Глава 3
Когда до горного замка оставалось рукой подать, из кустов выскочили вооруженные люди и попытались набросить сети на Бурю и Шаммурамат.
Не тут-то было!
Партатуи-Буря успел располовинить бросавшего сеть негодяя. Второго сразила Шами, затем они стрелами добили оставшихся врагов. Одного, по-видимому, главного, Буря взял живым и допросил с пристрастием, однако сириец молчал. Не выдавил ни звука, даже когда Буря ткнул в его пупок пылавшей головней.
Удивленный Буря спросил пленного.
— Почему молчишь? Тебе так дорога ведьма, которая поселилась в замке?
Пленник неожиданно и гордо ответил.
— За то, что ты оскорбил мою госпожу, тебя ждет страшная расплата.
В конце этой мудреной фразы его голос дрогнул.
— Послушай, приятель, — вполне по — дружески обратился к сирийцу Буря. — Начнем с того, что твоим господином является Бен-Хадад, а не какая-то свихнувшаяся демоница.
Пленный презрительно хмыкнул.
— И за эти слова ты ответишь, — пообещал он.
— Где? — поинтересовался Буря.
— В краю мертвых.
— Ладно, отвечу. Ты только скажи, где пленный ассириец? В замке или его отправили в Дамаск?
Пленный неожиданно расхохотался.
— Ты в своем уме? — закричал он. — Ты знаешь, о чем толкуешь? Кто и когда сможет избежать расплаты за то зло, которое он причинил повелительнице мертвых?
Буря повернулся к Шаммурамат.
— Он точно не в себе. Что будем делать, Шамур?
Шами подошла ближе, заглянула пленнику в глаза, спросила.
— Она называет себя воспитанницей Эрешкигаль?
— Ты молод, воин, но и ты поплатишься за дерзость. Моя госпожа не воспитанница, она дочь могучей Эрешкигаль.
Буря, растягивая слова, прокомментировал это заявление.
— Вот оно как!..
В следующий момент в глазах пленника блеснул интерес.
— Ты — женщина? — обратился он к Шами.
— Да. Более того, я сестра твоей госпожи, и в плен она захватила моего мужа. Зачем?
Сириец улыбнулся.
— Я ничего не скажу тебе, хитрая тварь, хотя много знаю. Госпожа возвысила меня, она приняла мое семя в свое священное лоно. Я буду спасен, а ты и твой муж — кобель, и этот раб, сдохнете в страшных муках. Что вы двое можете поделать с нами? Разве вам выстоять против любимой дочери Эрешкигаль?
— Значит, ты много знаешь? — спросила Шами.
Пленный вновь оглушительно расхохотался и весело ответил.
— И ничего не скажу!
— Значит, ты дорожишь своим семенем и полагаешь, что, наградив мою сестру этой вонючей дрянью, обретешь спасение?
— Да, а ты, будешь корчиться в огне!
— Но до того ты расскажешь, где мой муж, сколько человек охраняет замок, почему так мало людей послали в засаду. Ты расскажешь все, ты будешь умолять меня выслушать тебя…
— Попробуй, — предложил пленник.
Шами обратилась к Буре.
— Раздень его.
— Что?! — не понял скиф.
— Раздень его.
Буря поспешил исполнить приказание.
Шами приблизилась к обнаженному, привязанному к двум древесным стволам мужчине — ноги его были раздвинуты — и спросила.
— Как ты докажешь в стране мертвых, что был близок с моей сестрой?
— Меня узнают по семени. Я буду питаться царскими блюдами, я буду иметь много женщин…
— Нет, — усмехнулась женщина. — Не будешь.
Она взяла в горсть его правое яйцо и слегка сжала его.
Мужчина побледнел…
Через несколько минут его труп обвис между двумя стволами, рядом на земле валялась его отрубленная голова, а Буря и Шами присели, чтобы обсудить, что делать дальше.
Подручный Гулы признался, что Нинурту доставили в замок, обращаются с ним неплохо — хозяйка замка требует, чтобы он оказал ей знаки внимания. На вопрос Шами, что это за знаки внимания, пленник судорожно расхохотался и объяснил, что его госпожа хочет доказать ассирийцу, что полненькие слаще. Когда Шами поинтересовалась, почему так малочисленна засада, почему действовали без подстраховки, сириец (при сжатии левого яйца) открыл, что несколько дней назад бóльшую часть охраны по приказу Бен-Хадада, «который сам не ведает, что творит», пришлось отослать в Дамаск. Приказ доставил Хазаил. В замке остались самые надежные, самые верные люди. Их немного, с десяток, он точно не знает. О том, что командир ассирийской конницы захвачен в плен, Бен-Хададу не сообщили. Младенец здоров, Ахира играет с ним, терпит побои и плачет.
