Глава 5
Путь выдался долгий, изматывающий, бесконечный — Шурдан распорядился отправить Гулу посуху, на быках, — так что у Сарсехима было достаточно времени, чтобы попытаться отыскать щелочку, через которую можно было выскользнуть из лап «горшечника». С Гулой он почти не разговаривал. Каждый раз, когда по ее требованию погонщик останавливал быков, и женщина ковыляла в сторону придорожных кустов, Сарсехим объезжал повозку с другой стороны. Впрочем, Гула тоже держалась особняком.
Труся на выданном ему осле, Сарсехим по привычке подсчитывал опасности, ожидавшие его в пути. Первая подстерегала в Ашшуре — караван, направляясь в Вавилон, будь то по реке или по суше, никак не мог миновать древний город. Вряд ли скифянка простит ему близость к Гуле. К тому же не давали покоя «молодцы из Урука». Мало ли что может взбрести в голову супруге наместника Ашшура, ведь Нинурта получил от Салманасара обещанный титул.
Конечно, можно отбиться от нее, вопя о пощаде, однако евнуха не оставляла подспудная надежда, что в Ашшуре можно будет обойтись и без лицемерного экстаза. По приезду он бросится в ноги скифянке, лизнет пальцы на ногах. Глядишь, этого окажется достаточно, Шами ограничится упреками и угрозами.
Что касается Вавилона, там этот номер не пройдет. В Вавилоне от него мало того, что потребуют раскаяния, еще заставят дать объяснения. Он заранее представил лицо обезумевшей Амти — бабы — почему ты, негодяй, позволил унизить мою дочь? Как допустил, чтобы ее искалечили? Там рассчитывать на милосердие не приходилось.
Одно спасение — вдохновенные стихи о ничтожном человеке, песчинке, камушке на дороге, который исключительно из любви к своему царю после множества подвигов сумел добыть для него сказочную царевну. Главное, разжалобить Закира.
Этим он и занялся в пути.
Сочинялось трудно — слова разбегались. Проверенные сюжеты, основанные на подвигах героев, добывающих для своего царя деву — красу, здесь не работали. Признать в Гуле царскую невесту не позволяли приобретенные ею уродства, но, главное, родственные обстоятельства. На собственных дочерях не женятся даже в поэмах. Это раньше герои сплошь и рядом брали их в жены, теперь возобладали другие требования — нравственные, а Сарсехим с детства был лишен нравственности, ведь, как известно, нравственность хранится в мужских семенниках, так что ничего нравственного и обнадеживающего в голову не приходило.
Отвлекали также раздумья о самой поездке. Ее тайная цель до сих пор ускользала от евнуха. В том, что Шурдан задумал очередную пакость, сомнений не было. Какую миссию он отвел ему в этой мерзости? Жертвенного козла? Это была самая неблагодарная роль. Где отыскать рычаг, ухватившись за который можно было бы выкарабкаться из пучины? Ничего более действенного как обратиться богам, на ум не приходило. Он взывал ко всем по очереди — к Мардуку — победителю, своему покровителю Набу, к воительнице Иштар, небесному судье Шамашу. Несколько раз, не жалея серебра, скудно выданного ему за переписанные экземпляры «Праведного слова», приносил в жертву коз и ягнят у придорожных алтарей, требовал справедливости. Требовал того, другого, третьего, например, милосердия и понимания, пока второй разум исподтишка не вразумил — стоит ли?
Справедливость чужда богам, это не их дело. Небожители могут быть грозными, добрыми, требовательными, мстительными и милостивыми; иногда они даже способны быть всепрощающими, но быть справедливыми — это не в их власти. Поступать по правде — исключительно удел смертных. Только совместными усилиями люди могут добиться на земле чего-то похожего на справедливость, и то, если сумеют прийти к согласию.
Сарсехим заинтересовался, потребовал разъяснений, тем более что времени уже было в обрез — впереди, на вписанном в излучину Тигра скалистом холме громоздились стены Ашшура, громадные, прямоугольные, неприступные. Однако голос смолк, затаился. Пришлось расстаться с этой мыслью на полпути.
В цитадели, куда стражники завели повозку, в которой сидела Гула, он сразу бросился в ноги Шаммурамат.
— Это все, что можешь сказать мне? — вполголоса спросила женщина и отодвинулась от докучливого евнуха.
Сарсехим поднялся со ступенек, ведущих ко входу во дворец, деловито стряхнул пыль с колен.
— Да, госпожа, — он протянул ей глиняную табличку. — Здесь комментарии.
Шаммурамат бегло просмотрела охранную грамоту, затем внимательно изучила оттиск ногтя, который оставил на глине Шурдан.
— Это чей?
— Наследника ассирийского престола Ашшур — данин — аплу, — победно отрапортовал евнух.
Хозяйка скривилась и приказала.
— Подожди меня здесь, — затем спустилась к повозке, откинула полог.
Гула сидела на подушках, в белом наряде, тщательно причесанная, надменная. На сестру даже не глянула, смотрела куда-то вверх и в сторону.
