Часть третья ПУТЬ НАВЕРХ

ГЛАВА 1. ДВА ПОЛКОВОДЦА

Поздним холодным февральским вечером 1563 года из боковой двери особняка, что на улице Катр–Фис, бесшумно выскользнули две человеческие фигуры. Не дожидаясь, пока глаза привыкнут к темноте, они уверенно двинулись к потайной калитке, встроенной в окружавшую дворец ограду. Миновав ее и обогнув расположенный по соседству отель «Де Клиссон» со стороны жилых построек, спутники благополучно достигли улицы Паради.

Оба были в темных плащах и масках. Гордая посадка головы, уверенность движений и чеканность походки выдавали в том, что повыше, не только дворянина–аристократа, но и матерого военного. Из–под вздуваемого порывами ветра плаща проглядывал дорогой серебристый камзол, черную шляпу украшало пышное красное перо. Дополняли гардероб тонкие перчатки цвета сосновой коры и сапоги, подобранные в тон темно–синему плащу. Спутник же его, одетый попроще, но тоже при шпаге, торопливо семенил рядом, стараясь не отстать, и часто озирался по сторонам. Пожалуй, именно излишняя суетливость в движениях и свидетельствовала о более низком статусе последнего и отсутствии за его плечами полей сражений.

Оставив позади монастырь Бланш–Манто, необитаемый с давних пор Ангулемский дворец и несколько пустынных улочек, припозднившиеся путники пересекли наконец улицу Сент–Антуан и нетерпеливо постучали в ворота дворца Монморанси. Из специального окошка тотчас высунулся привратник. Испросив у визитеров имена, он ретиво помчался с докладом к господину коннетаблю. Вернувшись, почтительно проводил обоих в приемную, заполненную, несмотря на поздний час, многочисленными придворными. Новоприбывших это не удивило: после смерти Антуана Бурбонского и отстранения Франциска де Гиза старик Монморанси приобрел при дворе необычайную популярность. Екатерина Медичи сама посоветовала сыну–королю приблизить к себе испытанного временем ветерана, ибо теперь, после бегства из Парижа Конде и Жанны Наваррской, считала коннетабля своеобразным противовесом в нескончаемой борьбе двух непримиримых конфессий.

Очень скоро к двум последним визитерам подошел лакей–распорядитель.

— Граф де Санблансе? — негромко осведомился он у более респектабельного на вид господина.

— Да, это я, — был ответ.

— Идите за мной, вас ждут.

Граф повернулся к своему спутнику:

— Подожди меня здесь.

Незнакомец вошел в комнату, увидел коннетабля, сидевшего за столом, и остановился.

— Вы хотели меня видеть, сударь? — спросил Анн де Монморанси. — Вы сын барона де Санблансе?

— Я тот, кто вам нужен и кому нужны вы.

— Почему вы в маске?

— Потому что я не тот, за кого себя выдаю, — незнакомец сорвал маску.

— Герцог де Гиз?! — воскликнул коннетабль в изумлении.

— Да, это я, господин коннетабль, собственной персоной.

Монморанси медленно поднялся и, огибая стол, сделал несколько шагов навстречу. Некоторое время они, молча, смотрели друг на друга — соперники в прошлом, «триумвиры» волею обстоятельств в настоящем.

— Надо думать, неспроста опальный герцог решил нанести визит некогда опальному коннетаблю, — произнес, наконец, Монморанси.

— В наше неспокойное время немудрено поменяться местами, — с сарказмом ответил Гиз. — Причем случаться это может чаще, чем нам хотелось бы.

— Фортуна переменчива, — уклончиво ответил первый министр. — Однако, мне думается, принцы Лотарингского дома не желают подчиняться стечениям обстоятельств и предпочитают своими силами изменять ход событий.

— Особенно, — подхватил Гиз, — если эти события не способствуют миру в королевстве. Вина моя не столь уж велика, как вам кажется, коннетабль. Напротив, своими действиями в Васси я чрезвычайно помог правительству, которое теперь стремительно набирает силу по мере того, как обе партии истязают друг друга в бесконечных стычках и потасовках.

— Согласен с вами, — ответил Монморанси, хмуро глядя из–под пушистых бровей на собеседника, — но раз так, то ваша помощь партии католиков не столь уж необходима, и король Карл не имеет в отношении вас никаких видов; этим и объясняется его лояльная позиция к Колиньи и Конде.

— Но нельзя быть при этом слепым и не учитывать всей сложности сложившейся к настоящему моменту ситуации.

Коннетабль сложил руки на груди и с любопытством посмотрел на герцога:

— В чем же вы видите опасность и трагизм положения?

— В том, что партия гугенотов стремительно растет и все более завладевает умами и вниманием короля. Это не может не отразиться пагубно на отношениях с Пием IV и Филиппом II. Между тем вам известно, каких трудов стоило правительству добиться мирных отношений с Испанией после окончания итальянских войн и чего стоит сейчас мадам Екатерине поддерживать добрые отношения с Филиппом, оберегая, таким образом, Францию от его посягательств.

— Вы полагаете, королева–мать мечтает переделать Французское королевство на манер швейцарских кантонов?

— Если ей самой это не придет в голову, то у нее есть для этого советчики.

— Какие же, например?

— Адмирал де Колиньи.

— Вот как, — пробурчал коннетабль. — И, конечно, Конде?

— Надо полагать, что так.

— Успокойтесь, герцог, король никогда не допустит этого. А впрочем, такие кантоны существуют и у нас. Возьмите, к примеру, север, юг и центр. Или Гасконь, Бургундию и Иль–де–Франс. Вот вам и три лесных кантона на манер швейцарских. С той лишь разницей, что, вопреки наемничеству, они сами вербуют себе наемников, — и коннетабль сухо рассмеялся своей собственной шутке.

Гиз хмуро поглядел на него.

— Мне не до смеха, господин коннетабль, — сказал он, — хотя, надо признаться, в этой шутке и скрывается известная доля здравого смысла.

— Чего же вы хотите? — сухо проронил коннетабль, прекрасно понявший душевное состояние собеседника. — Мечтаете о славе Октавиана48 или Квиета49 при Траяне?

48 Октавиан Август — римский император (43 г. до н. э. — 14 г. н. э.). Успешно воевал с убийцами Цезаря и своим противником Антонием. Разбив последнего, приобрел фактическую власть в государстве, ставшем впоследствии империей. Спустя несколько лет после окончания гражданских войн и падения Республики получил имя Август.

49 Квиет Лузий — один из полководцев римского императора Траяна. Благодаря дакийским войнам прославился, был избран в Сенат и стал консулом.

— Я не собираюсь при живом короле становиться во главе государства, — ответил Гиз.

— Итак, мечтам о честолюбии вы дали отставку. Что же тогда привело вас ко мне?

— Я хочу, чтобы вы поговорили с королем о моем возвращении ко двору. Я не желаю хорониться по закоулкам Франции и наезжать в Париж инкогнито. Наконец, я мечтаю вновь возглавить христианское войско с тем, чтобы в открытую бороться против кальвинистов.

Коннетабль несколько раз кивнул, словно соглашаясь со сказанным, потом искоса посмотрел на Гиза:

— Почему бы вам самому не попросить об этом короля? Или вдовствующую королеву?

— Я сделал бы так, как вы говорите, Монморанси, если бы при особе Его Величества не состоял столь знатный и влиятельный вельможа, как коннетабль Франции, через посредство которого, я думаю, будет легче уладить этот вопрос.

Коннетабль долго молчал, нахмурив брови и выстукивая пальцами военный марш на поверхности стола. Это служило признаком того, что он напряженно думает.

Коннетабль действительно находился в мучительных размышлениях. Сейчас он думал о сообщении своего шпиона, что Гизы договариваются с Филиппом II и просят у него помощи против протестантов. И этим самым предают интересы своего отечества, предают королеву–мать, которая в тяжелой борьбе отстояла интересы французского государства от посягательств Филиппа. Как же теперь в глазах ее и короля будет выглядеть старый Монморанси с его протекцией человеку, за их спинами договаривающемуся с испанцами о борьбе против своих же соотечественников? Мало того, за свою услугу Филипп II требовал Бургундию и Прованс — огромные провинции, поддерживающие и без того не слишком сильную экономику Франции. И все это ради того, чтобы самим править от имени короля, залив при этом кровью безвинных жертв многострадальное Французское королевство.

Коннетабль вспомнил недавний разговор с королевой–матерью и королем в Лувре. Екатерина Медичи недвусмысленно намекнула, что не прочь была бы совсем избавиться от Франциска де Гиза, смутьяна и предателя, и осыпала бы благодеяниями человека, избавившего ее от него. Корни этой ненависти уходили глубже, ко времени правления Генриха II. У нее была хорошая память, и она мучительно переживала разговор, произошедший между нею и Гизом теплым весенним днем 1555 года.

Она была женой Генриха II и королевой Франции, но фактически страной управляла фаворитка короля Диана де Пуатье. Екатерина Медичи лишь присутствовала на церемониях, безгласная, никем не видимая. Все взоры были устремлены на красавицу Диану, все разговоры были только о ней, двор собирался в основном у нее во дворце. Роль королевы Франции сводилась единственно к тому, чтобы рожать наследников престола, и в этом, надо сказать, Екатерина Медичи преуспела.

Обиженная пренебрежительным отношением супруга, устраненная от всяких политических дел, мучимая муками ревности и жаждавшая взять реванш на ниве амурных дел, Екатерина Медичи, королева Франции, которой было в то время тридцать шесть лет, однажды позвала к себе Франциска де Гиза, славного полководца французского войска, и предложила ему в недвусмысленных выражениях стать ее любовником. На что Франциск де Гиз, почти одних с ней лет, подумав, ответил:

— Ваше Величество, если я не соглашусь, я стану вашим врагом, если соглашусь — лучшим другом. И то, и другое одинаково почетно. Но в первом случае я выиграю, поскольку по–прежнему буду недосягаем для вас. Во втором — проиграю, так как стану уязвим, слабым и беспомощным. Вы же, полюбив, станете ленивой и бездеятельной, что непременно бросится в глаза вашим врагам. Я предлагаю не менять позиций.

— Вы полагаете, — спросила уязвленная Екатерина Медичи, — я предложила вам это для того, чтобы вы не посягали на трон Франции?

— Вы умная женщина и не станете без причины делать подобные предложения наследному принцу Лотарингского дома.

На что королева, опустив голову, тихо и вполне чистосердечно ответила:

— Ах, герцог, у вас, мужчин, на уме только политические расчеты и ничего больше. Пусть я королева, но прежде я всего лишь женщина, лишенная внимания, ласки, любви… Женщина, на глазах у всех обманываемая своим супругом.

— И вы хотели бы взять реванш?

Она подняла на него глаза и поняла, что никакого чувства к ней у него нет и в помине. Она чувствовала, как краска медленно заливает лицо.

— А потом ваш супруг, — продолжил Гиз, — отправит меня на плаху по обвинению в прелюбодеянии со своей женой. Благодарю покорно, мадам, но я не собираюсь закончить свои дни столь плачевным образом.

— Да поймите же, — возразила она, — королю нет до меня никакого дела, он всецело занят своей фавориткой. Поверьте, он будет даже рад, узнав, что супруга его не обделена мужским вниманием.

Герцог усмехнулся и покачал головой:

— Жилище может долго пустовать, никем не занятое и никому не нужное, ибо хозяин построил новый дом, краше прежнего. Но стоит кому–либо поселиться в заброшенном доме, как его прежний хозяин тут же набросится с кулаками на непрошеного жильца. Собака лежит рядом с охапкой сена, до которого она совсем не охотница, но стоит подойти к этому сену лошади или корове и начать жевать его, как пес бросается на незваного гостя и начинает рвать его зубами. Так и король: он тут же придет в ярость. К тому же он не станет терпеть скрытые насмешки над своей особой. Король — мужчина, мадам, а вы женщина. Ему простителен любовный флирт, пусть даже на виду у всех, ибо он повелитель государства. Вы же — женщина, существо слабое и наказуемое как своим супругом, так и святой церковью. Вам этого не простят.

— Вы, значит, беспокоитесь обо мне?

