Глава 8
Теперь вы мой должник

– Володя!

Маяковский вздрогнул и, сгорбившись, словно его застали за чем-то неприличным, обернулся.

– А, Саша… – Он слабо улыбнулся. – Здравствуй.

Родченко обнял друга за плечи.

– Мое почтение пролетарскому поэту! Рад тебя видеть, Володь. Слушай, ты сейчас свободен? Пойдем ко мне – сделаем пару снимков.

Маяковский вяло покачал головой.

– Нет, Саша… Не могу сейчас.

Родченко с тревогой вгляделся в бледное лицо поэта.

– Ты болен? – спросил он. – Что с тобой?

Маяковский расправил плечи.

– Нет, я здоров, – пробасил он почти бодрым голосом. И, горько усмехнувшись, добавил: – Только, кажется, схожу с ума.

Родченко еще несколько секунд всматривался в лицо друга, причем взгляд его становился все тревожнее.

– Что ты покупаешь? Кофе? Иди садись за мой столик, а я тебе принесу.

К удивлению Родченко, Маяковский не стал возражать. Он обвел зал воспаленным взглядом и тихо спросил:

– Который твой?

– У окна.

Поэт снова сгорбился, будто из него выпустили воздух, и, ни слова не говоря, прошел к столику.

«Совсем плох, – подумал Родченко. – Явно болен. Уж не из-за Бриков ли?»

Он взял для Маяковского чашку черного кофе и посыпанный сахаром сухарь.

– Ну, рассказывай. Что у тебя? И почему ты один, без Лили?

– У нас с ней временный бенц, – ответил поэт и тупо посмотрел на сухарь. – Это что? Сухарь? Это я не буду. Я сыт.

– Ты сильно похудел, – сказал ему Родченко. – Кожа да кости. Когда ты в последний раз ел, Володь?

– Я… не помню. Но я не хочу.

– Так вот слушай: если ты не съешь, я смертельно на тебя обижусь, – нахмурив брови, очень серьезно произнес Родченко.

Маяковский вздохнул, послушно взял сухарь, макнул его в кофе и принялся вяло жевать.

– Так что там у вас с Лилей? – снова спросил Родченко. – Не помирились после той ссоры?

Маяковский кивнул и, машинально двигая челюстями, снова макнул сухарь в кофе. Родченко вглядывался в лицо друга, все более ужасаясь переменам, которые с ним произошли.

– Я помню, – сказал он. – Вы решили не общаться два месяца. Так, значит, ты теперь в ссылке?

– Угу. – И поэт опять окунул сухарь в чашку.

Родченко помолчал, потом спросил:

– Когда кончается твоя ссылка?

– Двадцать восьмого февраля, в три часа дня, – ответил поэт хриплым голосом.

Родченко подсчитал в уме и мягко улыбнулся:

– В сущности, ждать осталось недолго.

Маяковский ничего не ответил.

– Если ты не будешь есть, ты столько не протянешь, – шутливо произнес Родченко. И тут же добавил со всей серьезностью: – Ты очень плохо выглядишь, Володя. У тебя больной вид.

– Я знаю. – Маяковский медленно повернулся к Родченко и сказал, глядя на него огромными, воспаленными, глубоко запавшими глазами: – У меня каждый день болит голова, Саша. По ночам мучают кошмары. Иногда я не сплю совсем.

– Что же ты делаешь?

– Гуляю по городу. – Губы поэта искривила странная жутковатая усмешка. – Знаешь, ночью в Москве встречаются удивительные субъекты. – Он хищно прищурился и вдруг качнул головой, словно опомнившись. – Все это чушь, Саня. Не обращай внимания. Главное – я пишу поэму.

– Поэму?

– Да.

– Это здорово!

– Написал уже десять страниц, – сказал Маяковский горделиво. – Закончу двадцать восьмого февраля.

– А если не успеешь?

– Успею.

Родченко посмотрел, как Маяковский пьет кофе, нахмурил брови и сказал:

– Если ты продолжишь вести такой образ жизни, то читать поэму ты будешь врачам в доме умалишенных. Тебе нужно развеяться.

– Развеяться? Как?

Родченко пожал плечами:

– Не знаю, сходить куда-нибудь. Почитать стихи перед публикой.

Маяковский скривился.

– Нет. Не хочу никого.

– Ну… – Родченко снова пожал плечами. – Тогда сходи в театр. Надвинешь кепку на глаза, и никто тебя не узнает. Хотя, конечно, узнают, – добавил он задумчиво. – Но развеяться тебе необходимо.

Поэт молчал, сжимая чашку двумя руками.

– Что-нибудь попроще, – продолжал размышлять Родченко. – Понезамысловатей… И чтобы никаких стихов. – Задумчивый взгляд Родченко скользнул по улице, и лицо его осветилось. – Придумал! Посмотри в окно. Видишь афишный столб?

Маяковский, прищурившись, посмотрел в серое окно.

– Ну.

– Желтая афишка, – сказал Родченко. – Видишь? В Москве сейчас гастролирует известный фокусник и маг из Берлина. Развлечение не ахти какое, но зато тебя там точно никто не узнает. Сходи, развейся. Хочешь, я пойду с тобой?

Родченко вдруг осекся. Лицо Маяковского словно окаменело.

– Герр Риттер, – хрипло шептал он, вглядываясь в афишу. – Маг и гипнотизер.

Родченко посмотрел на афишу.

– Ну да. Ганс Риттер. Кстати, выступление начинается через полчаса. Если поспешим, еще успеем. Пойдем?

Маяковский молчал.

– Володь, ты меня прости, но это глупо, – сказал Родченко. – Ты намеренно губишь себя. Это не по-нашему, не по-советски. Возьми себя в руки. Брось это мещанство.

Маяковский повернулся к Родченко и пристально на него посмотрел.

– Мещанство, – медленно проговорил он. – Да, ты прав… Наверное, прав… Точно прав! – Поэт схватил чашку и залпом допил кофе. Брякнул чашку на стол и вытер рот рукавом пальто. – Ты прав, Саня! Надо завязывать с этой пошлой пьеской. С этим голубоглазым девичьим томлением! Развлекаться? Пожалуйста! Пойдем и посмотрим на этого мага. Может, устроим ему магический сеанс с разоблачением? – Маяковский расхохотался, схватил кепку и нахлобучил ее на голову. – Идем?

– Идем, – ответил Родченко, который сам уже не рад был, что решил составить Маяковскому компанию. Дикий вид друга немного пугал Родченко. К тому же ему казалось, будто поэт замыслил какую-то опасную авантюру, хотя речь шла о простом концерте заштатного немецкого фокусника.

И все же, поколебавшись несколько секунд, Родченко твердо решил сопровождать друга – куда бы тот ни направился. Они встали из-за стола и зашагали к выходу – впереди Маяковский, гордо подняв голову, расправив плечи, за ним Родченко – немного скисший и с лицом, на котором ясно читалось: «Правильно ли я поступаю?.. Не знаю, не уверен».