.

Шами призналась.

— Я ничего не понимаю, государь.

Салманасар наставил на нее палец и веско произнес.

— То-то и оно. Тебе еще многому надо научиться. Искусство власти это, прежде всего, умение заглядывать вперед, а также знать, кто на что способен. Что касается Шурдана, я надеюсь, он потеряет голову и попытается бежать из страны. Куда ему бежать, кроме Урарту, вот почему нельзя спешить с походом на Шибанибу. Ввяжешься в кровопролитие, потом не отвяжешься. Всей мощью Ассирия обрушится на врага, рискнувшего пригреть беглого царевича, посмевшего бросить вызов мне, самому Салманасару.

Расчет был дальновидный, однако Шаммурамат никак не могла отделаться от досаждавшей ей тревоги. Опекаемая богами, она лучше, чем кто-либо, знала, что такого рода дела как сокрушение неприятеля менее всего зависят от тонкости и хитроумности задумки. Нельзя смешивать в кучу подавление внутреннего мятежа и великий поход. Одно никак не сопрягается с другим.

Наступил сентябрь. Не дождавшись бегства Шурдана к северным горцам, царь, наконец, отдал приказ собравшимся войскам выступать на Шибанибу. В день выступления, когда весь Калах сбежался посмотреть на победоносные кисиры царской гвардии, чьи ряды осеняли значки с изображениями стреляющего из лука Ашшура, взобравшегося на спину волка, — царя хватил удар и к вечеру Салманасар скоропостижно скончался. Перед смертью он успел прошептать жрецам и представителям столичной общины имя наследника. Это был Шамши-Адад. Воля великого Салманасара была зафиксирована отпечатками ногтей всех присутствующих и на следующий день объявлена стране.

Смерть правителя резко изменила ситуацию в стране. План, казалось бы, рассчитанный до самых мельчайших подробностей, рухнул в одночасье.

Это был хороший урок всякому, кто, положившись на гордыню, надеется обмануть судьбу. Шами решительно настаивала, чтобы Шамши, не взирая на траур, в течение ближайших нескольких дней провел церемонию обладания царскими регалиями — жезлом, драгоценным венцом, налобной повязкой, надеваемой под венец, и посохом.

— Нельзя ждать поимки Шурдана! — убеждала она нового правителя. — Действуй немедленно. На завтра назначь церемонию возведения тебя в сан верховного жреца. Приведи храмы к покорности, пусть они перестанут тянуть время и ссылаться на неблагоприятные гадания.

Шамши-Адад вздыхал, на словах соглашался, однако ничего не предпринимал. Он полюбил уединение, смаковал вино и, несмотря на уговоры, тянул время. Азия, чаще других допускаемый к Шамши, предупреждал властителя, что в стране много негодяев, желающих половить рыбку в мутной воде. Нельзя, убеждал писец, надеяться на божественную сущность Шаммурамат. Благосклонность Иштар непредсказуема, к тому же влияние Шаммурамат в Калахе, стремительно усилившееся при прежнем царе, теперь быстро сходит на нет.

На том же настаивал и Нинурта, пришедший с конницей к стенам столицы. Сил было вполне достаточно, чтобы проучить мятежную Шибанибу, приютивший предателя, однако Шамши по — прежнему медлил.

Тогда случилось неизбежное. Община за общиной начали примыкать к наследнику. Войско, собранное Салманасаром для подавления мятежа начало постепенно таять. Акт, в котором сын царя объявлялся государственным преступников и лишался всех прав на венец, все отчетливее превращался в пустую бумажку, на которую Шурдан скоро дал свой ответ, тем самым официально объявив о начале гражданской войны. Царский сын объявил документ о престолонаследнике недействительным, подписанным под давлением царского брата и его побратима, о которых было известно, что они являются отъявленными смутьянами и похитителями власти.

День, когда в Калахе были пойманы соглядатаи Шурдана, доставившие в столицу воззвание Шурдана, был последним спокойным днем для Шами. Может, поэтому она была так настойчива ночью и без конца досаждала Нину неуемным желанием. Тот под утро едва не завопил.

— Что ты хочешь от меня, женщина! В тебе проснулась дьяволица? Завтра я не смогу самостоятельно сесть на коня.

