Князь Владимир Иванович Гарин в начале зимы покинул свои Каменки, со всею семьёю переехал в Москву и поселился в огромном каменном доме на Поварской. Дом этот, только что купленный князем, отличался своей затейливой архитектурой, с колоннами, бельведерами и лепными фресками; он стоял в углублении большого мощёного двора; к дому вели двое ворот с каменными львами и с чугунной решёткой. Дом князя Гарина походил скорее на дворец.

Князь не любил шумной столичной жизни и предпочитал свои Каменки; на этот раз он уступил желанию княгини Лидии Михайловны, купил в Москве дом и зажил широкой боярской жизнью.

Старый князь не остался равнодушным к войне: он составил из своих крепостных целый полк и обмундировал их на свой счёт. Владимиру Ивановичу предлагали занять место командира, но он отказался, ссылаясь на свою старость и нездоровье; после раздора с сыном он стал прихварывать и редко куда выезжал, больше сидел в своём уютном, хорошо обставленном кабинете и занимался или чтением разных научных книг, или стоял за токарным станком. Князь искусно точил из заграничного дерева и из кости разные фигуры и безделушки.

Однажды князь проснулся позднее обыкновенного и позвонил.

Вошёл старик Федотыч, любимый камердинер князя, с бритым, добродушным лицом, вечно улыбающимся. Федотыч лет пятьдесят служил верой и правдой князю Гарину и всей своей простой душой был ему предан. Князь ценил службу старика, во всём доверял и не раз предлагал ему вольную.

— И! Ваше сиятельство, зачем мне она — вольная-то? Куда я с ней пойду? Да и зачем? Разве мне плохо жить с вами? Вашим крепостным я родился, крепостным и умру. Дозвольте ручку вашу княжескую облобызать, сердечно вас поблагодарить, а вольной мне не давайте. Не надо! — говорил старик Федотыч, отклоняя от себя увольнение из крепостной зависимости.

— Заспались, ваше сиятельство, — нежно посматривая своими добрыми глазами на князя, сказал старик. — Чаю или кофею прикажете?

— Подай кофе — в горле пересохло. Скверно спал. Голова болит.

— С чего же это, ваше сиятельство, вы плохо почивать изволили?

— Думы, братец, разные не давали спать.

— Что же думать вам, ваше сиятельство? Про что?

— Про сына думал, про Сергея.

— Да, вот что! Знамо, как не думать про сына кровного, — отцовское сердце. Теперь наш княжич с врагом отечества сражается, кровь свою на поле ратном проливает.

— Сон про него мне приснился нехороший, боюсь — не перед добром этот сон.

— И, князенька, куда ночь, туда и сон. Страшен сон, да милостив Бог!

— Уехал он из Каменок озлобленный. Жалею я, жалею, что не остановил его.

— Напрасно, ваше сиятельство, вы пошли против женитьбы княжича. Что бедна невеста, рода незнатного? Так что же? Будучи женою князя Сергея Владимировича, она стала бы и богатой, и знатной. Наделили бы счастием и сына кровного, и её, сиротливую.

— Эх, Федотыч, ведь в роду у нас нет, чтобы Гарины женились на немках.

— Какая же она немка, ваше сиятельство! Православная она, мать у неё русская, православная.

— Я бы, пожалуй, согласился, но княгиня… Она решительно отказала.

— Конечно, моё дело холопское. Я должен помнить и чувствовать, что ваше сиятельство удостоиваете меня, раба, своим разговором.

В кабинете князя водворилась тишина; князь молча пил кофе, а Федотыч почтительно посматривал на своего господина.

— Вот уже три месяца — и ни одного письма не прислал Сергей, — опять заговорил Владимир Иванович.

— Осмелюсь доложить вашему сиятельству, что князь Сергей Владимирович, по приезде в Москву из Каменок, хворали.

— Что? Хворал? Ты почём знаешь?..

— А где молодой князь остановиться изволил, на Арбате, в доме Глебова, так дворецкий господина Глебова мне сказывал.

— Долго Сергей хворал?

— Да чуть не с месяц, ваше сиятельство.

— И ни одной строчки отцу!..

— Человек молодой, характерный.

