X
В то время, когда Владимир находился в светлице Марии, Рогнеда заливалась горькими слезами. Она не могла даже слышать имени князя, но должна была покоряться судьбе, тем более что она готовилась стать матерью. Владимир не настаивал на поддержании отношений и после неудачной попытки в этот день приблизить ее к себе оставил ее без всякого внимания. Приехав в Предиславино, он тешился без меры. Будучи бражником, любя пиры и забавы, Владимир пировал со своими дружинниками в Предиславине, ездил на охоту и предавался разгулу. Дружина Владимира не отставала от него: всюду царили веселье и бражничество.
В один из дней пребывания Владимира в Предиславине в избу, предназначенную для стражи, вошел княжеский отрок Руслав. Накануне этого дня Руслав уехал повидаться с дедушкой Якуном, но не застал его дома. Со дня поступления его к князю один из воинов смотрел на него, словно припоминая что-то. Воина этого звали Веремид. Почувствовав к нему расположение, юноша сделал его поверенным своих мыслей.
Когда он вошел в сторожевую избу, все с радостью встретили его.
— Ну, боярин, — сказал Веремид, широкоплечий и рослый детина с веселым лицом. — Я заждался тебя: думал, что лютые звери али русалки подхватили в лесу.
— От зверей у меня есть лук и стрелы, — весело отвечал юноша, — а от русалок я залепил себе уши воском.
— Это разумно, — сказал Веремид. — Ну, что ж, нашел своего пестуна?
— Нет, не застал дома, и его отсутствие беспокоит меня.
— Почему?..
— Да я прождал целую ночь, а его все не было.
— За него нечего бояться, не первый раз он уходит в лес…
— Но я скучаю по нем.
— Полно, по нем ли скучает твое сердце, боярин!.. Чай, красна девушка приглянулась на Почайновском холме. Смотри, быть бычку на веревочке…
Слова Веремида смутили юношу; ему вспомнилось, как он однажды рассказывал Веремиду, что видел девицу на холме Аскольдовом, близ Почайны, и думал, что то была днепровская русалка.
— Вздор молвишь, Веремид, — отвечал он, — ты вот лучше скажи, почему вы все называете меня боярином и никто не скажет мне, кто был мой отец? Я уж спрашивал у Якуна, а он все смеется да говорит, что у меня был только дедушка Омут да бабушка-ведьма.
— Я давно знаю Якуна, — отвечал Веремид, — и хоть он скрытен, но все делает к добру.
— Может быть, может быть; но зачем вы меня зовете боярином?
— Так уж, видно, на роду твоем написано. А кроме того, ведь ты теперь княжеский отрок…
В это время в сторожевую вошел Извой и поздоровался с Руславом и остальными. Он был задумчив.
— Что, соколик, печалишься? — спросил у него Веремид.
— Веселиться нечему, — отвечал он. — Вот уж третью неделю, как тешится князь..
— Ну, и что ж, что тешится?.. Его княжеское дело тешиться… О чем же тужить?
— Негоже так тешиться… князю Владимиру. Я знаю, что потом он будет раскаиваться да скучать. Всему своя мера. Киевские люди тяготятся его отсутствием.
— Не твое дело, Извой; на то его княжеская воля. А вот тебе, соколик, не мешало бы проветриться на Витичевом кургане: чай, тебя там ждут не дождутся, все глазыньки проплакали, ожидаючи.
Извой взглянул на Веремида.
— Почем ты знаешь, что там ждут меня? — спросил он.
— Э, парень! — расхохотался Веремид, — знать, правду сказала колдунья Яруха.
— Что она сказала?
— Что болит твое сердечко по Светланушке; приворожила она молодца.
Извой побледнел.
— Неправда, откуда ей знать?
— На то она и колдунья… Да и я смыслю кое-что в этом. Ведь ты знаешь, что я умею угадывать счастье или горе по полету птицы, по крови и по воде. Всему этому меня научила Яруха, когда я ходил к ней проведывать о своей судьбе.
Но Извой уже не слушал Веремида и, выйдя на двор, сел на коня и помчался к той, которая ждала его. Уже три недели он не мог отлучиться из Предеславина.