Шами отодвинулась от мужчины, отвернулась и задумалась о том, что судьба сыграла с ней злую шутку — впервые она почувствовала, что более никогда не сможет насытиться этим мужчиной, которого боги когда-то назначили ей в мужья, ведь иначе как предначертанной свыше их встречу в пустыне не назовешь. В ней проснулась необоримая алчность к телесным удовольствиям, а может, не давало покоя ощущение близкой погибели, о которой таким жутким образом предупреждали боги.

Ей стало горько — встреча в пустыне исчерпала себя и вовсе не потому, что она разлюбила Нину. Он по — прежнему был ей дорог, желанен. Его прикосновения ее тело принимало охотно. Погруженный в нее, он все также был мил и радовал ее лоно, но теперь согласно приказа Салманасара время свернуло в сторону. Оно настойчиво манило за собой.

Ох, как не хотелось Шами откликаться на этот зов, но с судьбой не поспоришь, Знамения были яснее ясного — мир опрокинулся, все полетело вверх тормашками. То, о чем вчера можно было договориться, рассевшись на ковре, теперь могло быть восстановлено только силой оружия.

Прошли три драгоценные семидневки. Тугодум Шамши и не желавший досаждать великому царю пустяками, назначенный новым туртаном Нинурта-тукульти-Ашшур упустили момент, когда можно было решительно обрушиться на «горшечника». В октябре каждый день приносил известия, что все больше общин поддерживают мятежников. В конце месяца выяснилось, что сил у «горшечника» значительно больше, чем смог собрать под свои знамена законный наследник. Шамши твердо поддерживали царский полк, конница Нинурты, мелкие общины, издавна примыкавших к наместничеству Ашшура и кое-кто из союзников, исключая Вавилон, чья позиция в назревавшем столкновении становилась решающей.

Шами в письме к Сарсехиму потребовала от евнуха любой ценой удержать отца от немедленного выступления на стороне мятежников. «Ни в коем случае, — уговаривала она евнуха, — нельзя допустить чтобы вавилонское войско пересекло южную границу Ассирии». Пусть евнух пишет сколь угодно длинные героические поэмы, пусть сочиняет небылицы о подвигах древних героев, пусть льстит и подлаживается, пусть обязуется во всем поддерживать Бау — ах — иддина, «только займи отца и не давай ему ни времени, ни возможности вникнуть в истинное положение вещей».

В ответ евнух сообщал: «…я стараюсь изо всех, но долго так продолжаться не может, ибо я таю как свечка, а решимость Закира сменяется слезливой обидой на то, что все желают видеть его униженным и посаженным в клетку, как ассирийские цари всегда поступали с пленными владыками».

Кое-кто из сохранивших верность законной власти чиновников, прежде всего, Азия, указали новому царю на ошибку Шурдана, повелевшего привлекать в свое войско переселенцев. Шаммурамат настояла, чтобы тут же был выпущен царский указ, обещавший пришлым полноценное гражданство и защиту короны. Указ, конечно, был нужный, однако, когда в твой дом входит бородатый ассирийский щитоносец или к воротам на колеснице подъедет родовитый землевладелец и потребует немедленного выступления на стороне «законного наследника», кто отважится отказать им?

Между тем в столичной цитадели не прекращались совещания. Говорили обо всем и ни о чем. Говорили все, даже спальники царя, появление которых на военном совете теперь воспринималось как должное. Шамши, переживший после объявления его наследником взрыв бурного энтузиазма, так и не избавился от меланхолии и теперь поддакивал всем, кто кричал громче, кто с пеной у рта отстаивал всякую несуразность, не имеющую значения в военном деле, а горлопанов вокруг него хватало. Многие спешили воспользоваться моментом и пытались теснее прильнуть к будущему царю. Схватить у него какую-нибудь награду и бежать к сопернику. Если обойдут с наградой, значит, надо что-то выведать. Шами терпела до середины ноября, затем выдвинула ультиматум — либо центральная власть всерьез займется усмирением мятежа, либо она возвращается в Ашшур, и пусть спальники руководят войском и ведут в бой конницу. В присутствии царя она откровенно заявила, что не понимает, почему опытные военачальники, прошедшие Анатолию, Сирию, Финикию, Иудею, в самый решительный час вдруг утратили доверие власти..

Шамши схватился за голову и почти на коленях, хватая жену побратима за руки, умолял не бросать его в такую минуту. Он ссылался на распоряжение Салманасара, перед смертью приказавшего младшему брату ни в коем случае не обижать «дочь Иштар».