Шами приветствовала гостью.
— Теперь ты в моих руках.
Гула, не поворачивая головы, ответила спокойно.
— Ты не посмеешь даже пальцем ко мне прикоснуться. Этот слизняк, надеюсь, показал тебе охранную грамоту?
— Кто из смертных может запретить мне исполнить волю Иштар. Я вправе наградить тебя кнутом и бросить твое тело на съедение бродячим псам.
Сестра резко повернулась, из ее глаз брызнул страх.
— Ты не посмеешь.
Шами закрыла полог. Позвала служанку, громко распорядилась.
— Габрия, в повозке хромая рабыня. Отведи ее туда, где ей пристало находиться.
Из повозки не донеслось ни единого звука. Шаммурамат усмехнулась и приказала.
— Предупреди палача, пусть хорошенько вымочит кнут из воловьей кожи.
Из повозки донеслось исступленный крик.
— Ты не посмеешь!!
Служанку бросило в бледность, она испуганно глянула на повозку. Шами удовлетворенно улыбнулась и приказала.
— Если рабыня окажется строптивой, пусть ее накажут здесь, у повозки.
Изнутри донеслись глухие рыдания.
Шами вернулась на ступени, там дождалась, пока Гула, покорная и притихшая, заковыляла за Габрией в сторону ворот, ведущих на хозяйственный двор. Затем обратилась к Сарсехиму.
— Зачем ты ввязался в эту гнусную историю?
— Госпожа, — взмолился евнух, — здесь нет моей вины. Давай начнем все заново, ведь и в прошлом у нас было немало хорошего.
— Ты, кажется, забыл, с кем и как следует разговаривать, — предупредила скопца хозяйка. — Я теперь не твоя пленница и не тебе вести себя со мной дерзко.
Она не спеша направилась вверх по лестнице.
Сарсехим молча последовал за ней — ума хватило не досаждать оправданиями.
Перед входом во дворец, украшенном красочными арочными росписями, возвышались гранитные, в полтора человеческих роста быка — шеду. За ними двое часовых, опираясь на копья, охраняли арочный проем. Они были похожи на глиняных истуканов. Им дела не было до Шами, до повозки, до заметно отощавшего за время пути евнуха. Их донимала жара, невозможность шевельнуться в присутствии старшего, прятавшегося поодаль, в тени одного из священных быков. Старший был одноглаз, Сарсехим сразу узнал его. Помнится, его звали Ушезуб. Его настырное разглядывание очень не понравилось Сарсехиму, тем не менее, он отважился продолжить в прежнем тоне.
— Я разговариваю с самой разумной из женщин на свете, которой я спас ребенка. Теперь у тебя их двое?
— Да, мальчик и девочка.
— Я хотел бы взглянуть на них.
— Зачем?
— Чтобы предупредить их о нависшей опасности.
Шами остановилась и насмешливо спросила.
— Это тебе голоса подсказали? Ты, говорят, теперь слышишь голоса. Они дали тебе скверный совет, с супругой Нинурты нельзя вести себя бесцеремонно.
Сарсехим картинно всплеснул руками.
— Неужели я позволил себе лишнее? Требую милости, госпожа!
Женщина нахмурилась.
— Перестань кривляться.
— Охотно, Шами. Надеюсь, ты позволишь называть себя прежним детским именем?
— Хватит! — резко прервала его Шами. — Ступай отдохни. После поговорим. Ты говорил о какой-то смертельной опасности?
— Опасности — твоя стихия, Шами. Я давно знаю тебя, и, судя по тревоге в твоих глазах, скрытая угроза и тебе не дает покоя.
* * *
До самой ночи Шами бродила по дворцу. Поднималась на крышу, оглядывала город, проверяла, на всех ли башнях горят сигнальные костры. Когда к речной излучине с востока придвинулись вечерние сумерки, приказала вынести на крышу жертвенник, кипарисовые палочки и кувшин пива. С появлением первой звезды развела огонь, напустила ароматного дыма, пролила пива на жертвенник.
Иштар мерцала холодно, безмолвно. Не дождавшись знамения, женщина вернулась в свои покои, вызвала Ишпакая. Наставник, перейдя в пору дряхлости, не утратил желания послушать новую сказку. На вопрос, как поступить с нежданными гостями, он мечтательно заметил.
— Должно быть, этот Сарсехим знает много занятных историй. О нем идет слава как об опытном заклинателе несчастий.
— Сейчас не до сказок, — ответила Шами. — Посоветуй, что делать с сестрой?
Она передала евнуху табличку, полученную от Сарсехима, затем достала из тайника документ, содержащий предписание Нинурты взять под стражу Гулу. «Если ты, Шами, сочтешь недостойным предать ее жестокой казни, дождись меня. Моя рука не дрогнет».
Ишпакай ознакомился с обеими табличками и повторил.
— Я же сказал, надо послушать сказку, которую расскажет Сарсехим.
— Ты полагаешь, он что-то знает?
