Всю дорогу Тавров и отец Иоанн молчали, погруженные в тягостные мысли. Так же молча вошли в квартиру Таврова и уселись за кухонный стол.

– Есть хотите? – наконец нарушил молчание Тавров.

– Спасибо, какая уж тут еда, – отозвался отец Иоанн, – вы-то что думаете об этом?

Тавров взглянул на собеседника. Выражение его лица удивило Таврова. Отец Иоанн явно не был напуган. Наоборот, его лицо выражало мрачное спокойствие и тайную уверенность. Казалось, он принял какое-то важное решение, но не хочет делиться им.

– Одна рука, – ответил Тавров. – Те же люди, что и в случае с Гольдштейном. Вы полагаете, что это инициант?

– Весьма вероятно, – медленно протянул отец Иоанн, – хотя и не обязательно. Уж больно многим мешали и Гольдштейн, и Макс. Не исключено, что просто некие люди ради своих интересов решают проблемы в Пограничной Зоне. В любом случае вам, Валерий Иванович, следует оставить это дело. Слишком опасно, слишком! И я не имею права…

– Да что вы говорите! – воскликнул Тавров. – Как это оставить? Нам следует работать по секте, на которую я вышел! Как ее… Церковь Истинного Катарсиса! Я уверен, что это те самые люди, которых мы ищем!

– Валерий Иванович, я не хочу завтра увидеть здесь то же зрелище, что мы видели на квартире у Макса, – серьезно заявил отец Иоанн. – И я убедительно прошу вас оставить это дело!

Тавров хотел ему возразить, но не успел: зазвонил телефон. Тавров снял трубку.

– Фу, наконец я вас поймала! – раздался в трубке голос Катерины. – Значит, так… Звонил ваш друг с Петровки, хочет вас увидеть завтра часа в три. Как вы?

– Хорошо. Что еще?

– Потом звонил какой-то Сергей, сказал, что заедет к вам часов в шесть вечера посоветоваться.

– Понял, к шести буду в офисе. Сегодня что?

– Часам к трем к вам собирается заехать адвокат Гитарова. Но, я так понимаю, вы с ним встречаться не желаете, поэтому я его отослала на будущую неделю.

– Молодец, правильно понимаешь! – усмехнулся Тавров. – Что дальше?

– И на три часа вам Андроновский прислал приглашение в Дом художника. Вы успеете?

– Пожалуй, да. В Дом художника загляну. Все?

– Пока да. Если что, позвоню. Вы дома будете?

– Да, после шести.

И Тавров положил трубку. Взглянул на часы: без пятнадцати три. Впрочем, в ЦДХ можно и опоздать.

– Как насчет вернисажа? – спросил он отца Иоанна. Тот недоуменно поднял брови, и Тавров пояснил: – Знакомый художник пригласил. Поедете? По дороге продолжим разговор.

– Ну если ненадолго… – согласился отец Иоанн.

Разговор в дороге не получился. Отец Иоанн пребывал в состоянии мрачной задумчивости и на все умопостроения Таврова отвечал односложно: «вряд ли», «сомнительно», «может быть». Лишь когда Тавров сказал, что необходимо сегодня же определить дальнейший план действий, отец Иоанн вдруг с жаром возразил:

– Оставьте, Валерий Иванович, прошу вас! Вы не понимаете, все равно не понимаете… А ведь все просто! Поймите, есть люди, которые ходят по улицам рядом с вами или даже живут в одном с вами доме. Вы каждый день встречаетесь с ними, иногда даже здороваетесь, но не осознаете, что на самом деле они живут в другом мире и демоны, которых вы, невзирая ни на что, считаете простой галлюцинацией, для этих людей гораздо реальнее, чем вы! Для них иллюзия – этот мир. Этот мир для них всего лишь строительная площадка. Неужели встреча с Гольдштейном вас ничему не научила?! Вы живы до сих пор лишь потому, что Гольдштейн надеялся с вашей помощью найти Книгу. Только поэтому он не выбросил вас из мира живых, как выбрасывают использованный автобусный билет! А те, кто уничтожил Гольдштейна, не менее опасны. А вы пытаетесь встать у них на пути!