— Разумеется, Ваше Величество, но и о себе тоже, поскольку король узрит в наших отношениях предлог для расправы со мной. Этим самым ему удастся избавиться и от могущественного вассала, который богаче его самого, и от претендента на престол.

— Ах, герцог, — вздохнула королева, — вы опять о политике…

— В наше время нельзя не думать об этом, Ваше Величество. К тому же, кого вы обретете в лице главнокомандующего, если моя голова слетит с плеч или я окажусь в Бастилии? Старого Монморанси, годного лишь на то, чтобы протирать штаны на королевских заседаниях? Как видите, мадам, я забочусь также и о благополучии государства.

— Итак, — королева резко поднялась с места, в глазах ее сверкал злобный огонь, — я, кажется, правильно поняла вас, герцог.

— Что же вы поняли, Ваше Величество?

— Что передо мною в лучшем случае верный муж, в среднем — расчетливый политик, а в худшем просто не мужчина, а монах.

Франциск де Гиз не смог сдержать улыбки.

— Вы абсолютно правильно поняли меня, Ваше Величество. Можете выбрать любой из этих пунктов; я не обижусь, если вы примените ко мне даже все три сразу, — ответил он, поклонился и вышел.

С тех пор Екатерина возненавидела его, как может ненавидеть отвергнутая женщина, к тому же еще итальянка.

Однако герцог де Гиз невольно просчитался. И если он мечтал занять неаполитанский трон, рассчитывая на своего брата кардинала и на папу Павла IV, с которым был в родстве и которого уже прочили вместо Юлия III, то судьба преподнесла ему сюрприз, ибо на смену Павлу пришел Пий IV из рода Медичи.

И коннетабль подумал: уж не это ли руководило теперь Франциском де Гизом в его стремлении вернуться ко двору? Однако была и еще причина. Король испанский Карл I женил своего сына Филиппа на английской королеве Марии; соединив силы Испании и Англии, этих двух могущественных европейских держав, он был намерен продолжить политику создания Всемирной монархии. Однако после смерти Марии Тюдор ее преемница Елизавета отказала в замужестве Филиппу II, отреклась от католической религии и, имея Испанию постоянной соперницей на море, порвала с ней всякие отношения.

Политика Испании к тому времени сводилась к превращению Нидерландов в одну из своих провинций, в которой король, получавший возможность распоряжаться на правах сюзерена ресурсами страны, мечтал заниматься откровенным грабежом. Но посылать морские эскадры в Нидерланды в обход Франции стало небезопасно. Английские пираты, заручившись поддержкой своей королевы, дерзко нападали на испанские суда, грабили их и топили. Причем не только в Ла–Манше, но и на пути из Америки, откуда испанцы вывозили в несметном количестве золото местных аборигенов. Видя такое положение дел, Филипп II охотно дал согласие на предоставление отрядов испанских солдат для французских католиков, мечтавших расправиться с гугенотами, для чего собственных сил явно не хватало. В обмен на это он пожелал провести свои войска сухопутным путем через Францию и Нидерланды. Карл Лотарингский любезно согласился на такое требование, но поскольку сделка показалась Филиппу неравноценной, он потребовал у Гизов Бургундию и Прованс. На это кардинал ответил ему, что как только Гизы станут полноправными правителями в государстве, пусть даже при живом короле, а это случится тогда, когда они покончат с кальвинизмом, они обязуются выполнить этот пункт соглашений, но с одним условием: Филипп должен был упросить папу, чтобы тот посадил Франциска Гиза на миланский престол.

После недолгого раздумья обе стороны, все обмозговав, пришли к взаимному соглашению и подписали документ, в котором и излагался пункт за пунктом приход Гизов к неограниченной власти и создание ими вкупе с Испанией огромной абсолютной монархии.

Теперь вставал вопрос: для чего Франциск де Гиз желал помириться с Екатериной Медичи? И коннетабль догадался, в чем тут причина. Гиз хотел уговорить королеву, благо она была в хороших отношениях с Филиппом, чтобы она позволила испанским войскам пройти через Францию. За это испанский король мог пообещать ей территорию за Пиренеями, и уж от этого–то она бы никак не отказалась, хотя бы ради того, чтобы окружить кольцом Жанну Д'Альбре и не дать ей высунуться из своего протестантского логова. А когда испанские войска вторгнутся во Францию, часть их уйдет в Нидерланды, другая же останется с Гизами для борьбы с гугенотами.

Однако Екатерина, эта хитрая бестия, могла и не дать такого согласия, заподозрив неладное в необычной просьбе герцога и, отложив на время свое окончательное решение, принялась бы разгадывать загадку, преподнесенную ей Гизом. Вряд ли она догадалась бы, но случись это — гнев ее был бы страшен. Она не стала бы возмущаться, топать ногами, кричать, что покарает изменников, возможно даже, она просто промолчала бы, потом засмеялась и погрозила Гизу пальчиком. Попеняв ему только за то, что он хотел ее провести; но в один прекрасный день герцог де Гиз просто исчез бы. И либо его труп выловили бы в Сене, либо его единственными собеседниками до конца дней стали бы стены Бастилии.

Однако была и еще одна досадная неприятность в отказе Екатерины. Узрев опасность, грозящую Франции, а заодно и ее семейству, она порвала бы с католицизмом и расцеловалась, будто родная сестра, с Елизаветой Английской, превратившей страну в оплот кальвинизма. И, едва эти две кумушки объединятся, как сотрут в порошок Гиза, кардинала и все их семейство. Мало Англии, Екатерину поддержат Нидерланды, германские протестанты в Швейцарии, этот оплот кальвинизма, давший миру самого сильного вождя Реформации.

Но, едва испанские войска пройдут «дружеским» маршем по Франции, как Елизавета, узнав об этом, тут же отвернется от своего южного соседа, и ни о каком союзе тогда уже не может быть и речи. Вот и устранена первая опасность со стороны Реформации. Войдя в Нидерланды, Филипп II оккупирует их и навяжет местному населению свою волю. Вот и второй враг обезоружен. А с германцами Гизы и сами справятся, благо их владения находятся рядом, да и Германия в то время распалась на множество княжеств, каждое со своей формой правления и каждое поставляющее своих сыновей на великую бойню народов, в особенности тех, кто больше платит. Значит, со стороны кальвинизма опасность не грозит; вопрос теперь в том, как суметь уговорить мадам Екатерину, чтобы она позволила Филиппу II перевалить через Пиренеи.

Вот зачем пришел герцог де Гиз к коннетаблю Монморанси, вот какие планы вынашивали пятеро братьев Гизов и вот о чем надлежало бы знать коннетаблю как первому министру короля Карла IX. Однако благодаря тому, что в доме Гизов служил его человек, которому он щедро платил, коннетабль знал основную суть замысла Франциска де Гиза, к сожалению, без подробностей.

И все же старый Монморанси понял, что раз дичь сама залетела к нему в окно, он не должен ее упускать, невзирая на то, что скажет на это вдовствующая королева. Одно он теперь знал твердо: либо он, либо Гиз. Кто–то из них должен победить. И раз Гиз пришел сам, значит, он пришел за его жизнью, а коли так, то его визит — всего лишь игра, обман, и они постараются догадаться об истинной сути дела вместе с Карлом IX и его матерью. Но одно для коннетабля было уже непререкаемо: Гиза необходимо устранить. Во–первых, как предателя Франции, во–вторых, как препятствие, вставшее на пути возвышения дома Монморанси. Выходит, нельзя, чтобы он вернулся ко двору. Но тогда он предаст интересы Франции за спиной Екатерины, значит, гораздо лучше сделать обратное, а королеву–мать он сумеет предупредить о коварстве герцога. Не говоря уже еще об одном. Вряд ли герцог, получив прощение, не согласится выполнить просьбу королевы–матери, суть которой ей изложит коннетабль. Речь пойдет об Орлеане…

Итак, теперь коннетабль знал, как надо действовать.

Гиз между тем начал уже терять терпение, наблюдая за тем, как Анн де Монморанси барабанит пальцами по столу, и не понимая, что он пришел сюда за своей смертью.

— Поймите вы, — заговорил он, устав ждать ответа, — силы протестантов чересчур велики, и королю не справиться с ними без главнокомандующего… без моей помощи, Монморанси! Я говорю это вовсе не из хвастовства, вам известен мой талант полководца, а мне знакома военная тактика адмирала. Я уже помог королю, взяв Руан и разбив Монтгомери, правда, это случилось без него ведома. Теперь я хочу положить к стопам короля Орлеан (коннетабль вздрогнул) и этим самым вымолить у него прощение и вновь вернуться ко двору, при котором отныне не будет мятежников, замышляющих козни против священной особы Его Величества. К этому я добавлю еще и то, что с тех пор, как войско лишилось своего главнокомандующего, многие католики стали переходить в лагерь гугенотов, и он усиливается с каждым днем.

Монморанси хотел заметить, что это произошло после резни в Васси, но промолчал. Сейчас его беспокоило другое.

— Католическая партия ослабла, — продолжал Гиз, — папа недоволен политикой двора, скоро от нас отвернется Испания, зато подаст руку мятежная Елизавета.

— Вы так думаете? — спросил коннетабль, прекрасно разыгрывая удивление.

— Как, разве вам не известно, что гугеноты договариваются с англичанами о совместной борьбе против католиков во Франции, и за это они обещают им Кале и Гиень?

«Что же ты не скажешь о своем договоре с испанцами, — подумал коннетабль, — уж у тебя–то размах пошире, чем у Конде».

Вслух же сказал:

— Что ж, игра стоит свеч.

Герцог оторопело уставился на него:

— Я вас не понимаю. Вы что же, разделяете взгляды гугенотов? Согласны с их действиями?

— А что в этом плохого? Зато в стране воцарятся мир и спокойствие.

— Но Кале?! Ведь я совсем недавно отнял его у англичан и положил к ногам Генриха II!

— Ну, так что же? Мы снова отдадим его им.

— А Гиень?

— Что такое Гиень по сравнению с миром и спокойствием в королевстве? Зато мы будем иметь союзницей сильнейшую морскую державу, обладающую самым совершенным флотом. Гиень все же не Бургундия.

Герцог де Гиз побледнел, и подозрение мигом закралось в его душу. Но коннетабль, внимательно следивший за выражением его лица, понял, что дальше играть не следует, и мягко проговорил:

— Ну–ну, герцог, я пошутил. Никто не собирается отдавать англичанам ни Гиень, ни Кале. Это территория Франции, и никому ее у нас не отнять. Разве только развязав войну.

— От ваших шуток, коннетабль, веет холодком, — проговорил герцог.

— Лишь бы не смертью, — обронил Монморанси и продолжал, как ни в чем не бывало: — Так о чем бы вы хотели переговорить с королевой, герцог?

Гиз помолчал, потом, нахмурившись, произнес:

— Я полагаю, это должно касаться только Ее Величества и меня.

— В таком случае я предоставляю вам действовать самому, раз вы уверены, что вас с распростертыми объятиями ждут в Лувре.

— Я понимаю… — Гиз прикусил губу. — Вы берете меня за горло. Я хотел бы…

— Поймите, герцог, вы просите меня оказать вам услугу. Но мы не настолько близки, чтобы я содействовал вашему прощению, не получив ничего взамен.

— Чего же вы хотите?

— Чтобы вы ознакомили меня со своими планами в отношении… Франции. С пустыми руками в гости не ходят.

—С чего вы взяли, что у меня могут быть какие–то планы?

Коннетабль усмехнулся:

— Вас ведь зовут Франциск де Гиз? Вот у меня служит конюх, его зовут Фрипо, у него действительно нет никаких планов, они ему не нужны. Он мечтает только о сытом желудке да о том, чтобы прижать в углу какую–нибудь красотку, остальное его не интересует. Так вот, если у герцога де Гиза нет никаких планов, значит, его можно считать таким же Фрипо.

— Довольно, коннетабль! Я расскажу вам о своих замыслах. Но зачем вам это сейчас, если завтра вы все равно узнаете обо всем от самих августейших особ?

Губы коннетабля скривила слабая улыбка. Он знал, что королева–мать передаст ему содержание беседы с Гизом, но только наполовину, и вот эту–то вторую половину он и хотел знать сейчас.