— Дело не в том, что он знает, а в том, о чем он умолчит.
Послали за евнухом.
Шли долго. Бегом под сильным дождем пересекли хозяйственный, затем парадный двор. Дух перевели у бокового входа, затем слуга ввел евнуха в громадный вестибюль. За вестибюлем свернули направо, в анфиладу залов, где на стенах была отражена вся история «алум Ашшур».
Помещения были просторны, с высоко вознесенными потолками. В потолках сквозили широкие прямоугольные проемы, через которые внутрь попадала вода. В первом же зале, посвященном легендарному Нину или Нимроду, как его называли в древних рукописях, Сарсехим угодил в лужу. Промочив ноги и помянув демонов, он поспешил за слугой.
Следующий зал, освещенный куда ярче, чем первый, был украшен барельефом, запечатлевшим подвиги первого исторического царя Саргона I, царствовавшего более тысячи лет назад. Громадный, обнаженный по пояс истукан с завитой колечками бородой выступил из глубины стены и движением вытянутой вперед руки натравил на евнуха отряд маленьких, величиной с палец воинов. Другие бородатые бандиты, окружавшие истукана, занимались привычным ремеслом — отделяли невинным страдальцам конечности.
Прошлое вспышкой напомнило о себе. Оно ударило с такой силой, что евнух едва не обмочился от страха. Не раздумывая, он отпрыгнул подальше от стены. Раб оглянулся, удивленно вытаращился на него. Сарсехим жалко улыбнулся, махнул рукой — все в порядке, и провожатый продолжил путь. Сарсехим, стараясь держаться как можно дальше от изображений, поспешил за ним. Изображения рассматривал на ходу, мимолетно. Страх отпускал медленно, опыт быстротекущей жизни активно растворял его.
С середины зала открывался весь исполинский барельеф, лентой обегавший оштукатуренные, покрытые у потолка глазурованным орнаментом стены. Уже с примесью пренебрежительного любопытства Сарсехим вглядывался в бессчетные фигурки вооруженных людей в знакомых до ненависти шишковатых шлемах, чешуйчатых панцирях, с копьями в руках. Все они шествовали в ногу, в единых позах штурмовали вражеские крепости, вырубали сады, отсекали головы, мужские члены. С высоты прожитых лет, в зыбком факельном свете, эти зверства казались ненатуральными, чем-то вроде игры в солдатики, если бы не впечатляюще — громадные фигуры царей. Гигантскими копьями, а то просто ладонями — четыре пальцы были крепко сжаты, а большой отведен под прямым углом вверх, — исполины надменно указывали побежденным, к какому роду мучений им предписывалось занимать очередь. Шествующие в ногу пленные покорно выстраивались в вереницы, каждая из них покорно направлялась к назначенному месту. Кто готовился к посадке на кол, кто к сдиранию кожи.
Цари нового времени вновь напустили страху на дрожащего и промокшего евнуха. Голые до пояса, отчетливо мускулистые, бородатые великаны, повелевающие миниатюрными воинами, мало походили на игрушечных солдатиков. Скорее, на злобных и беспощадных духов войны. Но жизнь и в эти торжественные, кичащиеся убийствами залы, сумела подбросить щепотку мудрого презрения.
Царям и их каменному войску досаждали струи текущей с небес воды. Потоки размыли глаз громадному Тукульти-Нинурте I, приказавшему убить тридцать тысяч взятых в плен хеттских воинов. Ослепший, развернутый в профиль, с поблекшей от стекавшей влаги ручищей, он томился и недоумевал в одиночестве. Отколупнутая штукатурка и начавшийся здесь ремонт полностью уничтожили его армию, смешали абрисы пленных в единое известковое месиво.
Сарсехим вошел в следующий зал и уперся в прославленного отца нынешнего правителя — Ашшурнацирапала, сокрушившего горное княжество Бит-Адини и поголовно вырезавшего местное население. Дождь не пощадил и его подвиги, намокшая стена почти полностью скрыла царские зверства.
Легкость, с какой вода расправлялось с воспетыми в камне деяниями ассирийских царей, с собственными сарсехимовыми страхами, привела евнуха в чувство. Взор очистился от воспоминаний. Въявь проступили симптомы болезни, которая губила этих царей — все они мучительно страдали от ненасытности в пролитии крови. На ней выстроили твердыню, которая могла поддерживаться на плаву только непрерывным добавлением новых трупов. На той же темной, бесформенной подложке покоилась и внутренняя жизнь страны. Эта ощерившаяся ужасом громадина была крепка, пока ее обильно питали кровью, неважно чьей — сопредельных народов или своей собственной, ассирийской. В борьбе за право пролития крови не могло быть компромиссов. Власть была единственной возможностью сохранить жизнь. Проиграв, каждый из членов «алум Ашшур» лишался жизни. Это касалось и царевичей — царевичей, может быть, в первую очередь.
