14
В поле у Белгорода, в десяти верстах от Киева, раскинулся воинский стан. Шатры князя Всеслава и его бояр стояли ближе к стенам города. Далее на голой земле, укутавшись в овчины, спало киевское ополчение. Костры давно потухли, еще тлевшие угли покрыло росой. В серой мгле слышны только робкие пробы голоса пробудившихся зарянок. Во всем стане ни шороха, даже дозорные не хлопают себя по бокам, отгоняя сон, — нет и самих дозорных. Ни с какой стороны войску не угрожает опасность. Степнякам в это время года не до походов — откормить бы тощих после зимы коней. Князь же Изяслав еще далеко, на порубежье ляшской земли и Руси.
Вести для Всеслава были невеселые. Прежний киевский князь заручился помощью сродника, польского правителя, и ныне вел на Русь для возвращения себе великого стола полки ляхов. Отыграться грезил не только Изяслав, но и его польский родич. Полвека тому назад ляшский князь Болеслав вынужден был бежать из Русской земли с остатками войска. Хотя и прихватил при том изрядные богатства вместе с большим полоном, остался все же сильно недоволен исходом дела. В сладких мечтаниях толстобрюхий Болеслав, прозванный похвальбы ради Храбрым, видел себя правителем Руси, а свое изгнание из Киева счел плодом гнусного предательства, достойного мести. Грезы о мести он передал по наследству правнуку, Болеславу Второму.
Одолеть такого противника Всеслав не рассчитывал. Киевский люд сам заявился к нему на двор — потребовал собирать дружину и ополчение. Всеслав подчинился горожанам, но без решительности в действиях и без вдохновения в речах. Войско построилось и выступило из города будто не на ратное дело, а в древнее полюдье за данью — в гости к мирным племенным князькам. Митрополита Георгия благословить рать не позвали. Владыка в это время возглашал в Софии «Христос воскресе!», а после службы помянул в проповеди блаженных миротворцев.
Дойдя до Белгорода, Всеслав вовсе утратил желание воевать. Князя словно подменили. Год заточения в порубе и полгода на киевском столе вытянули из него все соки. Он стал худ и костляв, не по-княжьи горбился, впадал в рассеянную задумчивость и отвечал невпопад. Не стремился, как прежде, к славным походам и воинской добыче. Не хотелось ему больше рыскать по Руси в поисках чести для себя и дружины. Душа рвалась в родной Полоцк, Киев же опостылел Всеславу, как горькая редька. И рад был бы избавиться от стольного княжьего сидения, но бояре о том и слышать не желали.
У Белгорода войско стояло третий день. Идти как будто было некуда — враг далеко, а городовая рать за пределы киевской земли не двинется. Рано, стало быть, вышли, поторопились. Накануне вечером Всеслав зазвал в свой шатер нескольких дружинников — бояр помельче и мужей посговорчивей. Прочие, выразив друг дружке недовольство князем, однако ничего не заподозрив, улеглись спать как обычно.
В предрассветной мгле раздалось фырканье коней, едва слышное звяканье сбруй, тихий перестук копыт. Мимо шатров проскользнули тени и растворились в тумане. Войско продолжало спать.
Когда рать пробудилась, Всеслав был далеко. Едва целью князя стал Полоцк, в нем воскресла привычка к стремительным переходам, решительным и внезапным. Недаром его считали оборотнем-волком. Волчьих повадок князю было не занимать, даже если на время их заглушила лютая тоска.
Обезглавленное войско, заметив пропажу князя, пришло в движение — затрепыхалось, будто петух с отрубленной головой. Полоцкие бояре в недоумении ходили из шатра в шатер, разводили руками и гневно переругивались. Градские ополченцы настойчиво выспрашивали у них, куда подевался князь, и в ответ получали ту же брань. Особо впечатлительных горожан исчезновение князя повергло в страх. Тут же сыскались ушлые видоки — доглядели-таки, как Всеслав ночью оборотился волком и пустился вскачь вон из стана. Вслед за ним рысили другие волки — обращенные им дружинники. В пастях они держали мечи. Рассказам видоков охотно верили, потому что это все объясняло. Кто их поймет, оборотней. Дикие они, все не как у людей.
Но положение оставалось невразумительным. Это угнетало всех — и дружинников, и ополченцев. Первыми не выдержали бояре. Один за другим собирали своих отроков и правили путь — кто в Киев, забрать имущество, кто прямо в Полоцк. К следующему утру, оглядевшись в поисках княжьей дружины, почесав в затылках, засобирались домой и горожане. Более неудачного похода на Руси до тех пор не бывало.
Возвратясь в Киев, ополчение расползлось по городу. Оно разнесло весть о конце Всеславова княжения в стольном граде и разворошило Киев, будто муравейник. На Подол, где звонко громыхало вечевое било, потекли толпы люда. Бегство князя для всех означало одно — Киев остался беззащитен. Некому было уберечь его от расправы Изяслава Ярославича.