— Я хочу быть в курсе дел раньше их. К тому же мне хочется проверить, насколько искренней будет со мной королева–мать и насколько честным окажетесь вы. Если вы скажете неправду, я сразу же узнаю об этом. Я достаточно пожил на свете, чтобы научиться разгадывать всевозможные хитрости. Если скажете правду, я тоже об этом догадаюсь. В первом случае вы проиграете, во втором — выиграете. Видите, я честен и веду с вами открытую игру. Итак, какой шаг вы собираетесь предпринять для обеспечения мира в королевстве?

— Я займусь этим, когда уничтожу гугенотов.

— Кажется, у вас это навязчивая идея, вы становитесь одержимым. Можно подумать, что гугеноты отняли у вас все ваши владения, а ваше семейство истребили поголовно.

— Так и случится, если мы не заключим союз с иностранными державами против кальвинизма.

Коннетабль весь напрягся. Если Гиз назовет Испанию — он искренен.

— Что же это за державы? — спросил он.

— Испания. Она должна нам помочь. Людьми, прежде всего. В борьбе против еретиков.

— Сколько же вам надо солдат?

— Много. Столько, чтобы хватило для моего победного марша по Франции.

— Под каким же знаменем вы собираетесь выступать?

— Красного цвета.

— Что это означает?

— Кровь.

— А ваш девиз?

— «Смерть гугенотам!»

— Так, так, — коннетабль прошелся по комнате. Потом остановился у окна с причудливой мозаикой стекол и снова стал выстукивать пальцами военный марш, но теперь по подоконнику. — К чему же тогда негодовать на действия Конде в его сношениях с Англией? — внезапно спросил он. — Ведь эта вынужденная мера является только противодействием вашим целеустремлениям.

— Вы полагаете, Конде известно о наших замыслах? Но каким образом?

— Спросите об этом у самого Конде. Однако вернемся к нашему разговору. Речь шла о помощи, которую вы требуете у Филиппа II. Ну а взамен? — спросил коннетабль и в упор посмотрел на собеседника. — Ведь испанцы потребуют что–то взамен.

Гиз ничуть не смутился:

— Вряд ли. Ведь Екатерина Медичи в родстве с папой, и просьбу Филиппу от имени Карла IX передаст папа Пий IV.

— Ну а если все же вы обманываетесь в своих ожиданиях?

— Что ж, в таком случае я щедро одарю солдат, а испанскому королю подарю какое–нибудь свое графство, у меня их предостаточно на границе с Лотарингией.

— И вы думаете, он этим удовлетворится?

— Безусловно. Он сам рад будет предоставить нам эту помощь, ибо спит и видит, как объединить Францию с Испанией и сделать все это абсолютной монархией с Габсбургами50 во главе.

— Что ж, план хорош, — задумчиво проговорил Анн де Монморанси, хмуро разглядывая перстни на пальцах.

Это и самом деле было так, но Франциск де Гиз забыл, что коннетабль был политиком и не терпел насилия одних французов над другими. Для него важно было благосостояние государства, а не вопросы религии, к

50 Габсбурги — династия императоров Священной Римской империи и испанских королей.

тому же он и без того знал о планах Филиппа Испанского. И второй оплошностью Гиза была его неискренность, о которой коннетабль сразу же догадался.

Гиз продолжал:

— Как только король простит мне Васси, все католики Франции, которые обратились в кальвинизм, вновь вернутся в лоно святой матери римской церкви; таким образом, наши ряды заметно пополнятся, и мы легко разобьем гугенотов.

— Герцог, неужели вы и взаправду думаете, что протестанты столь сильны, что придется звать на подмогу испанцев?

— Я это знаю, коннетабль. Кто ближе всех к трону? Бурбоны, вот кто идет за Валуа, и потому дворяне толпами ринулись в кальвинизм. Или вы скажете, что это не так?

— Не скажу, — проговорил Монморанси. — Нынешнее дворянство действительно мало религиозно и с такой же легкостью меняет веру, с какой женщины — перчатки. Реформация для них — не цель, а лишь средство. Они ищут сильную партию.

— А представьте себе то время, — подхватил Гиз, — когда я оттесню Колиньи и Конде и сам стану первым принцем королевской крови! Католики живо вернутся на свое место, и вот тогда наступит момент для окончательного искоренения ереси.

Коннетабль не признавал в душе никакой ереси, считая это поповскими бреднями, но не стал возражать Гизу, памятуя о том, что тогда придется иметь дело с церковью.

И еще об одном совершенно не подумал Франциск де Гиз, увлеченный своей идеей «мирового господства», которая не приносила никаких выгод лично коннетаблю. Он упустил из виду, что семейство Монморанси было в родстве не только с королевским домом Валуа, но и с Шатильонами. В расчеты коннетабля вовсе не входила ссора с ними, ибо они были единомышленниками по партии с Бурбонами, теми, кто стоял ближе всех к трону после Валуа и кто заключал бы брачные союзы в первую очередь с самыми близкими друзьями из высшей аристократии. Монморанси смотрел далеко вперед; родство с нынешним королевским домом его уже перестало устраивать.

—Ну а какова же будет моя роль после смены кабинета министров? — спросил он.

—Вы будете по–прежнему исполнять свои миротворческие функции; заслуг ваших на этом поприще никто и никогда не отрицал. Мне же дайте в руки меч, о большем я не прошу.

Герцог лгал, и коннетабль знал об этом. Едва Гизы вновь обретут утраченное ими влияние, как семейство Монморанси будет тут же отодвинуто на второй план, а это означает конец всем честолюбивым замыслам коннетабля. Оставался один–единственный выход, и Анн де Монморанси в мыслях вновь вернулся к Орлеану.

— Известно ли вам, герцог, что протестанты мечтают взять реванш за поражение при Васси? — спросил он.

— Догадываюсь.

— Однако речь идет не о сражении, а об убийстве.

— Что вы имеете в виду?

— По городу бродит какой–то фанатик и кричит, что собственноручно убьет герцога де Гиза, избившего его братьев.

— Мне что–то говорили об этом, но, признаться, я не придал этому особого значения, — бесстрастно ответил Гиз.

— И напрасно. Много великих людей погибло не на полях сражений, а от руки убийцы. Вспомните историю Цезаря51 и его противника Помпея52; обоих постигла одна и та же участь.

— Кто же он такой, этот народный мститель?

—Он один из тех, кто был в Васси. Он называет себя Польтро де Мере.

И тут только Гиз вспомнил о раненом гугеноте, который лежал на земле, залитый кровью, и с ненавистью выкрикивал угрозы.

— Вот уж не думал, что ему удастся выкарабкаться, — хмыкнул герцог. — Однако мало того, он еще пробрался в Париж с целью меня убить.

— Что вы думаете о его заявлении?

— Думаю, что не стоит уделять ему слишком много внимания.

— И, тем не менее, герцог, чтобы прийти сюда, вы надели маску. Боялись, что вас узнают?

51Цезарь (100—44 г. до н. э.) — римский император, пал от руки убийцы.

52Помпеи (106—48 г. до н. э.) — римский полководец, противник Цезаря; был предательски убит.

— Да, но это не относится к Пельтро. Я не хочу, чтобы меня узнали парижане, я боюсь взрыва народного энтузиазма. Мне он польстит, но весьма повредит мадам Екатерине. А поскольку вам известна теперь моя миссия, то вы поймете причину, по которой я не желаю быть узнанным.

— Я понимаю вас, герцог, и тем не мене вам надо исчезнуть из Парижа.

— Я не боюсь этого самого де Мере, но все же хочу быть ближе ко двору, где мне спокойнее. К тому же, признаюсь, меня в последнее время мучают дурные предчувствия.

— Еще одна причина исчезнуть незаметно, чтобы убийца ни о чем не подозревал, рыская по Парижу.

— У вас есть план?

— Выслушайте его. Знаете ли вы, что происходит сейчас в Орлеане?

— Я знаю: это гнездо гугенотов. Говорят, их собралось там несметное количество, и они грозят оттуда не только всем католикам Парижа, но и папе.

— Хуже всего то, что они слепо подчиняются Колиньи и Конде и утверждают, будто кардинал Лотарингский, ваш брат, вместе с семейством Монморанси продался итальянцам, оккупировавшим французский двор.

— Мне известно, что они никому не подчиняются, и Орлеан после Руана и Дрё является источником мятежа и неповиновения королевской власти.

— Вот именно, герцог, вот именно. А известно ли вам, какого рода беседу имела со мной по этому поводу вдовствующая королева? Она была бы рада найти человека, сумевшего подавить этот очаг мятежа, и человек этот, надо думать, снискал бы ее похвалу и заслужил благоволение и искреннее доверие.

Гиз сразу приободрился и теперь уже не сводил глаз с коннетабля.

— Вы предлагаете мне возглавить войско и отправиться в Орлеан? Но ведь именно за этим я и пришел к вам.

Коннетабль кивнул, давая понять, что не забыл ни единого слова из их предыдущей беседы.

— Этим вы убьете сразу трех зайцев: угодите королеве, избавитесь от ножа убийцы и получите возможность стяжать себе славу на поприще борьбы с ересью. Уверен, это не пройдет мимо папы, и он явит вам свое благоволение, что послужит к установлению добрых отношений между Гизами и Медичи и явится важным шагом на пути к процветанию Франции.

Все складывалось как нельзя лучше, и герцог не стал долго раздумывать.

— Где я возьму войско? — спросил он. — Моих солдат будет явно недостаточно.

— Оно уже ожидает вас под стенами Орлеана, им командуют Невер, маршалы Бурдильон и Вьевилль. Прево даст вам еще несколько тысяч солдат из народного ополчения, вкупе с моими людьми, набранными из швейцарцев и немецких ландскнехтов, это составит армию численностью в пять–шесть тысяч солдат вместе с конницей и артиллерией.

— Превосходно. Я могу добавить к ним своих лотарингских ветеранов, к которым пошлю отряд.

— Не стоит, это займет слишком много времени, а между тем вам надо торопиться. Через неделю вам надлежит выехать из Парижа. Ваше войско будет ожидать вас близ Этампа. Сбор армии и ваш отъезд должны пройти незамеченными, дабы это не насторожило Польтро и не всполошило гугенотов, которые немедленно начнут стягивать силы к Орлеану. Где вы будете все это время?

— У себя во дворце.

— Я сам нанесу вам визит и укажу точное время отбытия.

— Надо полагать, — произнес герцог, — вы не преминете известить правительство о моем стремлении услужить ему и о желании вернуть дружбу августейших монархов? К тому же я должен получить такой приказ из уст самой королевы.

— Вы и получите его. Я завтра же отправлюсь в Лувр и извещу Ее Величество о нашем с вами соглашении.

Гиз поднялся с места.

— Таким образом, коннетабль, визит мой к вам не прошел для меня безуспешно и послужит, я думаю, в дальнейшем залогом установления мирных отношений между домами Гизов и Монморанси, особенно если будут забыты при этом старые обиды.

— Безусловно, герцог, — проговорил Монморанси, тоже вставая.

— Я знал, что двое умных и великих мужей и полководцев всегда сумеют договориться между собой о действиях, сулящих мир и спокойствие в их семействах.

— И во всем королевстве, герцог, — с улыбкой добавил коннетабль.

— И во всем королевстве, — кивнул Гиз, слегка поклонился и вышел.

Оставшись один, Анн де Монморанси задумался. Что, если бы он ответил отказом? Поехал бы тогда Гиз в Орлеан? Разумеется, нет. По опыту прошлых лет коннетабль знал, что в случае победы он припишет всю заслугу себе, а Гиз снова окажется в тени, тем паче, что он в опале. В случае же поражения вся вина падет на голову де Гиза, и снова коннетабль останется в выигрыше.

Таким образом, понимая, как важно для него отправить Гиза в Орлеан, старый полководец Франциска I твердо уяснил, что ничего не может быть лучше, чем опыт прошлых лет.

ГЛАВА 2. ДОСТОЙНОЕ ПРИЗНАНИЕ БЫВШИХ ЗАСЛУГ ВЕЛИКОГО ПОЛКОВОДЦА

На следующий день коннетабль, как и обещал Гизу, отправился в Лувр. Он вошел в покои королевы–матери без доклада: это было льготой, недавно дарованной ему Екатериной как первому министру королевства.