Первым делом Буря предложил немедленно отправиться назад и вернуться с сотней — двумя баирумов.
— Крепость с десятком обороняющихся и двух часов не продержится против ассирийских лучников. Тем более если мы появимся внезапно.
— Но этого будет достаточно, чтобы расправиться с Нинуртой.
— Ты полагаешь, госпожа, он устоит? — скрывая смущение, спросил Буря.
— Об этом после, — ответила женщина. — И не твоего ума дело. Сейчас, как сказал бы Салманасар, нельзя спешить. Я знаю, зачем ей понадобился Нинурта. Эта паучиха рассчитывает заполучить меня, ей мало нападения в лесу…
Она не договорила — видно, не хотела делиться с помощником сокровенным.
После короткой паузы Шами неожиданно резко, истончившимся голосом приказала.
— Немедленно отправляйся в путь.
— К ассирийцам?
— Нет, Партатуи, в Дамаск. Наше спасение Бен-Хадад. Никто другой не в силах обуздать эту обезумевшую дрянь. Скачи как ветер! Мчись как буря! Передай царю, что ни о каком соглашении не может быть и речи, пока Нинурта в руках сирийцев. Если с ним что-то случится, его народ исчезнет с лица земли. Так и скажи ему — Шаммурамат знает, что говорит!
— Из-за этой ведьмы! — выкрикнул Буря.
— Не оскорбляй мою сестру, она царского рода.
— Слушаюсь, моя госпожа.
— Скачи. Я буду ждать тебя здесь. Если тебе придется трудно, в Дамаске можешь обратиться к дровосеку Али-Бабайе. Он живет на улице Горшечников. Это — честный и достойный человек.
Она встала, поднялся и Буря. Уже усевшись на Верного, он предупредил.
— Светает. Укройся понадежней в лесу, как учил тебя Ардис.
— Обязательно.
Верный пал, когда с высоты последнего перевала открылся вид на сказочный Дамаск.
Буря некоторое время стоял над тяжело дышавшим, изредка всхрапывающим конем. Глаза Верного были пусты и печальны — конь сделал все, что мог.
Единственное, чем человек мог помочь другу, это ударить его мечом в сердце. Гнедой жеребец, существо, которому Партатуи-Буря доверял все свои тайны, вздрогнул, вскрикнул и затих у ног скифа. Глаза Бури оставались сухими, горе нельзя разбавить слезами.
Он встал на колени, обратил лицо к небу, произнес слова молитвы. Затем поднялся, простился с другом и, оставив придавленный лошадиным телом чепрак вместе с притороченной к чепраку котомкой — снять ее не было никакой возможности — налегке направился в сторону могучих зубчатых башен, повыше которых были видны ажурные купола дворцов и блиставшие на солнце прямоугольные глыбы храмов.
Недалеко ушел, когда вспомнил об обереге, хранившемся в котомке. Это был сколок с огромного валуна, посвященного прародителю Скифу. Талисман отлетел во время грозы, когда в священный камень угодила молния. Партатуи-Буря нашел его мальчишкой. Решил вернуться, но проявил мудрость — теперь оберег была куда более необходим Верному. Представ перед грозным властелином подземного мира, конь не сробеет. Он всегда был храбр. Верный предъявит талисман и расскажет владыке, как случилось, что хозяин загнал его до смерти. Владыка простит его, простит Бурю, и выпустит Верного на небесный луг, где трава всегда обильна и сладка, где из источника бьет живая вода. Когда для человека пробьет смертный час, Верный встретит хозяина у кромки луга, оградит от злых духов мщенья.
Они снова будут вместе…
На этом миге воображения на глаза навернулись слезы. Мужчина стиснул зубы и скорым шагом двинулся в сторону города.
* * *
Тем же утром, с восходом солнца, в город примчался гонец от Салманасара, который потребовал от Бен-Хадада немедленно освободить Нинурту-тукульти-Ашшура, в противном случае ни о каком мире и речи быть не может. Если к середине следующего дня начальник ассирийской конницы не будет возвращен, все жители Арама на себе испытают силу мести ассирийских богов.