Шами ждала его в кресле. Шагах в трех перед ней стоял накрытый стол, где голодный взгляд пленника мог отыскать и жареную куропатку, и рыбу, и фрукты, и изящный медный кувшин, в котором должно было храниться что-то очень вкусно — хмельное. С торца пристроился дряхлый старикашка с добрыми глазами. Судя по разговору с Шурданом, это был известный любитель сказок, Ишпакай.
— Итак, — спросила женщина, — как прикажешь поступить с тобой, евнух?
Сарсехим отвел глаза от стола, сглотнул и, припомнив недавний спор, ответил.
— По справедливости, госпожа.
— В таком случае с тебя следует содрать кожу. Ведь не кто иной, как ты, изводил меня в детстве дразнилками и пренебрежением. Вспомни, с каким сладострастным удовольствием ты порол меня.
— Что было, то было, — вздохнул Сарсехим, — Но и ты припомни, сколько раз я лечил тебя. Сколько раз шлепал за то, что ты путала слог «пр» со слогом «тр», добавляя к нему лишний клинышек. Сколько раз спасал, тайком доставляя хлеб и воду, когда тебя за твои шалости сажали под замок.
— Ты и сажал! — возмутилась Шами.
Евнух пожал плечами.
— Но не бил. Не издевался, как Нури или как Аплу.
Ишпакай не дал ему договорить.
— Я согласен с тобой, брат, поэтому оставим препирательства. Давай лучше выпьем — мне рассказывали, ты большой охотник до перебродившей крови бога винограда. Затем ты расскажешь нам о своих путешествиях в волшебный город Дамаск, а также о том, как ты оказался в Калахе.
Старик жестом пригласил гостя к столу и потянулся к кувшину. Рука его заметно подрагивала. Сарсехим перепугался — не дайте боги, чтобы он начал разливать. Все на пол прольет. Он подошел ближе, перехватил кувшин.
— Я слыхал, тебя называют Ишпакаем, брат, и больше всего на свете ты любишь слушать сказки. Но уверен ли ты, что у нас есть время на досужие разговоры?
— Исполняй то, что тебе говорят! — потребовала Шаммурамат.
Сарсехим отвесил в ее сторону торопливый поклон и налил в чарки густое вино.
Первый рассказ о приключениях достославного Сарсехима в благодатном Дамаске Шами оборвала, когда гость завел речь о приказании Гулы доставить в Ашшур четверку отъявленных бандитов.
— Это не интересно. Давай дальше.
Далее последовала сказка о возвращении священной реликвии к месту ее происхождения. Эту историю Сарсехим начал с рассказа о встречах с Шурданом. Правда здесь евнух немного притормозил, соображая, стоит ли упоминать о склянке, которую вручил ему царевич, или свести повествование к великому подвигу, который он при содействии Бен-Хадада, Ардиса и Бури совершил в горном замке?
Прежний разум плутовато подмигнул из-за угла, — кто, кроме царевича может знать о подлом заказе? Так что ври, не стесняйся! Кричи, что если бы не ты, никто из этих мужланов не отважился и на шаг подойти к логову Гулы. Врать не позволил второй разум, соколом набросившийся на прежний, пронырливый.
Дождавшись, чья возьмет, Сарсехим обреченно начал.
— Правда или небыль, кто может проверить, но могучий своим званием и положением царевич вдруг предстал передо мной в образе огнедышащего дракона и принудил отравить твою сестру. Он изрыгал дым и пламя. Он потребовал от меня, чтобы я приложил все силы, чтобы мир между Ашшуром и Дамаском стал невозможен. Яд хранился в волшебной склянке, невидимой никому, кроме разве что демонов, пробавляющихся в полночь поеданием трупов. Духи тьмы преследовали меня, толкали под локоть, настаивали, чтобы я поспешил отправить Гулу к своей покровительнице. Хвала богам, я устоял и сумел отложить посещение Дамаска до приемлемого срока, когда Гула должна была разрешиться от бремени.
— Где же теперь эта склянка? — поинтересовался Ишпакай. — Может, ты захватил ее с собой в Ашшур?
— Нет, брат. Брошенный в зиндан, я прозрел и, собравшись с силами, вырвал из сердца все, что было в нем мерзкого. Я отшвырнул волшебный сосуд и разом избавился от жадности, коварства, трусости, желания лгать и изворачиваться. Склянка разбилась о стену, яд пролился и несчастная мышка, лизнув его, отправилась прямиком в страну без возврата, где сейчас, наверное, свидетельствует против меня перед неумолимой Эрешкигаль. Это прозрение случилось со мной во время третьего путешествия в Дамаск. За то, что я отринул порок и обратился к добродетели, Ламашту забросила меня в пустыню. Там я попал в лапы гнусного работорговца и, если бы не встреча с Бурей, вряд ли я сейчас сидел за этим столом.
Шами повернулась к занавеске, закрывавшей часть комнаты, и спросила.
— Это правда?
Занавеска отодвинулась, оттуда вышел скиф.
— Да, госпожа. Но ты спроси его, зачем он нагло приписал себе все заслуги? Почему так долго отказывался сопровождать Бен-Хадада?