В тот же вечер два всадника отъехали от ворот Предиславина и направились по знакомой им тропинке к высокому холму за Киевом, называемому Чертовым бережищем. Взойдя на его вершину, они вошли на небольшой дворик, на котором находилась бревенчатая избушка с небольшими окнами, а подле нее расхаживали два медведя. Здесь жил Якун.
Едва только Веремид и Руслав взошли на двор, как медведи подошли к Руславу и начали ласкаться. Якун был дома, и Веремид, сказав ему несколько слов, уехал, а Руслав остался. Проговорив с ним целую ночь, он все-таки ничего не узнал и вернулся грустный домой.
Проезжая мимо Почайны, юноша заметил какую-то молодую девушку, которая, увидев его, скрылась в лесу. Он хотел бежать за ней, но было уже поздно, так как красавица исчезла. Он намеревался уже уехать, как вдруг заметил что-то на земле; он слез с коня и поднял: то был узорчатый пояс, который он невольно поднес к губам и поцеловал, а затем спрятал его за пазуху. Затем он потихоньку поехал по берегу Почайны. Вдруг вдали показался какой-то человек, громко певший песню:
Бесприютный был детинушка,
Родной матушки не видывал
И о батюшке не слыхивал,
На чужих руках был выношен.
Злою долею был выхолен.
Расступись ты, мать сыра земля,
И прикрой собой сиротинушку.
Или дай ему ты княжий стол,
Чтоб княжил он, как Владимир-князь.
— Здорово, господин честной! — сказал Руславу прохожий, снимая шапку, опушенную барсучьим мехом. — Куда твой путь лежит?
— Здорово, — отвечал юноша. — Ну, и голосина же у тебя… Куда идешь, молодец?
— Иду к бабушке Ярухе, что за Чертовым бережищем живет, в ступе ездит, пестом погоняет да помелом след заметает.
— Для чего понадобилась тебе эта ведьма?
— Эх, родимый, кому она не понадобится!.. Она все знает: и получить, и красну девицу приворожить, и на огне погадать, да и травки любовной дать. А ты, чай, знаешь ее?
— Нет, не знаю, да слыхивал: дедушка Якун сказывал.
— Дедушка Якун, что в Чертовом бережище?..
— Точно.
— Да ты, честной господин, кто будешь?..
— Не знаю, родимый…
— Не знаешь?.. Аль у тебя нет ни отца, ни матери?
— Знать, нет! — отвечал юноша.
— Эк, поторопились они оставить такого красавца одного… Чай, тебе не больше двадцати годков?
— Не знаю.
— Да неужели у тебя и впрямь никого родных нет?.. А дедушка Якун кто будет?..
— Дедушка — дедушка и есть, а кто он — не знаю; поди сам спроси у него, — нетерпеливо ответил Руслав. — Прощай.
— Постой, постой, молодец!.. Я тоже вернусь: пойдем вместе.
— Не надо мне товарища: я и сам знаю дорогу. — И он тронул коня.
— Погоди, молодец, дай словечко вымолвить!.. Ты говоришь, что ты сирота, а по виду не похож на него… Чай, все видели Руслава, отрока княжеского.
— Так ты знаешь меня? — удивился юноша.
— Знаю ли? Да не только знаю тебя, но и ту, которую ты сейчас видел и готов за нее отдать свою душу Омуту.
— И ее знаешь!.. Кто она, скажи, родимый! — взмолился Руслав.
— Много будешь знать — скоро состаришься… — И с этими словами прохожий спустился в овраг и исчез, а юноша во весь карьер помчался в Предиславино.
Доехав до ворот, он слез со своего коня и отдал его одному из сторожей, а сам вошел в горницу, где сидели за столом многие из дружины княжеской; между ними Извой и Веремид.
Заметив юношу, Веремид встал из-за стола и спросил:
— Ну, что не весел?.. Али опять по дороге тебя околдовала какая-нибудь русалочка? Испей ковшичек-другой медку, и кручинушку твою как рукою снимет.
— Нет, Веремидушка, кручинушку мою не снять ковшичком бражки и не залить ее двумя. Не знаю, почем затосковалось мое сердце молодецкое, — с грустью сказал Руслав.