Но страшил не только княжий праведный гнев. Жили еще старики, помнившие, как дружинники толстого Болеслава грабили город и творили насилие, а ляшский князь первый показывал им пример. И нынче пощады от ляхов никто не ждал.
От тех времен осталось в Киеве название Лядских ворот. Возле них поселились те ляхи, которые решили поменять своего Болеслава на великого кагана Ярослава. Вреда от них не было никакого, но и помощи против соплеменников, конечно, тоже.
Вече тревожно гудело. На все лады честили Всеслава, словно вдруг прозрев:
— Не наш он князь! Не надо нам волков с поджатыми хвостами!
Тут же вспомнили, что ничего доброго для города он не сделал за время своего княжения, а бояр распустил похуже Изяслава, житья от них совсем не стало. Помянули худым словом дурня, которому первому пришла в голову мысль посадить на киевский стол полоцкого князя. Дошли и до того, надо ль было гнать Изяслава или уж как-нибудь потерпели бы, сладили бы.
— Дурное дело мы с князем сделали, — кричали одни, раскаявшиеся. — И прав он, что войной на нас идет, заслужили!
— Вот кто заслужил, тот сымай порты и иди с голой ж… к ляхам, — орали другие, несогласные. — Авось смилуются над убогим. У Изяслава башка дурная, коли ему не жаль отчий град на разграбление отдавать. А зачем нам князь с такой придурью? Правильно его погнали. И теперь не примем!
— Ага, не примут они его! Вот когда тебе самому ляхи ж… надерут, тогда и храбрись вовсю.
Заспорив, чуть не пошли с кулаками стенкой на стенку. Два молодца-кожемяка с железными ручищами уняли спорщиков, раздав всем поровну затрещин. После этого Всеслава оставили в покое. Стали думать, как усмирить Изяслава и избежать ляшского нашествия.
Думали до темноты. Судили, рядили, злобились, соглашались. В сумерках составили две одинаковых грамотки — одна для князя Святослава в Чернигов, другая для Всеволода в Переяславль. На каждую сыскали по два гонца и наказали им отправляться с рассветом.
Разошлись хоть и в тревогах, но довольные придумкой.
…К вечеру, истомив коней, гонцы стучались в запертые на ночь ворота Чернигова.
— Чего надо?! — громыхнули на них сверху. — Кто такие?
— Послы от стольного града Киева к князю Святославу Ярославичу. Дело важное, отворяй!
— От Ки-иева? — насмешливо переспросила стража. — От самого, значит, стольного граду? Ишь ты! То-то мы слыхали, будто ваш самосаженный князь за зайцами в поле бегает. Видать, оно и правда. А что ж вы за ним-то послов не послали? Далеко ускакал, видать, Всеслав, не догонишь!
Переждав обидный хохот черниговских кметей, гонцы снова постучались.
— Так откроете или подождете до завтра, когда ваш князь насыплет вам сарацинского перцу под хвост? — спросили терпеливо.
— А это с какого же перебору он нам сыпать станет? — поинтересовались сверху.
— С такого. Тут княжья честь и княжье дело, а вы тому препятствуете.
Стражники наверху умолкли, видимо совещались. Наконец тяжелая створка ворот медленно распахнулась, позади нее вверх поехала деревянная решетка с кольями понизу.
Гонцы вступили в окольный град Чернигова и какое-то время блуждали по улицам, пока не добрались до детинца. Тут ворота не запирались, но здешние гриди тоже не упустили случая позубоскалить на счет Всеслава. Дескать, оборотни, выходит, не только волками оборачиваются, а еще и зайцами.
Запасшись терпением, гонцы скоро спешились у высокого каменного княжого терема. Хоромы ярко светились — ближняя дружина Святослава пировала с князем. Слышно было, как весело заливались сопели, гудели брунчалки и выкликивали потешные прибаутки скоморохи.
Киевских послов, протомив на дворе, наконец ввели в терем и поставили пред ясные очи князя. Взмах рукой — игранье стихло, скоморохи занялись угощеньем, торопясь набить брюхо. По стенам палаты висели червленые узорчатые щиты и ловчие трофеи князя — турьи, оленьи рога, рысьи и медвежьи морды со стеклянными глазами.
— С чем пожаловали, послы Киева? — спросил Святослав, только что хохотавший, но уже успевший нахмуриться.
— Привезли тебе грамоту, князь, от киевских градских людей, — поклонившись, сказали гонцы. — Прочти, а мы подождем твой ответ. Только знай еще, что такую же грамоту получит завтра переяславский князь Всеволод.
Один из гонцов, именем Акимша, вытащил из-за пазухи скрученную берёсту и отдал князю.
Послание Киева было коротким, но Святослав изучал его долго, то хмурясь сильнее, то усмехаясь, и теребил на пальце перстень с самоцветным жуковиньем. Затем, тряхнув кудрями, передал грамоту сидевшему рядом старому боярину Яню Вышатичу.