— Потому что я не такой храбрец, как ты, Буря, — ответил Сарсехим.
Партатуи подсел к столу. За это время он заметно повзрослел, набрался важности, отрастил светлую бороду, которую начал завивать в кольца.
— Ты и сейчас испытываешь страх? — спросил Ишпакай.
— Да, брат, когда имеешь дело с такой склянкой, как Гула, любой потеряет покой.
— Ты полагаешь, у нее достанет яда, чтобы отравить окрестности Ашшура? Тогда возможно, от нее лучше немедленно избавиться?
— Это, уважаемый Ишпакай, будет непоправимая ошибка.
— Почему ты так решил?
— Потому что дракону, как он ни велик, требуются союзники, оберегающие его с тыла или досаждающие с тыла богатырю, который отважится вступить с ним в бой.
— Но если мы избавимся от ведьмы, о каком союзе может идти речь?
— У ведьмы есть мать, еще более злобная демоница. Она начнет вопить о мести за разбитую склянку.
— Но если мы переправим склянку в назначенное место, змеи сплетутся в клубок и нам будет куда тяжелее от них избавиться?
— Но в этом случае у повелителя змей не будет повода совать голову в петлю. Он добрый, но зависимый человек. Мне, прозревшему негодяю и проныре, кажется, что на этом огнедышащий змей как раз и строит свой расчет. Он будет в выигрыше в любом случае — если склянка доберется до места и если не доберется. Какой вариант предпочтительнее, я не могу сказать.
Неожиданно Шами вмешалась в разговор.
— Богатырь требует посадить склянку под замок, а еще лучше разбить ее вдребезги.
Сарсехим так и застыл с поднятой чашей в руке. Рука задрожала. Ишпакай доброжелательно, а Буря подозрительно посмотрели на него.
— Тогда у нас нет выбора — склянка должна быть непременно доставлена на место.
— С какой стати? — спросила Шами. — Говори все!
Сарсехим наконец справился с рукой, опустошил чашу и торопливо заговорил.
— Потому что богатырь — храбрый воин, но склонен к поспешным решениям. Задумайся, Шами, откуда он узнал о том, что Гула оказалась в руках Шурдана?
— Ему подсказали его боевые товарищи.
— Кто подсказал?
— Ты хочешь знать лишнее?
— Я хочу спасти наши жизни. Твою и мою! Твоих детей и храбреца, пусть даже он ненавидит меня, но так уж случилось, что богатырь и его верная жена — моя единственная надежда и опора.
Шами вздохнула, потом решилась открыть секрет.
— Его побратим.
— А ему кто подсказал? Каким образом побратим узнал о склянке?
— То есть?
— Кто подбросил побратиму мысль вопреки ясно выраженной воле царя, отомстить безумной ведьме? Как он мог за сотни верст от Дамаска, где остановился царь царей, за тысячу беру от Калаха, в котором объявилась эта шлюха, узнать, что великий дракон собрался отправить склянку домой? Всем известно, сам побратим никогда до такого не додумался бы.
— Дракон отправил письмо в Сирию, и небесный царь, ознакомившись с ним, разрешил — пусть возвращается.
— Вот я и спрашиваю — как побратим, будучи в походе и далеко от небесного царя, мог узнать об этом? Царь лично известил его или ему сообщили об этом по его распоряжению?
— Не… знаю.
— Кто шепнул побратиму, что склянка, выброшенная в Дамаске, вдруг обнаружилась в Ашшуре? Открой имя?
— Ему рассказал об этом Тукульти — ахе — эриб, лимму этого года. Он — глава общины Ниневии.
— Это серьезно, — согласился евнух. — Это очень серьезно. Я слыхал, огнедышащий дракон и глава ниневийской общины дружат с детства?
— Да, — кивнул Ишпакая, — это так.
Сарсехим многозначительно прищурился и подытожил.
— Это замыкает круг, — затем скопец поинтересовался. — Кто же привез в Ашшур приказ спрятать склянку или лучше всего, разбить ее??
— Верный слуга богатыря. Он сидит напротив тебя.
— Да, этот не соврет.
— И тебе не советую, — предупредил Буря. — Запомни, урод, рука у меня не дрогнет. Я спас тебя от работорговца в надежде, что возьмешься, наконец, за что-нибудь полезное. Например, начнешь учить детей, а ты вот чем занялся. Не можешь без пакостей?!
— Госпожа, — взмолился евнух. — Прикажи верному слуге заткнуться. Он действует мне на нервы.
Партатуи вскочил, однако Шами остановила его.
— Заткнись!
Скиф возмущенно глянул на госпожу, сник и сел на место.
Сарсехим, обращаясь к Буре, заговорил горячо, ударяя себя в грудь кулаками.
— Я давно разочаровался в пакостях и жду спасения только от себя самого. Ну, разве что от этой женщины, которая однажды проявила не только неслыханное милосердие по отношению к наполненной ядом склянке, но и готовность прислушаться к разумному совету. Если госпожа позволит, я хотел бы ознакомиться с посланием богатыря.