— Да кой омут опутал тебя?.. — заботливо сказал Веремид. — Поди засни: чай, устал с дороженьки.
Руслав хотел было уйти, но в это время поднялся Извой и, подойдя к нему, весело хлопнул по плечу.
— Я знаю, — сказал он, — в чем твоя кручина, но этому горю не трудно помочь… Пойдем со мной, побеседуем на досуге.
Молодые люди вышли на двор и легли под раскидистым дубом.
— Слыхал я стороною, — начал Извой, — что смиренные люди часто кручинятся попусту. Ведаю, что ты без роду и племени, как и я, и тяжело сердцу молодецкому перенести эту кручинушку. Но есть существо, которое было разлучено силой со своею матерью и во сто крат более страдало, пока наконец Господь Вседержитель не утешил его. Слыхал ли ты когда-нибудь о Боге?
— Как не слыхать?.. Разве Перун не всемогущий бог?..
— О, не говори этого… Но об этом после. Скажи мне, не чувствовал ли ты когда-нибудь потребности излить свою кручину перед кем-нибудь, не шел ли ты в храм твоего бога Перуна и не молился ли ты ему, чтоб он облегчил твое сердце?
— Случалось, но я не выходил из храма веселее.
— Вот видишь!.. А я тебе укажу того, которому ты если поклонишься, то Он снимет с твоего сердца тяжелый камень, наградит тебя счастьем и пошлет спокойствие твоей души.
Руслав подумал о молодой девушке и потрогал то место за пазухой, где у него лежал найденный пояс.
— Разве ты знаешь ее? — удивился Руслав.
— О ком ты говоришь? — спросил Извой.
— О ней, о той девушке, которую я встретил на Почайновском берегу… неподалеку от Аскольдова холма?
Извой догадался, что он видел дочь благочестивого Симеона.
— Нет, я говорю не о ней, но если хочешь, то потом скажу и о ней. Прежде выслушай меня. Я говорю о небесном Существе, Которое называют Богом, ниспосылающим нам солнце, луну, звезды, дождь, о Боге едином, Который облегчает наши страдания и награждает счастьем. Ему единому подобает поклоняться, а не истуканам… Если ты хочешь обладать той девушкой, которую ты видел на Почайне, то тебе нужно уверовать в Бога.
— Я верую ему.
— Разве ты христианин?
— Нет, я знаю только Перуна.
— Ну, Перун не имеет власти отдать ее тебе.
— А кто же имеет эту власть?
— Тот, кому молятся христиане, и тот, кому она принадлежит… Послезавтра князь вернется в Киев, и тогда, пожалуй, я покажу тебе эту девушку. Но, чур, никому ни слова.
С этими словами Извой ушел. Руслав был взволнован, не понимая, о чем говорил ему Извой.
В это время к нему подошел Веремид и, видя его еще более грустным, с участием спросил:
— Ну, что размыкал свою кручинушку беседой с этим молодцем?
Руслав покачал головой и передал ему свой разговор с Извоем. Выслушав его, Веремид задумался и потом сказал:
— Слыхал и я много о христианском Боге, но не испытывал Его всемогущества, а вот что касается колдуньи Ярухи — она всесильна: поезжай к ней и спроси любовного зелья, она приколдует к тебе любую девушку и укажет, где она живет… Я знаю эту ведьму…
Он рассказал, как к ней добраться, и Руслав послушался его. До вечера он ходил как ошпаренный, а лишь только солнце начало заходить за тучи, он вскочил на своего коня и помчался знакомой ему тропинкой к Чертову бережищу, к жилищу Ярухи.
Долго он ехал по непроходимым дебрям, но конь его перепрыгивал корчи и валежник, лежавший на пути. Несмотря на то, что пошел дождь и трещал перун-трещица, что ветви хлестали ему в глаза, окатывая его водою, он терпеливо подвигался вперед, пока наконец добрался до небольшой прогалины, на которой стояла под дубами ветхая лачужка, а в ней виднелся через оконца огонек. Подъезжая, он услышал лай собак; где-то вдали прокричал филин; от этого крика мурашки пробежали по телу. Он постучался. Вскоре послышался голос ведьмы:
— Кой леший шатается по темной ночи?
