Глава 31
На работе Карелин то и дело зевал – сказывалась бессонная ночь. Об отдыхе мечтать не приходилось: вечером опять надо собираться и отправляться в клуб на тусовку, посвященную новой картине художника Домнина. Только картины-то уже нет…
Мыслями он возвращался то в мастерскую, то к Астре, которая, несмотря ни на что, после завтрака позвонила в парикмахерскую и записалась на прическу.
– Может, не пойдем? – с надеждой спросил Матвей. – Презентации не будет!
– Откуда нам знать? – покачала головой она. – Разве мы были в мастерской и видели, что там произошло?
– Ну…
– А если видели, то почему промолчали? Теперь мы соучастники преступления, дорогой. И нам лучше вести себя как ни в чем не бывало. То есть одеться, причесаться, накраситься и в назначенное время явиться в «Ар Нуво». Есть другие предложения?
Предложений не было.
– Интересно, Александрина тоже придет?
– Готова поклясться, что да, – загадочно улыбнулась Астра. – Надеюсь, здоровье ей позволит.
– Ночной злодей ударил ее вскользь – волосы помешали. Не у каждого такая копна под шапкой. Наша «целомудренная» вдова отделалась шишкой на затылке, которая не помешает ей блистать на вечернем шоу. Только состоится ли праздник? Домнин утром обнаружит… – Матвей бросил взгляд на часы. – Вернее, уже обнаружил, что от его шедевра остались рожки да ножки, и предается отчаянию. Как он поступит? Ты его больше знаешь. Уйдет в запой, вызовет бригаду криминалистов или повесится?
– Последнее вряд ли. Не такой он человек. Криминалисты тоже отпадают: они ему ничем не помогут. Полотно не подлежит восстановлению, а прочее Домнина мало интересует. Да и ничего ведь не украдено. Подумаешь, кое-что разбито и дюжина тюбиков растоптана. Не велика беда! Картина погибла – вот настоящая трагедия.
– Я бы на его месте отменил мероприятие. Повод утрачен.
– Ты на его месте быть не можешь, слава богу! – воскликнула Астра. – Не забывай, что Домнин получил письмо от Сфинкса. Уничтожение картины, скорее всего, следующее предупреждение о грядущей смерти. Сначала творение, потом мастер.
– Почему же ты помешала мне поймать того, кто напал на Санди?
– Меня сбил с толку второй персонаж, – вздохнула она. – Это была женщина? Или мужчина? Вдова твердит, будто все подстроил сам Игорь. Я ей и верю… и не верю. Там, в темноте, я чисто интуитивно не ощущала его присутствия. Второй ночной посетитель – не Домнин.
– И не женщина. Дамы двигаются по-другому. Жаль, из-за ширм было плохо видно. И фонарик светил еле-еле. Кто-то намеренно повредил электричество. Удобнее всего это было сделать художнику. Тебя не настораживает, что он продолжает пользоваться старой дверью и не заботится о сохранности своего имущества?
– Домнин умен. Раз он не меняет замки и не ставит сигнализацию, значит, его все устраивает.
– Я его не понимаю.
– Я тоже. Однако это не доказывает его вину. Как творческая личность он имеет право на некие особенности характера… на странности, наконец. Гении немного не от мира сего.
– Угу, – язвительно хмыкнул Карелин. – Они от мира иного.
Астра не успела отразить его выпад, как последовал новый:
– Кстати, что зеркало? Ты в него заглядывала, прежде чем лезть в чужую мастерскую?
– Я… советовалась с Алруной . У меня появилась мысль о мастерской и о том, что Сфинкс должен быть там.
– Это была твоя собственная идея, которую ты приняла за подсказку. Как всегда! А Сфинкс и правда был там… гипсовый, раскрашенный фальшивой позолотой. Ты не ошиблась.
– Но хоть в чем-то я оказалась права, – запальчиво возразила Астра. – Мы стали свидетелями…
– …столкновения любви и ненависти! – перехватил у нее инициативу Матвей. – Вполне реального мирского конфликта. Крылатый лев с человеческим лицом всего лишь созерцал сию душераздирающую сцену. Домнин испытывает страстную любовь к женскому телу… только на холстах. А его молодая сексуальная мачеха изнемогает от вполне земного желания и люто ненавидит пасынка за его равнодушие. Все пошло и банально, без мистической подоплеки. Он пишет ее обнаженное тело, а она жаждет заманить его в свою постель. Она же словно бешеная тигрица в период течки! Уж поверь, ее флюиды способны возбудить даже на расстоянии, вне контакта. Однако Домнин легко противостоит ее домогательствам. Удивляюсь, как она до сих пор его не убила?! Растерзав картину, Александрина отомстила, выпустила пар, избежала приступа любовного безумия, и этот акт вандализма на самом деле спас художника от верной смерти в объятиях отвергнутой женщины.
