Однажды князь Владимир Иванович, прогуливаясь по Тверской улице, неожиданно повстречался с Николаем Цыгановым. Во время Пултусского сражения Николай был ранен в бок и замертво отнесён в перевязочный пункт, где долго болел; но молодость и крепкое сложение спасли его от смерти — он выздоровел. К военной службе он был уже неспособен, вышел в «чистую» отставку с чином армейского прапорщика, ему дали денежное воспомоществование. Николай вернулся в Петербург, а оттуда поспешил в Москву. Его какая-то неведомая сила тянула в Каменки — он не забыл Софьи.

— Кого я вижу! Николай! — с удивлением посматривая на своего приёмыша, радостным голосом проговорил князь.

— Здравия желаю, ваше сиятельство! — немного растерявшись, ответил Цыганов; он не знал, что Гарины поселились в Москве, и не ожидал встречи со старым князем.

— Откуда ты?

— Прямо с войны я, ваше сиятельство, в чистой отставке: рана в бок сделала меня калекой.

— Молодчина, герой! Дай обнять. Поздравляю, по мундиру вижу — ты произведён в офицеры. Рад, братец, очень рад. Ну, а что Сергей, как?

— Князь Сергей Владимирович до дня моего отъезда из армии находился в вожделенном здравии и получил повышение.

— Какое? — радостным голосом спросил князь.

— Назначен в адъютанты к главнокомандующему, — ответил Цыганов.

— Да кто теперь у вас главнокомандующий? И не поймёшь: одни говорят — Каменский, другие — Беннигсен.

— Граф Каменский, согласно прошению, уволен, а назначен Беннигсен. Князь Сергей Владимирович состоит теперь главным адъютантом Беннигсена.

— Ну, слава Богу, рад за него. Пойдём, братец, ко мне, мы живём недалеко — на Поварской. Я дом купил — хотим пожить в Москве. Пойдём, кстати расскажешь княгине и Софье про Сергея.

— За счастье почту, ваше сиятельство!

Старый князь и отставной прапорщик направились к Поварской улице.

Через несколько минут они подошли к воротам дома. Князь провёл Николая прямо в гостиную.

— Вот вам и гость, прошу любить да жаловать! — весело проговорил князь, обращаясь к жене и дочери.

— Николай! — с удивлением проговорила княгиня Лидия Михайловна, осматривая с ног до головы молодого человека.

— Раненый офицер — произведён! Поздравьте — герой, французов рубил! Молодец!

— Давно ли вернулись? — спросила княжна, поднимая свои лучистые глаза на офицера.

— В Москве, княжна, только второй день.

— Что Серж? Расскажите, что вы про него знаете.

— С удовольствием, княжна.

Цыганов рассказал Гариным всё, что знал про молодого князя, про его боевые подвиги, и несколько преувеличил; он знал, что своим рассказом сделает удовольствие княгине и Софье.

Цыганов выглядывал не тем робким и покорным молодым человеком, каким он поехал на войну. Получив чин, он стал другим; его нельзя было узнать — ни робости, ни застенчивости в нём не стало теперь; он самостоятелен, ни от кого не зависим. Цыганов добился того, к чему так давно стремился; у него есть имя и положение. Офицерский мундир и крест св. Георгия украшают грудь некогда безродного подкидыша.

— Ты где же остановился? — спросил князь у Цыганова, когда он окончил свой рассказ о молодом Гарине.

— На постоялом дворе, ваше сиятельство.

— Ну, больше там ты не будешь: сегодня же, братец, приезжай ко мне в дом. Места хватит.

— Вы так добры ко мне, князь! Мне совестно, я могу вас стеснить.

— В таком большом доме! Полно, братец! Решено — ты будешь жить у нас.

— Разумеется, живите у нас, — как-то неохотно и лениво промолвила Лидия Михайловна.

— Я просто не найду слов, как благодарить ваше сиятельство!

— Ну, что за благодарность! Ты расскажешь княгине про Наполеона и про войну: она страстная охотница слушать. Особенно про Наполеона. Этот корсиканец — её кумир.

Владимир Иванович добродушно засмеялся.

— Оставь, князь, говорить глупости! Я не настолько глупа, чтобы преклоняться пред этим бездушным, бессердечным истуканом! Что такое Наполеон? Раздутый гений — не больше…

— Тут, княгиня, я с тобою согласен, но только не забывай и того, что этот раздутый, как ты говоришь, гений завладел почти всей Европой и протягивает свои долгие руки к нашей России, — проговорил Владимир Иванович.

— Поверь, мой друг, русские отсекут ему долгие руки! — возразила мужу княгиня.