Удивительно, но Нинурта, присутствовавший при этой сцене, промолчал. Он только кусал губы, наблюдая, как побратим касался его жены. Шаммурамат осторожно, но решительно отвела руки Шамши и потребовала публичного объявления, что дело спасения отчизны царь доверяет испытанному и верному воину Шамиру.

Такого рода маскировка была ясна всякому, кто вырос в Ассирии, но — удивительное дело! — мало кто позволил себе посмеяться над царским приказом. Шурдан, с ощутимым холодком в груди воспринявший это известие, приказал своим людям повсеместно высмеивать слабость «узурпатора», отдавшего себя и власть в руки женщине. Мятежный принц приказал своим людям «воспрянуть духом и еще решительнее сплотиться в борьбе за правое дело».

Шаммурамат за несколько дней очистила ставку от всякого рода горлопанов и доброхотов. Ее решимость взять на себя полноту ответственности вполне устроили не только нового царя, но, как ни странно, и Нинурту. Шамши, всю жизнь привыкший подчиняться чужой воле, охотно исполнял ее советы. Нинурта заявил, что гражданские дела его не касаются, тем самым косвенным образом подтвердив право жены на лидерство. Он, кстати, первым предложил отсидеться за крепостными стенами Ашшура. Шамши и Нинурта были единодушны в том, что Калах им не удержать. В столице было слишком много сторонников Шурдана. Единственным спасением представлялось отступление в Ашшур.

Шаммурамат с ходу отвергла это предложение.

— Это не выход! — заявила она. — Надо действовать, а не отсиживаться в обороне. В первую очередь попытаться привлечь переселенцев на свою сторону. Для этого великий царь, — она обратилась к Шамши, — в добавок к изданному указу должен объявить — когда законность будет восстановлена, он отменит все дополнительные поборы. Налог ни в коем случае не будет больше того, что был назначен Ашшурнацирапалом и Салманасаром. Никто, ни местная община, ни храмы, не имеют права требовать с переселенцев оброк или исполнения каких-либо повинностей без разрешения центральной власти. Гражданство будет представляться в прежнем порядке — первое поколение за личные заслуги, второе по праву рождения.

Вопросы, касавшиеся планов предстоящей кампании, были вынесены на совещание, на которое Шаммурамат допустила только проверенных командиров царского полка, двух командующих городскими эмуками и командиров конных отрядов, в том числе и Партатуи-Бурю.

Прежде всего, женщина потребовала от нового туртана разъяснить, чего можно добиться, отсиживаясь за крепостными стенами Ашшура?

Нину развел руками.

— Шами, ты не понимаешь, в Калахе слишком много тех, кто зависит от Шурдана. Мы не сможем заткнуть им глотки, следовательно, не исключено предательство. Ашшур — моя вотчина, там все единодушны в поддержке законной власти.

— Я не о том, — возразила Шами. — Зачем вообще нужно отсиживаться за крепостными стенами?

— Нам не выдержать столкновения в поле. Мы вынуждены отступать! — объяснил Шамши. — Что у нас есть? Пятнадцать тысяч пехоты и двенадцать тысяч конницы. Колесниц раз — два и обчелся. Саперных частей нет, припасов мало. Мятежники окружат нас и перестреляют из луков.

Шами возразила.

— Вы берете пример с Бен-Хадада, однако Ашшур — это не Дамаск. Его можно взять, значит, его возьмут. Как только Шурдан приступит к осаде, Бау дожмет отца, и вавилонский корпус поспешит ему на помощь.

— Что ты предлагаешь? — спросил Нинурта. — Дать сражение в поле? Имея такое численное преимущество, они перестреляют нас еще до того, как бросятся в атаку.

Буря осмелился подать голос.

— Это в том случае, если мы будем стоять на месте. У них же нет конницы! Если мы будем вести огонь верхом, еще неизвестно, у кого первого не выдержат нервы. Всадник выше пехотинца, его стрела летит дальше. Попасть труднее, но по сгрудившейся массе не промахнешься.

Его поддержал самый старший по возрасту командир одной из эмук.

— Это важное преимущество, — подтвердил он, затем спросил. — Чего боится наша пехота?

Он сам себе ответил.

