13
Через тын перемахнули две быстрые тени. В небе сквозь облачное решето светили редкие звезды. Темная ночь плотно укутала монастырь своими пеленами. В городе и в селах в такие ночи сторожа особенно чутки, громче стучат в щелкотухи, отпугивая татей. Феодосьев монастырь сторожей не ставит вовсе, и разбойники любят навещать его ночами, думая разжиться легкой добычей. Правда, редко кому удается взять что-то ценное. А кому удается получают от продажи краденного малую горстку резаного серебра и после плюются. У святой обители свой ангел-хранитель, отваживающий татей разными способами.
Две тени темнее ночи двигались не спеша, выжидая и высматривая. Пересекли двор, постояли у церкви. Вдруг ринулись к монашьим кельям. Снова замедлили ход, покрутились между врозь стоящих жилых клетей. Во многих кельях еще горели свечи, свет тускло изливался наружу сквозь маленькие окошки. Подойдя к двери любой из них, можно услышать размеренное бормотание или негромкое пение — монахи совершают ночное правило. А в одной, редко двух кельях непременно течет тихий, таящийся от посторонних разговор.
Определив цель, тати замерли возле крайней в ряду клети. Попробовали заглянуть в окошко, но оно оказалось слишком высоко. Шуметь, залезая один на другого, не стали, вернулись к двери.
— Точно его жило? — шепотом спросила длинная тень.
— Да вроде, — едва слышно отозвалась вторая, покороче. — Он сюда днем заходил, своими глазами видал.
Монах в келье в полный голос читал молитвы, казавшиеся татям совершенной чепухой.
— Во лопочет, гы! — прыснула длинная тень и схлопотала от второй тычок по шее.
— Удавку достань и вставай за дверью.
— А чего я-то? У тебя с удавками лучше получается. А я ножичком поддену.
— Да он здоровый медведь, мне до его шеи тянуться несподручно. А надо, чтоб раз и готово. Без шуму. Понял, Корыто?
— Понял, Топляк. Только ты его сразу на нож бери. А то этот медведь меня свалит.
Длинная тень по имени Корыто тихо взошла на ступеньку и притаилась. Тать по прозвищу Топляк вежливо стукнул два раза в дверь. Голос в келье сперва умолк, затем продолжал громче:
— Боже отцов наших праведных, пошли немощь и тяготу телесам рабов твоих неверных, ибо трудятся они всуе, работая врагу…
Топляк в нетерпении постучал еще. Дверь распахнулась, прибив Корыто. Тать ойкнул. На порог, наклонясь под притолокой, вышел чернец, распрямился во весь свой долгий рост. Топляк, успев подумать, что что-то тут не так, нацелил ему в сердце нож.
Удара не получилось. Душегуб изумленно дергал плечом, но рука не двигалась, будто враз высохла. Он попытался взять нож в другую руку, однако и та совершенно не слушалась.
— Топляк, это чего, а? — испуганно задребезжал Корыто из-за двери. — Шевельнуться не могу! Ты его срезал, Топляк?!
— Заткнись! — процедил тот, осознав, что и сбежать не удастся — ноги тоже не отрываются от земли. — Это не он.
Корыто булькнул горлом и упавшим голосом переспросил:
— Не он?
— Кого ж пограбить хотели, разбойнички? — осведомился чернец, заглядывая за дверь. — У нас как будто богатеев нету.
— Ты что с нами сделал, чернец? — чуть не плакал Корыто, тщетно вырываясь из страшного и необъяснимого плена.
— Ничего я с вами не делал, — сказал долговязый монах, обходя кругом Топляка, и совсем другим голосом прибавил: — Помолился лишь…
Чернеца вдруг объял тот же ужас, что и татей. Он схватился за кучерявую голову и отчаянно возопил:
— Боже! Ты исполнил мою молитву!!
Истово перекрестившись, монах умчался прочь.
— Эй! — крикнули ему вслед оба татя. — А мы?
Из глотки Корыта вырвалось рыдание.
— Что теперь с нами будет, Топля-ак? Это все из-за тебя! Зачем ты жило перепутал?
— Подтяни сопли, ты! — огрызнулся второй тать и сказал неуверенно: — Авось до утра пройдет немочь.
Чернец бегал недолго, а вернулся не один. За ним размашисто поспешал, держа в руке светец, игумен Феодосий, которого Топляк сразу же признал.
— Вот они, отче, — пролепетал долговязый монах. — Аки соляные столпы стоят. Тяжко наказует десница Господня. Никак не смел я думать, что молитва моя исполнится и чудо совершится!