Астра округлила глаза: два черных пылающих солнца.
– Ты серьезно?
– Почти, – расхохотался он. – Складно получилось?
Она разочарованно опустила голову.
– Они терпеть не могут друг друга, а ты – выдумщик.
Карелин согласно кивнул.
– Есть такой грех. От тебя заразился! Не знаю, что у Санди преобладает: меркантильные или любовные потребности. Она спит и видит, что, покорив сына, как покорила отца, завладеет не только его телом и душой, но – и это гораздо существеннее! – его имуществом и деньгами. Если бы, паче чаяния, Домнин попался в ее сладкие сети, он отдал бы ей все… или написал завещание в ее пользу, а потом покончил бы с собой. А? Вот желанная развязка, которая удовлетворила бы нашу красавицу.
– Будет владеть… — прошептала Астра.
– Что?
Она не ответила. Ее взгляд блуждал где-то далеко, в мифических туманах, или в заколдованных городах, порожденных ее собственным вымыслом.
– Одно смущает, – нарочно громко произнес Матвей. – Кто был тот, второй? Кажется, Домнин досадил ему не меньше, чем Санди… И он с не меньшим наслаждением довершил начатую темпераментной вдовушкой расправу над картиной.
Астра будто очнулась.
– Не стоит делать скоропалительных выводов, – заявила она. – И задаваться пустыми вопросами. Вечером в клубе все выяснится.
– Браво! – театрально захлопал в ладоши Матвей. – Все ли? Ты неисправимая оптимистка. Я, конечно, буду твоим пажом на этом балу богемы? Причем слепым пажом. Повелительница не удосуживается посвящать меня в свои догадки. Но в одном я твердо уверен: на шее или на плече «второго» осталась моя зарубка. Ведь я попал в него деревянным бруском.
– Думаешь, остался синяк?
– Обижаете, сударыня. Мои меткость и сила выше всяких похвал! Как минимум – ссадина.
* * *
В «Ар Нуво» вопреки правилам пожарной безопасности горели сотни свечей – господин Домнин не поскупился на огненную иллюминацию. Живые язычки пламени многократно отражались в золотистых деталях интерьера, в стеклах витражей, в зеркалах.
Астра восторженно купалась в этих дрожащих переливах света, в этой колеблющейся мерцающей дымке. Матвей подозвал официанта, взял с подноса два бокала шампанского и галантно подал даме.
– На, охладись, а то сама превратишься в факел!
– Это комплимент?
– Скорее забота о собственной безопасности, – вежливо улыбнулся он. – Я ведь стою рядом. Того и гляди рубашка начнет тлеть. И чему ты так радуешься? Мы-то знаем, какое разочарование вот-вот постигнет нетерпеливую публику. Не понимаю, почему художник не объявил о…
– Здравствуй, милый! – пропела женщина, обтянутая длинным узким платьем, словно покрытая блестящей зеленой чешуей. – Какими судьбами? Не подозревала, что тебя интересует живопись.
Матвей наклонился к Астре со словами: «Извини, я на минутку!» – и непринужденно взял даму под руку, отвел в сторону. Они о чем-то заговорили. Дама – взволнованно, он – сначала успокаивающе, потом раздраженно. Высокая грудь его собеседницы часто вздымалась, тревожа изумительное колье-косичку от «Веллендорф» и заставляя сверкать усеивавшие его бриллианты. Такое украшение стоило баснословных денег.
«Колье явно подарил не Матвей», – удовлетворенно подумала Астра и перевела взгляд на Баркасова, помахала ему рукой. Тот степенно кивнул.
Дамой в зеленой чешуе была Лариса Калмыкова, они с Карелиным явно не ожидали встретиться здесь.
– Я-то слушаю твои басни о завале в бюро, о куче клиентов, – пряча за обворожительной улыбкой гнев и ревность, произнесла она. – Верю, что ты сутками торчишь в офисе, головы не поднимая от бумаг. А ты не отказываешь себе в развлечениях! С каких пор ты проводишь время в ночных клубах? На тебя не похоже, дорогой.
– Все течет, все изменяется, – без смущения ответил он. – Где твой муж? Он по-прежнему отпускает тебя одну на светские тусовки?
– Пьет пиво с приятелями. Хочет угробить печень! Я не мешаю. Ты же знаешь, у нас с ним разные интересы. Что за девицу ты привел? – прищурилась Лариса. – Фи, Карелин! Решил приударить за дочкой богатенького папеньки? Ее прикид тянет на крутые бабки. Ого-го!
