Глава 2
К тому, что сказывают и пересказывают, рассказчику не надо прибавлять, а кто слушает — не стоит забывать. Есть совет и тем, кто собирается переложить эту историю на звук и цвет — не сокращай! Помните, Буря добирался до ассирийского стана на удивление долго и, непонятно почему, извилисто. Его вел Хазаил, за все время не перекинувшийся со спутником ни единым словом.
Весь путь занял светлое время дня — от рассвета до заката. Сначала они переправились через Оронт и углубились в горы, затем, оказавшись в безлюдном месте, свернули на тайную тропу, по которой мимо скалы, напоминавшей голову лошади, добрались до горного замка, где их загодя встретила хорошо укрывшаяся в лесу вооруженная стража. Воины проводили начальника охраны царя и его диковатого спутника в замок. Буря смекнул — по-видимому, красавчик был знаком страже, в отличие от встретивших их в воротах крупных пегих псов. Собаки оглушительно залаяли. Хазаила сразу бросило в бледность, а Буре хоть бы что — он умел ладить с собаками, это не с людьми, особенно с такими низкими, как Сарсехим.
Перед отъездом евнух предупредил его.
— Поручение пустяковое, передать царю царей или наместнику Иблу, только им и с глазу на глаз, всего-то два слова: «Я согласен», и умолчать о них, если попадешь в руки Шурдана.
— Это все? — удивился Буря.
— Да.
Евнух что-то долго обдумывал про себя, потом добавил.
— Если попадешь в лапы наследника, скажи, послан от меня. Может, спасешь жизнь. Сообщишь, что известная ему особа успела разродиться, а где ее прячут, скрывают.
— Прямо, скрывают, — засмеялся Буря. — В горах она прячется.
Сарсехим не смог удивления.
— Тебе откуда известно, жеребец ты ненасытный?
— Об этом все в городе говорят.
— Где в горах?
— Этим не делятся.
Этот разговор пришел Буре на ум, когда на галерее, обводящей внутренний двор крепости, внезапно появилась Гула. Парень едва не присвистнул — вот где она прячется! Ничего не скажешь, нашла укромное местечко, впрочем, его это не касается. Буре было безразлично, каким путем поганые сирийцы выведут его к стану Салманасара. Лишь бы вывели, там уж он сумеет показать себя.
Гула сверху глянула на гостей и скрытно подала знак Хазаилу.
Красавчик тут же слез с коня и, оставив Бурю на попечение пожилого прихрамывающего раба, направился к приставной лестнице, ведущей на галерею и убиравшейся стражей на ночь.
Буря еще успел крикнуть взбиравшемуся по лестнице Хазаилу.
— Когда в путь?
Сириец вопросительно глянул в проем. Ответила Гула.
— Завтра. Будь готов к рассвету.
Буря соскочил на каменные плиты, потрепал за холку вставшего на задние лапы и пытавшегося лизнуть его в лицо пса и, приметив, как помрачнела Гула, наблюдая за этой дружбой, направился вслед за рабом в помещение.
Раб отобрал у Бури оружие — меч — акинак, лук, колчан со стрелами, нож. В коридоре неожиданно обратился к гостю на родном наречии.
— Ты из каких будешь?
— Тебе зачем знать, — ответил Буря.
— У тебя дерзкий язык, парень, — уже на общедоступном арамейском предупредил старик.
— Пока он меня не подводил, — ответил Буря и на родном добавил. — Я из рода Скорилона. Мой отец Партатуи, старший в роде Ардис.
— Знавал такого. Он отправился в Вавилон с нашей царевной, говорят, там и застрял. Как он?
— Служит в охране. А ты чего ждешь? Давно бы сбежал.
— С порченой ногой, парень, далеко не убежишь. К тому же дорогу надо знать. А к собакам ты больше не подходи, пожалей собачек. Кобеля, который тебя лизнул, теперь зарежут. Его зовут Дружок. Очень умный пес, ласковый.
— Собаку-то за что?
— Не лижись с чужими.
— Узнаю стерву. Она и в Вавилоне также поступала. Земляк, не подскажешь, зачем меня сюда завезли?
— Об этом знает только хозяйка замка.
— А что здесь делает хозяйка?
— Не твоего ума дело.
— Ты поможешь мне узнать, земляк.
— Как?
— Не знаю, но ты должен мне помочь.
Старик не ответил.
В полночь раб разбудил его и, приложив палец к губам, жестом приказал следовать за собой. Двигались бесшумно, как умеют только скифы. Миновали спящего часового и темной лестницей поднялись в башню. Здесь старик подвел земляка к щели, через которую в темноту проникал свет. Буря заглянул в прогал. Первое, что обнаружил — это два факела, горевших по обе стороны от щели и освещавших просторное помещение. Через эту щель рабы заменяли сгоревшие сучья, поджигали их. Буря поводил головой, примерился и, наконец, нашел точку, с которой стала видна постель. На постели разглядел Гулу и Хазаила.
Оба, обнаженные, лежали на спинах, не касаясь друг друга — по-видимому, утомились до предела.
Неожиданно Хазаил резко сел и подвинув к себе столик с едой, принялся рвать зубами жареное мясо, хрустеть луковицами и запивать еду вином из глиняного кувшина.
Гула, не поворачиваясь, не глядя на любовника тихо, но внятно выговорила.
— Мне нужен Нинурта-тукульти-Ашшур.
Хазаил поперхнулся.
— А Мардук — повелитель тебе не нужен?
— Нет, царь богов мне не нужен. Мне нужен Нинурта, а также твое усердие, твоя храбрость, твой разум.
— И моя кровь, — добавил сириец. — Ты и так наполовину высосала ее.