– Позвольте, – возразил Тавров, – но вы же сами втянули меня в это дело!

– Отнюдь! – отрицательно покачал головой отец Иоанн. – Вас выбрала Евфросинья. Вы думаете, что она сейчас лежит в коме в больничной палате? Нет! Она по ту сторону Пограничной Зоны и пытается защитить вас и помочь вам в поисках Книги. Но ей не хватает сил. Поэтому дальше поисками Книги займусь я. Я Наблюдатель, это моя обязанность. А вам – спасибо, но больше я не хочу рисковать вашей жизнью, не имею права! Вы так и не отдаете себе отчет, что такое Пограничная Зона. Представьте, что миллионы людей в этом мире никогда не сталкивались с демоническими проявлениями, и те не могут причинить им никакого вреда, ибо демоны не властны в этом мире. А вот в Пограничной Зоне они всесильны. Утром вас могут найти в вашей квартире беспомощным как младенец, пускающим пузыри и ходящим под себя, вас запрут в психиатрической лечебнице до конца ваших дней, и никто не будет знать, что это Арахнель высосал ваш разум до последней капли! Или вы упадете в подземном переходе, и вечно опаздывающая «Скорая помощь» констатирует смерть от инсульта. И никто не будет знать, что никем не замеченный демон Юрином, проходя мимо, просто коснулся вашего затылка! Прошу вас, уезжайте на время, скройтесь, пока все не утрясется, иначе вам не выйти из Пограничной Зоны!

Отец Иоанн замолчал, глядя перед собой невидящим взглядом. Тавров тоже молчал, устав возражать. Так и доехали молча до Парка культуры. Лишь переходя Крымский мост, отец Иоанн спросил:

– А зачем вы вообще едете на выставку? Ну не из любви же к искусству?

– Андроновский хочет сказать мне что-то важное и срочное, но почему-то не хочет приходить в офис, – ответил Тавров, – иного объяснения у меня просто нет.

Выставка Андроновского проходила в небольшом зале на втором этаже. Он стоял в окружении богемной тусовки перед большой картиной с изображением лежащей на кушетке женщины в полупрозрачной тунике. Тавров хотел сразу подойти к Андроновскому, но его поразило поведение отца Иоанна. Тот стремительными шагами подошел к портрету и впился в него взглядом. Тавров тоже приблизился к холсту, рассматривая изображенную на нем женщину.

Женщина была очень маленького роста, – или казалась такой на фоне огромных колонн на заднем плане. Черные волосы струились по плечам, ниспадая на полуоткрытую высокую грудь, и излучали странный и завораживающий мягкий блеск. В ее позе, расслабленной и манящей, в то же время чувствовалась энергия дикого животного, – как в отдыхающей пантере. Ее черные глаза, казалось, источали негу и мечтательно смотрели в пространство, но стоило отвести взгляд – и казалось, что женщина внимательно следит за присутствующими, словно просвечивая их насквозь невидимым, но ощутимым потусторонним светом. Это ощущение было настолько реальным, что Тавров несколько раз отводил взгляд и снова быстро бросал его на портрет. Наконец он почувствовал, что этот уклоняющийся взгляд полностью овладевает им. Присутствующие в зале люди стали словно скрываться за пеленой тумана, и в этом тумане постепенно начали глохнуть их голоса.

Тавров с усилием встряхнул головой, пытаясь преодолеть погружение в транс, и услышал, как отец Иоанн негромко и отчетливо произнес: «Изис».

– Что? – переспросил Тавров. Но отец Иоанн ничего не ответил.

– Валерий Иванович! Наконец-то! – раздался за спиной голос Андроновского. Тавров обернулся и был неприятно удивлен внешним видом художника. Тот как будто похудел, осунулся, улетучились обычные оптимизм и уверенность в себе, сменившись странным, почти лихорадочным возбуждением и плохо скрываемой нервозностью. Ко всему прочему он был изрядно пьян.

Тавров несколько мгновений стоял в замешательстве, пожимая потную ладонь Андроновского, затем спохватился и сказал:

– Позвольте представить вам моего друга, отца Иоанна.