Он пал на колени перед игуменом.
— Отче! Освободи их, а на меня возложи епитимью, ибо недостоин сотворять молитвой чудеса Господни!
— Помолчи-ка, Григорий. — Феодосий обошел молодого монаха. — Дай мне посмотреть на твоих татей.
Игумен поднял повыше светец, оглядывая притихших разбойников.
— Ну, мне все ясно, — сказал он затем и спросил строго: — Ты что же, Григорий, бесов за людей принял? А когда к тебе сатана придет во образе Христовом, без рассуждения поклонишься ему?
— Как, отче?.. — промямлил кучерявый монах и перевел взгляд на татей. — Бесы?..
— Бесы, бесы, — подтвердил игумен. — Потому ты и связал их молитвой, что нечистые боятся имени Господня.
— Это, верно, те, что намедни безобразили в житном амбаре, — догадался Григорий, обрадовавшись. — Зерно из сусек выбрасывали и смолотую муку рассыпали.
Он поднялся с колен.
— Вот и отведи их в тот амбар, — повелел Феодосий. — Собирался я выгнать оттуда нечистых, а теперь не стану. Пускай-ка поработают на честную братию, покрутят жерновы.
Григорий подошел к разбойникам, покрыл каждого крестом. Отобрал удавку и нож, бросил под порог кельи. Потом взял татей за вороты на загривках.
— Обмануть меня хотели, лукавые!
Он легко стронул их с места. Тати облегченно затопали ногами, шевелили руками.
— Ключника сейчас пришлю! — пообещал Феодосий и отправился в другую сторону.
На приключившийся шум кое-кто из братий выглядывал в дверь своей кельи. Игумен кротко просил их вернуться к делу и не отвлекаться. В одной келье обнаружилось сразу три монаха, собравшихся для праздной беседы. Увидев настоятеля, они торопливо скрылись внутри. Феодосий покачал головой и, подойдя к келье, стукнул в дверь. Не дожидаясь ответа, зашагал дальше. Наутро всем трем придется стать перед игуменом для покаяния и укрепления в вере.
Старец подошел к келье ключника.
— Брат Анастас, пойди-ка с ключами к амбарам. Там тебя брат Григорий дожидается.
Долговязый брат тем временем стоял возле амбара, крепко держа в каждой руке по татю.
— Слышь, чернец, — бубнил Топляк, — мы не бесы. Отпусти нас, мы тебе серебра дадим.
Справиться вдвоем с монахом, хотя он и ростом с хороший забор, было бы нетрудно. Но тати об этом не помышляли. Они еще не отделались от испуга и боялись повторения лютой беспомощности, случившейся от монашьего заклинания.
— Игумен сказал — бесы, значит, бесы, — припечатал Григорий. — Как же не бесы, если искушаете меня тленным богатством? Самые бесы и есть.
Прихромал с лампадкой ключник, подвернувший накануне ногу.
— Ну чего тут у тебя?
— Отпирай замок, брат Анастас. Вот, привел работников. До следующей ночи обещались смолоть все зерно в амбаре.
— Всё? — не поверил эконом, гремя связкой ключей. — Там четыре воза будет. Столько и впятером за день не смолоть. А почему ночью?
— Благой зуд в руках испытывают, — объяснил Григорий. — Трудом праведным спешат грехи замолить.
— Да не бесы мы! — прокричал Корыто, когда чернец втолкнул обоих в темноту амбара.
— Чего это они? — удивился ключник.
— Жестокое искушение приняли от бесов, — ответил Григорий. — Брат Анастас, ты иди себе, а я еще потолкую с ними. Ключ только оставь.
— А… — попытался возразить эконом.
— Так игумен велел.
Эконом снял с большого кольца ключ, зашел в амбар и запалил от своей лампады масляный светец на стенке. Показал, где стоят жернова и лежат мешки для муки. После похромал обратно в келью. Григорий ткнул пальцем в сусеки, полные зерна:
— Пока все не смелете, не отпущу вас. Вам, бесам, тут работы эдак до утра, думаю. А день я вам про запас прибавил, чтоб наверняка не оплошали.
— Ну сколько тебе говорить, не бесы мы, — безнадежно провыл Топляк, сжимая кулаки.
Григорий задом попятился к двери, выпрыгнул наружу и захлопнул дверь. Повозил ключом в замке.
— А если не бесы, так я схожу в Берестовое за княжьими кметями.
— Не нужно кметей, бесы мы! — заорал Топляк. — Не видно, что ли!
— Ладно, — согласился чернец. — Я утром приду, проверю.