— Дай Бог! Ты знаешь, я ненавижу и презираю Бонапарта, но, к моему сожалению, должен сознаться, что он умеет сражаться. Аустерлицкое и другие сражения…

— Но позвольте, князь, Пултусское сражение доказало, что и русские умеют постоять за себя! — твёрдо сказал Цыганов.

— О да! Пултусская битва не дала восторжествовать Наполеону. Этой победой русское войско праздновало воскресение своей славы, минутно поблёкшей под Аустерлицем. Этим сражением руководил Беннигсен? — спросил у Николая князь.

— Так точно, ваше сиятельство, и, как говорят, Беннигсен сделал это вопреки распоряжениям главнокомандующего графа Каменского.

— Хвала и честь Беннигсену. Ведь он подвергал себя большой ответственности, отступая от приказаний главнокомандующего, — сказал князь.

— А ты забыл, мой друг, что сказала Великая Екатерина? — пытливо посматривая на мужа, спросила Лидия Михайловна.

— «Победителей не судят», — ответил князь. — Наш добрый государь вполне оценил заслуги Беннигсена и в пример другим наградил его крестом св. Георгия второй степени и пятью тысячами червонцев.

В продолжение всего разговора Софья молча сидела и старательно вышивала по канве.

— Что же ты, Софья, молчишь и не принимаешь участия в нашей беседе? — обратилась княгиня к дочери.

— Ты знаешь, мама, я так мало понимаю в военном деле, что не решаюсь и говорить про это, — ответила с улыбкой красавица.

В гостиную вошёл Леонид Николаевич Прозоров; в руках у него был большой букет роз. При входе красивого молодого человека княжна радостно побежала к нему навстречу. Владимир Иванович и Лидия Михайловна встали и радушно приветствовали вошедшего.

После обычных приветствий князь познакомил Цыганова с Леонидом Николаевичем.

— Очень приятно, я уже кое-что слышал о вас от Софьи и от Лидии Михайловны, — пожимая руку у Цыганова, проговорил Прозоров. — Вы с войны? Наверное, расскажете нам о действии нашей армии…

— Я совсем забыл, братец, — поздравь Софи: Леонид Николаевич её жених, — проговорил князь.

— Как?! Что вы сказали, ваше сиятельство? — меняясь в лице, спросил Цыганов.

— Поздравь, говорю, жениха и невесту, — повторил князь, показывая на Прозорова и Софью.

— Вот как. Я… я не знал… Поздравляю, княжна Софья Владимировна, и вас, Леонид Николаевич! — Голос у Николая дрожал, он то краснел, то бледнел.

— Что с тобою, братец? — всматриваясь в Цыганова, спросил князь.

— Извините, ваше сиятельство, мне… мне нездоровится.

— Понятно, ты ещё не совсем оправился от раны. Ступай, братец, отдохни. Пойдём, я скажу, чтобы для тебя приготовили комнату.

— Вы так добры, ваше сиятельство!..

Князь и Цыганов вышли из гостиной. Николаю отвели в нижнем этаже просторную, чистую комнату, хорошо обставленную, а для услуг к нему приставили одного из лакеев.

Когда Цыганов остался один в своей комнате, он чуть не со стоном бросился на кровать.

«Замуж выходит! А я было, дурак, надеялся, спешил сюда! Думал заслужить любовь княжны! И заслужил. Эх, судьба, судьба, когда ты перестанешь быть мачехой?! А как хороша, как хороша! Зачем я сюда приехал? Вдали от неё любовь во мне молчала! А как увидал… Да что я? Не завтра её свадьба, ещё времени много. Погоди, барин, без боя я не уступлю тебе красотку!»

В продолжение всего дня Николай не выходил из комнаты; князь присылал узнать о его здоровье.

— Скажи князю, что мне легче. Я никакой боли не чувствую, только слабость, но это скоро пройдёт.

— Обедать сюда подать или пойдёте в столовую? — спросил лакей.

— Я не хочу есть. Поблагодари их сиятельство.

— Слушаю, — злобно улыбаясь, проговорил лакей.

«Ишь, тоже персона! В баре вышел!» — подумал он про себя.

Дворовые князя не привыкли смотреть на Цыганова как на барина, а смотрели как на равного себе и завидовали ему.

Все давно спали в княжеском доме, только не спал один Цыганов, он быстро расхаживал по своей комнате, мрачные, чёрные думы отуманили его голову. Долго он что-то обдумывал. Сальная свеча отекла и горела тускло, но молодой человек не обращал на это внимания.

«Так жить нельзя! Одна мука! Надо решиться! Я — или он, мой разлучник. А нам двоим не жить на белом свете».

Часы пробили полночь; свеча обгорела и погасла, распространяя смрадный запах. Николай лёг, но благодетельный сон бежал от него; только к рассвету заснул он лихорадочным, тревожным сном.