Село Предиславино считалось потешным дворцом киевских князей, который был обнесен высоким тыном. К главному зданию, в котором князья задавали пиры, примыкали постройки с теремами, вышками и переходами из постройки в постройку; все они были предназначены для красавиц, в которых они сидели запертыми, словно птицы в клетках. Много в них было русских девушек, но немало и чужестранок, захваченных в плен. К наружной стороне тына примыкала пристройка, находившаяся у самых ворот, в которой помещалась стража, охранявшая красавиц. Сам дворец великокняжеский был построен на каменных сводах, под которыми находились погреба с заморскими винами. Здание это было обширное, оно оканчивалось четырехугольной вышкой с остроконечной кровлей. В день убиения несчастного Ярополка Вышата доставил сюда Рогнеду и отдал под присмотр старухи Буслаевны. Сюда же ранним утром после пира дружинники Вышаты привезли Марию.

Позади дворца, среди тенистых деревьев, находился ряд построек, изб, амбаров и клетей; в них жила дворцовая прислуга, помещались бани. Между этими постройками была одна выше и красивее других с тяжелым навесом, поддерживаемым резными столбами. То было жилище ключника Вышаты, с широкими светлыми горницами, посреди которых стояли большие дубовые столы, а вокруг них — скамьи, покрытые звериными шкурами. На стенах висели кольчуги, дощатые брони, нагрудники с металлическими бляхами, остроконечные шлемы, щиты, мечи, колчаны со стрелами. Все это составляло украшение стен его жилища, находившегося под особой стражей, так как в нем были, кроме того, кубки, братины, рога, отделанные серебром, чары и разная столовая посуда, составлявшая запас на случай пиров, которые часто происходили в этом дворце.

Еще накануне приезда Владимира Вышата распорядился насчет встречи и приема князя в Предиславине. Боярышни и сенные девушки, приобретенные Вышатой, как и взятые в плен полочанки, волей-неволей наряжались и с трепетом ждали приезда Владимира. Только одна Мария не тужила за свою участь: ей только жаль было своего Займищенского терема, где остались иноки и несколько христиан и христианок, за которых она боялась ввиду лютости Божерока и приверженности князя к язычеству. Когда ранним утром приехали за нею в Займище и объявили ей приказ князя отправляться в Предиславино, она помолилась на образа и, вынув один из киота, прихватила его с собой.

Приехав в Предиславино, она поставила его в своей опочивальне и, помолившись на него, предоставила себя в распоряжение сенных девушек, которые ждали ее с пожалованными князем ризами. Она оделась, перезнакомилась с девушками и боярынями и спокойно начала ожидать приезда Владимира.

Вышата с самого утра суетился и бегал, делая различные распоряжения для встречи князя. Было уже за полдень, когда послышались охотничьи рожки, извещавшие о приближении Владимира. Вышата выстроил на дворе всех женщин, которых было до трехсот. Рогнеда, Мария, Мальфрида, Вышата и Буслаевна, его жена, стояли на крыльце с хлебом-солью.

Наконец ворота потешного двора раскрылись, и кавалькада всадников, во главе которых ехал Владимир на белом коне, въехала во двор.

С князем приехали все его дружинники, среди которых были и Извой, и отрок по имени Руслав. Он был оруженосцем князя и его любимцем. Об этом отроке рассказывали шепотом такую историю: когда одна из жен Святослава, Миловзора, почувствовала приближение сделаться матерью, нечистая сила, похитив младенца, отнесла его в леса киевские, где и поручила ведьмам воспитать его на славу Перуну и на погибель христиан.

Ребенок рос среди дубрав, не видя своей матери. Ни дождь, ни холод, ни зимние морозы, ни вьюги не страшны были для малютки. Его колыбелька качалась на дубовых сучьях, кормили его ветер да солнце, и он рос не по дням, а по часам.

Однажды по лесу проходил один из лесных сторожей, который жил в глуши за Чертовым бережищем, не опасаясь соседства нечистой силы. Каждый месяц дедушка Якун приходил в княжескую житницу за получением своего пайка. Знавшие его спрашивали:

— Ну, что, дедушка Якун, деется на Чертовом бережище?

— Ничего, — отвечал он. — Нечистая сила живет себе смирнехонько.