— Не леший, бабушка, не леший, человек бо есть.
— Кто ты?..
— Пусти, родимая, — отвечал Руслав, — совсем измок.
Колдунья отворила дверь.
— А, Руславушка! — воскликнула она.
— Разве ты знаешь меня? — спросил юноша.
— Я всех знаю, всех ведаю!.. На то меня и зовут Ярухой… А ты мой питомец, да старый леший Якун отнял тебя у меня. Ну, да Омут с ним, я ему отомщу за себя… Не бывать бы добру молодцу на княжьем дворе. Я знала, что ты придешь, и зельица любовного поутречку припасти постаралась, чтоб как родному угодить… Ну, входи.
Руслав вошел в мрачную лачугу, касаясь о притолоку головой, он едва мог, при тусклом свете огня, различить ведьму; седые полурастрепанные волосы, выбивавшиеся из-под черной шапочки, спускались по плечам, на ней одета была длинная белая рубашка, перепоясанная веревкой.
В руках она держала свою клюку. По черным стенам висели пучки трав, высохшие лягушки и змеи, на полке виднелись сороки и сова, а на припечке сидел громадный черный мохнатый кот. По середине избы устроен был очаг, словно жертвенник, вокруг которого стояли деревянные истуканы лешего, быка и свиньи.
— Здравствуй, молодец!.. Сядь да отдохни… Чай, устал, ехавши по лесу: знать, уж больно надо.
— Да, насилу дотащился в эту трущобу… Весь кафтан и полукафтанье изорвал, да и руки перецарапал, а конь ног под собой не чует… Далеконько ты забралась.
— Нельзя ближе: надо жить там, где живут бесовские силы и лесные духи… Тут привольно и тихо, и хоть не красна моя изба, но я не сменяю ее на Предиславинские терема. Тут я все слышу и знаю: тут каждая травка, каждая былиночка, каждый кусточек говорят со мною о горестях и счастии людей; тут каждая птичка приносит мне на хвосте вести заморские, а травка зеленая шепчет, добро или зло принесет она человеку, коли пройдет через мои руки. Тут я сильна и могущественна; сильнее богатырей, которые слушаются моего сказа, и ты, молодец, должен послушаться меня: я знаю, зачем ты приехал: зазнобила твое сердечко русая коса на Почайновском берегу…
Руслав побледнел под ее пристальным взглядом.
— Твоя правда, — сказал он, — видно, от тебя ничего не скрыто, а значит, не скрыто и то, кто я?..
— Кто ты? — воскликнула старуха и зловеще захохотала. — Поспрошай у дядюшки Якуна.
— Уж спрашивал не раз, да вишь, молвит, не время.
— Успеешь, молодец, успеешь узнать, коль Яруха будет жива; а она еще долго будет жить на пагубу… — Она не досказала.
— На чью пагубу? — спросил Руслав.
— Ужо узнаешь: не затем приехал сюда, чтоб мутить свое сердце. Ну, поведай, что надо?
— Сама знаешь.
— И то знаю, а только спрашиваю… Полюбилась тебе красная девица, да сумей взять ее; не возьмешь — горе твоему сердцу, заколдует пуще меня, и я не отколдую. Но, чу!.. молчи!..
В это время раздался гром и блеснула молния…
— Теперь самое время узнавать истину, — сказала колдунья.
Яруха, подойдя к очагу, начала волхвование: «Юность — услада в любви! Минует она, и лютая зима настанет для сердца, но Ладо и Лель не допустят сокрыться в земле младому сердцу без любви: веселись и люби»… — говорила она.
— Кого любить?.. Я не знаю ее.
— А узнаешь ли, если я покажу?
— Все отдам тебе, что у меня с собой, покажи мне эту девицу.
— Сын мой! — гордо воскликнула ведьма. — Я не ищу ни даров, ни богатства. И я была когда-то красавицей, и ко мне сватались князья…
— Но что ты сказала: я твой сын?
Ведьма расхохоталась.