Вдовствующая королева, окруженная фрейлинами, сидела в глубоком бархатном кресле и благоговейно внимала одной из них, явно итальянке по происхождению. Та вдохновенно исполняла на родном языке песню о любви, подыгрывая себе на лютне. Однако стоило Монморанси войти, как инструмент тотчас умолк, девушки устремили на вошедшего любопытные взгляды, а Екатерина не без тревоги в голосе осведомилась:

— Что–нибудь случилось?

— Да, Ваше Величество, — ответил, кланяясь, коннетабль.

— Господи, дождусь ли я когда–нибудь покоя? — тяжко вздохнула королева и повелительным жестом дала знак фрейлинам удалиться.

Дамы, шурша кринолинами, послушной вереницей засеменили прочь.

Екатерина взглядом пригласила коннетабля присесть на банкетку напротив и поднесла ладонь ко рту, дабы подавить зевок.

— Думаю, вы пришли с чем–то важным и касающимся политики, — меланхолично произнесла она. — С тем, чего в силу возраста королю пока не понять. Тем не менее я рада, что не забываете меня и приходите, когда нужно, посоветоваться, а не плетете интриг за спиной. Впрочем, если бы вы предварительно заглянули к Карлу, наверняка он сейчас пришел бы вместе с вами либо послал за мной.

— Вы, как всегда, проницательны, Ваше Величество, — польстил Анн де Монморанси. — А поскольку проблема, которая привела меня к вам, имеет государственную важность, желательно, чтобы при нашей беседе присутствовал и король.

— Крийон! — повысила голос регентша.

На пороге вырос офицер из личной охраны.

— Пригласите Его Величество ко мне. И передайте, что дело безотлагательное.

— Слушаюсь, Ваше Величество.

— Ах, коннетабль, — мечтательно проговорила Екатерина, когда офицер удалился, — если б вы знали, как светло мне взгрустнулось перед вашим приходом под звуки музыки родной Италии… От нахлынувших воспоминаний о детстве и юности буквально сдавило сердце. Захотелось покинуть беспокойную Францию с ее бесконечными войнами и смутами и хоть на мгновение перенестись во Флоренцию — благодатный край, утопающий в цветах и зелени… Вы бывали когда–нибудь во Флоренции, монсеньор?

— Нет, Ваше Величество. Моя родина — Франция, и я не знаю страны прекраснее.

— Надеюсь, когда–нибудь мы с вами совершим поездку во Флоренцию, и ваше мнение перестанет быть столь категоричным, — улыбнулась она снисходительно. — Организуем совместный вояж, как только здесь поутихнут распри между дворянами и приверженцами разных религий…

— Истинно верующих, кстати, среди последних не так уж много, — воспользовался Монморанси моментом, чтобы сменить тему ностальгии на более злободневную. — Посмотрите, с какой легкостью все — хоть католики, хоть протестанты, — меняют веру! Прямо как одежду в зависимости от сезона.

— Однако много и тех, — возразила, нехотя переключаясь, королева, — чьи пристрастия не подвластны ни веяниям времени, ни соображениям личной выгоды. Взять, к примеру, небезызвестных вам Колиньи и Конде. Мне кажется, даже под топором палача они не согласятся принять католичество.

— Я думаю, тут одно из двух: или кальвинизм сильнее католицизма в области основных постулатов, или же протестанты более пристрастны в вопросах богослужения, нежели католики. Вспомните Амбуаз. Ни один гугенот, идя на плаху, не отрекся от своей религии! Более того, все они шли на смерть так легко, будто вера для них дороже жизни.

— Одержимые встречаются и среди католиков, — снова возразила Екатерина. — Герцог де Гиз и его окружение — чем не пример? На мой взгляд, их отношение к римской церкви тоже ничто уже не способно изменить.

— К церкви — возможно, — вкрадчиво произнес коннетабль. — Но не к отечеству. Здесь они, в угоду своим интересам, переметнутся хоть к черту…

— Вам что–то известно? — мгновенно насторожилась королева. — Вы пришли поведать о какой–то очередной безумной затее Гиза?

— Вы не перестаете удивлять меня своей прозорливостью, Ваше Величество, — с ноткой восхищения отозвался собеседник.

— Оставим славословие, сир. Гиз готовит заговор против короля?

— Нет. Против Франции.

— Это одно и то же, — резюмировала Екатерина. На лицо ее набежала тень. — Не зря, выходит, я не доверяла ему. Не напрасно отлучила от двора. Впрочем, может, именно поэтому он и начал строить козни, рассчитывая взять реванш…

В эту минуту вошел король. Коннетабль поднялся с места и склонился в поклоне.

—Вот и вы, Карл, — сказала Екатерина, ласково кивая сыну. — Идите сюда и приготовьтесь выслушать известие, которое принес нам коннетабль. От того, какое решение вы сейчас примете, зависит, быть может, судьба королевства.

Карл вздрогнул. Он бы побледнел, хорошо, что рядом мать, которая всегда может помочь ему правильным советом. До совершеннолетия было уже недалеко, и это пугало.

Он сел рядом с матерью и приготовился слушать.

—Мы говорили о Франциске де Гизе, — начал Монморанси. — У него обширные планы, затрагивающие в том числе и внешнюю политику государства, и я не могу не выразить беспокойства в связи с этим.

— Откуда вам об этом известно? — спросил король.

— От него самого.

— Вы, значит, виделись с ним?

— Да, сир. Вчера, в моем дворце. Он сам пришел ко мне. С ним был только его паж.

— И это невзирая на то, что по городу ползут слухи о некоем Польтро де Мере, мечтающем его убить и свести с ним тем самым счеты за Васси?

— Гиз — бесстрашный человек и считает, что все это пустые сплетни. В известной степени он обезопасил себя, придя в маске, хотя уверил меня, что не хочет быть узнанным парижанами и стать, таким образом, причиной взрыва народного энтузиазма.

— Выходит, Гиз присмирел?

— Напротив, он стал еще более активен.

— Что же мешает ему, в таком случае, поднять восстание в Париже?

— Во–первых, то, что на папском престоле Пий, а не Павел, и он не сможет заручиться поддержкой папы, если поднимет бунт против короля. Во–вторых, то, за чем он пришел, никак не соответствовало его намерениям организовать мятеж.

— За чем же он пришел?

— Искать моей дружбы и просить меня ходатайствовать перед вашим величеством о его возвращении ко двору.

Карл вскочил с места:

— И он осмелился просить вас об этом? Он, мятежный принц Лотарингского дома, замышляющий произвести государственный переворот и ради этого развязавший в королевстве гражданскую войну?

— Я думаю, сир, он хорошо помнит об этом, иначе он не стал бы просить меня о протекции.

— Чем он мотивировал свое заявление? Усилением партии гугенотов?

— Именно, сир. Он хочет создать этому противовес.

— А не он ли сам всему виной? И с чего это вдруг сейчас такое радение о благе королевства? Думается мне, это неспроста. А вы что скажете по этому поводу, матушка?

— Ничего, — спокойно ответила Екатерина. — Послушаем, что еще расскажет нам коннетабль.

— Благодарю. Теперь о планах, которые поведал сам Гиз. Я потребовал от него платы за услугу, которую окажу, — пояснил Монморанси.

— Ого! — вскричал король, улыбаясь. — Вы становитесь менялой, господин главнокомандующий.

— Что поделаешь, сир, — вздохнул коннетабль, — на войне все средства хороши. Но то, что сказал Гиз, думаю, заслуживает внимания, и нам надлежит выявить, что в его словах правда, а что — ложь. А также угадать, о чем он умолчал.

— Справедливое замечание, — отметил король.

— Так вот, он мечтает одним ударом расправиться со всеми гугенотами королевства.

— И при этом залить кровью всю страну! — дополнил Карл.

— Как же он собирается это сделать? — спросила Екатерина.

— Он надеется вымолить прощение и вернуться ко двору. Как только окажется, что он снова в чести, католики, которые примкнули к протестантам, а их огромное количество, вновь вернутся в лоно святой римской церкви и тем ослабят партию гугенотов. Вот тогда Гиз и собирается совершить свой победный марш по Франции.

— А потом? — спросила Екатерина Медичи. — Когда он явится в Париж победителем? Он займет место первого министра и вместе с кардиналом станет навязывать свою волю юному и неопытному королю? И окажется, таким образом, фактическим правителем государства! Но он не подумал о том, что на престоле папа не из его рода и он не позволит проявления такого своеволия мятежному вассалу.

— Напротив, Ваше Величество, — возразил коннетабль, — он подумал и об этом.

— Не надеясь на численность своего войска, Гиз думает попросить помощи у Филиппа II. Но если Филипп откажет, он кинется к Екатерине Медичи, а та — к папе, и тот, ради искоренения ереси, обратится с просьбой к Испании, вот тут–то Филипп и не посмеет отказать.

— А если все же откажет? — спросил Карл.

— В этом случае Гиз предполагает рассчитаться с солдатами и с испанским королем наличными.

—И это все? — удивилась королева–мать. — И вы думаете, Филипп II пойдет на это ради денег, в то время как его суда беспрестанно вывозят золото из Нового Света?

—Источник этот иссякает, Ваше Величество, — заметил коннетабль, — ибо пираты королевы Елизаветы грабят испанские суда с не меньшим усердием, чем сами испанцы грабят свои колонии. А к своему золоту Гиз хочет добавить какое–нибудь графство.

Екатерина стукнула ладонью по подлокотнику, встала, прошлась по комнате, подошла к окну и, наконец, разразилась потоком брани.

— Святая Мария! В стране царит разруха, отовсюду прорывается возмущение народных масс, задавленных налогами, дворянство ропщет, недовольное политикой правительства, а мы в это время вводим во Францию испанские войска! И те с не меньшим усердием, чем наши собственные, принимаются грабить и опустошать и без того уже нищую страну, по которой Гиз хочет пройти победным маршем! И я должна раскрыть объятия этому ветрогону, этому честолюбцу, продающему интересы Франции ради собственных выгод!

— Ваше Величество, вы забываете о его прежних победах во славу отечества, — робко проговорил коннетабль.

— Он их все перечеркнул своими недостойными выходками в настоящем и омерзительными поступками!

— Это правда, — спокойно заметил коннетабль. — Я предвидел справедливый гнев Вашего Величества и позволил себе кое–что предпринять по этому поводу.

—Заранее оправдываю и одобряю все ваши действия, Монморанси, ибо убеждена, что они никоим образом не идут вразрез с внутренней и внешней политикой государства.

Коннетабль весь затрепетал: именно в эту минуту решалось то, ради чего он пришел сюда и что отвечало бы интересам самой королевы.

—Я никогда бы не решился на это, Ваше Величество, — произнес он, — если бы не знал о том, что замыслы Гиза служат только его чрезмерному честолюбию и направлены не на что иное, как на предательство. Первые шаги к этому он предпримет в самое же ближайшее время, если его вовремя не… — коннетабль остановился. Продолжать было небезопасно.

Но Екатерина догадалась. Она подошла к Монморанси почти вплотную и вперила в него свой пронзительный взгляд. Она поняла, чего он не досказал.

— Дело зашло так далеко, Монморанси? — негромко произнесла она. — Вы уверены, что это единственный и неизбежный выход?..

— Я предоставляю судить об этом вам, государыня. Дело в том, что Гиз хочет отдать испанцам Бургундию и Прованс.

Екатерина порывисто схватила коннетабля за руку; он почувствовал, как пальцы ее дрожат, и дрожь эта передалась ему самому.

Карл IX поднялся с места и подошел к ним. В его глазах читался ужас.

— Матушка, — он повернул к ней испуганное лицо, — почему это Гиз распоряжается Францией, будто это его собственная земля? Разве я не король в своем государстве и разве он не мой подданный, обязанный согласовывать свои действия с желаниями монарха?

— Это так, сын мой, — ответила Екатерина, — но Гиз именно поэтому и пришел во дворец к министру, чтобы в дальнейшем действовать вполне легально и положить к своим ногам всю Францию.

— Я его убью, слово короля! — вскричал Карл. — Я сейчас же пошлю роту солдат, арестую этого мерзавца и засажу в Бастилию!