— Да, но я насытила тебя своей.
— Черной, — подхватил молодой человек.
— Хотя бы и черной, — устало согласилась женщина. — Всякая кровь во мраке кажется черной.
Затем она повернулась на бок, облокотилась на руку. Ее большая, округлая, чрезвычайно аппетитная грудь выпросталась из-под покрывала. Женщина с силой повторила.
— Мне нужен Нинурта.
— Пошли ему приглашение, — посоветовал Хазаил.
Женщина, словно не услышав, с той же страстной настойчивостью добавила.
— И ты приведешь его ко мне!
Хазаил лениво махнул рукой.
— Не вышло с женой, решила отыграться на муже? Когда кончится война, Бен-Хадад свяжет нас лицом к лицу и прикажет бросить на съедение диким зверям.
— Ты не понимаешь. Нинурта нужен мне, чтобы война не завершилась миром. Нам с тобой мир не нужен. Тебя ждет великое будущее, но для этого я должна повидать Нинурту, поговорить с ним. Если он попадет ко мне в руки, ни о каком мире и речи не будет.
— Думай, что говоришь. С тем же успехом можно мечтать о том, чтобы взять в плен царя царей или его наследника Шурдана.
— Шурдан мне не нужен. Шурдан, если верить гонцам, посланным Бен-Хададом, на нашей стороне. Или сейчас или никогда. Разве нельзя заманить Нинурту в ловушку? Я слышала, он горяч, а ты рассудителен. Нинурта будет первым, кто переправится через Евфрат. Здесь его и можно будет взять, но взять живым. Мертвый Нинурта никому не нужен.
— Салманасар не собирается переправляться через Евфрат. Он, как полагает Бен-Хадад, ловко ввел всех в заблуждение. Он метит в Анатолию.
— Глупости! Выбрось эту мысль из головы. Салманасар потерпел поражение под Каркаром. Он потеряет власть, если не разделается с Бен-Хададом. Он хитер и специально наводит туман. Он обязательно ударит по Дамаску. Мы не должны упустить этот момент. Захвати Нинурту, и неизбежное свершится.
Хазаил долго молчал, наконец, вновь улегся на кровать, погладил женскую грудь.
— Ты умеешь соблазнять, — признался он.
Женщина неторопливо взобралась на него. Неожиданно она выгнулась дугой и сладко застонала. Этот зов подхватил Хазаил.
Буря отвернулся и сплюнул. Раб жестом пригласил его уходить. Буря отрицательно покачал головой.
Когда вопли внизу стихли, он вновь заглянул в щель.
Хазаил вновь рвал зубами мясо, запивал его вином. Женщина лежала на спине и, не мигая, смотрела в потолок — там копилась тьма, бродили черные тени.
— Что делать с этим? — спросил между глотками красавчик.
— У него есть письмо? Тайный знак?
— Нет. Если он что-то и должен передать, сделает это на словах. Может прижечь ему пупок.
— Я знаю его, он крепкий парень.
Хазаил резко повернулся и в упор глянул на Гулу.
Та рассмеялась, вновь повернулась на бок. Теперь обнажилось соблазнительное до головокружения бедро и аккуратный темный мысок.
— Ты думаешь, я не упускаю никого, кто покажется мне крепким парнем?
— Я ни о чем не думаю. Попав в твои объятия, я разучился думать. Я лишился возможности самостоятельно принимать решения.
— И правильно. Мы будем думать вместе. Нет, скифенка придется выпустить. Что такого опасного он может передать? Дикарь и двух слов связать не умеет.
Буря отодвинулся от щели, начал спускаться по ступеням. Когда они добрались до клетушки, куда его поместили на ночь, до них донесся заливистый, умоляющий собачий лай, затем душераздирающий визг и предсмертный, очень похожий на человечий, стон.
* * *
Маневр ассирийцев на северо — запад, в сторону Тавра произвел неизгладимое впечатление на горные княжества Анатолии вплоть до побережья Верхнего моря, а также на царства Хуме и Урарту. В течение месяца полевой стан Салманасара тайно посетили многочисленные послы с выражением покорности, готовности платить дань и клятвенным обещанием ни с кем, кроме царя царей, не делится драгоценной рудой, из которой в Ашшуре и Калахе плавили железо.
Успешное окончание первого этапа войны вызвало воодушевление среди приближенных к Салманасару военачальников. Все, исключая Иблу, настаивали на немедленном повороте на юг. Теперь никто не считал полезным отмалчиваться, все говорили! Представители городских общин требовали — сейчас или никогда. Бен-Хадад в ужасе, его покинул властитель Реки. Стоит нам переправиться через Евфрат, и вся коалиция развалится.
— А если не развалится? — спросил Салманасар.
За всех ответил Шурдан.
— Тогда пусть его покарает гнев Ашшура.
Гул одобрительных голосов поддержал его.
Дождавшись тишины, наследник решительно заявил.
— Целью похода является добыча, а где ее взять как не в Дамаске?
Его сторонники поддержали наследного принца выкриками.
Неожиданно Салманасар резко встал.
— Нам удалось запугать сирийского развратника? — обратился он к присутствующим.
Никто не взял на себя смелость ответить, но царь, по-видимому, и не рассчитывал услышать ответ.
Он продолжил, обращаясь к стоявшему ближе других Шурдану.
— Он готов покориться?
Шурдан отступил на шаг и четко ответил.