И вот однажды, проходя берегом со своими медведями, ходившими за ним, как собаки, Якун услышал какие-то звуки. Он остановился, медведи заворчали. Кто-то плакал. Якун подошел ко впадине, защищенной навесом густых дубовых ветвей, на одной из которых висела колыбелька, и в ней лежал спеленатый ребенок. Жаль стало Якуну малютки: он подошел к колыбели. Увидев Якуна, ребенок протянул к нему руки; Якун хотел его взять, но в это время одна из ветвей согнулась и так хлестнула Якуна по рукам, что он отскочил.

— Пропадай ты пропадом и не уродись на тебе желудя! — крикнул Якун.

Ребенок засмеялся и снова потянулся к нему. Якун отстранил ветку и опять протянул руки к ребенку, но в это время другая ветка еще сильнее ударила его.

— Провались ты, вражий сын! — выругался Якун и отошел от колыбели, а затем, постояв, побрел домой. — Вишь, ты, окаянный, как ударил: руки вспухли, — проворчал он, придя в свою лачугу в лесу, на холме, окруженном болотом.

На другой день он снова пошел на Чертово бережище. Пройдя немного, он сел отдохнуть, как вдруг к нему подбегает мальчик лет пяти, в красной сорочке и в сафьяновых сапожках.

— Помоги мне, дедушка, бабочку поймать! — крикнул ребенок. Якун поймал бабочку и отдал малютке.

— Спасибо, дедушка, — поблагодарил ребенок. — Как тебя зовут?

— Дедушка Якун.

— А моего дедушку зовут Омутом.

Якун удивился, зная, что на Чертовом бережище действительно есть омут.

— А бабушку как зовут? — спросил он.

— Не знаю.

— А где она?

— Постой, я сейчас приведу ее. Ау! — крикнул мальчик.

— Ау! — отозвалось где-то далеко.

— Дома нет, — сказал ребенок.

— Да где твой дом?

— Вот здесь, под дубом.

— Бедный! — пожалел Якун. — А в дождь да в снег и морозы где ты живешь?

— Тут же, под дубом.

— Бедный, — повторил дедушка. — Чай, у тебя ножки отморожены и застыл ты весь.

— Нет, дедушка, мне тепло: я и зимой играю на этой лужайке и не боюсь ни «хмары», ни ливня, ни дождя.

— А где ж твой дедушка и какой он собой?

— О, он не такой, как ты: у него длинная борода и огненные глаза, и он ездит верхом на покойниках; все его боятся, а он боится только одного кочета, с которым я люблю играть, да он не позволяет.

— Чем же ты питаешься, милый?

— Бабушка кормит ветром…

В это время ветер засвистел.

— Вот моя пища. — И мальчик разинул рот. — Но я не люблю этой пищи… Дай хлебца, что у тебя за пазухой…

Якун пошарил за пазухой. Действительно, у него оказался хлеб, который он прихватил с собой. Он отломил кусок и дал мальчишке.

— Ах, какой вкусный; не хочу больше ветра, хочу к тебе.

— Пойдем, пойдем; я поведу тебя в Киев.

Но в это время вихрь засвистел и мальчик исчез.

— Сгинь ты грозницею! — прошептал Якун и поторопился уйти с этого места, проклиная нечистую силу.

На третий день Якун пошел в противоположную сторону, но какая-то сила влекла его по Чертовому бережищу, которого он начал бояться, и даже его медведи неохотно шли за ним.

— Дедушка Якун! — вдруг раздалось вдали. — Принес хлеба? Я хлебца хочу… Ты совсем забыл меня… Вишь, насколько я вырос, пока ты шел.

Якун взглянул и вдруг увидел перед собою отрока в красивом кафтанчике и опушенной мехом шапочке, из-под которой рассыпались по плечам золотистые кудри.

— Да ведь я тебя видел только вчера, а ты вдруг вырос, поди, пяди на четыре.

— Вчерась! Да что ты, дедушка!.. Ты уж кои веки не был у меня. — А принес хлебца?

Якун подал ему.

— Ну, вот тебе за это! — сказал отрок и, подбежав к холму, начал рыть песок, откуда вырыл целую кадь золота. — Бери, дедушка: это тебе за хлеб.

Якун удивился.

— Да ты не колдун ли? — воскликнул он. — Вишь, сколько золота припас, словно тебе нечистая сила наносила.