— Сын мой! — снова тихо сказала Екатерина. — К таким мерам нельзя прибегать без крайней необходимости.

— Но что же делать, матушка? Ведь этак он разбазарит всю Францию! И вы, коннетабль, собираетесь еще просить меня, чтобы я позволил ему вернуться!

— Лучше будет, сир, если он будет у вас на глазах, нежели за вашей спиной.

— Карл, — произнесла Екатерина, с укором глядя на сына, — давайте лучше подумаем над тем, что мы сейчас услышали. Давайте подумаем, коннетабль, — повторила королева.

— Давайте, государыня.

— С какой стати Гизу вздумалось ни с того ни с сего швыряться такими кусками, как Бургундия и Прованс? Неужто это плата за то, что Филипп II поможет ему своими солдатами? Слишком щедрый жест с его стороны, как вы полагаете?

— Думаю, что так, Ваше Величество, а потому тщетно ломаю голову над тем, что кроется за всем этим.

— Но с другой стороны, — продолжала Екатерина, — не малую ли цену запросил король Испанский у того, кто с его помощью собирается стать полноправным властелином Франции и, объединив в будущем обе страны, образовать единую абсолютную монархию?

— Я думаю… — нерешительно пробормотал коннетабль, — мне кажется, Ваше Величество, что цена достаточно высокая…

— Цена низкая, Монморанси, для будущего властелина монархии.

— Это значит, государыня…

— Это значит, коннетабль, что Филипп просил Гиза еще о какой–то услуге, о которой, — Екатерина сощурила глаза и хитро улыбнулась, — я начала догадываться.

Оба — и коннетабль, и король — молчали, не зная, что сказать.

— Обратим свой взор на Европу, — продолжала размышлять королева, — что творится вокруг нас? Англию Елизавета превратила в протестантскую республику. Испания является оплотом католической веры. Швейцария разделена на кантоны, в каждом из которых собственное самоуправление. Германия разбита на множество княжеств, торгующих в розницу и оптом кровью своих сыновей. Нидерланды… мятежная провинция Испании! Голландия, Фландрия и Брабант не желают подчиняться Филиппу II, а между тем этот ипохондрик норовит окончательно прибрать Нидерланды к своим рукам и выкачивать оттуда несметные богатства в свою казну. Однако ему мешает Елизавета. Мало того, что ее пираты топят испанские суда, приходящие из Нового Света… ведь так, кажется, коннетабль?

Монморанси кивнул.

—…она преградила ему теперь путь через Ла–Манш, помогая тем самым мятежным Нидерландам, — продолжала Екатерина, — и Филипп II, не имея возможности попасть в эти регионы морским путем, решает попасть в Нидерланды сухопутным путем, то есть через Францию!

Воцарилось молчание. Торжествующая королева–мать, довольная впечатлением, произведенным ею на слушателей, снова заговорила:

— Теперь я разгадала твой замысел, Франциск де Гиз! Если нам с вами показалось, что Бургундия и Прованс — это слишком много, то для Гиза это слишком мало, вот он и решил помочь Филиппу пройти через Францию в Нидерланды. А для прикрытия он использует солдат, которых будто бы обещал ему Филипп. Вот почему он стремится вернуться ко двору: он хочет уговорить меня дать на это согласие, чтобы все выглядело законно. Вместе с солдатами, данными в помощь, Филипп Испанский под шумок сумеет провести и свои войска в Нидерланды. Оттуда он будет черпать средства для войны с Францией, с которой Испания воюет за преобладание в Европе.

— Из этого выходит, что герцог де Гиз — враг отечества! — заключил Карл.

— Да, сын мой, — ответила Екатерина и с улыбкой повернулась к коннетаблю: — Ну, Монморанси, умею я разгадывать загадки наших врагов?

Коннетабль благоговейно поцеловал ей руку:

— Вы великая государыня, Ваше Величество, и я преклоняюсь перед вашим гением.

— Ну а что же будет дальше? — поинтересовался Карл. — Когда Гиз одолеет всех своих врагов?

— Дальше? — Екатерина злорадно усмехнулась. — Дальше семейство Гизов, имеющее самые широкие во всей Европе связи, через конклав изберет нового папу, который, надо полагать, будет уже не из рода Медичи и станет диктовать волю Испании и Гизов… Но прошу простить меня, Монморанси, я совсем забыла о том, что вы нам говорили. Помнится, о каких–то мерах… — она снизила голос почти до шепота. — Вы придумали что–нибудь стоящее для того, чтобы?.. Вы понимаете меня?

Она посмотрела на сына, увидела его согласный холодный взгляд и продолжала:

— Итак, речь идет о ликвидации Гиза, предающего интересы Франции в угоду личным соображениям. Человека, которому предъявляют подобное обвинение, ждет плаха. Но речь идет о Франциске де Гизе, а не о простом дворянине, поэтому подойти к этому надо более тонко. Есть ли у вас какие–нибудь соображения, Монморанси?

— Всем известно, государыня, — произнес коннетабль, — что некий фанатик по имени Польтро хочет убить герцога де Гиза, но ему это никак не удается. Герцог не выходит из своего дворца, а если и показывается, то либо в маске, да еще и в кольчуге, либо в окружении охраны и фаворитов, через кольцо которых не пробиться. Я помогу этому Польтро, направив его под Орлеан, куда прибудет Гиз со своим войском; герцог утратит бдительность, ибо будет уверен, что Польтро остался в Париже.

— Коннетабль, вы хотите послать Гиза под Орлеан?

— Разве не вы, государыня, давно твердили мне о том, что вас беспокоит гугенотское гнездо?

— Да, но Гиз… — не могла взять в толк королева–мать. — Отчего вы думаете, будто герцог утратит бдительность, выехав из Парижа?

— Гиз выедет тайно, никем не замеченный. Войско будет ждать его близ Этампа, так мы с ним договорились. Будучи в неведении, гугеноты не станут стягивать войска под Орлеан. Гиз должен выполнить свою миссию. И вот когда станет очевидным, что католики побеждают, на сцену выйдут Польтро, герцог Неверский и адмирал де Колиньи.

— То есть?

— Едва убийца расправится со своей жертвой, в войсках начнется паника, и вот тут–то пригодится герцог Неверский. Он — правая рука Гиза, а дальше нетрудно будет свалить вину за содеянное на Колиньи, как на организатора этого убийства. Достаточно пустить такой слух, и у парижан, боготворящих герцога де Гиза, найдется убийца и для адмирала.

— Монморанси, но ведь Колиньи ваш родственник! Вы готовы погубить собственного племянника? В угоду личным интересам или государственным?

Коннетабль ждал этого вопроса и был готов к нему.

—Вы ведь знаете, мадам, на первом месте у меня всегда забота о государстве.

Она строго посмотрела на него:

— Я не желаю, чтобы в результате всего этого пострадал Колиньи. Я не отдам вам жизнь французского адмирала.

— Ах, Ваше Величество, — натянуто улыбнулся Монморанси, — никто и не собирается отнимать у него жизнь.

— Но ведь вы только что говорили…

— Это вовсе не означает, что я желаю его смерти. Обвинив адмирала, мы тут же реабилитируем его, причем это я возьму на себя. Имея в среде протестантов их вождя, обязанного мне жизнью, я всегда смогу манипулировать им в наших с вами интересах, которые направлены на сохранение мира в королевстве.

Екатерина Медичи подумала, улыбнулась:

—Что ж, неплохо придумано. Но скажите, к чему извещать Польтро во время сражения? Можно и после него.

— Нет, государыня. После битвы, окруженный войском, в кольчуге и латах герцог будет неуязвим. Под Орлеаном убийце легче будет выполнить свою задачу и остаться безнаказанным.

— Значит, — сказал Карл, — мы должны будем принять Гиза в Лувре и простить? А простив, отправить его в Орлеан, иначе он не двинется с места, не имея на то соизволения короля?

— Совершенно верно, сир, он рассчитывает преподнести вам в подарок эту победу и этим завоевать ваше дружеское к нему расположение.

— Я поняла вас, коннетабль, — проговорила Екатерина и вся засветилась улыбкой. — Вы составили чрезвычайно тонкий и хорошо продуманный план, в результате которого нам удастся устранить сразу двух врагов: первый — Гиз, второй — Орлеан.

— Трех, Ваше Величество, — поправил Монморанси.

— Какой же третий?

— Вы забыли о Колиньи.

— Верно. Теперь я могу не бояться усиления партии гугенотов и держать его на прицеле, — Екатерина игриво посмотрела на коннетабля. — И останутся политики, во главе которых коннетабль Франции Анн де Монморанси. — Она засмеялась. — Однако вы хитрец, милостивый государь, в умении составлять заговоры вы, пожалуй, перещеголяете кардиналов, окружающих папский престол.

— Ах, государыня, — ответил Монморанси, кротко улыбнувшись в ответ, — я всегда стремлюсь к тому, чтобы Франция была самой могущественной державой, которой завидовала бы вся Европа. Я и мои сыновья — ваши верные слуги, мы не пожалеем жизней за нашу Францию, за вас, сир, и за вас, Ваше Величество.

— Не сомневаюсь. Я знала, что не ошиблась в вас, — проговорила Екатерина. — Однако скажите, вы знаете этого Польтро лично?

—Напротив, я никогда в глаза его не видел. Екатерина вскинула брови:

— Как же, в таком случае, вы станете с ним договариваться?

— О, Ваше Величество, — усмехнулся коннетабль, — для меня достаточно того, что этот Польтро — гугенот. В доме моего сына Франсуа служит дворянин по имени Лесдигьер, тоже гугенот. Кому как не ему знать, где разыскать этого Польтро.

— Уж не тот ли это самый Лесдигьер, который пытался предупредить протестантов о нападении Гиза в Васси?

— Тот самый, — ответил Монморанси.

— Думается мне, этот дворянин далеко пойдет. Я сам приму в нем участие, — гордо заявил король.

— Что ж, — улыбнулась королева–мать, — если он и в дальнейшем будет проявлять свои способности, направленные на благо и процветание Франции, то мы подумаем о том, чтобы приблизить его к особе короля… или его матери.

Коннетабль ушел, но мать с сыном не спешили расстаться.

— Пойми, Карл, — заговорила она, обняв сына и прижав его голову к груди, — главное сейчас — не допустить к управлению страной Гизов и Бурбонов. Если это случится, Франции несдобровать. Они ввергнут ее в пучину междоусобных войн, как это случилось в Англии в прошлом веке53. Они уже грызутся между собой, словно две собаки из–за кости. Пусть себе истязают друг друга: чем слабее они станут, тем легче будет ими управлять.

— И все–таки герцог де Гиз — крупный феодал и знатный аристократ, — проговорил Карл. — Имеем ли мы право, матушка?..

— Имеем, сын. Для того нам и дана власть, чтобы рубить головы тем росткам, которые смеют подниматься выше других и со своей высоты угрожать престолу. Не

53 «…как это случилось в Англии в прошлом веке». — Имеется в виду война Белой и Алой розы.

печалься о Гизе. Не съешь ты его — съест он тебя. Почитай Макиавелли54, он очень убедительно говорит об этом.

— Да, но тогда гугеноты поднимут головы, получив перевес.

— Мы кинем им подачку, они успокоятся и уберутся в свои поместья. Этим мы достигнем мира в королевстве.

— Слава Иисусу Христу!

— Не забывай, у католиков остается кардинал Лотарингский, брат Гиза, глава католической церкви во Франции. Эта овечка тоже не робкого десятка, и план о мировом господстве, я уверена, оба братца составляли вместе. Однако он не имеет такого авторитета у парижан, какой имеет Франциск. По крайней мере, хоть отсюда не надо будет ждать народного волнения. И все же я постараюсь прибрать его к рукам.

— Но город зашумит, узнав о смерти Гиза. Они могут осадить дворец!

— Они не сделают этого. Мы отдадим им Польтро, и жажда их мести будет удовлетворена.

— Как?! Разве придется казнить гугенота, который окажет нам такую услугу? Но ведь ни Монморанси, ни вы, матушка, ни словом не обмолвились об этом в разговоре.