— Нет, великий государь. Лазутчики и тайные осведомители сообщают, что сирийская армия выступила к хребту Ансария, союзники в прежнем составе — Куэ, Гамат, Арвад, Израильское и Иудейское царства, Аммон, кочевые арабы — идут на помощь. В Дамаске усиленно ведутся строительные работы. Это подтверждает, что Бен-Хадад является порождением мира мертвых, и все его прежние намеки о возможности мирного решения конфликта на основе признания верховенства Ассирии в Нижнем и Верхнем Араме и на побережье, оказались не более чем ловким маневром, направленным на то, чтобы выиграть время. Даже если сирийский ублюдок попросит о мире, мы должны быть крайне осторожны. Ему нельзя доверять, честь «алум Ашшур» требует строжайшего наказания ублюдка. К тому же армия скучает без добычи.
Старик обратился к Иблу.
— Ты что думаешь?
Тот ответил сердито.
— Нам нельзя, даже в угоду самых очевидных выгод, самых благородных побуждений менять план войны. Мы должны выдержать паузу.
Шурдан воскликнул.
— Ждать — это против всех законов войны.
— Нет, это выполнение главного условия всякой победы — быть последовательными!
Салманасар поддержал своего заместителя.
— Будем ждать!
Царь обвел взглядом присутствующих — всех по очереди — и пристукнул посохом по выложенному плитами полу своего походного шатра.
— Всем понятно?!
Члены военного совета молчали. Царь вновь обвел их взглядом, затем обратился к сыну — В самое ближайшее время сообщишь, кого из участников коалиции можно заставить изменить Бен-Хададу. Ты представишь мне список всех своих агентов в Дамаске. Пусть они не тешат себя надеждами остаться в живых, если отсидятся в своих норах и не помогут взломать его стены. Все свободны.
Царь царей ждал две семидневки и, не дождавшись послов от повелителя Арама, с наступлением Нового года, приказал поворачивать на юг.
С первого на второй день нисану, за два часа до окончания ночи передовые отряды ассирийцев начали переправляться через Евфрат.
Казалось, первые же стычки подтвердили правоту Шурдана. Весь первый месяц и начало месяца аяру сирийцы героически сражался за каждый рубеж, за каждый укрепленный пункт. Бен-Хададу, сумевшему за две войны вполне оценить силу ассирийской армии, не надо было подгонять своих воинов и отряды союзников, спасавших родные дома от жуткого вопля «несаху!», с которым бородатые разбойники врывались в селения и города. Перед глазами сирийцев, израильтян, моавитян, хеттов, степных арабов было слишком много примеров неуместного в таком деле как война с ассирийцами легкомыслия, простодушной доверчивости и сдачи на милость победителя. Такого рода стратегия всегда заканчивалась погромом и избиением народа.
Отряды сирийцев истреблялись поголовно, однако в результате героической обороны Бен-Хадад сумел раньше Салманасара подойти к перевалам и занять выгодное положение в долине, через которую шел торговый путь на Хамат и Дамаск.
Долина представляла собой неширокую лощину, рассекавшую хребет Ансария, где протекал извилистый горный поток, впадавший в Оронт. Здесь на стесненном пространстве ассирийцы не могли в полной мере воспользоваться своим преимуществом в численности, а также в коннице и колесницах. Местность была неровная, каждый изгиб горной речки был вполне пригоден для обороны, так что нападавшей стороне каждый раз необходимо заново прорывать оборонительный рубеж.
Сражение в горах Ансария было кровопролитным, его итог подтвердил расчет Бен-Хадада на то, что в таких условиях хваленным северным воякам не удастся использовать свои тактические преимущества. Царь Арама отступил, сохранив армию. Салманасар и на этот раз не сумел сокрушить легкомысленных сирийцев, если не считать, что его передовым эмуку, вырвавшимся из горной узости, удалось в течение одной семидневки овладеть Хаматом, первоклассной крепостью, стоявшей на перекрестке важнейших торговых путей. Из Хамата дороги вели на юг, к Дамаску и на запад — к городам средиземноморского побережья.
Его участь должна была послужить уроком непокорным, и Салманасар движением пальца отдал цветущий город на растерзание.
Убивали всех, даже собак.
Терзали два дня, потом подожгли. Черный дым обволакивал выстроенные вдоль дороги, высоченные колы, на которых были насажены пленники из знатных семей, затем густым облаком тянулся на северо — запад.
Умиравшим в страшных мукам хаматеянам была дана возможность в последний раз глянуть на лица сограждан, которых полностью обнаженными гнали в сторону Евфрата. Гнали всех подряд — мужчин, женщин, детей старше десяти лет. Пленные были скованы одной цепью, у каждого на шее колодка с протиснутыми в узкое отверстие руками.
Шами, сидевшая на коне и наблюдавшая последствия «несаху», помалкивала, чего не скажешь о Нинурте и Шамши-Ададе, с любопытством разглядывавших благородных дам и девиц, которых согнали в стадо и вели отдельно. Этим разрешили не снимать нижние туники, но приказали задрать их так, чтобы были видны срам и грудь. Непослушных подвергали бичеванию.
День оказался полезным для жены начальника ассирийской конницы, дерзнувшей сопровождать мужа в походе. Смертному не дано выбирать ни место, ни время рождения, ни день смерти, ни час позора — это, глядя на обилие обнаженной человеческой плоти, Шами усвоила твердо. Разве что насчет дня позора можно поспорить. Глядя на страдающих, отупевших от побоев и надругательств, своих сестер, она дала себе клятву, что никто и никогда не заставит ее задрать подол выше груди, открывая ухмылявшейся солдатне то, что составляло ее гордость и красоту.