– Почему бы и нет? Охота за приданым становится популярным видом спорта. Чем я хуже других? Расширю бизнес за счет денег невесты.
Лариса закусила губу, покрылась красными пятнами.
– Неужели убежденный холостяк подумывает о женитьбе?
– Мы помолвлены, – солгал он. – Пока держим это в тайне от друзей и знакомых. Дело за малым. Торгуюсь с будущим тестем по поводу брачного контракта.
– Обидно продешевить?
– Еще как! Продать свободу ни за понюшку табаку? Ты меня недооцениваешь. Я что, похож на идиота?
– Не похож… – процедила она, чуть не плача от злости. – В том и беда.
– Нас не должны видеть вместе. Калмыкову донесут, да и моя нареченная расстроится.
В груди Ларисы бушевал вулкан, ноги подкашивались от желания, разжигаемого близостью и безразличием любовника, его готовностью отказать.
– Ты не смеешь так обращаться со мной, – задыхаясь, выдавила она.
– В чем проблема? – с оскорбительным недоумением усмехнулся Матвей. – Ты замужем. Я тоже буду женат. Мой брак уравняет наше положение, только и всего!
– Я видела, как ты разговаривал с ней, как прикасался к ее руке… Это не расчет, Карелин! Меня не проведешь. Это… любовь. Черт! Тебе наплевать на деньги ее папаши! Я думала, ты не способен испытывать к женщине ничего, кроме сексуального влечения. О, как я ошибалась…
Слова Ларисы ошеломили, накрыли его, как большая волна накрывает зазевавшегося пловца. Любовь? Что она болтает? Глупая ревнивая баба.
Он мельком взглянул на Астру и по тому жару, который вдруг разлился в груди, по сердечной истоме понял правду, прозвучавшую из уст бывшей подруги. Бывшей! Их интимные отношения с этого самого момента окончательно и бесповоротно канули в прошлое. Ничего больше не может быть между ними – ни поцелуя, ни объятия, никакой ласки, никакого двусмысленного жеста. Секунду назад они еще были любовниками, а теперь стали чужими. Он ужаснулся той молниеносно разверзшейся между ними пропасти, через которую не существовало даже узкого и шаткого мостика и которую нельзя было преодолеть никаким способом…
Лариса тоже увидела эту пропасть и помертвела, ее лицо приобрело цвет ее платья, а бриллианты померкли. Говорят, золото и драгоценные камни питаются любовной энергией и тускнеют, когда она уходит. Матвей раньше не верил в подобную чепуху.
– Прости, – сказал он, не чувствуя за собой вины.
И, не произнеся более ни слова, не оглядываясь, шагнул прочь. Лариса, оцепеневшая и онемевшая, смотрела ему вслед, ощущая, как с каждым его шагом что-то угасает, остывает в ее душе, как охладевает кровь в жилах и в сердце возникает пустота…
– Твоя пассия? – встретила его улыбкой Астра. – Красивая. Не боишься, что она приревнует тебя?
Из духа противоречия, все еще оглушенный истиной, открывшейся ему в словах Ларисы, Матвей притворно вздохнул:
– К Александрине? Пожалуй, да. Кстати, где она? Не терпится засвидетельствовать ей свое восхищение.
Астру задел его тон и смысл сказанного. Он думает только о золотоволосой Санди!
– Ты бы лучше спросил, где художник! – рассердилась она.
Это интересовало и остальных приглашенных. Разодетая и надушенная публика разогревалась коньяками и шампанским. «Где же наш блистательный Домнин?» – спрашивали одни. «Где же обещанный шедевр?» – волновались другие.
Скульптор Маслов переживал небывалый подъем. Он отчаялся составить достойный спич и собирался сымпровизировать. По сему торжественному случаю Феофан облачился во взятый напрокат смокинг, не подозревая, насколько нелепо тот на нем сидит. Венчик кудряшек вокруг розового глянца его лысины напоминал нимб.
– Ну, ты, братец, вырядился, как на прием в Букингемском дворце, – подтрунивал над ним Баркасов. – Только шейный платок сюда не идет! Сними, дружок, а то на смех поднимут.
– Я не законодатель мод, – нервно посмеивался скульптор. – Я – творческая личность! Имею право на причуды.
– Так оделся бы в римскую тогу или в плащ мушкетера. По крайней мере, оригинально.
– Ты на себя, кум, оборотись! Твой бархатный воротник до ушей вовсе ни в какие ворота не лезет.