— Иногда, сын мой, надо уметь читать между строк, —ласково сказала Екатерина, гладя Карла по голове. — Порою именно это означает больше, чем само сообщение. Убийство такого важного сеньора, да еще и любимца народа, должно быть отмщено. Иначе тебе, Карл, как королю будет грош цена.

— Я понял, матушка.

— Нет, Карл, ты не уловил важную мысль, которая сама собой вытекала из моих слов. К этому Польтро надлежит приставить человека, который в нужный момент поможет поймать убийцу, если тот в суматохе попытается скрыться.

Король тяжело вздохнул:

— Ах, боже мой, мне приходится начинать мое царствование с крови, как и моему бедному брату. Говорят, оно заканчивается так, как начинается.

54 Макиавелли Никколо (1469—1527) — итальянский политический деятель, мыслитель, писатель. В своей книге «Государь» оправдывал любые средства для достижения сильной монаршей власти.

— Успокойся, Карл, Бог не допустит несправедливости по отношению к тебе, ибо твое деяние будет во славу и во имя Господа нашего. Ты являешься миропомазанником Божиим, но никто, даже сам папа римский, не сможет защитить твой трон от врагов, кроме тебя самого. Такие истории довольно часты.

— Неужто положение столь серьезно? — спросил юный король.

— Суди сам, Карл. Королевская казна пуста, а без этого нам не одолеть наших могущественных врагов. Благо, положение «спасают» религиозные войны. А тут еще Жанна Д'Альбре со своими выходками! Отдай ей испанскую Наварру — Филипп II немедленно пойдет на Францию войной. Страну раздирают голод и обнищание, по дорогам бродят банды бродяг и разбойников. Возросшие налоги, пошлины и принудительные займы приводят буржуазию к оппозиции правительству… Знать недовольна оттеснением от политических дел и предоставлением мест в аппарате власти «людям мантии». Но те платят за это деньги, так необходимые нам сейчас, потому мы и продаем им государственные должности. Дворянство же вообще недовольно всей нашей политикой и не понимает, что нам приходится пожинать плоды, взращенные Франциском и Генрихом. Все это ослабляет позиции нашей власти, Карл.

— И она может настолько ослабнуть, что Бурбоны, например, которые находятся ближе всех к престолу, однажды свергнут короля и сами сядут на трон? — со страхом спросил юный монарх.

— Не посмеют, — ответила ему королева–мать.

— Почему же?

— Потому что тот, кто поднимет руку на помазанника Божьего, будет проклят небом и землей, независимо от его вероисповедания. Папа проклянет цареубийцу со своего престола подобно Зевсу–громовержцу, его отлучат от церкви и предадут анафеме. Он потеряет уважение народа, его станут шарахаться, а это значит, что из него никогда не получится настоящего правителя.

— И что же с ним будет? — с любопытством спросил Карл.

— В лучшем случае его свергнут — народным восстанием либо своими же вассалами, а в худшем против него окажутся Испания и Ватикан. А с этими двумя колоссами ему не совладать.

— Выходит, все не так уж и плохо? — повеселев, спросил молодой монарх.

— Все пока не так уж плохо, — успокоила Екатерина. — Пока жива я, ваша мать, ни один из наших спесивых вассалов не посмеет посягнуть на трон французских королей.

— А если бы вас не было? — тихо спросил Карл, со страхом глядя на мать.

Так же тихо, глядя на сына в упор, Екатерина ответила:

— В лучшем случае они будут управлять государством при живом короле. А в худшем — расправятся поочередно с каждым их моих сыновей. Начнут с тебя, а закончат Франсуа. Потом станут делить престол. В результате ввергнут страну в междоусобную войну и в конечном итоге перегрызут друг другу горло.

— И они это понимают?

— И очень даже хорошо. Потому каждый из них и стремится быть поближе к трону, чтобы, в случае чего, первым предъявить свои претензии на царство.

— Разве Гизу и без того плохо живется? — удивленно спросил Карл.

— Человеку всегда не хватает того, чего у него нет, — вздохнув, ответила королева, — и, будь у него престол Франции, он, наверное, пожелал бы стать папой. Гизы владеют, чуть ли не четвертью Франции; оттуда, из этого источника, а также с многочисленных церковных земель они и черпают свои доходы. А попробуй попросить у них денег? Они скажут, что у них ничего нет.

— Выходит, они могут лгать своему королю?

— Могут, сын мой, а потому я еще раз предостерегаю тебя: бойся Гизов, не доверяй им, не предпринимай никаких шагов самолично, не посоветовавшись со мной, твоей матерью.

— Хорошо, матушка, — улыбнулся Карл. — А почему же они не дадут своему королю денег, если у них попросить?

Екатерина рассмеялась:

— Ну, во–первых, никогда еще король не просил денег у своих подданных: малую сумму просить стыдно, а большую никто не даст. Как правило, просят всегда у него. А во–вторых, зачем тебе деньги, Карл?

— Да ведь вы сами говорили, матушка, что необходимо задобрить денежными подачками южное дворянство, дабы оно не подняло мятеж, как уже случилось, и не двинулось на Париж.

— Верно, сын мой, но когда это было? Перед Васси. Сейчас католики и гугеноты вошли в стадию уничтожения друг друга, и причиной тому — деньги, которыми мы просим северное дворянство поделиться с южным. Поверь, наступит такой момент, когда им будет не до денег, они соберут остатки своих разбитых войск и уберутся в свои поместья зализывать раны. Ну а что касается денежных подачек, то ведь Гизы догадываются, каким образом мы хотим утихомирить протестантов, а поскольку Бурбоны и Шатильоны — их враги, то о денежных займах надо забыть.

— Ах, — вздохнул Карл, — и когда только кончится эта немыслимая братоубийственная война?

— И страшна она не только братоубийством, — печальным голосом подтвердила Екатерина, — но и тем, что в связи с религиозными войнами совсем зачах рассвет искусства во Франции. Но у меня еще много планов впереди, — добавила королева, вставая. — Я думаю заняться реконструкцией Лувра и постройкой собственного жилища на улице Гренель или на месте Турнельского дворца, который хочу уничтожить.

ГЛАВА 3. ГОСПОДИН ПОЛЬТРО

Выйдя из покоев королевы, коннетабль направился на половину короля, к маршалу де Монморанси. Слуга не успел еще доложить о его приходе, как он уже вошел и увидел сына, сидящего за шахматным столом вместе с герцогами Немурским и Монпансье.

—Оставьте нас, господа, на несколько минут, — сказал коннетабль, — мне нужно поговорить с маршалом.

Монпансье и Немур вышли. Коннетабль сел:

— Франсуа, мне нужно видеть одного из ваших дворян.

— Кого именно?

— Его зовут Лесдигьер.

—Он выполняет сейчас одно из моих поручений, часам к четырем или пяти вернется. Я передам ему вашу просьбу, отец, и вечером Лесдигьер будет у вас.

— Вы не спрашиваете о причине, побудившей меня встретиться с этим человеком?

— Думаю, он нужен вам не ради пустой забавы.

— Вы правы, Франсуа, это дело государственной важности, и для выполнения его мне нужен именно этот человек, поскольку он гугенот и знаком со своими вождями. Однако обещаю вам, что через час после свидания он вновь вернется к своим обязанностям.

— Хорошо.

И коннетабль ушел. Вечером, едва часы монастыря Сен–Катрин пробили пять, ему доложили о приходе посетителя.

Лесдигьер, одетый в элегантный голубой костюм, прикрытый со спины лиловым плащом, вошел, кивком головы поприветствовал хозяина и сел на предложенный ему стул.

— Вас не удивляет моя неожиданная просьба о встрече с вами? — спросил коннетабль, стоя возле стола, на котором разложена была карта Франции.

— Признаюсь, монсеньор, я всю дорогу думал об этом, но ничего вразумительного мне в голову так и не пришло.

— Что заставило вас приехать в Париж? — спросил министр.

— Нужда, монсеньор. Поместье наше пришло в упадок, мне надо было как–то прокормить себя, и я сел на коня.

— Мне знакома ваша история от герцогини де Франс. Должен заметить, что вам необычайно повезло, когда вы познакомились с баронессой де Савуази. Вы правильно поступили, сделав ее любовницей; этим вы осчастливили ее и принесли пользу сразу нескольким людям: ей, себе, герцогу Франсуа и… мне.

— Мне лестно слышать столь высокое мнение о моей скромной особе, монсеньор, хотя, видит Бог, никаких особых заслуг за собой я не вижу, — ответил Лесдигьер.

— Мой сын хвалит вас и рекомендует как благородного и честного дворянина, готового пожертвовать жизнью ради блага отечества.

— Он преувеличивает; я всего лишь послушный исполнитель его поручений.

— Скромность украшает человека. Но зачем вы помчались в Васси? — без всякого перехода спросил коннетабль.

— О, монсеньор, я хотел предупредить гугенотов, только и всего.

— И они не послушали вас?

— Нет. Я был им неизвестен, и они подумали, что я шпион. Даже взяли меня под стражу.

— А когда вышло так, как вы и предсказывали, изменили ли они свое мнение о вас?

— Они просили у меня прощения, особенно после того, как я сам ввязался в драку.

— Как вам удалось уцелеть после того, как за вами выслали погоню?

— Двое из них утонули в болоте, третьего я застрелил, четвертого заколол шпагой. Обессиленный потерей крови, я еле дотащился до какой–то деревни и замертво свалился с коня. Меня подобрал крестьянин по имени Жан Даву; у него в доме я и пролежал несколько дней.

— Вы отблагодарили его?

— Я отдал ему свой кошелек.

— Вы хорошо поступили. Остался ли в живых кто–либо из тех, кто был в Васси?

— Да, монсеньор.

— Кто именно? Можете вы назвать их имена?

— Монсеньор, — смущенно произнес Лесдигьер, — в связи с нынешней оппозицией правительства к протестантам мне не хотелось бы отвечать на этот вопрос. Вы должны понять мотивы моего поведения…

— Ну–ну, — мягко улыбнулся коннетабль, — не считайте меня инквизитором. Если хотите, я сам назову имя одного из них, самого главного. Это граф де Поплиньер. Я знаю, что он входит в число ваших друзей.

— Это правда. Он признал свою ошибку и предложил мне дружбу. Он был серьезно ранен, но благодаря приезду маршала Монморанси побоище прекратилось, и он остался жив.

— Теперь он в Париже?.. Можете не отвечать, я знаю, что это так. Мне известно также и то, что протестанты вечерами устраивают запрещенные собрания почти под самым носом у короля.

Лесдигьер нахмурился: от этих слов веяло холодком. Он промолчал, удивляясь осведомленности коннетабля и не понимая, куда он клонит.

— Известен ли вам дворянин по имени Польтро де Мере? — неожиданно спросил коннетабль.

— Да, монсеньор.

— По Васси?

— Нет. Тогда мы не были знакомы.

— Значит, познакомились в Париже, верно?

— Наша партия малочисленна, монсеньор, и мы стремимся к единству… — уклончиво ответил Лесдигьер.

— Ну, хорошо, не будем вдаваться в подробности. С чего это вдруг ему вздумалось покарать герцога де Гиза?

— Он никак не может забыть резню в Васси. Погиб его брат и почти все друзья. В этом же сражении он потерял отца.

— Разве о своих намерениях надо во всеуслышание заявлять на всех перекрестках Парижа?

— Он преисполнен жаждой мести, она заставляет его терять рассудок. Ему не раз говорили об этом, но безуспешно. Его пытаются поймать, но он неуловим. Париж — его родной дом, он здесь родился и вырос.

— Как вы думаете, способен ли он выполнить то, что задумал?

— Думаю, да. Такие люди, как Польтро, слов на ветер не бросают.

— В конце концов, Гиз сам виноват, никто не заставлял его избивать беззащитных гугенотов.

Лесдигьер молчал, пораженный, не зная, что и подумать. Уж не собирается ли Анн де Монморанси выведать у него имена парижских гугенотов и места их тайных сборищ? И ради этого притворяется, будто ему нет никакого дела до Гиза. К чему же тогда он спрашивает о Польтро? Хочет с помощью него напасть на след мстителя и этим предотвратить убийство?

— А вы сами? — услышал он голос коннетабля. — Пытались переубедить господина Польтро?

— Нет, монсеньор, — честно признался юноша.