— Без этого не обойтись?
— Нет, госпожа. Я хочу выяснить, кем оно составлено. Ведь твой супруг неграмотен. Его побратим тоже не очень-то силен в выдавливании клинышков, не говоря о скорописных знаках на пергаменте, а пренебрежение волей царя это, знаете ли, дело опасное.
— К чему ты клонишь, евнух? — встревожилась Шами.
— К тому, что это послание, предписывающее разделаться со склянкой, не является тайной для кого-то третьего.
— Для кого?
Сарсехим не ответил.
Шами обменялась взглядами с Ишпакаем. Тот кивнул. Шами достала из сундука табличку.
Сарсехим внимательно изучил ее, затем достал из-под полы кусок пергамента и сравнил.
— Смотри, здесь написано «…за вырванное око следует вырвать око…», а здесь «…это вечный закон…».
— Что это?
— Охранная грамота, полученная мною от огнедышащего дракона. Когда я узнал, что меня в охапку со склянкой собираются вернуть в Вавилон, я возопил. Тогда мне вручили эту писульку. Трудно поверить, что она будет что-то значить, когда я попаду в лапы безумной старухи, матери этой ведьмы.
— Ты хочешь сказать…
— Я пока ничего не хочу сказать, но верный человек в Калахе подсказал мне, кто-то очень хочет, чтобы богатырь нарушил царский приказ. Сами знаете, какое за это грозит наказанье. — Сарсехим понизил голос до шепота. — Хуже всего, что в твоем окружении есть человек, которому многое, если не все известно.
— Кто он?
— Если бы я знал, все было бы намного проще. Верная жена раздавила бы ему яички и выскользнула из ловушки. Я сохранил бы жизнь. Буря прозрел бы, ведь бездумно выполняя приказ, можно остаться без головы.
— Что ты предлагаешь. Только быстро.
— Отпустить склянку, как распорядился дракон, только следует поступить так, как требует обычай — пусть соберутся старейшин и главные жрецы ашшурских храмов, и ты объявишь, что прощаешь ее.
Шами не ответила.
После короткого молчания Сарсехим осторожно поинтересовался.
— Как ты намерена поступить со мной?
— В любом случае, отпущу я сестру или нет, ты отправишься в Вавилон.
Сарсехим жалобно вскрикнул.
— Госпожа!.. Ты посылаешь меня на смерть!
— Не беспокойся, — успокоила его Шами. — Ты выкручивался из куда более затруднительных положений. Кто, кроме тебя, сможет удержать моего отца от пагубных поступков.
— Но, госпожа, имея дело со вздорными женщинами, трудно рассчитывать на снисхождение. Эти ведьмы сожрут меня живьем.
— Я могу взять клятву, что ни она, ни ее мать, ничем не навредят тебе.
— Для дочери Эрешкигаль не существует никаких клятв!
— Что ж, в таком случае пусть она поклянется на алтаре богини мертвых.
* * *
Гула смогла забыться только заполночь. Весь день и начало ночи она ждала, когда за ней придут. Наконец со стены объявили о наступлении последней ночной стражи. Женщина расслабилась, провалилась в сон, но ненадолго. Ее пинками подняли с жесткой циновки. Рабы, опять же пинками, заставили поторопиться.
До последнего момента Гула сохраняла присутствие духа, однако когда ее заставили спуститься в подвал, затем подвели к наполовину распахнутой двери, из-за которой отчетливо пахло пролитой кровью и мертвечиной, женщина разрыдалась. Два дюжих раба бесцеремонно подхватили ее под мышки и втащили внутрь.
Здесь было просторно, помещение освещалось многочисленными факелами, воткнутыми в держаки, вбитые в сводчатый потолок. Главной фигурой здесь был громадный, обнаженный негр, поигрывавший толстоватым кнутовищем. Рукоять, выставив ее вперед, он держал чуть ниже набедренной повязки. Поза была не столько угрожающая, сколько срамная, намекающая на отвратительное для женщины соитие. Некоторое время Гула отчаянно сопротивлялась, потом обессилила. Ее заставили встать на колени, и она замкнулась в покорности.
В этот момент ее окликнули.
— Встань.
Гула — сама кротость — поднялась. Так и застыла, опустив голову.
— Повернись.
Гула исполнила приказание.
— Подними голову.
Женщина повиновалась. Перед ней, в тени сидела Шаммурамат. Она была в роскошном платье, в венце, украшенном самоцветами. Сидела нога на ногу, обе они, несказанно красивые, были оголены. Одна из служанок деловито подстригала ногти на опорной ноге. Другая стояла рядом с какой-то чашкой в руках и что-то размешивала.
Шами не без пафоса объявила.
— Старейшины города Ашшур требуют наказать тебя той же мерой, какую ты приготовила мне и моему супругу.
Гула ответила тихо, но членораздельно — Ты жестоко поплатишься, дрянь. Чем ты хочешь меня испугать? Я все изведала.