Это требование повергло царя в изумление. Никто из ближайших советников не смог подсказать владыке, кто и когда захватил начальника ассирийской конницы в плен в плен. Страх, до того, пусть и не без усилий, побеждаемый надеждой на мирное окончание войны, вдруг вырвался на волю и, насытившись непроглядной тайной, обернулся ужасом.
Первым делом Бен-Хадад распорядился сохранить в строжайшем секрете требование ассирийского владыки, затем разослал гонцов своим военачальникам с устрашающим приказом немедленно сообщить, все, что они знают о местонахождении начальника ассирийской конницы. В стан врага были посланы самые изворотливые лазутчики, от которых потребовали до вечера разузнать, по какой причине Салманасар вдруг выставил такое странное условие — вернуть то, что Бен-Хададу не принадлежит. Нет ли здесь подвоха, на которые ассирийские бандиты были известные мастера?
Ожидая вестей, страдая от неизвестности, Бен-Хадад приказал вызвать евнуха.
* * *
Разгул, в какой ударились дамаскинцы, когда в окрестностях города появились ассирийский дозоры, открыл Сарсехиму глаза — увы, в стране сумасшедших нельзя полагаться на здравомыслие. Следовало довериться чему-либо более существенному, чем прежний рассудок, и, поскольку нового рассудка евнух еще не приобрел, он решил воспользоваться проверенным методом и положиться на самого опытного наставника, который учил его жизни.
То есть, на страх.
Сарсехим вцепился в страх, как хватаются за соломину — ничего более надежного и проверенного под рукой не оказалось. С утра, будучи не в силах оставаться в четырех стенах, он выбегал в город, взбирался на крепостную стену и, оцепенев, вглядывался в даль, где дымили сожженные селения. Кое — где в пределах видимости были видны ошкуренные, очищенные от веток древесные стволы. Когда-то их называли соснами, сикоморами, дубами, буками, теперь вместо листьев на них были нанизаны пленники. У одного из них, выставленного на обозрение у самой стены еще хватило сил крикнуть жителям славного Дамаска, чтобы те не печалились, а до отвала ели, вволю пили, любились до изнеможения. В том и состоит милость богов, настаивал несчастный.
Такого рода наказ сразил евнуха наповал, после чего его уже не могли задеть непристойные предложения, которыми встречали его местные шлюхи и замужние дамы; хороводы, которые дамаскинцы сутками водили вокруг храмов Хадада и Ашерту; многолюдные общественные застолья, которые, по примеру правителя, устраивали городские кварталы.
Когда Сарсехима ввели в царский зал, он сразу почувствовал, что с Бен-Хададом что-то неладно. Куда девалась его царственная вальяжность, величественная невозмутимость, более похожая на непробиваемую самоуверенность! От его прежней всегдашней готовности развлечься, сыграть с кем-нибудь злую шутку, не осталось и следа. Он смотрел мрачно, растерянно, словно какая-то внутренняя хворь за ночь вконец истомила его. Во взгляде, в самой глубине зрачка таилась несмываемая растерянность.
Бен-Хадад, дождавшись, когда Сарсехим, стукнется лбом о плиты, с нескрываемой угрозой спросил.
— Где ты вчера был? — и вытер пот со лба.
Сарсехим обомлел. От подобной забывчивости вполне можно было тронуться умом — вчера и позавчера, и третьего дня он пировал во дворце, — однако евнуху хватило прежнего рассудка не досаждать владыке оправданиями.
Он ответил безыскусно — Вчера, господин, я присутствовал на празднике, который твоя милость устроила во дворце.
— Я хотел спросить, чем ты занимаешься? — с нарастающим раздражением поинтересовался царь.
Этот вопрос окончательно сразил Сарсехима. Спрашивает, чем занимаюсь?! Вспомнились стихи, которые евнух вчера прочитал на пиру. Приглашенные встретили их громкими криками одобрения. В награду царь лично вручил вавилонянину серебряное блюдо. Напомнить о стихах, которые он сочинял все утро и весь день? Или о блюде?..
Бен-Хадад поднялся с кресла, вплотную приблизился к евнуху и зловеще поинтересовался.
— Куда запропастился молодой скиф, за которого ты поручился? Я предупреждал, ты поплатишься головой, если твой любимчик не вернется в Дамаск.
— Царь, — жалобно произнес евнух, — пощади.