— Стало быть, и вы хотите этого?

Лесдигьер вконец растерялся, запутавшись в клубке противоречивых чувств и мыслей, проносящихся у него в голове.

— Герцог де Гиз великий полководец и принес Франции немало славных побед в период правления Генриха II, — отвечал он между тем на поставленный вопрос. — Желать смерти такому человеку было бы неблагодарно по отношению к отечеству, но простительно как к врагу партии. Первое важнее, но и второе вопиет о справедливости.

— Я понимаю вас, — улыбнулся коннетабль, — и на вашем месте ответил бы точно так же. Значит, господин Польтро никак не может найти герцога Гиза и даже не знает, где его искать?

— По–видимому, это так.

— Как бы вы отнеслись к человеку, подсказавшему Польтро верный путь в этом направлении?

— Это может быть либо предатель, либо друг. Согласитесь, что кое–кому хочется заманить беднягу Польтро в ловушку.

— Что, если бы этим человеком оказался герцог де Монморанси?

— Я безраздельно доверяю своему хозяину и потому ничуть не усомнился бы в его словах.

— И как бы повели себя в такой ситуации?

— Приложил бы все усилия, чтобы донести нужные сведения до Польтро.

— Смело. А вы не опасаетесь, мсье, что за подобную дерзость я велю заточить вас в темницу?

— Воля ваша, монсеньор. Однако я не верю, что отец человека, которому я служу и которым искренне восхищаюсь, способен на такой поступок.

Во взгляде коннетабля промелькнуло удовлетворение.

— Мне нравится ваша открытость, мсье Лесдигьер, — одобрительно констатировал он. — Честных и воистину преданных людей во Франции год от году становится все меньше. И я рад, что вы служите именно у моего сына. А потому буду с вами предельно откровенен. Итак, мсье, могу ли я рассчитывать на ваше содействие в деле, направленном на благо королевства?

—Монсеньор, я готов выполнить любой приказ, если только при этом мне не придется поступиться честью дворянина!

— Не волнуйтесь, шевалье, вашей чести ничто не угрожает.

— В таком случае я к вашим услугам, господин коннетабль.

— Речь пойдет о господине Польтро, — понизил голос Анн де Монморанси. — Думаю, он был бы чрезвычайно признателен, если б узнал о местонахождении человека, поисками которого столь долго и безуспешно занимается.

— Согласен. Но кто ж ему сообщит об этом?

— Вы.

— Я?! — удивлению Лесдигьера не было границ. — Но мне сие тоже неведомо!

— Я извещу вас о том, но… всему свое время. В назначенный день вы еще раз придете ко мне, и я поведаю вам все детали. Вы, кажется, удивлены?

— Не стану отрицать, монсеньор…

— Поскольку всегда считали, что нас с герцогом связывает давняя дружба? — улыбнулся коннетабль.

— Так думали все, и я — не исключение, — растерянно пробормотал Лесдигьер.

— Всеобщее заблуждение. Я не могу называть другом человека, который интересам отечества предпочел интересы иноземных держав.

— Как?! Герцог де Гиз уличен в предательстве?

— Не будь я в том уверен, мой юный друг, мы с вами сегодня не беседовали бы.

— Но почему же в таком случае вы не арестуете его?

— Потому что арест столь значительной политической фигуры неизбежно вызовет нежелательный резонанс в обществе, а это повлечет за собой как лишние хлопоты, так и, боюсь, незаслуженное унижение августейших особ. Я ответил на ваш вопрос? — Дождавшись согласного кивка собеседника, Монморанси продолжил: — Теперь запомните следующее: мое поручение относительно господина де Польтро есть не что иное, как воля короля, а Карл IX, смею заметить, не забывает людей, оказывающих ему подобного рода услуги. Догадываетесь, о чем я?

Лесдигьер гордо вскинул подбородок:

— Мною руководит отнюдь не честолюбие, монсеньор! Я готов исполнить волю Его Величества единственно из ненависти к человеку, предавшему интересы отечества, и из желания содействовать свершению над ним акта возмездия!

— Я рад, что наши взгляды на сложившуюся ситуацию совпадают, — произнес коннетабль нарочито сухо, дабы охладить пыл юноши. — В таком случае позвольте продолжить… Итак, в первую очередь постарайтесь уберечь господина де Польтро от излишних блужданий по городу: на улицах неспокойно, а характер у нашего мстителя, как я понял, весьма неуравновешенный. Франции же он нужен живым и невредимым.

— Я понял, монсеньор.

— Далее. Разговор наш должен остаться в тайне. Имейте в виду: одно неосторожное слово может стоить вам головы — мне достаточно будет шевельнуть лишь пальцем. А в моих возможностях вы, надеюсь, не сомневаетесь… Кстати, шевалье, кому известно о вашем сегодняшнем визите ко мне?

— Только маршалу де Монморанси.

— Ни единая душа не должна знать о том, что вы были сегодня у меня. Наденьте маску, когда будете выходить отсюда и постарайтесь запутать следы по дороге к улице Сент–Авуа. Когда придете сюда еще раз, не забудьте вновь надеть маску и закутаться в плащ. Лучше будет, если вы обогнете дворец улицей Жуй.

— К чему такие предосторожности?

— Потому что никто, кроме вас не знает, где найти Польтро де Мере. Жизни сотни моих придворных не стоят сейчас одной вашей. Берегите себя. Будьте настороже. Впредь, выходя из дому, надевайте кольчугу. По дороге осматривайтесь, не следит ли за вами кто; если заметите — убейте его. Вы все поняли, шевалье?

— Я все исполню в точности, монсеньор.

— Знаком ли вам господин де Буасси?

— Да. Это учитель фехтования маршала де Монморанси и короля.

— Отныне вы будете брать уроки у него. Он научит вас сражаться как правой, так и левой рукой, и покажет такие приемы, о которых не знает никто. Я позабочусь об этом. Это всё.

Лесдигьер поднялся.

—Идите, шевалье, и помните, что отныне ваша жизнь принадлежит королю, а значит Франции.

Лесдигьер откланялся и вышел.

* * *

Однажды вечером, спустя несколько дней после этого разговора, какой–то человек, закутанный в темный плащ и в маске, вышел через потайную дверь из дома, стоящего на улице Мишеля Эконте. С большой предосторожностью, часто меняя маршрут, человек подошел к дому, выходившему фасадом на улицу Жуй, и постучал в дверь условным сигналом. Вскоре кто–то невидимый открыл окошко и что–то коротко спросил. Незнакомец ответил; его тут же впустили, и дверь плотно закрылась за ним. Через минуту он вышел с другой стороны дома и, обойдя сточную канаву, постучал в калитку ограды дворца Монморанси. Процедура обмена паролями повторилась, и неизвестный оказался внутри.

Через полчаса этот же человек покинул дворец Монморанси. Снова попетляв намеренно по улицам Парижа, он остановился перед домом на узкой улочке Пуаре, который спустя двадцать лет станут называть домом гугенота Бертомьер.

— Что вам угодно? — услышал он в ответ на свой стук.

— Женева и Амбуаз, — тихо ответил незнакомец.

Дверь раскрылась, и он вошел. Судя по всему, ему здесь все было знакомо, и он стал уверенно подниматься по лестнице на второй этаж. Едва он вышел на площадку, как к нему, протягивая руки, бросился какой–то человек с криком:

— Лесдигьер! Святая пятница, вот и вы!

— Здравствуйте, Польтро.

— Идемте, вас давно ждут.

В комнате, куда они вошли, сидели за столом человек десять гугенотов. Они слушали оратора, в котором вошедший сразу же узнал графа де Поплиньера. Кроме него из главарей здесь присутствовали Жан де Субиз и де Леран. Лесдигьер коротко поздоровался со всеми, и они с Польтро де Мере, высоким дворянином с орлиным взором, горбатым носом и пышными усами, отошли в сторону.

— Ну что? Узнали вы что–нибудь? — спросил Польтро. — Гиз в Париже?

Лесдигьер отрицательно помотал головой:

— Герцога Гиза в Париже нет. Он в Орлеане.

— В Орлеане! — вскричал Польтро, и все головы тут же повернулись в их сторону.

— В чем дело? — спросил Поплиньер.

— Господа, — произнес Лесдигьер, — я только что узнал, что герцог де Гиз выехал в Орлеан. Он командует войском, которое осаждает наших братьев.

В комнате повисло тягостное молчание.

— Как же он там очутился, черт бы его побрал! — воскликнул Поплиньер. — Ведь королева–мать отдалила его от себя; неужто он снова у нее в милости?

— Сведения верные, Лесдигьер? — спросил Субиз.

— Вернее быть не может.

— До каких же пор мы будем терпеть эту змею в нашем государстве? — подал голос один из собравшихся.

За ним послышался другой возмущенный голос:

— Сначала он потопил в крови Амбуаз, потом прошел мечом по нашим головам в Васси, а теперь он убивает наших братьев и сестер в Орлеане! Когда же смерть протянет свою руку к этому чудовищу?

— Судя по всему, не скоро. А ведь в Орлеане сейчас наш адмирал! Что, если он возьмет его в плен или, упаси Господь…

Это был третий оратор. Он прикрыл рот рукой, но все и так поняли то, что он не договорил.

— Смерть не берет к себе этого подлеца! — вскричал четвертый. — Значит, надо взять инициативу в свои руки и помочь ей. Этим мы совершим богоугодное дело и избавимся от ехидны.

— Попасть в лагерь католиков, окружающих Гиза, непросто, — произнес Поплиньер, — а между тем сделать это надо именно сейчас, пока еще не поздно, пока не повторился Амбуаз… Кто возьмет на себя труд выполнить эту миссию?

— Я это сделаю! И я! Могу и я! — сразу послышались голоса со всех сторон.

Поплиньер поднял руку:

— Для этого необходимо пробраться в лагерь папистов под видом солдата их армии, но прежде надо знать пароль, а никто из нас его не знает. Любого тут же схватят и убьют на месте.

— Я знаю пароль, — прозвучал голос в тишине.

— Вы, Лесдигьер? Но откуда?

— Позвольте мне не отвечать на этот вопрос, братья, ибо я связан клятвенным словом.

— Не след нарушать слово, если дворянин дал его, — сказал Поплиньер. — Но, надеюсь, это не относится к паролю?

— Ни в коей мере. Это слово «Лотарингия».

— Отлично. Теперь нужен доброволец. Все вы честные и храбрые дворяне, друзья мои, и никто из вас не задумается отдать свою жизнь за святое дело и нашу веру, но, повторяю, задание очень сложное и ответственное. Если посланный провалится, не успев выполнить его, они тут же сменят пароль, и тогда задача станет сложнее втрое. Но необходимо не только убить Гиза, но и остаться в живых самому, обставив дело так, будто происшедшее — всего лишь несчастный случай. Кто готов пожертвовать собой во исполнение богоугодного дела? Кто чувствует в себе достаточно силы, чтобы выдержать все испытания, уготованные ему судьбой, и не выдать на пытках, коли до них дойдет, своих товарищей по вере, по духу, по оружию? Кто готов, убив тирана, воскликнуть под топором палача: «Да здравствует Священное Писание, проповедь и псалом!»?

— Я — раздался громкий и уверенный голос.

Польтро подошел к столу и обвел всех собравшихся ясным взглядом своих южных карих глаз.

— Мне предназначено быть карающей рукой, и я никому не позволю быть впереди себя. Кровь моих братьев и моего отца, на трупах которых я поклялся отомстить их убийце, взывает к мщению.

Никто не возражал, ибо все знали, что де Мере долго готовился к этому.

Граф подошел к Польтро и положил руку ему на плечо:

—Готов ли ты, Курций?55

Так же коротко Польтро ответил:

— Я готов.

— Когда? — спросили Поплиньер и Субиз.

— Завтра. На рассвете.

— Да будет с тобой Бог! Споемте, братья, псалом во славу Господа, ведущего нас к победе.

И все присутствующие в комнате негромко, но дружно затянули религиозный псалом.

55 Курций Марк — легендарный римский герой, пожертвовавший собой, дабы предотвратить грозящую Риму опасность. Со словами «Нет лучшего сокровища в мире, чем оружие и храбрость!» он бросился в разверзшуюся на форуме пропасть, требующую принесения в дар «лучшего сокровища» Рима.

