Поздним вечером закончился пир, гости, охмелев от вина и меду, посдвинулись под столы и спали где кто упал, только Извой, Вышата и отрок Руслав были бодры и отвели князя в опочивальню, в которой и уложили его на мягких пуховиках. Но не спалось князю.

Извой, оставив Вышату при князе, ехал по крутому берегу Днепра. Он вдруг заметил чью-то промелькнувшую тень, которая проскользнула между двумя ивами, склонившимися над Днепром, освещенными бледными лучами выкатившейся из-за облаков луны. Он хотел было остановиться и посмотреть, но до его слуха донеслась песня, послышавшаяся со стороны холма; он повернул коня и направился туда, откуда неслись звуки.

Наконец он доехал до Витичева холма, где тропинка поворачивала к избушке Ерохи, и остановился, чтобы не нарушить пения девушки.

Грустно раздавался ее голос среди ночной тишины. Извой стоял, затаив дыхание, но вот песня смолкла, девушка опустила свою голову на колени и вдруг зарыдала. Извой хотел уже отозваться, как вдруг молодая девушка быстро поднялась и хотела уйти, но едва она повернулась лицом к Извою, как вскрикнула и обомлела: она хотела бежать, но не могла двинуться с места.

— Ведь это я, Светланушка, — тихо сказал Извой, — я, Извой, которого ты ждала. Я твой, и ты моя доля. Я стану смотреть в твои голубые оченьки, целовать твое красное личико, расплетать и заплетать твою русую косыньку.

— Помнишь, как, уезжая от Ярополка, я сказал тебе, что вернусь, моя ласточка, и вернулся…

— Да благословят тебя боги! — прошептала Светлана, — и покровительствует Перун.

— Тсс!.. Не призывай этих имен!.. — воскликнул Извой. — Нет Бога, кроме Бога, Который на небеси, Которого я познал и научу тебя познавать. Это не боги, а идолы. Один Бог, что создал солнце, луну, звезды, это истинный Бог, а ваши истуканы еще ничего не создали сами, напротив, их создали человеческие руки;

Девушка отшатнулась, не понимая слов своего возлюбленного.

— Что ты молвишь? — спросила она.

— Ты удивляешься, Светлана?.. То, что я узнал, совсем преобразило меня. Помнишь, уезжая в Новгород, я клялся Перуном и твоею любовью отомстить Свенельду и Ярополку за позор твоей сестры Светозоры. И отомстил бы по-своему, но месть, как я узнал по дороге у одного благочестивого старца, — великий грех: один Бог может наказывать человека!.. О, если бы ты знала, моя горлинка, каким хорошим словам научил меня этот старик, как отрадно подействовали они на мою душу!.. Теперь я каждый день повторяю их, вставая и ложась. Уверуй и ты, моя касаточка, и ты увидишь, что любовь наша удвоится… Ты слышала когда-нибудь о христианах?

— Да, слыхала, — тихо ответила Светлана, — это те, что поклоняются солнцу.

— Нет, они поклоняются не солнцу, а Тому, Кто выше этого солнца, Кто создал его, каждую былиночку, каждый цветок, Который создал и нас, хоть мы и не веровали в Него, и это христианский Бог.

— Я все-таки не понимаю тебя, — робко начала Светлана. — Я никогда не видала Его: такой ли Он, как наш Перун, Ладо, Купала, Волос, Стрибог, Белбог?

— Нет, нет, не такой: это единый и всемогущий; в Его власти наша жизнь и смерть. Он — князь вселенной, и Его мы все должны слушаться и почитать; Он нам дает пищу, воду, здоровье, а болезнь в наказание.

— Кто же меня научит узнавать этого Бога, кто расскажет мне Его подвиги и что я должна делать, чтобы увидеть Его?

— Я, моя ненаглядная. Я расскажу тебе, как меня учил благочестивый старец Мисаил.