— Я знаю, — согласилась Шаммурамат. — Ты живешь исключительно местью, поэтому глупо выпускать тебя отсюда.
— Это ты живешь местью! Ты всегда завидовала мне! Ты писалась от зависти при виде моей красоты, моей утонченности, моего умения повелевать.
— А сейчас ты описаешься от страха.
В этот момент служанка показала склянку с краской для ногтей, и Шами небрежно повелела.
— Наноси. Хороший цвет. А ты, — обратилась она к палачу, — приступай.
— За меня отомстит Эрешкигаль.
— Каким же образом?
— Я расскажу ей. Она поразит тебя язвами, выпадением языка, отвисшими грудями, хромотой, горбом, костлявыми бедрами и кривой шеей.
Шами кивнула.
— Это действительно страшно, но как богиня мертвых узнает, кому и за что следует мстить?
Гула рассмеялась.
— Не догадываешься?
— Нет.
Гула закричала исступленно, во всю мочь.
— Я! Я расскажу ей!
— Не расскажешь. Ведь я не настолько глупа, чтобы отправлять тебя с доносом в царство мертвых. Я оставлю тебя в живых. Тебя изобьют, возможно, покалечат, изуродуют вторую ногу, потом отправят в дальнее поселение, где под бдительным присмотром ты будешь очищать выгребные ямы. До самой смерти. Ты слышишь, до самой смерти! Тебе будет позволено общаться с мужчинами, иметь детей.
Она обратилась к палачу.
— Приступай.
Палач одним движением сорвал с Гулы одежду, взмахнул бичом.
Женщина сразу присела, заплакала, попыталась ладонями прикрыть оголенное тело.
Шами жестом остановила палача.
— Не смотри на меня, — взмолилась Гула. — Делай, что хочешь, только не смотри на меня.
Она разрыдалась, завыла громко, яростно.
— Не смотри. Умоляю!!!.
Шами не ответила.
Палач наклонился, взял женщину под мышки, намереваясь поднять ее и продемонстрировать госпоже.
— Я умоляю!.. — продолжала вызывать Гула. — Тебе мало? Что ты хочешь?
Шаммурамат приказала палачу.
— Оставь ее… дай накидку.
Гула поспешно, скрывая рубцы на теле, хромоту и выпирающее из спины подобие горба ребро, обернулась в ткань.
Повернувшись боком, глотая слезы, Гула спросила.
— Что ты хочешь?
— Я хочу быть уверенна в том, что ты больше никогда не укусишь меня.
— Клянусь!
— Вернувшись в Вавилон, ты не тронешь тех, кто мне дорог.
— Кого ты имеешь в виду? — вдруг успокоившись, спросила Гула. — Этого негодяя Сарсехима?
— И его тоже. Но, прежде всего, Ардиса, его семейство, скифов.
— Клянусь!
— Сестра, я не настолько наивна, чтобы поверить твоим клятвам. Есть только одна возможность убедить меня.
— Какая?
— Ты готова произнести их на алтаре Эрешкигаль?
Гула задумалась, потом ответила надменно, с презрением.
— Твое коварство безгранично.
— Ты не ответила на мой вопрос?
— Это твое условие?
— Да, и клятву заверят жрецы.
Гула долго покусывала губы, наконец, кивнула.
— Я согласна.
Шаммурамат резко встала, одна из служанок успела отпрянуть, другая повалилась на спину.
— Тогда в путь.
* * *
Утром в присутствии старейшин Ашшура и жрецов Шаммурамат, чье право заменять своего супруга Нинурту-тукульти-Ашшура в суде, было подтверждено Салманасаром, объявила, что прощает сводную сестру и отпускает ее к отцу. На сборы Гуле было отведено трое суток, однако события следующего дня заставили повременить с отправкой.
Утром по Ашшуру поползли слухи, что доставленная в город вдова сирийского царевича, состоявшая, как утверждали знатоки, в кровосмесительной связи с его отцом, а также с внушающей ужас Эрешкигаль, успела навести чары на священный город. Доказательством тому явилось неслыханное злодеяние, случившееся у Северных ворот. По невыясненной причине двое, охранявших ворота стражника набросились друг на друга и оба погибли в схватке. Никто, даже опытные жрецы — предсказатели, не могли толково объяснить, кто навел морок на опытных солдат и заставил их вступить в схватку друг с другом. Чуть позже выяснилось, что заодно исчез совершавший обход начальник дворцовой страши одноглазый Ушезуб, а также выставленный на башне стражник.
Пропавших искали до полудня, пока обезглавленное тело Ушезуба не обнаружили в тысяче шагов от города в прибрежных кустах. Стражник с башни пропал напрочь, городские прорицатели не смогли отыскать его следов ни в верхнем, ни в нижнем мире.
В полдень члены совета общины и верховные жрецы городских храмов встретились с Шаммурамат и потребовали провести самое тщательное расследование. Кое-кто предложил не церемониться с ведьмой и сразу утопить ее в водах священной реки. Шаммурамат в общих словах согласилась с уважаемыми гражданами, однако указала, что прежде необходимо неопровержимо доказать вину сестры. Поспешность в таком деле, как утверждение справедливости, неприемлема. В приговоре следует исключить расплывчатость обвинения.