После короткой паузы Бен-Хадад с какой-то тоскливой пронзительностью, словно ожидая участия от чужака, признался.
— Салманасар прислал гонца.
У евнуха мелькнула надежда.
— Значит, Буря добрался до ставки?
— Об этом ни слова.
— Но как же?..
Бен-Хадад впал в раздражение.
— Салманасар потребовал вернуть Нинурту! Гонец утверждает, что начальник ассирийской конницы попал ко мне в плен, а я ничего не знаю об этом. Где скиф?
— Его ищут? — осмелился поинтересоваться Сарсехим.
— Кого?
— Нинурту.
Наступила тишина. Бен-Хадад, на глазах обмякнув, зачем-то заглянул в пасть одного из львов, охранявших возвышение, где стояло царское кресло, шумно хмыкнул, затем сел.
Евнух нарушил тишину.
— Надо расспросить ассирийского гонца.
— Не считай себя умнее других. Уже расспросили.
— И что?
— Он ответил, что два дня назад какой-то варвар сумел прорваться к самому шатру Салманасара, но что из этого вышло, он не знает. По слухам, именно он сообщил, что Нинурта попал в плен.
— К кому?
— Не прикидывайся дураком. Ко мне! К сирийцам!
— Но ему сохранили жизнь?
Бен-Хадад не поленился подняться, подойти, больно взять евнуха за подбородок. Он пристально посмотрел в глаза евнуху и выговорил по слогам.
— Я — не — зна — ю! Мне известно, что Салманасар приказал посадить на кол начальника своей конной разведки. Мне известно, что Шурдан угодил в опалу, а где Нинурта не — зна — ю!
Сарсехим облегченно воскликнул.
— Это все объясняет.
Царь выпустил подбородок и с надеждой глянул на евнуха.
— Что объясняет?
— Буря добрался до великого Салманасара, начальник разведки наказан. Следовательно, жди Бурю…
— Сколько ждать?
Сарсехим пожал плечами.
— Хорошо, давай подождем, — согласился он и трижды хлопнул в ладони.
В зал вошли два стражника, подхватили Сарсехима под мышки и вынесли из зала. Протащили по коридорам и посадили в какую-то тесную полутемную клетушку. Через какое-то время туда же доставили Ардиса.
— Допрыгался, старый козел! — обрадовался евнух. — Так тебе и надо.
— Побереги силы для пыток, урод, — огрызнулся старик и замолчал.
Ни на один вопрос евнуха Ардис не ответил, будто язык проглотил.
* * *
Вчерашним вечером, когда награжденный серебряным блюдом Сарсехим, в изрядном подпитии вернулся с царского пира, он решил заглянуть к Ардису. Сарсехим надеялся — посидим, поговорим о главном. Возможно ли, чтобы бог, получив удар в ухо, не поленился и подставил другое? Вот еще какая мысль теребила скопца — нет ли у старого вояки в запасе доброго сирийского вина? Пусть даже и не такого вкусного, как царское, но не менее забористого?
Кто мог знать, что старый вояка относится к числу тех же похотливых козлов, окружавших евнуха со всех сторон!
Дверь в комнату Ардиса оказалась незапертой. Евнух переступил через порог и угодил прямо в густую тьму, чуть подсвеченную факельным светом, залетавшим через открывшийся проем. У порога замер — с ложа доносилась какая-то непонятная возня, хриплые ухающие звуки, с какими дровосек обычно колет дрова. Приглядевшись, различил на ложе светлые пятна, два из которых были устремлены прямо к потолку.
Он не сразу сообразил, что это были оголенные ноги, потом ошарашила догадка — женские? Ему бы повернуться и выйти, а он поступил гнусно — окликнул.
— Ардис?
Наступила тишина, в которой отчетливо прорезался раздраженный голос старика.
— Чего тебе? Видишь, я занят.
— Хорошо, хорошо, — торопливо выговорил евнух и выскочил из комнаты.
Трезвея от негодования, он с трудом добрался до своей комнаты. Не зажигая свет, озабоченный пугающей до учащенного сердцебиения мыслью — как базарной девке удалось проникнуть в помещение, куда был запрещен доступ горожанам, — присел на лежанку. Чем это нарушение может грозить ему лично? Если Ардиса, старого козла, вместе с продажной девкой спустят в зиндан, туда ему и дорога.
Он здесь причем?!
Наконец, повздыхав, успокоился, посетовал на чуму, называемую похотью, зажег фитиль. В комнате стало светло, пустовато, одиноко.