Ночью она оттолкнула Нинурту. Тот не обиделся, лежал долго, потом, словно догадавшись о причине холодности жены, рассказал, что унижать пленниц ассирийцев научили захватчики — кутии, которые около ста лет держали Ассирию в ярме. Потом муж поскреб ее плечо. Когда же и этот призыв не нашел ответа, он прибегнул к безотказному средству — поводил бородой по ее соскам. Дождался, пока она не вцепится в бороду, затем с шумом и восторгом овладел ею. Пять раз он брал ее и снова десять раз он брал ее, пока его мужественность не перелилась в нее.
Расправившись с Хаматом, ассирийское войско в соответствии с ранее намеченным планом двинулось на Дамаск. Местность вокруг была равнинная, пересекаемая многочисленными сухими руслами — вади, которые Бен-Хадад умело использовал для обороны. Наступавшие колонны никак не могли набрать достаточный темп, чтобы опередить врага, отступавшего в южном направлении. Сил Бен-Хададу пока хватало.
К началу лета, когда стало окончательно ясно, что взять Дамаск за одну кампанию не удастся, среди ассирийских военачальников вновь разгорелись жаркие споры.
Слишком многие в ассирийском войске были решительно против того, чтобы провести еще один зимний сезон в боевых условиях. Ветераны из ополченцев утверждали, что такое тягло идет вразрез с обычаями предков, которые тоже умели воевать и перед которыми при первом же появлении ассирийцев распахивали ворота самые неприступные крепости. Им была непонятна стратегия, основанная на неясных и заумных предположениях, которых придерживался туртан. Откровенной глупостью казалась попытка сломить сопротивление еще вполне боеспособного Дамаска, когда под боком у несокрушимых ассирийских эмуку тряслись от страха такие лакомые куски, как Халеб и торговые города побережья. К тому же сбор урожая требовал возвращения ополченцев домой.
Шурдан, ссылаясь на эти веяния, раз за разом пытался склонить отца к повороту на запада. Он настаивал — следует оставить Дамаск и двигаться к морю, в сторону богатых купеческих городов Финикии. Если мы упустим такую возможность, можем потерять все.
Иблу устал возражать наследнику. Он доказывал, что дела идут дóлжным образом. Все исполняется в соответствии с волей великого Ашшура, предсказанной самыми опытными астрологами и гадальщиками. Небесный покровитель общины настаивает на возвеличивании Ассирии как государства, а этого нельзя добиться без подчинения Нижней Сирии. Ашшуру люб не мимолетный набег, поверхностный грабеж и поспешное бегство, а основательное, неразъемное ярмо, которое его племя обязано накинуть на шеи соседей. Туртан с помощью вычерченного Набу-Эпиром плана земель, расположенных на обитаемой части мира, пытался объяснить наследнику — ключом ко всем западным землям от верховьев Евфрата до устья великой Реки, именуемой Нилом, от Каркемиша до Урсалимму, является Дамаск. Стоит привести Бен-Хадада к покорности, как вся эта «скопившая несметные сокровища сирийская, израильская, финикийская и прочая сволочь», расположенная на западной оконечности земного полушария, тут же склонит голову. С точки зрения государственных интересов не имеет значения, лишится ли Бен-Хадад головы, или это будет мирный договор с выплатой дани — важно, чтобы дамаскинцы покорно следовали в русле политики, проводимой Ассирией, исполняли все, что прикажет царь царей. Приводил такой довод — такой исход войны откроет прямой путь на Египет, а там богатств немерено.
— Если же мы повернем на запад, Бен-Хадад в любой момент может выйти к нам в тыл и перекрыть дорогу домой. Тогда нам придется сражаться на два фронта, — закончил Иблу.
Шурдан возразил резко и, чем больше он говорил, тем откровеннее пытался унизить старого полководца, обвиняя того в глухоте к гласу богов, призывавших ассирийцев отомстить святотатцу; в слепоте по отношению к многочисленным знамениям, которыми Ашшур устилал путь ассирийского воинства.
Наследник требовал указать, какая армия может противостоять доблестным ассирийцам? Настаивал — стоит загнать Бен-Хадада в Дамаск, и он сразу сдастся. Закончил провозглашением принципа, которого придерживались прежние ассирийские цари — от победы к победе!
— А если Бен-Хадад не сдастся? — вмешался в спор Салманасар.
— Тогда пусть его покарает гнев Ашшура, — привычно отрапортовал Шурдан. — Разграбленная и обескровленная Сирия не будет представлять опасности.
Дождавшись тишины в зале, он решительно заявил.
— Воины полагают, что целью похода является добыча, а где ее взять как не Финикии и Израиле?
Гул одобрительных голосов поддержал его.
Неожиданно Салманасар резко встал.
— Нам удалось запугать врага? — обратился он к присутствующим.
Никто не взял на себя смелость ответить, но царь, по-видимому, и не рассчитывал услышать ответ.
Салманасар задал следующий вопрос.
— Нам удалось расколоть коалицию?
В ответ молчание.
— Нам удастся с ходу взять Дамаск?
Опять молчание.
Царь, словно выбирая жертву, обвел указательным пальцем ряды военачальников.
Неожиданно палец уперся в стоявшего ближе других Шурдана.
— Что мы знаем о намерениях сирийского распутника? Твои лазутчики твердят одно и то же: Бен-Хадад неуступчив, Бен-Хадад — порождение мрака, боги жаждут возмездия! Это все, что они смогли нарыть во вражеском стане? Я не могу жертвовать армией в тысяче беру от Ассирии. Мы выставим заслон, но не против Дамаска, а против прибрежных городов, чтобы их отряды не прорвались к нам в тыл. Это будет слабый заслон, потому что трусливые финикийцы никогда не отважатся скрестить с нами мечи в чистом поле. Они храбры только на крепостных стенах. Я не могу сказать того же о Бен-Хададе. Он доказал, что умеет огрызаться. Его не смутит никакой заслон и, если сирийский волк почувствует слабину, он ждать не будет. Его может вогнать в трепет только сила, несокрушимая и легендарная. Следовательно, мы идем на Дамаск, и пока не возьмем его, не сдвинемся с места. Добычи, какая ожидает нас там, хватит на всех.