В чем заключалась «расплывчатость», она не объяснила. Выяснившиеся во время расследования дополнительные подробности были сознательно скрыты от представителей общины. Утром, после того как тела погибших были осмотрены писцом и выданы родственникам, в канцелярию явился старик, назвавшийся отцом Ушезуба, и заявил, что переданное тело не принадлежит его сыну. Тратиться на похороны чужого человека он не намерен и просит обменять трупы.
Младшему писцу, которому доверили заниматься этим делом, хватило ума сразу и скрытно доложить наверх о необычной просьбе старика. Как только весть о нелепой ошибке дошла до Шаммурамат, она лично встретилась с несчастным отцом и заверила, что власть непременно сделает все, чтобы исправить промах.
Тело тут же доставили во дворец, укрыли льдом, после чего Шами вызвала Сарсехима и в присутствии Ишпакая приказала ему разобраться в путанице.
— Ты здесь чужой. Тебе будет легче отыскать истину.
Евнух вместе с несчастным отцом еще раз тщательно осмотрел тело. Старик сразу указал на родинку, которой никогда не было у его сына. Кроме того, не совпадал возраст убитого, Ушезуб был намного старше. После осмотра старика отправили домой, посоветовав держать рот на замке. На этом дело застопорилось, пока тот же молодой писец не предложил позвать родственников исчезнувшего стражника, чье преступление легло несмываемым пятном на семью. Мать и жена покойного, осмотрев тело, без колебаний признали в нем своего сына и мужа.
Сарсехим тут же отправился к Шами и настоял, чтобы все, кто тем или иным образом был причастен к этой истории, под страхом самого сурового наказания хранили молчание. Родственницам погибшего воина тоже было приказано помалкивать и ждать, пока власти не разберутся в этом деле, после чего им будет выдано тело, глиняный гроб от города и крупная сумма на похороны.
Ишпакай, и в пору дряхлости не потерявший остроту ума, первым предположил, что Ушезуб дал деру.
— Зачем? — спросила Шами. — Ему неплохо жилось во дворце.
Буря угрюмо поддакнул.
— Вот именно неплохо. Но он хотел лучше, хотел командовать кисиром. Он ненавидел меня за то, что великий Иблу продвинул меня по службе.
— Он же слеп на один глаз. Какой из него командир!
— Такое уже случалось, — подтвердил Ишпакай. — Помню, в одной из сказок сын наместника Урука в схватке с драконом потерял глаз. В награду за храбрость боги наградили его способностью видеть оставшимся оком клады под землей Понятно, обладая таким даром, вояка из него оказался никудышный. Или, скажем, зависть, которая подвигла лишенного права на престол, младшего сына царя Тира изменить отчеству. Дело было так…
Шами прервала старика.
— Ишпакай, мы тебя поняли. Потом закончишь сказку.
— Разве я рассказываю сказку? Я хотел обратить ваше внимание на то, что зависть коварна. Эта язва пожирает человека целиком, вот почему я считаю ошибкой выпускать склянку из города.
— Как раз наоборот! — возразил Сарсехим. — Ее следует отправить немедленно, иначе она никогда не доберется до Вавилона, а Салманасар прикажет отрубить Нинурте голову, тем самым лишив Шамши-Адада единственного надежного и сильного союзника, ведь под началом твоего мужа, Шами, находится несколько тысяч хорошо обученных всадников.
— Что я скажу старейшинам?
— Объявишь, что ты свое слово не меняешь, и сестра непричастна к этой истории. Через три дня она будет отправлена домой.
— Ты же сказал — немедленно!
— Именно так, но об этом никто не должен знать. Сегодня же ночью повозка под усиленной охраной должна отправиться в путь. Я же останусь в Ашшуре, чтобы довести расследование до конца.
— Нет, Сарсехим, ты сам выбрал свою судьбу. Отправишься вместе с сестричкой и будешь приглядывать за ней в Вавилоне. Я уверена, отец никогда не пойдет против Салманасара. Эрешкигаль будет внимательно приглядывать за Гулой. Если она посмеет нарушить клятву, ее публично объявят клятвопреступницей. С ней больше никто не осмелится иметь дело.
— Ты решила проверить хватит ли у нее наглости на мне? Это жестоко после всего, что я сделал для тебя.
— Посчитаемся позже, — ответила Шаммурамат.
Гулу подняли перед рассветом, посадили в повозку и под охраной двух десятков всадников, возглавляемых Бурей, отправили к пристани.
Шаммурамат, несмотря на уговоры Ишпакая, вышла проводить караван. Перед тем, как взобраться в повозку, сестры посмотрели друг другу в глаза. Наконец возница ударил быков кнутом, они неторопливо тронулись с места. В этот момент из-под полога внятно, с презрительным пришептыванием донеслось.
— Дырявая чашка!
