О киевском волхве, наделавшем переполоху в городе, судачили еще долго. Было отчего — походив дней десять по торжищам, за одну ночь он пропал без всякого следа. В Гончарном яру нашли его суковатую палку и суму с обгрызенным караваем. Мнения у градских людей на этот счет были разнообразные. Одни говорили — ведуна утянула вглубь Мать Сыра Земля, чтоб не разглашал ее тайн. Другие — что волхва утащили бесы. Третьи клялись, будто его спалила без остатка Перунья молния.

Только черниговский воевода и его отроки знали, куда подевался волхв.

…С полюдья дружина попала прямиком на свадебный пир.

Князь Святослав, схоронивший свою Киликию, наложницами пробавлялся недолго. Прознал, что у германского императора есть двоюродная племянница, без всякого толку прозябавшая в монастыре. Прибрать принцессу к рукам оказалось делом нетрудным. Сам Генрих был не прочь покрепче сродниться с русскими князьями. Иметь Русь союзницей — большое дело. Пока что этим благом владел лишь польский Болеслав, непокорный вассал Священной империи. Но всем давно известно — его киевский родич Изяслав слаб, двоедушен, этого князя не любят и не почитают. Брат великого князя Святослав куда более выгоден как сродник.

Янь Вышатич даже в бане не успел попариться. Князь требовал воеводу на пир. Прислал за ним дюжину кметей, наказав не слушать никаких отговорок. Весел был Святослав, желал и верного боярина привлечь к веселью.

Дружина, ходившая в полюдье, давно пировала, когда воевода явился на княж двор. Там было не протолкаться. В ворота лезло за зрелищем простолюдье, нищие с воплями делили брошенные им куски и монеты. Столы, прогибавшиеся под яствами, заполонили весь двор. Холопы бегали с высунутыми языками, едва поспевая подавать и уносить. Кмети оглушительно орали славу и здравицы князю с княгиней, опрокидывали в глотки целые братины меду, похвалялись друг перед дружкой и пучили во хмелю глаза. Всюду шло игранье, плясанье, гуденье.

Отроки, сопровождавшие воеводу, потоптали копытами коней толпу черни, кривым путем между столами довезли боярина до хором. В пировальной палате ему самому пришлось расталкивать скоморохов и плясунов, от угорелого задора ничего не видевших вокруг себя. Князь встретил воеводу широкими объятьями, расцеловал, густо обдал хмельным духом. Усадил по левую руку от себя, подвинув боярина Твердилу Славятича. По правую сидела молодая жена в красной с золотом парче, с опущенными долу глазами. Дальше — младшие сыновья князя Роман, Давыд и Олег.

Янь Вышатич с любопытством обозрел немецкую принцессу. Под высоким золотым очельем поверх убруса и длинными височными подвесками с жемчугом лица было почти не разглядеть. Воевода отметил лишь прямой нос и пухлые щеки, тонкие запястья в хрустальных браслетах.

— Красна девка! — похвастал Святослав, перекрикивая скоморохов. — Росла в монастыре, оттого дичится. С трудом облачили ее как положено. А то не хотела на себя золото надевать. Ода! — повернулся он к жене. — Покажи всем, как ты весела.

Толмач за спиной принцессы наклонился к ней и перевел пожелание князя. Ода повела головой, слегка улыбнулась мужу. В ее больших глазах воевода не нашел радости.

— Изяслав присылал ко мне зимой своих послов, — рассказывал князь, — предлагал по примеру Всеволода взять в жены половецкую княжну. Беспоко-оился, как бы я его не переплюнул в родстве. А зачем мне немытая степнячка? Всеволоду с половцами надо ладить, а мне на что они? Но теперь вот где у меня старший братец! — Святослав сотворил срамной жест. — Никакие ляхи теперь ему не помогут. Побоится Болеслав германского императора.

— Что ты задумал, князь? — встревоженно спросил воевода.

Святослав отмахнулся.

— Еще ничего. Но задумаю. Вот те крест, боярин, непременно задумаю.