В это время ветер засвистел, и только Якун хотел нагнуться, чтоб набрать себе золотых рубанцев, как вихрь схватил его шапку и покатил.

— Сгинь, пропади, отрынь, нечистый! — кричал он, погнавшись за шапкой и оставив золото.

На следующий день он пошел в другую сторону. Медвежата весело бежали за ним, но вдруг остановились и заворчали.

— Дедушка Якун! — крикнул кто-то позади звонким голосом. — Не туда пошел.

Якун оглянулся: перед ним стоял юноша лет семнадцати.

— Что долго не видал тебя, дедушка? А я все ждал тебя… Много раз темная ночка сменяла ясный день, а тебя все нет как нет… Знал бы, где ты живешь, и сам прибег… Мне скучно здесь, в очах становится темно, а сердце так и жжет огнем, мочи нет выдержать.

И юноша вытер слезы. Дедушка Якун посочувствовал ему:

— Дитятко мое, свет над тобою! — сказал он, взяв его за руку, — то, видно, сердце молодецкое просит простора. Хотя я видел тебя вчера еще несмышленочком, но сегодня ты словно витязь заморский… Возмужал и вырос на целую голову… Ну, вот сердце и рвется на волюшку.

— Ну, так я дам ему волю, выну из нутра, и пусть его тешится.

— Вынешь — умрешь, дитятко. Рано умирать… Полюбись красным девушкам…

— Это тем, что прилетают сюда хороводы водить да мотают нитки у бабушки!.. Нет, нет, не хочу их целовать в синие уста да тусклые очи… Они чешут на голове зеленую осоку, крутят хвостами и словно сороки трещат.

— Что ты, что ты, дитятко!.. То, видно, ведьмы днепровские!.. У красных девиц румяные уста, очи — словно солнце в ясный день, лицо — точно наливное яблочко, а русая коса — что волна на реке… Они полюбят — жизнь отдадут.

— Где же живут такие красавицы? — спросил юноша.

— Изволь, покажу!.. Да не одну, а много, и в селе Займище, и в Предиславине…

— Пойдем скорее, пока нет моей бабушки.

В эту минуту вихрь засвистел и чуть не унес отрока.

— Чур, ее, чур! — крикнул Якун и быстро, вынув из-за пазухи ладанку на шнурочке, повесил ее на шею юноши. — Ну, теперь не бойся ее… Эта ладанка, что шапка-невидимка, защитит тебя от твоих бабушки и дедушки.

В то же время вихрь еще сильнее засвистел и, приподняв обоих, понес их к селу Предиславину.

— Чур, чур, чур, тебя, ведьма окаянная! — закричал старик и махнул наотмашь по воздуху. После этого все сразу стихло и юноша явился перед ним в другом нарядном платье. «Вишь ты, какой красавец, — пробурчал старик, — словно князь Святославич…»

— Уж не ведьма ли Яруха вскормила да вспоила тебя, сударик?.. — прибавил он громко.

— Не знаю, — отвечал юноша. — А какая она из себя, эта ведьма!

— Вот и я пытаю… Молвят, что она живет у Днепра под осиною и творит чудеса над владычным родом…

— Какие чудеса? — спросил юноша. — Как она их творит?

— Да вот послушай, — сказал Якун, озираясь вокруг. — Было однажды, при Ольге-княгине, в праздник Купалы, вещий владыка пошел на воду — мыть божича; жрецы несли мыло, да холсты узорчатые, да елей на умащение. Людям киевским в сей день поставили столы на берегу на пир великий. Вещий моет божича мыльнею в Днепре, но, чудо, глядит, а на волнах лежит девица красная и спит. Владыка уронил божича в воду и не ведает, что творит. Берет он девицу на руки, а сам трусит, кабы народ не узрел ее снежную грудь. «Подайте, — говорит, — покров поволочитый»; ему подали, и кутает он ее, а сам дрожит, что твоя осина; и несет ее владыка во храм, а жрецы идут за ним да песню поют величальную божичу:

А вещий меж тем несет свою ношу, и пот градом с чела выступает, и не велит владыка никому во храм входить, кроме причета, да велит всем прочь идти. И положил владыка девицу на золотую подушку, да как распахнул ризу…

— Ну, что ж, что распахнул? — спросил юноша, заинтересовавшись рассказом.

