XI
Целый месяц царь не предпринимал ничего против Морозовой.
Крутые и быстрые меры не были в его характере; да кроме того, он не хотел возбудить против себя многих ближних бояр, так как Морозова была одна из первых при дворе и очень известна Первопрестольной.
Карать неповиновение церковной власти, а равно и гражданской в лице своей родственницы, он не хотел сразу, и ожидал, не смирится ли Морозова сама и не сознает ли свою вину.
Прошел целый месяц, но этого не последовало.
Теперь уже царь надумал послать к непокорной его воле боярыне с увещеваниями ее близкого родственника, князя Петра Урусова, мужа ее сестры Авдотьи и дядю ее сына Ивана.
Обитатели Морозовского дома радовались, что царь послал к ним именно Урусова.
Не как посла царева, а как ближнего родственника, вышла встретить Федосья Прокопьевна князя и даже не сняла с головы иноческого шлыка.
Но радужные ожидания не оправдались.
Урусов сурово поздоровался со свояченицей не как родственник, не как ближний человек, а как посол царский…
Князь молча сел на лавку у стола и строго спросил боярыню:
— По что прогневила ты царя-батюшку?
Морозова притворилась, что не понимает.
— Дивлюся я, князь Петр, почто царский гнев на мое убожество. Не знаю за собою никакой вины.
— Не криви душой, Федосья Прокопьевна: хорошо ты знаешь, чуешь, сколь вина твоя велика, да не хочешь всем признаться.
Урусов давно знал о Морозовском доме, как о приюте последователей старой веры. Да и жена его нередко проговаривалась об этом.
Тем не менее, не желая сразу запугивать вдову, он повел расспросы издалека.
В начале Федосья Прокопьевна отвечала довольно охотно, не с каждым ответом говорила меньше и меньше.
— Наслышан царь, что в твоем доме проживает много беглых монахинь, боярыня, да толкуют, что и протопоп у тебя здесь находится. Злейший он враг церкви.
Улыбнулась с сожалением Морозова.
— А что, коли так? Разве отец Аввакум не может у меня в доме пребывать?
— Не место ему здесь, — сурово заметил Урусов, — пусть сидит в монастыре, куда его назначили, и замаливает свои грехи.
По лицу боярыни пробежала недовольная улыбка. Она поняла, что объяснений не избегнуть.
— Ведь и твоя жена эти поучения слушала, — тихо промолвила Морозова.
— Знаю, боярыня, знаю и скорблю, — вздохнул князь.
— Что же желает царь от меня? — решилась Морозова прямо спросить.
Князь Петр твердо ответил:
— Выговаривает тебе батюшка царь, что ты произволом своим, никого не упредив, постриг на себя наложила. Подумала ли ты, Федосья Прокопьевна, что у тебя есть сын, что приспевает время сочетать его браком? Куда же ты его денешь, раз у тебя здесь в доме целый монастырь объявился?
Морозова молчала.
— Велика твоя вина перед государем, но он отпустит тебе, — продолжал Урусов, — коли ты покоришься его воле и все новоизданные церковные книги примешь.
Гордо взглянула вдова на деверя.
— За недоброе ты дело взялся, князь Петр, и трудно будет тебе со мной что-либо поделать.
— Ну, это еще посмотрим, боярыня! Заставит тебя царь батюшка!
Морозова совсем позабыла, что еще недавно говорила ему о больных ногах, и, поднявшись во весь рост, грозно посмотрела на царского посланца.
— В вере христианской, в которой родилась и крестилась, в той хочу и умереть, — проговорила Морозова. — От старой веры мне отречься невозможно.
— Думай сама, как поступать, да помни, свояченица, что я упрежал тебя. Я должен передать царю все, что ты мне говорила. Его воля тебя наказать, его воля и миловать.
И они расстались.