Затем он предупредил.
— Каждый, кто отважится возразить или исказить приказ, будет жестоко наказан. Беспрекословное повиновение — залог успеха. Я требую провести самую тщательную разведку местности. Не может быть, чтобы через горы не было иного пути! Нинурта, ты займешься этим.
Затем он повторно обратился к сыну и тихо, с проникновенной доверительностью поинтересовался.
— Что касается тебя, я не понимаю, чем ты занимаешься? Ты споришь, вмешиваешься в планы туртана, снабжаешь меня всякими досужими, обидными для сирийского ублюдка сплетнями, взываешь к богам, но до сих пор мне так и не представили достоверные сведения о том, что задумал Бен-Хадад. Я приказал тебе найти среди его союзников тех, кого можно подкупить или запугать, кого можно заставить изменить ублюдку. И на этот вопрос я не получил ответа.
Выходит, ты не выполнил указание царя. Я предупреждал тебя, чтобы ты заставил действовать своих людей в Дамаске, пусть они не тешат себя надеждами отсидеться в своих норах и набить карманы моим золотом. Если в течение недели я не получу точных данных о том, что задумал сирийский ублюдок, если они не помогут взломать ворота Дамаска, их ждет жестокое наказание. Как, впрочем, и тебя, если ты и впредь будешь пренебрегать своими обязанностями и смущать моих храбрых воинов обещаниями наделить каждого богатой добычей.
Царь вернулся к лежанке и неожиданно легко запрыгнул на нее. Там и улегся, потом приказал.
— Все свободны. Иблу, Нинурта останьтесь.
Когда они остались втроем, царь тем же ласково — плаксивым голосочком обрушился на начальника конницы.
— Чем ты занимался все эти дни? Почему плелся позади боевых колесниц? Имея конницу, ты должен был перерезать пути снабжения врага.
— Меня поставил туда Шурдан.
— Боевым порядком распоряжается Иблу. Ты обязан выполнять только его приказы.
— Как скажешь, великий царь, — склонил голову Нинурта.
Салманасар усмехнулся.
Пауза длилась необычайно долго — нетерпимо долго для Нинурты, который за эти несколько минут успел проститься с жизнью.
Наконец раздался голос Салманасара.
— Ладно, это я распорядился поберечь конницу. Зачем губить ее в горах? Теперь пробил твой час. Докажи, что я не зря разрешил тебе жениться на вавилонской царевне. Кстати, как эта сумасшедшая?
— Она исполнительна и покорна. Я держу ее для поручений.
— Мне докладывают, что воины куда охотнее исполняют приказ, если его доставляет твоя жена, чем любой из моих гонцов, — усмехнулся Салманасар. — Солдаты называют ее Шамуром, совсем как природного ассирийца. Иной раз мне приходит на ум, что если бы все наши женщины стали подобны ей?..
— Великий царь заблуждается, — откликнулся Иблу. — Таких, как моя сноха, единицы. Это не нужное, противное богам исключение. Женщина на войне — это большой соблазн. Это постоянная помеха. Женщины должны растить достойных воинов, а это возможно только тогда, когда им дорог семейный очаг. Я прошу, великий царь, отправить ее домой.
— Не буду спорить, Иблу, но когда я увидел, как твоя сноха обогнала моего порученца, у которого совсем неплохой скакун, я едва удержался, чтобы немедленно не отобрать Шамура у твоего племянника и не направить в собственный кисир вестовых. В ее устах мои приказы приобрели бы грозную силу.
Заметив, как напряглись кулаки у Нинурты, царь усмехнулся.
— Не ершись, Нину, и не думай, что воспитанница Иштар смирится с обязанностями посыльного. Ты должен поберечь ее. Очень поберечь. Ты обязан крепко подумать, прежде чем давать ей задание. Она теперь наш талисман, с этим даже я ничего не могу поделать.
Исход войны решается на небесах, а в таком деле просто необходим толковый гонец, которому открыт путь к звездам, к чьему голосу прислушиваются боги. Искусство ведения войны состоит в том, чтобы при любом стечении обстоятельств не терять присутствие духа. Наша обязанность сохранить ясность мысли, спокойствие и презрение к спешке, тем более, когда у нас решающее превосходство. Сколько неразумных погибло только потому, что они решили, они настолько сильны, что им все можно. Даже спешить, пренебрегая противником. На войне нельзя спешить. Прибавить шаг, убыстрить ход можно, но спешить — ни — ни! Все остальное — планы, соотношение сил, вооружение — комментарии, разъяснение самому себе и подчиненным воли богов. К сожалению, Бен-Хадад доказал, что ему известна эта истина, и это кажется очень странным.
Нинурта не удержался от вопроса.
— По какой причине, государь?
Салманасар направил на него указательный палец.
— Как ты нетерпелив! У твоей жены куда больше выдержки. Торопить царя — это неуместное мальчишество, но я отвечу тебе. Если Бен-Хададу известна истина войны, он непременно должен запросить мира. Да, это будет тяжелый мир, но это будет жизнь. В противном случае у меня не останется выбора, как уничтожить на корню его дьявольское племя. Всех до единого! Никаких переселенцев! Никаких уверений в покорности. Всех до единого! Бен-Хадад знает об этом и молчит. Почему он молчит?
После короткой паузы Салманасар приказал.
— Итак, Нинурта, я жду от тебя сведений об обходном пути. Я хочу знать, почему молчит сирийский ублюдок. Жену с собой не бери.
