Книга: Нестор-летописец
Назад: 14
Дальше: 16

15

Дождавшись в гости брата, князь Святослав созвал совет и убедился в правоте воеводы. Всеволод тут же назвал посла — сына Владимира, зимой княжившего на Волыни. В компанию к княжичу боярин Гордята Войтишич предложил своего отпрыска Ставка. После киевского мятежа Гордята прибежал в Чернигов и попросился ко двору Святослава. Теперь же раздумывал, не вернуться ли в Киев, на службу Изяславу, и пользы ради приставил к делу сына.
Для быстроты посольство не стали обременять обозом и многой челядью. Два отрока, десяток младших дружинников и конные холопы проскакали поперек Руси за четыре дня. Спали на голой земле, а большей частью в седле, ели холодное мясо и пили речную воду. Во Владимире-Волынском узнали, что Изяслав стоит в Сутейске, на самой границе Руси.
— Медлит князь, — поделился соображением Ставко. — Сколько дней прошло, а он все на месте топчется.
— Видно, не спешит открывать ляхам путь на Киев, — размышлял Мономах. — Довольно с них и того, что на порубежье ведут себя по-хозяйски. Зимой хотели пограбить Берестейский град, в котором много купцов ведут торговлю. Да только посад сожгли и детинец огнем попортили.
— Да уж, их впусти — потом не выпрешь за порог. А ты, князь, думаешь, Изяслав настолько благоразумен? — засомневался Ставко.
— В каждом человеке есть доля безумия и доля благоразумия, — сказал княжич. — Всю его жизнь они ведут меж собой битву. Если побеждает безумие, получается Святополк Окаянный, убивший своих братьев Бориса и Глеба. Если же одолевает благоразумие, то получается Ярослав Мудрый.
— А если не побеждает ни то, ни другое, получается Изяслав Ярославич, — засмеялся Гордятич.
— Придержи язык, — сердито велел Мономах. — Все же он мой дядя. А тебе, кажется, служить ему.
— Прости, князь, — повинился Ставко и тут же весело сверкнул глазами: — Не-е, я в Киеве не останусь. В Новгород подамся. Там каждый боярин сам себе князь.
— А я в Киеве княжить буду, — убежденно сказал Мономах.
— У тебя куча двоюродных братьев, — хмыкнул Гордятич. — Они на киевский стол первее тебя в очереди. Это не считая твоих дядьев и отца. Как же ты хочешь их всех обогнать?
— Я подожду, когда настанет моя очередь, — серьезно ответил княжич. — И смотри, Ставко, не перейди мне дорогу, когда будешь боярствовать в Новгороде.
— Где Новгород, а где Киев, — присвистнул отрок.
— Русь одна, — возразил Мономах.
Ставко пожал плечами и занялся исследованием своей верхней губы. Проверял, внимательно ощупывая, не проклюнулась ли наконец мужская стать. При этом с завистью поглядывал на княжича — у того под гордым византийским носом давно пушилась темная полоска…
В городке Сутейске и вблизи него от обилия пестро разряженных ляхов рябило в глазах. Они были всюду — в ближнем лесу, в шатрах под стенами града, сновали по опущенным мостам, хозяйничали на стенах и в башнях, на улицах, в домах, в церквях, в амбарах и в хлевах. Каждый что-то тащил, прятал, запасал, жевал и ощупывал понравившееся. По всему было видно, что войско стоит здесь не первый день и успело обжиться. Повсюду сушились порты, рубахи, слышались поросячьи и бабьи взвизги.
Князь Изяслав занимал хоромы местного волостеля. Посольство застало его за игрой в тавлейные шахи-маты с самим собой. Он был распоясан, светлая камчатая рубаха давно не стирана, на ногах — домашние войлоковые плетенки. Князь пересаживался со скамьи на лавку и обратно, бросал кости, по числу очков двигал белые и черные фигуры. Черные пребывали в плачевном положении, и это радовало Изяслава.
Появлению послов он обрадовался еще больше. Сейчас же усадил Гордятича за доску со стороны черных и растолковал:
— Ты — полоцкий Всеслав. Я тебя бил, бью и буду бить. Ясно?
— Ага, — кивнул ошеломленный Ставко.
— Дядя, Всеслав бежал из Киева, — сообщил Мономах.
— Бросай кости, твой черед, — велел князь Гордятичу. — Но все равно тебя уже ничто не спасет… Погоди, что ты сказал? — повернулся он к племяннику.
— Ты можешь спокойно возвращаться в Киев. Там у тебя нет больше врагов.
— А Всеслав? — князь растерянно посмотрел на доску, где черный каган томился в кольце белых фигур.
— Он не захотел воевать с тобой… Дядя, не веди ляхов на Русь! Добра в этом не будет.
— Как это — не веди?! Я должен покарать Киев, изгнавший меня аки пса, или нет?
Изяслав скинул с доски осажденного кагана и расшвырял остальные черные фигуры.
— Если хочешь дать волю гневу и погубить Киев, то будешь иметь дело с дружинами твоих братьев. Князь Святослав и мой отец послали меня сказать, что им жалко отчего стола и стольного града… Дядя, не воздавай злом за зло, — попросил Мономах от себя. — Отпусти ляхов и иди в Киев с малой дружиной.
— Хм, — задумался князь. — Не воздавать?
Он принялся заново расставлять фигуры на доске и задержал в руке черного кагана.
— А что скажет Болеслав?
— Дядя, прости за дерзость, — скрывая улыбку, ответил Мономах, — но в твоем возрасте надо уметь принимать решения самостоятельно. Тем паче не зависеть от младших родичей.
Изяслав встал и быстро подошел к племяннику. Взял его за византийский нос и крепко сжал.
— Поучи меня, негодник, — сказал он беззлобно. Затем вернулся к доске. — Ладно, передай братьям, пусть не тревожатся. Если им, младшим, не зазорно поднимать меч против старшего… — Он подпустил в голос обиду.
Черный каган встал на свое место.
— Но Всеслава я в покое не оставлю. Полоцк будет моим!
Мономах с Гордятичем пробыли в Сутейске еще день. Изяслав представил их польскому князю. Болеслав выслушал условия мира между Ярославичами с каменным видом, ни разу не шелохнувшись. Но Ставко после того утверждал, что у молодого ляшского князя от возмущения подрагивали длинные усы. Однако наружу свое недовольство Болеслав не выронил. Лишь буркнул в сторону родича:
— Тебе это будет дорого стоить, дядюшка.
Послы оставили их вдвоем обговаривать размер отступного.
Возвращались в Чернигов радостные, ликуя от мысли, что сладили трудное дело — выправили мир на Руси, одолели ляхов, хоть и не в битве.
Обратный путь проделали еще быстрее — за три с половиной дня. Растеряли в дороге половину дружинников и холопов, загнали коней. Ставко жаловался, Мономах лишь упрямо щурился навстречу ветру — хотел скорее повестить отцу и дяде об успехе посольства. У Болдиных гор, с которых Чернигов виден как на ладони, они оказались вдвоем, забрав последних коней у отроков. Здесь пали и эти. До города шли пешком. Перед самыми воротами Ставко повалился в траву и не захотел вставать.
— Ни за какие медовые коврижки, — простонал он, — больше никуда не поеду с тобой, князь.
Мономах, растерев на лице грязный пот, оскалился:
— Велика Русь. Как не ездить по ней быстро?
Назад: 14
Дальше: 16