— О, сколько после этого я горя испытала!.. И мне знакомо Предиславино, куда я попала… — Она опять не досказала.
— С тех пор я дала клятву служить только Ладу и помогать людям своим знанием… Было время, когда по мне страдал князь Святослав, а я любила его и сделалась матерью такого же красавца, как и ты, но его отняли у меня в то время, когда князь уехал добывать себе земли. О, с тех пор я больше не лелеяла своего сына, и он воспитался у того, кто теперь лютый мой враг, кто был причиною моего несчастья…
— Кто же был причиною твоего горя?
— Он, Якун! — злобно ответила она.
— Где же твой сын, Яруха? — спросил юноша, пораженный ее словами.
— Потерпи, дитятко, узнаешь, он вылитый ты, да не ты, а добрый молодец, равный нонешнему князю, Малушиному сыну… — Старуха вдруг, спохватившись, что сказала много лишнего, захохотала. — Есть и еще один у князя, и то не мой сын, а вражий и роденька тебе: одного вы отца дети, да, вишь, молвят, не родные мне.
— Но, я вижу, бабушка, ты знаешь, кто я, да не хочешь сказать…
— Придет время — скажет тебе Якун… а теперь встань и я покажу тебе твою красотку.
Руслав встал, и колдунья очертила углем вокруг него, шепча какие-то таинственные слова, от которых юноша задрожал.
— Не бойся, — сказала она, — сейчас я возжгу жертву богу Ладу, и если ему покажется приятной жертва моя, то девушка будет твоею, а если нет, то и не надейся, брось думать о ней, как я бросила думать о сыне и думаю только о мести.
Старуха отошла в сторону, сняла свою шапочку, распустила волосы, потом вышла в сени, взяла черного петуха и нож, посадила кота близ жертвенника, у которого зажгла светильник, положила на уголья ветку папоротника и, когда она вспыхнула, она быстро отрубила петуху голову, приговаривая:
Могучий Ладо, владыко любви,
Ничтожную жертву Ярухи прими,
Средь бела дня, середь ночи темной
Не отрынь мольбы днесь очень скромной,
Горе ты в радость его преврати
И благодатью его освяти.
Пусть сохнет, пусть чахнет и завянет,
Пока сердце любить перестанет,
Ты, всемогущий, любовь оживи,
Девы прекрасной ему дай любви.
Произнося эти слова, Яруха держала петуха за ноги над чашей, так что кровь текла струей, а затем она бросила порошок на огонь, согнулась и затаила дыхание; изба наполнилась удушливым запахом какого-то ароматического зелья, так что Руслав, не выдержав, чихнул. Вскоре он почувствовал, что колени его начали подгибаться и по телу разошлась какая-то приятная истома. Наконец он открыл глаза и среди рассеявшегося дыма над жертвенником заметил чью-то прозрачную тень; в ней он узнал ту, о которой думал.
— Она, она! — не выдержав, воскликнул он и хотел схватить ее руками, но дым вдруг рассеялся и видение исчезло.
— Ну, видел ее? — спросила Яруха глухим голосом.
— Да, это была она.
— Добро, — сказала колдунья. — Жертва моя пришлась по сердцу Ладу.
С этими словами она схватила кусок хлеба и, омочив его в петушиную кровь, скатала шарик, завернула в тряпочку, подала Руславу и сказала:
— Возьми эту ладонку, и она будет руководить тобою в любви.
Руслав взял шарик, завернул в плат и положил его под сорочку, за пазуху.
— Но я все-таки не знаю, кто она и где живет.
— А ты где видел ее?
— У Почайновского берега на холме, неподалеку от могилы Аскольда.
— Знаю, это дочь Симеона.
— А как звать ее?
— Сам узнаешь, а живет она в том же лесу, над глубоким оврагом.
— Как же мне добыть ее?
— Приходи через семь ден, и я скажу, как овладеть ею, она будет твоей, а пока прощай… Певень уже давно пропел.
Колдунья вывела Руслана за дверь, где его ожидал измокший конь.
Вскочив в седло, он явился в Предиславино только на заре. Измученный и усталый, он заснул мертвецким сном.