— Ассирийская пехота никого и ничего не боится, ведь у нашего воина есть все, что есть у противника, а умения и опыта у него куда больше чем у паршивого сирийца или дикого горца. Но вот с чем ассирийский воин никогда не сталкивался в бою — это со стреляющими на ходу, конными лучниками, способными действовать сплоченно, организованной массой. А я сталкивался со скифской атакой. Никому не пожелаю попасть под их огонь.

— Они все это испытали в Сирии! — воскликнул Нинурта.

— Нет, благородный туртан. Одно дело — наблюдать со стороны, другое — испытать на себе. Помните, как они насмехались над всадниками, которые после каждого выстрела падали с коней. Теперь им будет не до смеха.

Его мысль развил старший из командиров царского полка.

— Дельное предложение, но оно не решает проблему. Победа добывается только в результате прямой атаки, в рукопашном бою. Учтите, у врага нет не только конницы. У врага нет воспитанницы Иштар…

Тут произошло то, чего никогда не бывало в ассирийском войске. Шамши-Адад, Нинурта, присутствовавшие на совете офицеры — все как один перевели взгляды на Шаммурамат.

Сердце у нее дрогнуло, но Иштар, следившая за ней с высоты, подсказала — не робей! Веди к победе!

Шамши-Адад обратился к женщине — Что будем делать?

— Искать решение.

Этим и занялись. Когда никто не перебивал, когда избавились от профанов и соглядатаев, вояки осмелели. У каждого нашлось дельное предложение и толковый совет. Прежде всего, сошлись на том, что необходимо обмануть врага, заставить Шурдана поверить в собственную непобедимость. Для этого действительно необходимо оставить Калах и отступать к Ашшуру, якобы для того, чтобы укрыться за его стенами. Это решение напрашивалось само собой.

Двигаться следует неторопливо, постоянно огрызаясь. Конница, особенно отборный отряд Бури, всадники которого, пусть и не в полной мере, овладели искусством стрелять на ходу, не должны давать врагу и часа передышки. Неприятель должен быть в постоянном напряжении. По совету одного из редумов было решено выбить у Шурдана возничих на колесницах и уничтожить конную разведку. Каждый отставший вражеский отряд отсекать от основных силах и добивать на месте. С нами Ашшур и Иштар! Отправим врагов в страну мертвых. Объявить в войсках — тот, кто поднял мятеж, не соплеменник.

В конце обсуждения слово взял самый пожилой из командиров эмук. Он еще раз напомнил, что отступление само по себе еще никогда не приводило к успеху. Без решительной схватки не обойтись!

Он указал на лежавший на столе чертеж местности, расположенной между двумя великими реками. На пергаменте была изображен неправильный треугольник, образованный Тигром и его притоком Нижним Забом. В этом треугольнике помещалась вся коренная Ассирия. Палец двинулся вдоль русла Тигра и уперся в его малый приток, сбегавший в великую реку в нескольких беру севернее Ашшура.

— Здесь кругом болота, а это овраги. Местность пересеченная, в доспехах не набегаешься, а конь пройдет, пусть и шагом.

Все прильнули к рисунку, изображавшему земную твердь, окруженную Мировым океаном. Предложение было интересное, но как заманить врага на этот участок?

Ветеран продолжил.

— Шурдан никогда не командовал большим войском. Он ни разу не испытал на собственной шкуре, что такое дневной переход, когда в движении находятся сразу несколько многочисленных отрядов. Его тешит собственное превосходство, царское величие застит ему глаза. Лазутчики докладывают, враги уже наперебой делят добычу, и командиров не только эмук, но и мало — мальски значительных кисиров палкой не выгонишь из его шатра. Значит, кисиры поведут редумы. Когда младшие командиры начинают командовать войском, добра не жди. Чтобы заманить врага в ловушку, от нас требуется только одно — не повторять ошибки врага. Командовать должен только один человек. Ты, Шамши! — он указал на нового царя. — Но ты должен дать клятву, что каждый твой приказ будет согласован с этой женщиной. Ты не сделаешь шага без одобрения дочери Иштар.

Он обратился к Шаммурамат.

— Я верю, ты — дочь Иштар! — заявил он, и все, кроме царя, встали. — Ты даруешь нам победу. Ты будешь испрашивать волю богини, и никто больше.

Все взглянули на Шамши. В его глазах загорелись искорки. Он коротко ответил.

— Даю слово царя!