Князь хотел перекреститься, однако забыл. Погрузился в раздумья, опустил руку. Воевода тем временем испил меду и придвинул к себе латку с тонко нарезанной заливной вепревиной, горкой наложил в золотое блюдо жареных на вертеле жаворонков. Обещанию князя он поверил. Но перебить голод оно не могло.

— Что в полюдье? — спросил Святослав.

— О мятеже ярославских волхвов тебе, князь, думаю, уже ведомо, — ответил воевода, едва прожевав кус мяса. — Повоз впереди меня пришел.

— Ведомо. И как унял ты крамолу, тоже ведомо. Отблагодарю, Янь Вышатич, останешься доволен.

— Недоволен я, князь, тем, как обернулось дело. — Сказав это, боярин пожалел: — Прости, не хотел на свадебном пиру омрачать твой дух.

— Начал, так договаривай.

Святослав осушил чашу, утер губы бархатным зарукавьем. Отяжелевшая от хмеля голова слегка клонилась к столу.

Воевода, как умел коротко, рассказал о кмете, повинном в убийстве отроков, и о рабе, посланном науськивать волхвов. Об александритах в Суздале сказывать не стал — князь в тонкостях христианской веры и в ересях не силен.

— Как, говоришь, кметя зовут?

— Гавшей. Не черниговский он.

— Знаю, — помрачнел князь. — Из Киева пришел. От Изяслава будто бы бежал, когда тот вернулся из ляхов. Поверил я ему тогда.

Святослав сжал золотую чашу до белизны в пальцах, смял ее и бросил на пол.

— А не надо было верить, — продолжал сквозь зубы. — Братец подослал ко мне этого кметя, чтобы творил зло в моих землях. Меня покоя лишить хотел!

— Полно, князь. Не может это быть так, — сомневался воевода. — Изяслав не столь хитроумен и вовсе не коварен.

— Не коварен? А как Всеслава в поруб засадил, помнишь?

— Так то он по простоте ума совершил.

— По глупости? Может, и по глупости, — согласился Святослав. — И теперь тоже по дурости волхвов на меня поднял. Я ведь не прощу ему!

Воевода выпил еще меду.

— Вели пытать кметя, князь. Он должен заговорить. Без твоего слова не могу ничего делать с ним.

— А сведи его на торг да продай, — предложил вдруг князь и расхохотался. Ода, пригубившая чашу зеленого вина, вздрогнула. — Чего зря ему шкуру пыткой портить. Целей будет, больше цену дадут. Говоришь, смерды с волхвами два повоза разграбили? Так пускай этот кметь собой заплатит.

Он подумал и добавил:

— Только не в Чернигове продавай. Отвези подальше. В Корсунь, что ли.

Князь уронил голову на плечо Оды. Потерся лбом, повздыхал сладостно. Вдруг опять рассмеялся. Янь Вышатич помог ему сесть прямо.

— В Чернигове недавно тоже волхв был. Пугал вздором. Нелепый волхв.

— А где он теперь? — насторожился воевода.

— В Киев подался, к Изяславу.

Князь сильно тряхнул головой и, пересиливая скоморошьи смехачества, зычным голосом осведомился:

— Эй, мужи бояре, что-то вы притихли! Где ваше удалое веселье?

Княжи мужи, сидевшие вовсе не тихо, вразнобой грянули здравицу молодым.

— А медок-то, свет-князь, горьковат у тебя! — раздался дурашливый голос.

— Горьковат? — удивился Святослав и погрозил кулаком. — Ну смотрите, чтоб приторным не сделался!

Он взял Оду за руки, поднял ее со скамьи и облапил, жадно впился в маленький рот принцессы. Мужи бояре радостно ревели, одобряя.

…Три дня спустя отроки доставили на двор воеводы волхва, выкраденного из Киева. Привезли на коне перекинутым через седло, сбросили наземь, сволокли за ноги в черную клеть. От пересчета деревянных ступеней головой, а может, от чего другого, ведун стал дурной: тупо моргал, ныл как дите, трогая побитую рожу. Боярин долго стоял над ним, ожидая, когда пленник придет в себя.

Наконец волхв остановил на нем взгляд. Воевода сложил руки на груди и сурово спросил:

— Кем подучен волновать в градах людей?