Они сидели, обнявшись, молодая девушка с восторгом слушала Извоя.

— Значит, чтобы быть христианкой, надо креститься? — спросила Светлана.

— Да, моя зоренька, — отвечал Извой.

— Но кто же окрестит меня?

— Погоди, моя касаточка, — сказал Извой, прижимая ее голову к своей груди. — В Киеве немало эллинских иереев. Я уже знаю нескольких и поговорю с ними. В Займище есть эллинские чернецы, на Почайне живет старец Симеоний, да и в Киеве есть старец Феодор: они знают, как нужно сделать, чтоб ты была христианкой. А знаешь Стемида, что любит твою сестру Оксану… Ведь он тоже христианин…

— Я сама видела, что он не такой, как мы, и что сестра Оксана стала совсем другой… Прежде она все плакала да печалилась, а теперь такая веселая, но скрытная: я спрашивала ее, да она ничего не говорит, отчего ей так весело…

Молодая девушка вздохнула и прижалась к груди своего возлюбленного.

Долго еще сидели Извой и Светлана над шумным Днепром, не замечая, что ночь была уже на исходе. На горизонте начали показываться светлые проблески зари, над Днепром начал подниматься туман, луга и долины покрылись седым покрывалом.

Светлана прильнула к губам Извоя.

— Пора! — сказала она. — Скоро отец проснется, а меня дома нет… Завтра вечером я буду тут… Приезжай… — И девушка вскочила на ноги и побежала по тропинке.

Извой, постояв минуту, глядя ей вслед, перекрестился и пошел к лошади, которую оставил на лугу, и, вскочив в седло, поехал к Киеву.

Проехав около часа по большой дороге, он повернул в сторону и углубился в чащу, находившуюся над крутым оврагом близ Почайны. Вскоре он доехал до маленькой лачужки, окруженной ульями. Навстречу ему вышла молодая, красивая девушка, дышавшая здоровьем и счастьем. Она с удивлением посмотрела на него.

— Не ты ли будешь, красавица, дщерью почтенного старца Симеона? — спросил Извой.

— Я, молодец, — отвечала девушка. — Откуда изволил пожаловать?

— Я тутошний, милая: служу в дружине великого князя и пришел с поклоном к отцу твоему.

Девушка юркнула в полуоткрытую дверь, откуда вслед затем вышла с человеком почтенных лет, который, радушно взглянув на приезжего, низко поклонился и сказал:

— Привет тебе, добрый молодец!.. Чем я, бедный, могу служить тебе?

— Привет и тебе, благочестивый отец. Я с поклоном к тебе от отца Мисаила… Шлет он твоему дому свое благословение.

— От Мисаила! — воскликнул старик, подняв на Извоя свои светлые глаза. — Кто будешь сам ты и как попал к нему?

— Родом я варяг, но родился в Киеве, служил у князя Ярополка, да теперь на службе у Владимира, а попал к нему совсем случайно.

— Многие лета отцу Мисаилу, — сказал Симеон, но при этом он укоризненно прибавил: — Радуюсь, что он жив, но печалюсь о том, что Владимир затеял недоброе с Ярополком, и хоть ты его дружинник, но я всегда молвил правду и то же сказал бы и самому князю: брат на брата пошел… Знать, скоро кончина света. За содеянное зло Господь накажет…

— Князь сам печалуется об этом, да так, видно, Ярополку на роду было написано… Всемилостивый Господь да простит ему.

При этих словах старик быстро вскинул на Извоя пристальный взгляд.

— Что я слышу?.. Ты говоришь о всемилостивом Творце, ты, язычник…

— Нет, я был им, но вот уже второй год как я христианин: благодаря старцу Мисаилу, я познал Бога истинного.

— Но ты на службе у язычника!.. И он знает, что ты христианин?..

— Не знаю, быть может, догадывается; одно лишь ведаю, что князь наш добр, милостив и мягок; с помощью Бога я надеюсь когда-нибудь обратить на себя его внимание… Со смирением христианина я буду переносить все невзгоды, пока не достигну желаемого.