В следующее мгновение дверь отворилась и внутрь проскользнула женщина, с ног до головы завернутая в темное покрывало. Она поклонилась и робко спросила.
— Господин желает расплатиться со мной или он отдаст деньги моему дяде?
Сарсехим оцепенел. Сдерживая страх и гнев, спросил.
— Послушай, как тебя там, ты собственно кто?
— Я — племянница смотрителя. Мне было обещано вознаграждение…
Сарсехим потряс сжатыми в кулаки руками.
— Вознаграждение было обещано за то, чтобы ты утихомирила моего слугу, а не этого старого козла. Пусть он и расплачивается.
— Я расплатился, — раздался голос за порогом, — а ты попридержи язык.
В комнату вошел Ардис, встал у порога.
Сарсехим сразу сбавил тон.
— Сколько же ты рассчитываешь получить с меня? — ехидно поинтересовался он.
— Мину серебра, — робея, ответила девица.
— Не многовато ли?
— Господин отказывается платить? — спросила девица.
Этот вопрос привел Сарсехима в ярость, но ненадолго. Страх подсказал — спорить с продажной тварью не только бесполезно, но и опасно. Все, что касалось денежных отношений, в Дамаске было свято. Впрочем, в Вавилоне тоже. Обратившись в храмовый суд, девка, безусловно, выиграет дело. Она выполнила условие договора, и не ее забота, что вавилоняне не разобрались между собой, кому должны быть оказаны услуги. Менее всего в такие дни Сарсехиму был нужен скандал.
Он швырнул девице полученное от царя серебряное блюдо, она тут же схватила его и выскользнула за дверь.
Теперь можно дать волю чувствам, и вмиг обозлившийся Сарсехим предупредил стоявшего у порога Ардиса.
— С тебя мина серебра.
— С какой стати? — возмутился старик. — Я уже заплатил. Ты, кстати, не забудь сунуть часовым у дверей. Они тоже потребовали мзду за молчание…
Теперь они, каждый в своем углу, молча переваривали свои обиды.
* * *
Бурю доставили к Бен-Хададу поздним утром, когда солнце почти взобралось в зенит.
Известие о том, что Нинурта заключен в горном замке, ввергло царя в столбнячную немоту. Он жестом выгнал своих ближайших советников, трижды хлопнул в ладоши. Появившиеся стражи вывели Бурю. Получив дополнительные разъяснения, они заперли парня в той же клетушке, где уже находились Сарсехим и Ардис.
— Итак, все в сборе! — с наигранной веселостью воскликнул евнух. — Давай, мститель, рассказывай, где ты был? Где Нинурта?
Буря некоторое время упрямо молчал, потом — сначала немногословно, потом все более говорливо и горячо — поведал, как очутился в горном замке, как ухитрился добраться до Салманасара, как отправился с Шаммурамат предупредить Нинурту об опасности, и что из этого вышло.
Здесь сделал паузу.
Сарсехим, воспользовавшись передышкой, осторожно и даже с какой-то доброжелательностью поинтересовался.
— Ты все рассказал царю?
Парень кивнул.
— Ты ничего не скрыл? — продолжал допытываться евнух.
Парень отвел глаза, потом с некоторой натугой выговорил.
— В замке я видел такое…
Вновь молчание.
— Выкладывай, — предложил евнух.
— Еще чего! — возмутился Буря.
— Послушай, парень, — напомнил Сарсехим, — Шаммурамат приказала тебе подчиняться мне, слушаться меня.
— Она поступила так против моей воли.
— Пока есть время, расскажи все, что тебе известно. Считай, что этот приказ отдала тебе Шами.
— Зная твою зловредную натуру, евнух, я не сомневаюсь, что ты подло воспользуешься моей откровенностью. Послушай, урод, у меня пал конь, и мне наплевать на тебя, на Бен-Хадада, на поганых сирийцев, но дело не сделано. Шаммурамат в опасности. Если ты воспользуешься моей откровенностью — Ардис, будь свидетелем! — тебе не жить на земле. Боги накажут тебя.
— Хорошо, пусть так и будет. Ты поспеши, может это наш последний шанс.
— В замке творится что-то непонятное. Хазаил спал с Гулой — это она потребовала заманить Нинурту в ловушку.
Евнух кивнул.