И тут отец Иоанн повел себя не менее странно. Он несколько секунд молча смотрел в лицо Андроновскому. Нельзя было понять, что выражает его взгляд, – в нем за короткий промежуток промелькнули неприязнь, сожаление и даже ярость. И все это секунд за пять, не более. Затем отец Иоанн круто развернулся и пошел к выходу, даже не попрощавшись.

Тавров был поражен столь неожиданным поведением отца Иоанна и озадаченно посмотрел ему вслед. Однако Андроновский не обратил на отца Иоанна никакого внимания. Он смотрел на Таврова, и на его красном помятом лице разлилось выражение поистине детской радости: как будто пятилетний ребенок увидел живого Деда Мороза. Он быстро придвинулся к Таврову и негромко, но прочувственно сказал ему на ухо:

– Господи, как я рад, что увидел вас! Я боялся…

– Чего боялись? – удивился Тавров.

Лицо Андроновского болезненно исказилось, и он прошептал:

– Не увидеть… не успеть!

– Да о чем вы, право слово! – воскликнул Тавров. Андроновский хотел что-то пояснить, но в этот момент раздался громкий ликующий возглас:

– Петя! Это потрясающе! Твоя «Жрица» великолепна, – умыл ты все-таки Шилова! Ей-богу, умыл!

Тавров обернулся и увидел приближающегося здоровяка-скульптора, бывшего гипсомодельщика. Андроновский вздрогнул, неуловимым движением сунул что-то в карман пиджака Таврова и быстро пробормотал:

– Здесь все. Обязательно прочтите. Обязательно, заклинаю вас!

И отошел, чтобы утонуть в объятиях здоровяка. Тавров с недоумением наблюдал некоторое время за Андроновским, но тот больше не приближался к Таврову и даже избегал встречаться с ним взглядом. Пару раз Тавров заметил, как оставшийся на короткое время один Андроновский украдкой прикладывался к маленькой плоской фляжке. С ним явно творилось что-то неладное. И еще: он даже не поинтересовался, как идут поиски головы Ольги Берг, хотя до сих пор формально являлся клиентом Таврова.

Детектив решил отправиться в буфет и за чашкой кофе осмыслить ситуацию.

Усевшись за столик, Тавров достал из кармана то, что положил туда Андроновский. Это был конверт. Точно в таком же конверте Таврову прислали приглашение. Внутри лежало два листа бумаги, исписанных нервным почерком. По форме обычное письмо и начиналось стандартной фразой: «Уважаемый Валерий Иванович!» Но далее шло такое, что произвело на Таврова весьма сильное впечатление.

«Вы, наверное, удивлены, что я последнее время не проявляю интереса к ходу расследования дела, для которого я прибег к вашей помощи. Дело совсем не в том, что я решил отказаться от ваших услуг, – отнюдь! Просто за последнее время в моей жизни произошло некоторое событие, в корне изменившее мою жизнь. И мне почему-то кажется, что оно находится в непосредственной связи с теми ужасными событиями, о которых вы уже в курсе. За короткий срок странно и жутко ушли из жизни люди, с которыми я был знаком. Мой единственный друг Коля Троф, восхитительная женщина Оленька и несчастный молодой человек Андрей, – их смерть окружена завесой чего-то, выходящего за пределы нормального. И мне кажется, что я тоже вместе с ними незаметно и помимо моей воли перешагнул невидимую границу между реальностью и кошмаром. И ужасная судьба моих знакомых вскоре ожидает и меня. Не думайте, что я сошел с ума. Я никогда не верил в мистику и всякую паранормальщину, но теперь… Прочитайте до конца и тогда уже судите.

Месяца два назад меня посетил один странный клиент. Должен сказать, что уже почти год я пребывал в состоянии глубокого творческого кризиса. Все, что я делал, казалось мелким, проходным и недостойным меня. Однако даже человеку искусства нужно кушать… Короче, клиент появился как нельзя кстати.