— Вижу, что ты хоть молод в вере, но крепок в душе. Да пошлет Господь тебе Свое святое благословение. Прошу не побрезгать нашей скромной трапезой и отведать хлеба-соли.

— Спасибо на милости, — поклонился Извой и вошел в лачугу, в которой жил старец со своей дочерью Зоей. Зоя покрыла стол белой пеленой, положила хлеб и соты, да несколько сушеных яблок.

— Не взыщи, молодец, — сказал старик, — у нас нет княжеских яств… отведай, не побрезгуй. — Старик отломил кусок хлеба и подал его Извою. — Ну, как живет-может благочестивый отец Мисаил?

Извой рассказал об отце Мисаиле и затем прибавил:

— Почтенный старец молится о благоденствии Владимира и мне приказал молиться.

— Обязанность христианина молиться не только за князя, но за всех, пребывающих в слепоте душевной, язычников и даже врагов наших. И я буду молиться, как молился и поныне: он наш князь и повелитель; народ возлюбил его, коли посадил на великокняжеский киевский стол… Жаль только, что он забыл, чему учила его бабка Ольга.

— Быть может, когда-нибудь вспомнит… Надо время, надо влияние со стороны…

— Да, молодец, ты прав: надо время… погодим и увидим, а меж тем надо молиться, чтоб Господь просветил его разум.

Беседуя с Симеоном, Извой рассказал ему о Светлане, которую хочет обратить в христианство, и просил его содействия.

— Старайся, мой сын, поведать ей святые слова, не вводя в заблуждение, чтобы она поняла достоинство нашей веры и сама попросила крестить себя, и это дважды сочтется тебе у Отца нашего на небесах. Я готов помочь тебе обратить не только твою возлюбленную, но и всех, кто изъявит на то свою волю.

— Спасибо, отец Симеон, — отвечал Извой. — Твоей помощи я не забуду. Кажись, что сестра ее Оксана уже христианка…

— Нет, не христианка: Стемид намедни был у меня и тоже просил наставить ее на путь, но девушка боится отца и пока все еще колеблется прийти ко мне… Я уж хотел было послать к ней Зою, но теперь еще не пора… Все еще ненавидят христиан, в особенности жрецы… Молвят, что они мыслят уничтожить всех христиан… Вон и Марию, жену Ярополка, сегодня утром отвезли в Предиславино и, Бог весть, чем кончится все это… Вышата со своей дружиной ездил по селам и собирал новых красавиц для теремов Предиславина… Все это сказывается, что и Владимир такой же женолюбивый, как его отец и брат. Волей-неволей приходится скрывать девок в лесу. Он уж заглядывал и ко мне, да, видно, не заметил моей пташечки. Много слез прольется, когда князь заглянет в Предиславино, — прибавил старик. — Но, Бог милостив, авось и князь смилостивится над нами.

Извой встал, перекрестился на образ, находившийся в углу, перед которым теплилась лампадка, и, отвесив поясной поклон хозяину и молодой девушке, сказал:

— Не оставь своими милостями, почтенный отец.

— Прошу жаловать напредки, — отвечал он. — А знаешь ли, где бывает служба христиан на богомолье? — спросил старик, провожая гостя из лачуги.

— Нет, святой отец, не бывал еще и не знаю.

— Близ Аскольдова холма, в развалинах церкви Илии: там собираемся каждое воскресенье утром и поздним вечером. Приходи. Сегодня пятница, значит, послезавтра.

— Буду и кланяюсь земно вам.

С этими словами Извой вскочил в седло и поехал по тропинке, ведшей к Днепру.

Солнце было уже высоко, когда он въехал в Киев и отправился на княжеский двор, на котором еще оставались следы вчерашнего веселья; слуги княжеские убирали столы, видимо, с больными головами, и препирались между собой.