В наступившей тишине ясно проступили звуки, которыми полнился воинский лагерь — рокот человеческих голосов, обрывки команд, гуденье пламени в кострах, разведенных неподалеку от царского шатра, ржанье лошадей, собачий лай, крики ослов и верблюдов, устраивающихся на ночлег. Внезапно среди этого привычного шума плеснула отвратительная ругань, затем тупой удар, жалобный вскрик и звяканье металла. Звуки прозвучали настолько отчетливо, настолько близко, что стража, стоявшая с внутренней стороны полога, схватилась за мечи.
Следом раздался истошный, заставивший вздрогнуть всех, кто находился в шатре.
— Пощады!!
Откинулась занавесь, прикрывавшая вход в шатер, и в зал втащили связанного по рукам и ногам человека. Голова его была разбита, из раны скупо текла кровь. По одежде в нем можно было признать пастуха, что он тут же подтвердил. Увидев царя, начал вопить, что он — «человек стада», пасет овец и коз.
Салманасар на удивление долго слушал его вопли. Нинурту всегда поражало долготерпение безжалостного старика, который, сколько он помнил, ни разу не пощадил осужденного на смерть. Что царь царей хотел услышать от обезумевшего от страха пленника? Может, ему доставляло удовольствие выслушивать жалкие мольбы о пощаде, напоминания — крики о том, что у несчастного много детишек, обращение к богам — заступникам? Или дедушке было приятно видеть слезы человека, догадывающегося, что его ждет через несколько минут? Какую пользу Салманасар вынюхивал в запахах, которыми испоганился обезумевший от страха простолюдин? Стукнуть его рукоятью меча по голове, а то и лезвием по шее — и дело с концом.
Наконец царь вздохнул и приказал.
— Заткнись.
Пленник замолчал.
— Хочешь жить?
— О, великий государь, кто же этого не хочет!!
— Мало ли… А прилично заработать?
Пастух подозрительно глянул на царя.
— Кто же откажется?
— Или все-таки лучше на кол?
— Вот этого никому не хочется, — признался вдруг осмелевший пастух.
— Горы знаешь?
— Двадцать лет по ним хожу.
— Сам из каких будешь?
— Хетт, в подчинении у царя Халеба.
— Послушай, хетт, есть ли еще какая-нибудь дорога на Дамаск помимо этого главного тракта? Я имею в виду дорогу, по которой можно было бы провести обоз и снаряжение.
— Есть, господин, в горах, но обозы там не пройдут. Надо переправляться через Оронт.
— Мост выстроить можно?
— Никто не пробовал.
— Еще что?
— В одном месте крутой спуск.
— Выровнять можно?
— Если господин прикажет, соберет людей.
— Людишек соберут. Сможешь показать?
— Смогу.
— Покажешь вот этому, — Салманасар указал пальцем на Нинурту. — Если обманешь, он лично распластает тебя на маленькие ломтики. Веришь?
Пастух опасливо поглядел на Нинурту.
— Этот? — переспросил он.
— Да, — кивнул Салманасар.
— Этот сможет, — подтвердил пастух. — Этот распластает так, что мать родная не узнает.
* * *
Перед самым рассветом, в коротких сумерках Нинурта во главе конного отряда, состоявшего из полутора десятков человек, отправился в путь. Подручным взял Ушезуба. К следующей ночи ему было приказано прислать гонца, однако гонца не дождались, а ближе к полночи войсковой стан взбудоражил неизвестный всадник, сумевший добраться — на коне! — до самой ставки Салманасара.
Царь, раздосадованный неясностью обстановки и суматошными событиями последних дней, не поленился выйти из шатра и лично разобраться с очередным переполохом, о котором многие ветераны отозвались как о знамении, сулящем «большую кровь» и «скорые перемены». По главному плацу бегали люди с зажженными факелами, из проходов, отделявших одну эмуку от другой, выбегали воины, на ходу надевавшие доспехи. Все кричали, указывали в сторону западных ворот, откуда нарастал вал факельных огней, сопровождаемых истошными человечьими воплями.
С той стороны, из темноты и сполохов, рождаемых пламенем костров, вынырнула конная тень, ловко перемахнувшая через невысокую изгородь, отделявшая царскую ставку от остального лагеря. Всадник подскочил ближе к царю, за несколько шагов затормозил, поднял жеребца на дыбы и тут же, спрыгнув на землю, распластался ниц у самых ног невольно отпрянувшего в сторону Салманасара. Царь едва успел остановить воинов своей охраны, натянувших луки и готовых немедленно пронзить чужака.
Шум сразу стих Начальник караула, на которого на эту ночь была возложена обязанность обеспечить охрану лагеря, подскочил к лежавшему скифу — теперь, когда факелы сгустились в кольцо вокруг царя и незнакомца, стал различим его варварский колпак, — и замахнулся мечом. Однако, услышав предостерегающий окрик Салманасара, ударить лежачего не отважился.
Салманасар приблизился к скифу, пнул его ногой.
— Ты кто?
— Великий царь не признал меня?
Салманасар вырвал факел у одного из охранников и осветил лицо скифа.
— Ты — вавилонянин, посланный с этим продажным евнухом в Дамаск.
— Так точно, великий царь. Я прибыл к тебе по поручению Сарсехима. Мне было приказано встретиться с тобой один на один.
— Кем приказано? — поинтересовался Салманасар и вновь уже с куда большей силой ударил ногой поднявшегося на колени пленника. Этот жест стража восприняла как приказ немедленно добить наглеца, ловкость и смелость которого выставила охрану в самом неприглядном свете. За все время, пока на Бурю сыпались побои, он не сказал ни слова.