— Н… н… ни к… кем, — всхлипнул тот, сжавшись. — С… сам.

Боярин сел на принесенную скамью.

— Правду говори, не то велю для начала выдрать тебе бороду. Потом тебя будут тянуть за ятра, пока не оторвут. Хочешь испытать?

Волхв затряс лохмами на нечесаной голове.

— Не хочу… — Он вытаращил глаза и выкрикнул: — Земля стронется. Упредить хотел. За что казнишь?

— За ложные пророчества.

— Не ложные они. Не ложные! Сам убедишься.

Из-под мохнатых бровей на воеводу вдруг глянули недобрые глаза. Янь Вышатич нагнулся вперед, быстро спросил:

— Откуда пришел? Из Ростова? Суздаля?

— Из варяг в греки иду! — Ведун осмелел, распрямил хребет. — Пошто мешаешь мне?

— Хочу узнать, кто стоит за тобой.

Волхв опасливо оглянулся, увидел стену.

— Боги стоят!

— Неужто сарацинская земля поднимется в небо? — словно бы в раздумьях спросил боярин. — Высоко ли?

— Стрела долетит, — убежденно ответил ведун.

Янь Вышатич, ничего не сказав, вышел из подклети. Подвернувшемуся тиуну бросил:

— Скуден разумом. Сам верит в свою околесицу. Вели отрокам не бить больше дурня. Не то последний разум отобьют.

— Что делать-то с ним, боярин? — озадачился Кирик.

— На днях в Корсунь пойдет княжий торговый обоз. Повезут и невольников на продажу. Пускай этого заодно возьмут.

Вечером в изложне Несда читал боярину «Ответы Анастасия Синаита». Но богословские тонкости в тот день не занимали ум отрока. Он вдруг споткнулся посреди строки, голос задрожал.

— Что с тобой? — недовольно спросил воевода.

— Я думал о Гавше, — признался Несда. — Что с ним будет? Он мой родич.

— Знаю, — помягчел Янь Вышатич. — Его продадут на торгу в Корсуне.

— Ничего нельзя сделать? — взмолился отрок.

— Нет. Князь, считай, и так милость сотворил. Почему ты жалеешь его? Для себя считаешь рабство пользой, а для него нет?

Несда кивнул. После долгого молчания воевода попросил:

— Читай дальше.

Однако теперь и ему богословие не шло в голову. Янь Вышатич смотрел на отрока и гадал о его судьбе. Малец взрослеет, уже ломается голос. Не вечно же держать его при себе. И в Чернигове нельзя оставить. Князь Святослав не книжен, при Спасском соборе нет ученых попов, книги не переводят, не переписывают и не собирают. Нужно пристраивать отрока в Киеве. Там и богатые книжни, и ученые монахи. Там ему самое место. Но в Святой Софии, на митрополичьем дворе сплошь греки. Огречат мальчишку, отобьют охоту величить Русь. Мудрый каган Ярослав еще мог с ними управляться, смирять греческую гордыню. Потому и создавались при нем в софийской книжне сказания о древних временах Руси, о первых князьях и святых. Нынешний Изяслав грекам перечить даже не думает, куда ему. Княгиня Гертруда, слышно, мудрее своего супруга и к книгам любовь имеет, знает их силу. Но и ей с греками не тягаться, сама с ними в прямом родстве. Остается одно. Пожалуй, и лучшее. Феодосьев монастырь. Воевода вспомнил свой давний, перед сражением на Альте, разговор с переяславским князем, о том, что должны быть на Руси свои Георгии Амартолы, свои великие книжники. Всеволод упомянул тогда имя печерского монаха Никона. Вот кому можно без опасений отдать на попечение книжного отрока.

Янь Вышатич сдержал горький вздох. Ему не хотелось расставаться с мальцом. Привязался к нему, прикипел душой. Оторвать отрока от сердца будет нелегко. Боярин словил себя на мысли, что желал бы найти Несде хорошую жену, чтобы были у него дети… которых он, воевода, нянькал бы как внуков…

Как бы ни было, для монастыря отрок еще зелен. Да и захочет ли он надеть рясу?