Осень в том году выдалась дождливая, почва намокла, так что отступление было трудным, на грани человеческих сил, тем более что по приказу царя было решено вывезти из Калаха все припасы, чтобы они не достались Шурдану.

Враг, узнав, что Шамши-Адад оставил Калах, двинулся следом. В эти дни отчетливо сказалось преимущество тех, кто, стиснув зубы, спасал свои жизни над теми, кто желал обзавестись богатством. Конному отряду Бури удалось безнаказанно выбить у Шурдана конную разведку, и армия наследника скоро потеряла единое направление. К тому же непролазная грязь добила колесницы.

За семидневку царское войско осилило не более тридцати беру пути. Люди предельно вымотались, но сумели сохранить порядок, чего не скажешь о противнике, который, едва догнав отступавшие колонны, тут же безнадежно отстал. Солдаты мятежного принца разбрелись по окрестностям, занялись грабежом. Как докладывали перебежчики из переселенцев, Шурдан вовсе не стремился ускорить движение колонн или хотя бы призвать к порядку разгулявшихся мародеров. «Горшечник», уверенный в том, что Шамши стремится укрыться за стенами Ашшура, пустил дело на самотек. Кое-кто из опытных военачальников пытался привлечь его внимание к необходимости немедленно пресечь разброд и беспорядок. Они настаивали — пора остановиться, заняться ремонтом колесниц, на что Шурдан, занятый планами штурма Ашшура, высокомерно заявил.

— При штурме города колесницы не потребуются.

Эти слова привели в замешательство многих из тех, кто примкнул к его войску по зову долга или в связи с обязанностями вассала, и не столько по причине недопустимой самонадеянности, сколько из соображений причастности к «общине Ашшур». Неужели царский сын всерьез намерен штурмовать священный город, колыбель их племени? Даже те же, кто примкнул к более сильной стороне в надежде нажиться на войне, испытал смущение. Ворваться в город не трудно, ассирийцы и не такие крепости взламывали. Что потом? Что останется от священных храмов, от алтарей и святилищ? Какая сила способна удержать солдат, только что рисковавших жизнью и вдруг обнаруживших, что они живы, от того, чтобы хватать все, что попадет под руку? Кто способен оградить священный город от кровавого разгула? Как отец небесный, вечный и грозный Ашшур, посмотрит на такое святотатство?

Уныние и злобу навевало и поведение противной стороны, которая пользовалась методами, которые иначе, как скифскими, не назовешь. Обстрелы продолжались днем и ночью. Убитых уже насчитывали десятками, раненых сотнями.

Когда эти вести дошли до Шурдана, он рассвирепел. Приказал убыстрить ход, догнать сторонников «чудовища», как он называл своего дядю, за его чрезвычайную волосатость, — схватить их, растоптать, посадить на колья.

В первую семидневку кислиму (ноябрь — декабрь) оба войска столкнулись на узкой равнине между мелкой, по пояс, речушкой и болотистой поймой священного Тигра. В тот день племенные отряды, составлявшие славу ассирийского ополчения, на собственной шкуре почувствовали силу конных атак. Всадники подскакивали на дистанцию стрельбы, выпускали стрелы по скоплению вражеской пехоты, которая сгрудилась на узком пятачке. Их тут же сменяли новые кисиры и так до полудня. Отогнать конницу было нечем — колесниц, готовых встать стеной, было немного, да и те выписывали колесами такие восьмерки, что жалко было смотреть.

После полудня у Шурдана не оставалось выбора, как двинуть пехоту вперед. Первыми в надежде сблизиться с противником в атаку двинулись копьеносцы. Это были лучшие копьеносцы в мире, их численное превосходство позволяло надеяться на успех, если бы нажим был организован более толково. Левый фланг, стиснутый и прижатый к Тигру, увяз в болоте. Правый выдвинулся вперед, разорвав при этом связь с центром и расстроив общий строй.

В этот момент на противоположной стороне заиграли флейты, ударили барабаны, и отряды «чудовища», под громкий рев боевых труб, выкрики редумов, лай боевых псов и вопли собаководов двинулись на врага. Царский полк, выстроившись тупым клином с прикрытыми ополченцами флангами, ускоряя шаг, ударил по замешкавшемуся противнику.