– Это эксклюзивный покрой в старинном духе от… – Баркасов назвал фамилию известного молодого кутюрье. – В одежде возвращается романтический стиль. Вон, гляди-ка, твой покупатель! – показал он на Матвея и Астру. – С ним дочь господина Ельцова. Познакомить?
Лицо молодой женщины показалось Маслову смутно знакомым.
– Она журналистикой занимается?
– Журналистикой? М-мм-м… – пожал плечами комик. – Может, и балуется, пописывает статейки в какое-нибудь «карманное» издание родителя. Идем спросим. Я тебя представлю. У ее папаши денег куры не клюют, авось барышня составит тебе протекцию.
– Потом, Баркасов, после моей речи, – отмахнулся Феофан. – Я ведь первый выступаю! Где Игорь? Почему в зале до сих пор нет картины? Хоть бы одним глазком взглянуть! А то так сразу и не придумаешь, что говорить.
– Не лукавь, братец. Ты у нас выдающийся сочинитель панегириков и хвалебных од. Язык у тебя правильно подвешен, историю живописи ты знаешь как свои пять пальцев. Кому, как не тебе, разбираться в особенностях стиля Домнина? Вас же взрастила одна альма-матер.
Скульптор напряженно улыбнулся, его лысина приобрела багровый оттенок, а на лбу выступили капельки пота.
– Жарко, – пробормотал он. – Пахнет свечами, как в церкви.
Ему хотелось выпить, но сдерживала боязнь потерять самообладание и сболтнуть лишнее.
– Да у тебя руки дрожат! – заметил Баркасов. – Этак не годится. Глоток коньяка нам не повредит. Любезнейший!
Он подозвал официанта и взял две рюмки с коньяком – себе и Маслову.
Тут по залу пролетел возбужденный шумок, собеседники повернулись в сторону входа. На свободном от столиков пространстве для танцев приостановилась, будто позволяя присутствующим сполна насладиться зрелищем своей роскошной красоты, Александрина. Мужчины замерли, дамы испустили завистливый вздох.
Вдова прибыла на вечеринку с опозданием. Она тщательно подготовилась, превзошла самое себя. Ее наряд и прическа были восхитительны. Принятая накануне выезда таблетка избавила ее от головной боли, а легкая синева под глазами, томная бледность и красные губы выгодно подчеркивали чувственную выразительность ее лица.
– Филистимлянка Далила! – фамильярно воскликнул Баркасов, обращая на себя всеобщее внимание. – Царица Савская!
Астра подивилась искусству этой женщины подать себя. Для ночного шоу та выбрала длинное платье из бело-розового шифона с перламутровым отливом, очень открытым лифом и юбкой, чуть ли не до талии разрезанной на полосы. При ходьбе они развевались, демонстрируя бедра, колени и икры изумительной формы. Вместо пояса дама использовала нечто вроде атласного кушака того же кроваво-красного цвета, что и помада на губах; ее плечи прикрывало болеро из золотистой ткани, вытканной черными цветами. Огнеподобные волосы были уложены короной с каскадом спускающихся по сторонам локонов, с редкими завитками на лбу вместо челки.
Подобное одеяние на ком угодно выглядело бы нелепо, кроме Санди.
– Она словно сошла с картины неукротимого испанца, – прошептал кто-то рядом с Астрой.
– Кого?
– Гойи! – завороженно произнес Феофан Маслов, который покинул Баркасова и пробрался поближе к дочери господина Ельцова.
Чем черт не шутит? Завяжется знакомство, а потом можно будет обсудить спонсорскую помощь.
– Никакая она не Далила, – продолжал скульптор, стараясь произвести впечатление на Астру. – Скорее уж герцогиня Альба, от которой испанец был без ума: распутная Каэтана, надменная, прелестная и жестокая. По слухам, эта красотка отравила своего мужа, а потом и ее саму постигла загадочная смерть. Гойя был околдован молодой герцогиней и писал ее неистово, вкладывая в каждый мазок всю силу любви и ненависти. Вам приходилось видеть его знаменитые полотна «Маха одетая» и «Маха обнаженная»? Моделью для них послужила Каэтана Альба. Не верьте исследователям, опровергающим сей факт.
– Почему? – прошептала Астра.
– Только любовь делает краски живыми, а образы – нетленными и волшебно прекрасными. Если бы я хоть один раз в жизни полюбил женщину до беспамятства, до дрожи в груди… я бы тоже создавал шедевры! Но Игорь… он украл у меня…
Маслов запнулся, дико вытаращил глаза и начал хватать ртом воздух.
– Вам плохо? – наклонился к нему Матвей. – Сердце?
Выпитый коньяк возымел-таки действие: скульптор не сумел удержать язык за зубами.