* * *

Дождь лил с самого утра, не переставая. Заложив руки за спину, коннетабль Монморанси тяжело, размеренно шагал от стены к стене и, изредка подходя к окну, с тревогой смотрел во двор. Он ждал известий и потому нервничал. Свершилось или нет? Смог Польтро де Мере проникнуть в лагерь папистов или был схвачен, заподозренный в шпионаже?

Время текло медленно: оно не торопилось.

В кресле у камина дремал огромный пушистый кот, подарок персидского шаха. Крупные капли косого дождя монотонно барабанили по стеклам и, разбиваясь вдребезги, торопливыми ручейками сбегали вниз, на жестяной желоб.

Наконец, около трех часов дня, сдвинулась в сторону тяжелая портьера из красного венецианского бархата, и слуга возвестил:

— Какой–то человек желает видеть вашу светлость.

— Кто он? — живо спросил коннетабль, оборачиваясь.

— Он назвался Амбором. Сказал, что прибыл из–под Орлеана.

—Что же ты стоишь, болван! Немедленно зови его сюда! Через минуту в комнату неуверенной походкой вошел человек и низко поклонился. Коннетабль сразу же узнал его: это был паж графа де Нантейля.

— Где твой господин? — спросил Монморанси.

— Он не мог покинуть войско и послал меня с донесением.

— В устной форме?

— Да, ваша светлость. Он боялся, что меня схватят.

— Что велел передать граф?

— Всего четыре слова: герцога де Гиза больше нет.

Ни один мускул не дрогнул па лице старого коннетабля. Он выслушал это известие, собрав в кулак свою волю, не выдав ни единым словом, ни движением огромную радость, охватившую его при этих словах.

—Ты сам видел это? — спросил он.

— Нет, свидетелем тому был граф. Он и поручил мне рассказать вам все.

— Говори.

— Граф сразу заметил постороннего человека, но не сказал никому ни слова. Впрочем, и солдаты, набранные второпях, почти не знали друг друга, поэтому на незнакомца с орлиным носом никто не обратил внимания, тем более что он назвал пароль. Это случилось вечером 18 февраля. Гиз возвращался в Шатле, где ожидали его герцогиня де Гиз и сын Генрих. Его свита была небольшой, всего три человека. Герцог смеялся и шутил, ничто не предвещало трагедии. На одном из перекрестков из–за деревьев неожиданно прогремел выстрел из аркебузы. Герцог закричал, потом произнес: «Наконец–то они достали меня». Он схватился рукой за грудь и свалился на гриву коня, потом сполз на землю. Но у него хватило сил, чтобы вновь сесть в седло и доехать до Шатле. Его сразу же уложили в постель, где он и отдал Богу душу некоторое время спустя… Убийцу схватили, но не сразу, а только через два дня. Странно, почему он сразу же не исчез; наверное, был уверен в своей безнаказанности, а может быть, захотел остаться в глазах единоверцев неким мучеником, отдавшим жизнь за благое дело.

— Ты запомнил имя убийцы?

— Его зовут Польтро де Мере.

— Присутствовал ли кто–нибудь кроме солдат в минуту агонии?

— Да, его жена и сын. Они как раз находились поблизости.

— Успел сказать что–нибудь герцог перед смертью?

— Да, ваша светлость. Всего одно слово: «Колиньи».

Все складывалось как нельзя лучше, и коннетабль, довольный, едва заметно улыбнулся. Теперь все будут думать, и в первую очередь молодой Генрих де Гиз, что это дело рук адмирала. Он — организатор, Польтро — исполнитель. А раз так, то настанет момент, когда и гугеноты лишатся своего вождя, который погибнет от руки сына Франциска де Гиза. Во всяком случае, фанатик найдется всегда. Остается Людовик Конде. Правда, он тоже доводится племянником коннетаблю, но — все мы смертны, и Конде не исключение. И вот тогда наступит минута для торжества семейства Монморанси, ведь оно ближе всех окажется к трону!

Так размышлял старый коннетабль, лелея честолюбивые мечты и забывая, что ему уже семьдесят один год, что религиозные войны еще не закончились и что существует боковая ветвь Бурбонов, идущая параллельно ветви Валуа, а Людовик Конде де Бурбон приходится дядей юному принцу Наваррскому — сыну Жанны Д'Альбре, по матери Валуа, и Антуана Бурбонского, короля Наварры, первого принца королевской крови. И не след было старому коннетаблю разбрасываться племянниками, к одному из которых56 он уже подослал убийцу, ибо сам он четыре года спустя будет, смертельно раненный, точно так же умирать на руках у собственного сына, который через десять лет будет изгнан и всеми забыт.

* * *

Процесс по делу Польтро не затянулся надолго. Убийца на все вопросы секретаря парижского суда неизменно отвечал, что один виноват в содеянном и готов понести заслуженную кару. К нему применили устрашающие меры воздействия, но ни на дыбе, ни в «испанских сапогах», ни под плетьми Польтро не назвал ни одного имени и только бормотал молитвы, обращенные к Богу.

Наконец был вынесен окончательный приговор:

«Дворянина Польтро де Мере, обвиняемого в убийстве герцога Лотарингского Франциска де Гиза и сознавшегося в своем преступлении, освободить от пыток и применить к нему высшую степень наказания: публичную смертную казнь посредством четвертования лошадьми.

Подписано: Король Карл Девятый

Королева–мать Екатерина Медичи, Божией милостью регентша Франции

Коннетабль Франции и Первый министр королевства герцог Анн де Монморанси».

Далее шли подписи Председателя парижского суда и присяжных.

* * *

Как и следовало ожидать, с рассветом Гревская площадь уже до отказа была заполнена народом. Примыкающие к площади улицы были забиты так, что

56 «…племянниками, к одному из которых…». — Анн де Монморанси был братом Клода Лотарингского, отца Франциска де Гиза.

отряду швейцарцев пришлось расчищать путь для повозки с осужденным, которая должна была прибыть из тюрьмы Фор Л'Эвек. Когда она наконец показалась на перекрестке с улицей Кутельер, послышались проклятия, срывавшиеся с каждых уст. Обступив повозку, мужчины грозили кулаками, женщины плевали в Польтро, и, если бы не швейцарская гвардия на лошадях, усмиряющая и разгоняющая толпу, осужденному, наверное, так и не удалось бы добраться до места казни. Измученный пытками, он полулежал в повозке, равнодушный ко всему происходящему, и, смотря ясными глазами в голубое небо, шептал молитвы. За ним шли в черных одеяниях палач и его подручные; за ними — священники, монахи, замыкали шествие солдаты.

На площади перед Ратушей уже был готов помост, вокруг которого солдаты, растянувшись цепью в два ряда, сдерживали народ, готовый хлынуть и запрудить пространство вокруг помоста. Здесь конюхи держали в поводу лошадей, предназначенных выполнить печальную миссию. Позади них болтались крепкие ремни, которыми должны были быть схвачены руки, ноги и шея приговоренного к казни.

В это время из Ратуши вышли судьи в черных мантиях и квадратных шапках на головах. Один из них поднялся на помост и стал читать приговор, излагающий суть преступления и меру наказания. Едва он закончил, к осужденному подошел священник с распятием в протянутой руке:

— Покайся, сын мой. Очисти душу от скверны, помолись Господу о спасении своей души.

Польтро презрительно усмехнулся:

— Душа моя сама позаботится о своем спасении, и ты ей не поможешь, святоша! Я и без того предопределен к спасению, а вот ты предназначен к погибели. Я спасаюсь своей верой, обращаюсь к Богу с молитвами, глядя в небеса; мне не нужен посредник!

— Безбожник!.. Еретик!.. — залепетал святой отец, отступая и осеняя себя крестным знамением. — Твой брат — Сатана, и гореть тебе в аду!

Вперед выступил монах с обращенной к осужденному иконой.

Польтро только рассмеялся:

—Не признаю! Отвергаю! Бог един, и я уже помолился Ему, а не твоей картинке. Пошел прочь!

Монах побледнел и испуганно попятился назад, прижимая к себе икону и бормоча молитву.

Польтро, увидев, что святые отцы отошли от него, тяжело и мучительно набрал в легкие воздуха и закричал, повернув голову к толпе:

—Я отомстил тирану и горжусь этим! Это должен был сделать я, избранный Богом!

Возглас этот был обращен к небольшой группе гугенотов, которых Польтро заприметил в толпе, когда его привязывали ремнями. Они, молча и со страхом взирали теперь на него, выделяясь своими бледными лицами среди моря голов. Затем Польтро снова крикнул, обращаясь теперь уже к улюлюкающей толпе:

—Вы — католики лишь потому, что боитесь костра инквизиции! А мы сильнее Церкви! Наша вера тверже вашей! Да славен Бог в едином лице, да будет с нами Священное Писание! Отдаю свою душу в Твои руки, Господи, прими ее!

Судья кивнул головой, палач дал знак конюхам, и те стегнули лошадей. Они рванулись каждая в свою сторону; послышались хруст выламываемых суставов, треск раздираемой кожи и последний предсмертный стон Польтро. Через мгновение от тела осталось только кровоточащее туловище, лежащее между кольцами. Оно еще некоторое время вздрагивало и тихо раскачивалось, потом замерло, оставшись без рук и ног, которые норовистые лошади потащили по булыжникам Гревской площади, и без головы, которую отсек палач.

* * *

Орлеан так и не был взят королевскими войсками. Монморанси поторопился, получив известие, что город вот–вот капитулирует. Впрочем, он не расстроился, ибо в известной манере симпатизировал гугенотам; важнее было то, что он помог королеве–матери избавиться от могущественного врага.

* * *

Адмирала Колиньи все же привлекли к суду по обвинению в подстрекательстве к убийству. На что он ответил, что виновен единственно в том, что не остановил руку убийцы, зная его замысел. Это было правдой, Поплиньер в свое время уведомил его об этом. Самой Екатерине Колиньи признался, что нисколько об этом не сожалеет, поскольку считает это великим благом для королевства, для церкви Божией, для него и всей его семьи.

Однако семейство убитого герцога потребовало наказания адмирала. Екатерина, поверившая, что Колиньи был организатором этого убийства, в душе была благодарна ему, что он избавил ее от Франциска де Гиза, и отложила заседание Совета по этому делу на три года. А позднее, два года спустя, Королевский совет объявил о полной реабилитации адмирала.

* * *

Двенадцатого мая этого же года в Амбуазе был подписан мирный эдикт. Представителями враждующих партий выступали Людовик Конде и коннетабль Монморанси. Узнав об этом, Колиньи, отправившийся с войском завоевывать города Нормандии, пришел в бешенство и разразился потоком брани в адрес Конде.

Тем временем Екатерина отправила объединенное католико–протестантское войско в Гавр, оккупированный англичанами. Город быстро был взят. Елизавета Английская вывела свои войска из Франции, отказавшись от прав на Кале и получив в качестве компенсации от королевы–матери значительную сумму денег.

Так закончилась первая гражданская война. Протестантам даровалась свобода вероисповедания в их замках и вдали от крупных городов.

Шестнадцатого августа в Руане королева–мать Екатерина Медичи объявила о совершеннолетии своего сына Карла IX. Юный король заявил на заседании парламента, что желает отныне видеть французов верноподданными своему королю и выражает надежду, что ни о каких волнениях в его королевстве не будет больше и речи. Он вознес хвалу Господу за то, что Тот принес мир в его королевство и помог избавиться от англичан, которые отныне лишались всех прав на Кале. При этом юный монарх добавил, что признает за своей матерью полноту власти и будет править государством, сообразуясь с ее решениями.

Разослав депеши всем наместникам в провинциях о соблюдении эдикта, изменив состав Королевского совета, в который помимо католиков входили теперь протестанты и умеренные, четко определив ориентацию правительства по отношению к религиозным вопросам, Екатерина, таким образом, весьма умело расставила все по местам: ее сын имел абсолютную власть, сама она оставалась единой правительницей и хозяйкой королевства.

Назад: ГЛАВА 2. ЖЕНЩИНЫ И ПОЛИТИКА

Дальше: Книга вторая КОРОЛЕВСКИЙ ВОЯЖ