— Да, да, весь в меня — огневой. Пойду сообщить об том княгине. От расстройства Сергей хворал! Бедный, как мне его жаль!

Князь Владимир Иванович поспешил на половину княгини. Лидия Михайловна спокойно выслушала рассказ мужа о Сергее, о том, что он долго болел в Москве.

— Что же ты хочешь этим сказать? — спросила она у князя.

— Как что? Пойми, ведь он захворал от неприятности. Его расстроил наш отказ.

— Я поняла и, поверь, не меньше твоего сожалею о сыне. Но повторяю, я никогда, никогда не соглашусь на его неравный брак.

— Наше упрямство сделало Сергея больным.

— Ну, этому я мало верю, мой друг, — холодно проговорила княгиня, вынимая из ридикюля работу. — Сергей не сентиментальная барышня, нервы его крепки. Если он и хворал, то, поверь, от простуды, а ты приписываешь это нашему несогласию на его свадьбу.

— Да, да, он так был расстроен, немудрено и захворать, — возразил князь Владимир Иванович.

— Я вижу, князь, ты, кажется, не прочь женить Сергея на какой-то немке, — хмуря брови, сказала Лидия Михайловна.

— Я… я не говорю этого.

— А я вот что скажу тебе, князь: пока я жива, этой свадьбе не бывать.

— Вот как!

— Я никогда немку не назову своею дочерью — это моё последнее слово!

— Но ты забываешь: Сергей совершеннолетний, он обойдётся и без нашего согласия.

— Может быть, но тогда я отрекусь от него, я забуду, что он мне сын. Поверь, князь, у меня достанет твёрдости вырвать из моего материнского сердца любовь к нему, — сухо проговорила княгиня.

Владимир Иванович ничего не возразил своей жене. По доброте своего сердца он бы давно согласился на брак сына с Анной, но предрассудок, фамильная гордость останавливали князя. Породниться с каким-то немцем, бывшим гувернёром, ему, именитому князю!

— Оставим про это говорить, князь. А лучше скажи мне, что ты думаешь о частых визитах к нам Леонида Николаевича Прозорова? — пытливо посмотрев на князя, спросила Лидия Михайловна.

— Что? Ну, понравилось ему у нас бывать, вот он и ездит, — ответил князь.

— И только?

— Чего же ещё?

— Ну, князь, недальновиден же ты! — упрекнула мужа Лидия Михайловна.

— Ты думаешь? — хмурясь, спросил князь.

— Да, думаю. Ты полагаешь, что красивому молодому человеку нужно наше общество?

— Если он к нам ездит, то…

— Постой, постой, князь, ты, кажется, совсем забыл, что у нас есть дочь, — об ней, друг мой, тоже надо подумать. В Москву приехала я не без цели. Здесь скорее найдёшь подходящего для Софи жениха. И я не ошиблась — жених нашёлся.

— Вот как!

— Да, я уверена. Леонид Николаевич получил хорошее воспитание, богат, имеет большие связи и притом столбовой дворянин.

— Он мне нравится, но что скажет Софья: может, ей не по сердцу Прозоров? — проговорил князь.

— Об этом не беспокойся: Софи умная девушка, и, как мне кажется, Прозоров заинтересовал её.

— Что же, я рад. Род Прозоровых исстари известен.

— Притом у Прозорова большие поместья. Итак, князь, если Леонид Николаевич сделает предложение Софи, то ты ничего не будешь иметь против этого? — спросила у Владимира Ивановича княгиня.

— Повторяю, я рад.

— И отлично! Предложение от Прозорова надо ожидать на этих днях: наша дочь вскружила ему голову.

— Ты слишком самоуверенна, Лида! Может, Прозоров и не думает о предложении.

— Вот увидишь.

— Но, предупреждаю тебя, если Прозоров не понравится Софи, то…

— Успокойся, князь, ей нравится Леонид Николаевич.

— Ты и это знаешь, Лида? — спросил у жены князь.

— Да, знаю…

— Что же, Софи сама тебе сказала?

— Нет, она ничего не говорила, но я догадываюсь.

— Дай Бог, Прозоров завидная партия для нашей дочери.