— Понятно, — затем торопливо засыпал парня вопросами. — Как тебе удалось добраться до Дамаска? Как сумел переправился через Оронт? Разве окрестности столицы не патрулируют конные ассирийцы?
— Патрулируют, но их мало. За это время я повстречал один — единственный конный отряд Они помогли мне, иначе я никогда бы не добрался до Дамаска.
— Как же они помогли тебе?
— Они дали мне коня.
— С какой стати ассирийцы так расщедрились? Не потому ли, что ты знаешь заветное слово? Я тоже знаю заветное слово. Давай обменяемся ими, и если это одни и те же слова, ты будешь и впредь слушаться меня.
— Если ты первым назовешь его.
Это было неожиданное условие. Оно застало Сарсехима врасплох. Если он первым назовет пароль, Буря смекнет, что можно просто повторить его, и тогда допытывайся — не схитрил ли этот безрассудный дикарь? Мысль о том, что дикари не способны врать, он с презрением оттолкнул от себя.
Способны, да еще как!
Решимости прибавило соображение — они здесь чужаки, их спасение в согласии. Им следует держаться вместе. Начни он сейчас нечистоплотную игру, и может случиться так, что ему уже никогда не выбраться из этого подвала…
Он отважился. Оглянувшись по сторонам, тихо выговорил.
— Ашшур и победа.
Буря удивленно глянул на него и повторил.
— Ашшур и победа. Сам Салманасар шепнул мне их. Так, значит, ты…
— Ты поспешен в своих выводах, парень…
Он не успел закончить, как за дверью послышались шаги, скрип замка. Дверь распахнулась, и в камеру с факелом в руках вошел Бен-Хадад. Владыка с ходу обратился к Сарсехиму.
— Он, — царь указал на скифа, — все выложил?
Партатуи-Буря с ненавистью и презрением глянул на евнуха. Тот кивнул, затем, сохраняя спокойствие, передал царю о поездке Бури в замок, о встрече с Салманасаром, о расставании с Шаммурамат. О ночи любви, которая связала Хазаила и Гулу, евнух предусмотрительно умолчал. Сердцем почуял — нельзя упоминать о гнусном, не тот момент. Ляпнешь и вмиг останешься без головы.
Буря заметно расслабился.
Царь хмыкнул, ткнул пальцем в каждого из вавилонян и предупредил.
— Если вы что-то утаили, не ждите пощады.
— Надо поспешить, — напомнил Буря.
Царь жестом пригласил узников следовать за ним.
Поднялись в тот же зал. Правитель Арама, сложив руки за спиной, задумчиво прошелся по залу. Наконец ответил.
— Поспешить можно, ошибиться нельзя. Хазаил подтвердил — в замке творится что-то непонятное.
Затем Бен-Хадад пожаловался.
— Ассирийские посты перекрыли дорогу к горам. Они, правда, редки.
— Государь, Шаммурамат в опасности, — напомнил Буря. — Она ждет. Позволь мне доставить приказ вернуть Нинурту?
— Как же ты минуешь ассирийские посты?
— Я знаю тайное слово.
Бен-Хадад усмехнулся. К нему на глазах возвращалась прежняя, щедрая на иронию самоуверенность.
— Кто бы мог подумать, что мне придется воспользоваться услугами человека, который открыто назвал себя лазутчиком врага.
— Я не лазутчик! — возмутился Буря.
— Помолчи! — поморщился Бен-Хадад. — Не раздражай меня. Я не могу отправить тебя в замок. Это ничего не даст.
— Потому что я лазутчик? — простодушно спросил Буря.
— Потому что Гула не исполнит приказ.
— Что же делать? — воскликнул молодой скиф.
Наступила гулкая протяжная тишина. Царь, устроившись в кресле, принялся ласково поглаживать каменную голову правого льва — видно, советовался со своим ламассу. Сарсехим, только что проклявший все на свете и, прежде всего, этого дуралея Бурю, который признался в том, в чем нельзя признаваться, отошел к стене, которую украшали внушительные, в рост человека, барельефы. Клинопись на аккадском, сама манера обработки камня свидетельствовали, что резные изображения по драгоценному алебастру были выполнены мастерами из Ассирии. На том участке, возле которого очутился Сарсехим, была изложена история сотворения мира. Осмотрев первые метры, изображавшие победу верховного бога Хадада над изначальной тьмой, которую в Вавилоне называли Тиамат, раздел ее исполинского, смутного тела на землю и небо, он шагнул вдоль стены — двинулся к подвигам героев, первым из которых был запечатлен Ризон I, основатель Сирийского царства.