Салманасару движением пальца утихомирил стражников.
— Как ты сумел пробраться ко мне?
— У восточных ворот я закричал, что сирийцы близко, а когда все хлынули в ту сторону, объехал лагерь и перепрыгнул на коне через изгородь. Там с внешней стороны не прокопан ров.
— Быть того не может! — заявил командир, отвечавший за охрану лагеря.
— Я никогда не лгу! — гордо заявил Буря.
— Ага, — подтвердил царь царей. — Скифы, самые хитроумные обманщики в мире, никогда не лгут.
— Мы не врем… — начал Буря.
Салманасар жестом остановил его.
— Тебя следует наказать за дерзость. Спасти тебя может только, если ты в моем присутствии одолеешь изгородь.
— Я готов.
— Веди, — приказал царь.
Они пошли рядом — великий царь и Буря, который вел под уздцы своего Верного. Позади рабы тащили роскошный паланкин. В свете факелов загадочно и нелепо выглядела его пустота, особенно принимая во внимание многочисленную охрану, сопровождавшую носилки.
Вскоре царь и варвар добрались до плетня, служившего оградой лагерю. Изгородь была повыше человеческого роста, однако Буря, разогнавшись, сумел преодолеть высокое препятствие. Царь поспешил к ближайшим воротам, через которые поджидавшие снаружи караульные тащили связанного, с тряпкой, закрывавшей лицо, Бурю. Процессию возглавлял Шурдан. Он обратился к отцу.
— Великий царь, прикажешь жечь его огнем, чтобы он сказал правду?
Салманасар удивился.
— Зачем? Он и так все скажет, не так ли?
Буря что-то промычал в ответ. Царь спросил.
— Кто приказал его связать?
— Я, государь, — ответил Шурдан.
— Зачем? Развяжите, откройте лицо.
— Я полагал, что лазутчику незачем знать расположение нашего лагеря.
— Пустое. Он уже доказал, что не является лазутчиком.
Шурдан удивился.
— Кем же он является?
— Это я должен был бы узнать у тебя. Ничего, скоро узнаем, — пообещал царь.
Когда они вернулись к шатру, царь остановил сына, попытавшегося вслед за пленником пройти внутрь.
— Без тебя. Ты лучше займись оградой. К утру ее необходимо сделать неприступной даже для таких удальцов, как этот скиф.
Эти слова пришлись очень не по душе Шурдану. Он зыркнул разгневанным взглядом по освобожденному от пут Буре и вышел из шатра.
Через несколько минут в шатер прибежали два евнуха, умолявших царя сообщить, какие блюда он хотел бы отведать на ужин, какие напитки приготовить великому царю напитки, какую женщину?
С этими Салманасар не церемонился — ткнул в них указательным пальцем, и охрана пинками выгнала их вон.
Оставшись один на один, царь подозвал Бурю и ласково — тихо спросил.
— Зачем ты хотел видеть меня?
— Меня послал Бен-Хадад. Он просил передать тебе, государь, что он согласен.
— Это все? — удивился Салманасар.
— Да, великий. Он настоятельно потребовал членораздельно выговорить в твоем присутствии — «я согласен».
— Слишком хитро, чтобы поверить тебе. Почему Бен-Хадад не передал грамоту или какой-нибудь приметный знак?
— Царь опасался, что грамота вряд ли дойдет до тебя о, великий. В присутствии Сарсехима Бен-Хадад предупредил, что уже трижды посылал к тебе гонцов и не получил ответа.
Салманасар на мгновение задумался, потом переспросил.
— Ты утверждаешь, что Бен-Хадад трижды посылал гонцов. Где же они?
— Не знаю, господин.
— Ты утверждаешь, что Бен-Хадад готов смириться?
— Не знаю, господин. Я передал слово в слово то, что мне было приказано сирийцем и этим противным евнухом, более я ничего не могу добавить.
— Как насчет сведений, что Бен-Хадад спешно укрепляет городские стены? Ты можешь их подтвердить?
— Да, великий царь. Я сам наблюдал, с каким усердием трудятся дамаскинцы. Если меня спросят, будут ли они защищаться до последнего, я отвечу — будут, но все они уверены, что илу их царя сумеет отвести угрозу и Бен-Хадад сумеет договориться с тобой, великий царь.
Салманасар молча направился к громадному, с высоченной спинкой, широкому креслу. Там устроился как обычно в полулежачем положении, подоткнул под себя подушку. Он подозвал Бурю поближе, затем приказал кликнуть Иблу.
Буря-Партатуи вдруг посмел обратиться к нему с вопросом.
— Великий царь, где Нинурта-тукульти-Ашшур?
— Зачем тебе знать?
— Он в лагере?
— Нет.
— Государь, прикажи немедленно вернуть его. Его хотят заманить в ловушку.
— Вот как, — заинтересовался Салманасар. — Да ты у нас знатный сочинитель. Если Бен-Хадад решился просить о мире, с какой стати он стал бы заманивать в ловушку начальника моей конницы?
— Государь поверит мне на слово? — спросил скиф.
— Попробую. Итак?..
Молодой скиф рассказал, что слышал и видел в горном замке. Заканчивал рассказ он уже в присутствии Иблу.
Салманасар и Иблу — оба люди пожилые — переглянулись.
— Пошли гонца, — приказал царь туртану, — пусть отзовут Нинурту.
— Пошлите меня, — предложил Буря.
— Нет, пошлите меня, — раздался голос у входа в шатер.
Там стояла Шаммурамат. Она кусала губы.
— Только я знаю, где искать Нинурту, — заявила женщина. — Он все объяснил перед отъездом.