— Если Леонид Николаевич сделает предложение, свадьбу мы отложим до весны. К тому времени, может, вернётся и Сергей, — проговорила Лидия Михайловна.

— Навряд, — возразил князь.

— Почему?

— Потому что война затянется надолго. Да если Сергей и вернётся с похода, то к нам, в Каменки, навряд ли приедет.

— Полно, князь. Вероятно, Сергей теперь уже забыл свою немочку и сожалеет, что не женился на красавице Ирине.

— Ты так думаешь? — сердито сказал князь.

— Не только думаю — я уверена.

— В чём ты уверена? В чём?

— В женитьбе нашего сына на Ирен!

— Посмотрим, посмотрим. А я вот что скажу тебе, Лида: если Сергей кого полюбит, то уж не скоро разлюбит.

— Я не хочу с тобою спорить, князь, лучше оставим этот разговор, — с ноткой неудовольствия проговорила княгиня Лидия Михайловна.

Княгиня не ошиблась в своём предположении: Леонид Николаевич Прозоров был страстно влюблён в красавицу княжну и чуть не каждый день ездил к Гариным.

Прозоров, красивый молодой человек, владел огромным богатством; его большие усадьбы находились в нескольких губерниях. Прозоров жил в огромном своём доме на Арбате со старушкой матерью, которая любила сына безграничной материнской любовью. Леонид Николаевич, не отличаясь хорошим здоровьем, не пошёл по стопам своего отца, бывшего генерала, избрал себе не военную, а гражданскую службу в одном из учреждений; молодой человек, благодаря своим связям и усердному отношению к службе, быстро пошёл в гору; имея всего двадцать пять лет, он был уже в чине статского советника. Познакомился Прозоров с Софьей на одном из балов; в то время Москва славилась своими роскошными балами, которые устраивали родовитые бояре, не жалея денег на угощение. Балы эти обыкновенно чередовались, и съезжалась на них вся интеллигентная Москва.

По приезде в Москву княгиня Лидия Михайловна стала вывозить свою дочь. У Гариных было большое знакомство; их наперерыв приглашали на балы и вечера; хотя Москва и славилась своими красавицами, но Софья своею редкою красотою затмила их всех. Костюмы её были дороги и изысканны. Князь не жалел на них денег. У княжны явился целый полк поклонников. Между ними первое место, бесспорно, занимал Прозоров; своим светским обращением и ухаживанием он заставил обратить на себя внимание красавицы. Леонид Николаевич умел хорошо говорить, в разговоре он избегал модных фраз — этим он ещё более нравился Софье. Она, в противоположность другим барышням, не любила пустых комплиментов. Лидия Михайловна пригласила Прозорова бывать у них: это приглашение было большой радостью для Леонида Николаевича. Он полюбил Софью.

Наступили рождественские праздники, Софья почти всякий день выезжала с матерью на балы. Старый князь не любил выездов и сидел дома, предоставив княгине и дочери полную свободу. Владимир Иванович сделал только исключение для Прозорова. Как-то Леонид Николаевич пригласил Гариных к себе запросто к чаю; князю неловко было отказаться, он поехал с женою и дочерью.

У Прозорова, кроме Гариных, никого не было; сам он и его старушка мать Анна Власьевна встретили «дорогих» гостей на верху лестницы. Дом Прозорова отделан был более чем роскошно; огромные залы были обставлены дорогою мебелью, стены обиты атласом и шёлковой материей, канделябры и люстры — из литой бронзы и серебра, бархатные персидские ковры, картины итальянской и фламандской школы в дорогих золочёных рамах, мраморные статуи. Леонид Николаевич любил художества и был хороший знаток в картинах; он сам хорошо рисовал, картины его заставляли удивляться Софью и Лидию Михайловну.

— Да вы художник, Леонид Николаевич, ваши картины прелестны. Какая кисть! — рассматривая в золотую лорнетку картины, говорила княгиня. — Сколько жизни и правды, какие пейзажи! Это с натуры?..

— Да, княгиня, это вид в моей саратовской усадьбе, я рисовал его с натуры.

— Неужели ваша усадьба обладает такими прелестными уголками? — спросила у Прозорова Софья, любуясь летним видом картины.

— Там, княжна, есть места ещё красивее и живописнее.