Кто может сказать, когда это было?
Помнится, когда-то учитель в их деревне утверждал, что Дамаск был первым городом, который Ной отстроил после всемирного потопа. С другой стороны в Вавилоне человека, пережившего всемирный потоп, звали Атрахасис, вот и разберись, кто же из них выстроил Дамаск.
Тем временем Ардис, неуютно чувствовавший себя в царских покоях, присоединился к скопцу, который, почуяв, что есть повод похвалиться многознанием, начал объяснять варвару смысл каменной резьбы. Он указал на следующего за Ризоном героя. Это был дед Бен-Хадада — Таб-Риммон, чья фигура простерла руку над разрушенными крепостями и вереницами пленников, угоняемых в рабство. В отличие от ассирийских настенных летописей здесь почти не было массовых злодеяний, их повсюду обильно замещали сцены совокупления, которым предавались и победители, и побежденные. Понятно, что победители всегда изображались сверху и были значительно крупнее своих жертв. Ждущие своей очереди пленницы жались в сторонке, испуганно разглядывая громадные члены, которыми повелитель грозы и бури Хадад наградил своих любимцев. Эти сцены священно — простодушного насилия осенялись Ашерту, наполовину высунувшейся из материнского лона и простершей руки над головами смертных.
Владыка Арама неожиданно соскочил с кресла и присоединился к Сарсехиму и Ардису. Следом за ним, словно на веревке, подтянулся Буря. Когда евнух добрался до барельефа, изображавшего отца нынешнего владыки — Бен-Хадада I, государь как бы между делом, распорядился.
— Сарсехим, собирайся в дорогу. Ты, парень, тоже.
— Мы вдвоем повезем приказ? — перепугался евнух. — Государь, я слаб и немощен.
Бен-Хадад II хмыкнул.
— Ничего, справишься.
— Но какая от меня польза? — воскликнул евнух. — Гула вряд ли послушает меня. Жертвы будут напрасны. Эта свихнувшаяся никому, кроме тебя, владыка, не покориться.
— В этом ты прав, урод, — согласился царь. — Значит, я отправлюсь вместе с вами.
Наступила тишина.
Первым ее нарушил Ардис.
— Великий царь! Ты представляешь лакомый кусок для самого захудалого ассирийского вояки. Он получит за тебя гору золота. Стоит ли рисковать жизнью?
— Иного пути нет, старик! Как иначе я могу спасти свой народ. Этому учил меня отец. Вот он, с секирой в руках. Я обещал богам и грозной Ашерту, чья милость несоизмерима с милостью вашей Иштар, что властвовать буду бескорыстно, служить народу честно. В случае беды, меня есть кем заменить, — его голос дрогнул. — Неужели ты полагаешь, старик, что боги позволят разрушить Дамаск. После Потопа первое, чем занялись Ной и его сыновья, это возведением стен нашего города.
— Царь… — еще раз начал Ардис.
— У меня нет выбора, старик? Ты полагаешь, у ассирийцев не хватит колов для моих подданных?
— Полагаю, хватит, государь, — ответил Ардис.
— Вот и я говорю, — подхватил Сарсехим, — мне в замке делать нечего.
Бен-Хадад подтвердил свое распоряжение.
— Мы отправимся втроем!
— Возьми меня с собой, государь, — попросил Ардис. — Моя секира не знает промаха.
Сарсехим горячо подхватил.
— Возьми его, господин. Его секира не знает промаха. А меня оставь…
Бен-Хадад поморщился.
— Помолчи, а?..
Затем царь обратился к Ардису.
— Оружие здесь не поможет, старик. Впрочем, — он положил руку ему на плечо, — если настаиваешь.
— Благодарю, государь, — поклонился Ардис и предупредил. — Нам не обойтись без Хазаила.
— Этот зачем?
Сарсехим, отчаявшийся, страстно желавший нахлестать себя по щекам, вновь с неумеренной горячностью поддержал Ардиса.
— Без него, великий царь, нам не справиться с охраной замка.
— Ты в этом уверен, плут?
— Да, государь. И будь готов узреть страшное.
— Страха никогда не испытывал. Ты готов, евнух?
Сарсехим, поколебавшись, кивнул.
— Я готов, царь.
— Я тоже, — подхватил Буря, уже совсем другими глазами глядевший на царя.
— Я тоже, — поклялся Ардис.