— Выехать следует спешно, — предупредил царь.
— Конь со мной, государь.
Буря выступил вперед.
— Я буду сопровождать ее.
Иблу не смог скрыть гнев.
— Пускать козла в огород… — начал он.
Салманасар поморщился.
— О каком огороде ты толкуешь! Идет война.
Однако Иблу продолжал настаивать.
— Что скажут воины, — воскликнул туртан, — если этот бесноватый вновь окажется возле моей снохи?!
— Отец… — Шами сделала шаг по направлению к Иблу.
Буря решительно встал между ней и стариками.
— Великий царь, туртан, — он обратился к обоим, — вам мало, что вы можете потерять Нинурту-тукульти-Ашшура? Вы готовы погубить и любимицу Иштар? Никто не сможет удержать ее в лагере. Если с Нинуртой что-нибудь случится, она покончит с собой.
Ассирийцы переглянулись.
Салманасар кивнул.
— Он прав, — подтвердил царь. — Идет война, и нам не до сантиментов. Что касается чести твоей семьи и чести армии, здесь все просто — спасем Нинурту, сохраним честь. Не спасем — бесполезно оправдываться.
Затем он приказал туртану.
— Прикажи выделить два конных кисира. Пусть эта непоседливая передаст приказ. Скиф пусть приглядывает за ней.
Иблу склонил голову.
* * *
Обсудив с Иблу слова, сказанные Бурей от имени Бен-Хадада, Салманасар этой же ночью лично, в сопровождении многочисленной охраны, отправился к сыну.
Шурдан беседовал о чем-то с начальником подчиненной ему конной разведки. Появление царя привело всех, находившихся в шатре, в замешательство, однако старик не обратил никакого внимания на сына и сразу приступил к допросу начальника разведки. Царская охрана заняла места у входа и позади ложа, на котором лежал наследник престола. Все были в роскошно расшитых кожаных жилетах и шальварах. Только у двух или трех человек были надеты шлемы.
— Скажи, лубутум, твои люди за эти месяцы захватывали людей с той стороны, которые называли себя гонцами Бен-Хадада?
Этот вопрос привел высокого бородатого воина в смущение. Он задумался, пытаясь выиграть время, однако старик не дал ему спрятаться за молчание.
— Ты не можешь ответить? Значит, ты не справляешься со своими обязанностями.
Офицер умоляюще глянул в сторону наследного принца. Тот пожал плечами, как бы показывая, что он здесь ни при чем.
— Где твой заместитель? — поинтересовался царь.
— Здесь, в лагере, — с трудом выговорил командир.
Шурдан поспешно предложил.
— Я пошлю людей, они вызовут его.
— Не надо, — остановил его царь. — Я пошлю своих людей.
Царь повернулся к сопровождавшим его охранникам и неожиданно прикрикнул.
— Живо!
Заместителя привели. Запыхались все — и кривоногий воин, и посланные за ним царские стражи.
Салманасар, обращаясь к тяжело дышавшемуся воину, повторил вопрос.
— Скажи, декум, твои люди за эти месяцы захватывали людей с той стороны, которые называли себя гонцами Бен-Хадада?
— Да, государь. Мы захватили трех человек, но они оказались лазутчиками, и мы предали их казни.
— Кто сказал, что они являются лазутчиками?
— Мой командир, — он кивнул в сторону лубутума.
— Итак, — царь обратился к начальнику разведки, — ты подтверждаешь, что отдал приказ убить трех сирийских лазутчиков, которые называли себя гонцами царя Арама?
— Господин! — лубутум упал на колени. — Этого не было!.. Они воистину являлись лазутчиками, при них нашли записи.
— Или грамоты? — уточнил царь.
— Я не знаю, — замялся офицер.
— Что с тобой творится? — засмеялся царь. — Чего ты не знаешь? Так были грамоты или нет?
— Нет, господин! — жалко вскрикнул командир и вновь глянул на Шурдана.
— Огня, — потребовал царь.
После третьего прижигания пяток, лубутум признался, что у лазутчиков были грамоты, но он передал их наследному принцу и по приказу последнего отрубил шпионам головы.
— Ты нагло лжешь! — воскликнул вмиг побледневший Шурдан. — Я не отдавал тебе такого приказа. Я ничего не знаю о лазутчиках.
Пораженный до глубины души, лубутум взвыл.
Старик некоторое время внимательно вслушивался в вопли несчастного. Его заместитель с белым, как мел, лицом ждал своей очереди.
Наконец царь с некоторым недоумением обратился к офицеру.
— Что же получается, негодяй? Не получив никакого приказа, ты уничтожил гонцов Бен-Хадада? Выходит, ты сирийский шпион? На кол его.
Несчастного вытащили из шатра.
— Этого, — царь указал на заместителя начальника разведки, — я забираю с собой. Ты должен подробно рассказать, кто, где и когда встретил гонцов и где бросили их тела.
Затем он обратился к Шурдану.
— Ты должен оставаться в шатре. Не смей покидать его или общаться с кем-либо без моего разрешения. Ты понял, сынок?
Утром Шурдану была объявлена опала. Его отстранили от всех обязанностей и под конвоем отправили в Калах, а еще позже к полудню, в лагерь вернулись посланные с Нинуртой всадники. Число их сократилось наполовину, все были изранены. Салманасару доложили, что Нинурта захвачен в плен.
Что касается вестового по имени Шамур и скифа Бури, раненый в грудь Ушезуб ответил, что они встретили их уже после того, как случилось худшее. Шамур приказал всем возвращаться в лагерь, а сам вместе с молодым скифом отправился по следам сирийцев.
— Этого нам только не хватало! — воскликнул царь.