— Ведь это Швейцария, просто Швейцария! Наши Каменки тоже живописны, но не так.

— Хорошо вы устроились, Леонид Николаевич, очень хорошо! — пожимая руку Прозорова, промолвил князь Владимир Иванович.

— Вы добры ко мне, князь!

— У вас такой порядок, вы хороший хозяин.

— Не угодно ли взглянуть вам портретную? — предложил Прозоров Гариным и повёл их в высокую, в два света залу, стены которой увешаны были фамильными портретами Прозорова.

— Это ваш отец? — спросила Софья, останавливаясь перед изображением старика в генеральском мундире екатерининского времени; лицо старика напоминало Леонида Николаевича.

— Да, княжна, портрет моего отца. Вы находите со мною сходство, не правда ли?

— О да, большое.

— Эта дверь ведёт в зимний сад. В нём есть очень редкие тропические растения. Не хотите ли, княжна, взглянуть? Сад освещён.

Покуда князь и княгиня рассматривали портреты, Прозоров с Софьей направились в сад.

Этот сад заставил мысленно княжну перенестись под знойное небо тропических стран. Высокие пальмы, огромные кактусы, бананы, целые аллеи лавровых деревьев, цветущие розы и другие редкие цветы… Посреди сада огромный фонтан с золотыми рыбками и морскими животными, несколько мраморных статуй, искусственные гроты, мостики и китайская беседка — всё это освещено было множеством разноцветных фонариков, давало саду какой-то фантастический вид.

— Как здесь хорошо, как хорошо! — невольно восторгалась красавица. — Это рай!..

— В раю, княжна, много лучше! — самодовольно улыбнулся счастливый Прозоров.

— Прелесть как хорошо!

— Хорошо у меня, княжна, правда. Только, знаете, одного недостаёт.

— Чего же? — повернув свою красивую головку к Прозорову, быстро спросила Софья.

— Хозяйки, — тихо ответил тот.

— А ваша матушка?

— Она слишком стара для хозяйства. Княжна, если бы… если бы я мог надеяться, — запинаясь и краснея, говорил Леонид Николаевич. — Я так полюбил вас, княжна!

— Пойдёмте в портретную.

— Вы, княжна, не хотите сказать мне?

— Что? — срывая одну розу и ощипывая лепестки, спросила красавица.

— Могу ли я надеяться на ваше расположение? Я не говорю — на любовь: я должен заслужить.

— И заслужите.

— О, княжна, для этого я не пожалею своей жизни! Клянусь вам! — с чувством проговорил влюблённый Прозоров.

— Зачем клятва? Я… я верю вам. Верю в вашу любовь.

Счастливый Леонид Николаевич осыпал жаркими поцелуями руки красавицы.

— Вот вы где, — сказала вошедшая в сад Лидия Михайловна, пристально посматривая на дочь.

— Здесь так хорошо, мама! — обнимая и целуя мать, ответила раскрасневшаяся княжна.

— О да! Какие растения, какие цветы! Ну, Леонид Николаевич, вы образцовый хозяин.

— Вы ко мне слишком добры, ваше сиятельство! — почтительно целуя руку у княгини, тихо промолвил Прозоров.

Гарины сидели у Прозорова до полуночи; хлебосольный хозяин не отпустил «дорогих гостей без хлеба-соли». В большой столовой накрыт был роскошный ужин; серебряная и хрустальная сервировка украшена была живыми цветами и тропическими растениями; тонкие кушанья запивались дорогими винами. За ужином как хозяин, так и гости были необычно веселы и вели оживлённый разговор.

По приезде домой княгиня проводила дочь до её комнаты. Княжна со слезами радости рассказала матери о признании в любви Прозорова.

— Как, уже? Впрочем, надо было этого ожидать… Не волнуйся, Софи, скажи, чувствуешь ли ты симпатию к Леониду Николаевичу?

— Да, мама, я… я люблю его.

— Ну, благослови вас Господь! — Княгиня перекрестила дочь и вышла.

На другой день Прозоров сделал официальное предложение Софи; оно было принято: княжна стала невестою. Свадьбу решили отпраздновать на Красную горку в княжеской усадьбе Каменки.