— А она, прекрасная, распрекрасная, словно голь гола, проснулась: очи — ровно звезды, лицо — словно жар горит, грудь колышется точно волны, а русая коса — ниже пят рассыпалась, и сама такая «ласная», что твой пух лебединый!.. Вещий распалился — так и бьет его грозница; и накинулся он на нее, как коршун на голубку, а она хвать его за седую гриву да на выю верхом: вези, говорит, в широкий Днепр, и начала она хлестать его длинною косою по спине. Заносился владыка вокруг стояла святого, а бежать вон не смеет: стыдно народа, стоящего у храма и ждущего, пока владыка впустит целовать божича… А меж тем с Днепра прилетела тьмущая стая сорок, с хвостами в три пяди — это, вишь, вещий украл их сестру молодшую и осели они храм да трескочут. «Знать, не добро творит вещий», — молвил народ, да и начал в храм ломиться. В та поры у била отрок сидел и видел, как мечется вещий вокруг стояла, а пот с него ручьем валит. «Быть беде, — думает отрок, — заездит красавица владыку», и прыг к ней да за хвост, а хвост-то и остался у него в руках. Вскрикнула девица и покатилась по полу, а отрок за нею… Схватил он ее поперек тела белого, да скорей в волоковое окно, да в терем с нею и был таков. Отворили жрецы храм, а владыка лежит на полу бездыханный, меж тем девица красная в терему живет и ждет не дождется своего желанного отрока. А в та поры княжил Святослав Игоревич. Увидев красну девицу, влюбился в нее, и заныло его сердечко, огнем разожгло… И слюбился князь с нею, да потом поспорил, как звать будущего сына. Родился сын, которого колдунья с Лысой горы схватила, да в лес… Не ты ли будешь ее сыном?..

— Не знаю, дедушка, не знаю… Э, да не этот ли терем, дедушка Якун! — крикнул юноша, увидев Предиславино.

— Он и есть… Ну, смотри, сударик, чтобы красная девица не обуздала твое сердце молодецкое.

И они подошли к воротам, но те были заперты.

— Полезай, детина, на дубок да прыгни за ворота, и там ты увидишь красну девицу, но, смотри, не тронь: завещано от князя пагубой.

Но юноша не слушал Якуна и, схватившись за сук дубовый, очутился на дворе, где гуляли красные девицы. Увидев добра молодца, они разбежались по теремам, а сторожившие их дружинники доставили отрока к князю.

— Ну, коли умел попасть на потешный двор, то умей и служить мне, — сказал князь, радуясь удали отрока. — Кто ты?

— Не знаю, — отвечал отрок, вскинув на князя свои соколиные глаза.

— Как звать?

— Не знаю.

— Ну, будь по-твоему, а звать тебя станем Руславом.

Таким образом, Руслав поступил к князю на службу в качестве оруженосца: все ему казалось ново и любопытно. Глаза его разбегались по красным девушкам, встречавшим князя у главного терема; но он трусил и оглядывался, нет ли где дедушки Якуна.

Встреченный сонмом красавиц и Вышатою, Владимир вошел во дворец и направился прежде всего на половину терема Рогнеды, отличавшегося от прочих светлиц своей величиной и богатством. Один взгляд на бледное лицо дочери Рогвольда привел в трепет князя и, пробыв недолго в ее светлице, он отправился в терем Марии, которая хоть и приняла его ласково, но была далека беззаветно отдаться ему, прежде чем он не потребовал того; теперь-то он вспомнил, когда и где видел ее, и сердце его радостно затрепетало.

— Так это ты та касаточка, которую я видел в Новгороде в волоковом окне в храме Волоса!

Мария потупилась и зарделась, как маков цвет.

— Милая, дорогая моя ласточка, светик мой золотой, — заговорил Владимир, прижимая ее к своей груди. — Ты моя дорогая, ты моя желанная.

— Я твоя раба, — возразила она, — но в тот же час была я женой твоего брата Ярополка, и коль ты не брезгаешь мною, то вся жизнь моя в твоей власти. Я полюбила тебя, князь, тогда, когда ты еще не был князем новгородским, и люблю теперь, великого князя киевского… Но я христианка и поэтому, прости, государь, что осмелюсь напомнить тебе завет твоей бабушки, княгини Ольги…

— Довольно, не сегодня… После, после, дорогая моя, желанная, горлинка! — шептал он, осыпая ее поцелуями.