Удар оказался настолько мощным, что гвардии удалось разорвать вражескую линию, и к левому флангу, барахтавшемуся в болоте, присоединился центр, составленный из отборных воинов ниневийского ополчения. Теряя почву под ногами, измазавшись в грязи, опытные в боях и резне бородачи уже не могли помочь соратникам из Шибанибы. Этих неисправимых гвардейцы Салманасара — все в нарядных доспехах, начищенных кольчугах, — убивали безжалостно. Соплеменников резали с такой жестокостью, какую не выказывали даже по отношению к презренным сирийцам или грязным евреям — с издевками, с отрезанием ушей и носа, с выкалыванием глаз.

Войско Шурдана охватила паника. Сдавались пятидесятками и сотнями. Сдавшихся поубивали бы на поле боя, не разбирая, где брат, сын или отец, если бы не строжайший приказ Шаммурамат и специально назначенные люди, которые охраняли обезоруженных пленных. Сначала и это не помогало, пока сама воспитанница Иштар не бросилась на поле боя и не начала лично дарить жизнь побежденным. Перечить ей, дочери Иштар, не отваживались даже налившие кровью глаза гвардейцы из царского полка.

Появление Шаммурамат окончательно сломило сопротивление врага. Вражеские воины бросали оружие и толпами устремлялись вслед за женщиной, дарующей жизнь. Ею восхищались, ее приветствовали и свои, и чужие, как ожившее воплощение Небесной воительницы, опекавшей Ассирию.

Шурдан, наблюдавший за ходом сражения с ближайшего холма, умирая от ужаса, наблюдал, как Шаммурамат беспрепятственно проезжала на коне через смешавшиеся ряды его воинов. Как поверить, что «распутной девке», как ее со смехом называли в его окружении, удалось сломить сопротивление лучшей пехоты на свете.

Эта задержка стоила царевичу жизни. Уйти от преследования ему не удалось.

Возвращение в Калах оказалось для нового правителя поистине триумфальным.

В столице зверств было немного. С верными новому правителю войсками расплатились по — царски, после чего «царский полк» и часть конницы отправились в поход против Шибанибы, жители которой легкомысленно отказались признавать нового владыку. Когда опомнились, было поздно. Наслышавшись о милосердии победителей, горожане сами открыли ворота, и солдатня хлынула в узкие улицы древнего города.

Некоторое время командирам удавалось уговаривать своих солдат сжалиться. Воины, однако, были движимы не только обычной жаждой грабежа — царские гвардейцы издавна ненавидели жителей Шибанибы и рвались перебить их всех. Сыграли свою роль и зажиточные дома, чистые метенные улицы и блиставшие разноцветной глазурью храмы.

Тридцать тысяч вооруженных солдат, вломившихся в город, подожгли Шибанибу. За ними последовали обозные рабы и маркитанты, еще более многочисленные, еще более распущенные. Ни положение, ни возраст не могли оградить от насилия, спасти от смерти. Седых старцев, пожилых женщин волокли на потеху солдатне. Взрослых девушек и красивых юношей рвали на части, и над телами их возникали драки, кончавшиеся поножовщиной и убийствами. Солдаты тащили деньги, грабили храмы, другие, более сильные, нападали на них и отнимали добычу. Некоторые не довольствовались богатствами, бывшими у всех на виду — в поисках спрятанных вкладов они рыли землю, избивали и пытали людей. В руках у всех пылали факелы и, кончив грабеж, солдаты кидали их, потехи ради, в пустые дома и храмы. Ничего не было запретного для армии, в которой вчерашние мятежники из Ниневии, Арбел, других городов, примкнувшие к Шамши, перемешались с сохранившими верность гвардейцами и союзными эмуку.

Грабеж продолжался две дня…

Об оставшихся в живых жителях Шибанибы, Шамши-Адад выразился в том смысле, что обращать полноправных граждан Ассирии в рабов нельзя, а свидетели ему не нужны. Так погиб город, видевший Саргона и знаменитого Тукульти-Нинурту I. Было ему от основания тысяча двести лет.

Участь Шибанибы оказалась хорошим уроком для Ниневии. Стоять зиму у ворот собственного города было немыслимо даже для недалекого умом Шамши. Он в присутствии верховных жрецов дал клятву, что ограничится данью, и казни будут преданы исключительно непосредственные зачинщики мятежа.

Он сдержал свое слово, правда, приказал обтянуть содранной с врагов кожей главные ворота Ниневии.