Он ушел. Попавшие в ловушку тати, погоревав и опробовав на крепость дверь, улеглись спать.
На рассвете первым разлепил очи Корыто. Спросонья тать решил, что в монастырь приехали княжьи дружинники: на дворе громко колотили железом о железо. Он подполз к Топляку и растряс его.
— Чего это, а? За нами?
— Сдурел? — проворчал тот, перекладываясь на другой бок. — Это побудка у чернецов.
Корыто успокоился.
— Вставай, Топляк! Надо жито молоть. Скоро этот придет, который нас повязал.
— Опять сдурел? Я не холоп, чтоб работать.
— Ага, если не смелем им зерно, нас дружинникам выдадут, — проныл Корыто.
— Ну и мели.
Григорий, заглянув в амбар после заутрени, узрел треть мешка готовой муки. Обсыпанный ею с ног до головы тать усердно крутил рукоять жернова и подсыпал зерно. Другой спал, навернув на голову грязную, дырявую рубаху. При появлении чернеца он проснулся, прозевался и спросил:
— Жрать когда дашь?
— Духи злобы не едят и не пьют, — разъяснил Григорий.
Топляк поднялся и угрожающе пошел на чернеца.
— А вот так они делают?
Он пнул монаха ногой в живот, оттолкнул и выбежал из амбара. Григорий, согнувшись пополам, смотрел на второго. Корыто бросил жернов, тоже вскочил.
— Почему не бежишь за ним? — выдавил чернец.
— А заклятье свое не пустишь на меня? — настороженно спросил тать.
— Не пущу. — Григорий отдышался, распрямился. — Какие вы бесы. Тати и душегубы. Бесы у вас на шее сидят и в ухи шепчут. А игумен Феодосий вас бесами назвал, чтоб я не возгордился, что Господь по моему слову совершил чудо.
Корыто продвинулся к выходу.
— Это все Топляк, — сказал он, облизнув губы, облепленные коростой. — Он меня на дело подбил. А потом жило перепутал. Мы грабить не хотели. Только ножиком чик и все.
Он сделал еще шаг.
— Пошто? — изумился Григорий.
— Велено было и уплочено. Только не тебя, а этого… Федосия.
Тать добрался до ободверины.
— Пошто? — сильнее недоумевал чернец.
— А я откель знаю? Я того, кто велел, не видел. С ним Топляк обговаривал дело.
Корыто встал на выходе.
— А! — вспомнил он. — Топляк его гречином назвал. Ну бывай, чернец.
Он хлопнул дверью и убежал.
Григорий медленно приходил в себя от услышанного. Бывало, конечно, и много раз, злобились на игумена Феодосия и князья, и епископы, и бояре. Искушали в словопрениях, грозились изгнанием, ругали почем зря, срамили и подвергали глумам. А одолеть не могли и отскакивали от блаженного старца, облеченного в броню веры, как острое железо от твердого камня.
Но вот так — подсылать кромешников-убийц… Григорий размазал по щеке невольную слезу и решительно направился искать игумена.
— Пустое это, чадо, — сказал Феодосий, выслушав. — Прежде смерти никто не умрет, а она от Бога.
Григорий только руками развел.
Старец, твердо втыкая игуменский посох в землю, зашагал к своей келье. Внутри еще горел свет. За низким столом на короткой и узкой лавке сидел Никон. Всю ночь писал, а теперь сложил руки на листе пергамена, на руки уронил голову и спал.
Феодосий прижал пальцами огонек свечи, убрал со стола бронзовую чернильницу византийской работы с фигурками святых по бокам. С улыбкой положил руку на плечо книжнику.
— Просыпайся, отче Никон! Новый день настал.
Монах поднял голову.
— Послушай, какой помысел послал Господь мне на ум, отче Феодосий, — бодро сказал он, будто и не спал. — Ведомо тебе, что, бывши в Тьмутаракани, вел я записи о случавшихся там делах. Ты сам видел те записи, что я привез с собой. Теперь хочу составить полное повествование о земле Русской, по летам расписанное, сиречь летописец. Оный труд послужит и к просвещению Руси, и к величию ее во имя Господне.
— Это что же, греческий хронограф на русский лад? — улыбался игумен.
— Лучше. Ты, Феодосий, знаешь, что не люблю я греческих обычаев и ничего из них не возьму. Хотя и у греков есть хорошее, но Господь меня иному надоумил. Благослови, отче игумен, на великий труд!
Книжник опустился на колени и преклонил голову. Феодосий возложил на него ладонь и перекрестил.
— А заутреню все же не пропускай, отче Никон, прошу тебя.