— Читай, воевода, и дивись, сколь хитрозады киевские смутьяны. Сперва изгнали моего брата, а нынче, когда обманул их Всеслав-волк, придумали, как избежать им заслуженной кары.
Янь Вышатич, заглянув в грамотку, сказал озабоченно:
— А ведь тебе, князь, придется исполнить их просьбу.
— Но каковы наглецы! — рассмеялся Святослав, ударив себя по колену. — Обещают поджечь Киев и всем городом уйти в греческую землю, если я и Всеволод не приведем войско защищать их от ляхов, — объявил он для всех.
Дружинники подняли возмущенный гул, посреди которого раздалось:
— Да пущай жгут! Нешто, князь, жалеть станешь? Чернигов не меньшой брат Киеву, а ровня — может и стольным градом на Руси быть.
— Верно Колыван говорит! — загудели за столом. — Князь Ярослав с братом Мстиславом Храбрым землю русскую поровну по Днепру поделили. Отчего же князю черниговскому не прозываться великим? Захиреет Киев — Чернигов возвысится!
Святослав выслушал дружинников, стиснув зубы и побледнев.
— Молчите, мужи бояре! — Князь медленно поднялся и оглядел всех исподлобья. — Слова ваши как мед хмельной — сладки, да с ног валят. В Киеве мой отец и деды княжили, и никто из них не считал его ровней другим градам Руси. В Киеве слава и честь моих пращуров. Жалко мне отчего города. Не хочу, чтобы он погублен был — хоть своими людьми, хоть пришлыми ляхами.
Он повернулся к Яню Вышатичу.
— Завтра же собирай дружину, воевода. Пойдем к Киеву. Брат мой Всеволод, верно, так же поступит.
Старый боярин качнул поседелой головой.
— Прости, князь, не думаю я, что Всеволод станет наперед войско собирать. Не любит твой брат лишней крови.
Святослав опустился на скамью.
— Хитришь, воевода. Вижу, что свои помыслы хочешь мне как братние представить. Говори прямо. Разве не знаешь, что я доверяю тебе больше, чем братьям?
— Я сказал как есть, князь. Всеволод наверняка подумает прежде об ином способе.
— Отчего же я не знаю другого способа? — Святослав снова нахмурил чело.
— Тороплив ты, князь. За первое, что лежит к тебе ближе, ухватываешься, — неспешно подбирая слова, сказал воевода. — Прежде чем вести войско, не лучше ли послать к Изяславу и попробовать уговорить его поладить миром?
— Миром? — удивленно переспросил Святослав. — Об этом я и впрямь не думал.
— Изяслав идет войной не на Киев, а на Всеслава, — говорил Янь Вышатич. — Когда он узнает, что киевский стол свободен, то согласится на мир.
— Ляхи так легко не отступятся, — крикнул кто-то из бояр. — Им в Киеве медом намазано.
— Ну, тогда придется нам задать им медку, — весело сказал Святослав, — да послаще и покрепче. А, мужи бояре?
— Влёжку лежать будут от нашего меда, — захохотали дружинники, — не сомневайся, князь!
Святослав оборотился к киевским гонцам.
— Отвезите мой ответ Киеву. Мы пошлем к Изяславу послов. Если пойдет с ляхами губить вас, то я и Всеволод встанем с дружинами нашими против него. Не дадим ему зорить отчий град. Если же захочет миром кончить дело, то скажем ему, чтоб оставил ляхов и пришел с малой дружиной.
— Благодарствуем, князь, — с поклоном сказали гонцы.
После их ухода скоморохи вновь наладились дудеть в сопели, достали струнные гудки. Святослав в нетерпении махнул утиральником — скоморохи затихли и попрятались.
— Спой, Боян! — попросил князь. — Так спой, чтоб душе просторней стало.
Вещий песельник, пировавший со всеми, пересел на лавку у стены, взял гусли.
— Знаю, князь, чем утешить тебя, — сказал Боян. — Мир — не для тебя забава, сердце твое просит воинской брани.
Он запел. В его песне трубили трубы и ржали кони, звенели мечи и стучали о щиты копья, раздавался тревожный клекот лебедей и злой вой волков. Князь Всеслав серым хищником рыскал по степи, искал себе поживы. За одну ночь от самого Киева доскакивал до Тьмутаракани и бежал обратно, обгоняя встающее солнце. Наутро же оборачивался человеком и гадал на принесенных в дар Велесу птицах, ждет ли его удача и будет ли успешен поход за славой. Но как бы ни был он искусен в храбрском деле и удачлив в ловах, какой бы успех ни предрекало гадание — не миновать Всеславу кары правых богов!
А в сердце старого воеводы Яня Вышатича ликовала другая песнь: «Христос воскресе, смертию смерть поправ…»