Удивительно, но я не могу вспомнить, как он выглядел. Неопределенного возраста, где-то между сорока и шестьюдесятью. В дымчатых очках. И все. Как ни стараюсь, больше ничего не могу воскресить в памяти. И в то же время меня не покидает ощущение, что где-то я его видел! Словно карандашом набросали портрет, а потом тщательно стерли ластиком. Следы видны, но не больше того… Впрочем, не в этом суть.

Клиент представился помощником режиссера фильма мистического содержания. Назвался он Андреем Ивановичем. Для фильма им нужно большое, примерно четыре на четыре метра полотно. Клиент показал эскиз, представлявший собой сидящего в кресле человека, за спиной которого расходилось странное сияние. Любопытными в эскизе мне показались три вещи. Во-первых, кресло и силуэт были отрисованы тщательно, так же тщательно – границы зон сияния. Во-вторых, все зоны были пронумерованы. В-третьих, лицо было обозначено нечетким овалом, в то время как фигура была прорисована достаточно детально, вплоть до складок ниспадающей мантии.

На мои вопросы по этому поводу Андрей Иванович сообщил, что полотно представляет портрет самого Люцифера и предназначено для декораций самой главной сцены фильма. Поэтому столь тщательно прорисованы контуры фигуры и обстановка. Лицо же отдается на мое усмотрение, – как сказал Андрей Иванович, «полностью полагаемся на ваш гений». Цифровые зоны указаны потому, что картина должна писаться специальными красками, обладающими весьма специфическими запахами. По мнению режиссера, эти запахи должны создать необходимое настроение актерам. Краски будут доставлены в мастерскую, и они – только они – должны использоваться при создания полотна.

Я выразил резкое неудовольствие по поводу вмешательства в столь сокровенную для любого художника сферу, как выбор красок, однако Андрей Иванович тут же выложил на стол договор, где была проставлена такая сумма, что любые возражения сразу показались мне нелепыми. Более того, после подписания договора Андрей Иванович тут же выплатил мне сорокапроцентный аванс и небрежно обратил мое внимание на то, что в случае успешного выполнения заказа в срок мне полагается премия в размере тридцати-сорока процентов от суммы заказа, которая не будет фигурировать ни в каких документах, а потому не подлежит налогообложению. Каюсь, но этот момент добил меня окончательно, и я был готов писать картину даже дерьмом. На тот момент я думал, что преувеличиваю насчет дерьма. Но когда привезли так называемые краски, я понял, что преувеличения здесь нет никакого. Нет, краски создавали отличную гамму, с ними было удобно работать, – но запах! Во всяком случае, когда я грунтовал холст, от грунта шло такое амбре, что загаженный и неделями не мытый общественный туалет показался бы цветочной поляной. Впрочем, поработав несколько часов, я перестал обращать внимание на вонь, и дело пошло.

Через пару месяцев полотно было готово. С лицом получилось очень просто: сам не знаю как, но я написал его из головы, увидев во сне. Просто вскочил среди ночи, и через два часа лицо было готово.

Клиент был очень доволен. Он выплатил мне оставшиеся шестьдесят процентов, положенных мне по договору, и еще сорок «черным налом». Такой кучи денег мне никогда не приходилось видеть! Расплатившись, клиент выставил бутылку неимоверно старого «Хайна», и пока его помощники выносили полотно, мы с ним распили бутылку. На прощание Андрей Иванович сказал: «Вы заслужили более ценную награду, чем этот презренный металл. Для человека искусства главное – создать шедевр, способный прославить его в веках: ведь это единственный способ для смертного достичь бессмертия. Я прав?» Безусловно, я согласился, со смехом добавив, что после создания бессмертного шедевра следует немедленно умереть, дабы не осквернять имени гения более слабыми произведениями. Андрей Иванович снял очки, внимательно посмотрел на меня и сказал: «Ну что же, прощайте! Ваше желание сбудется в самое ближайшее время!»

Но к этому моменту коньяк уже ударил мне в голову, и я не обратил на его слова никакого внимания. Выпроводив клиента, я упал в постель и заснул как убитый.

Проснувшись утром, я ощутил себя столь свежим, бодрым и полным сил, что немедленно принялся за работу. Я давно собирался написать Оленьку. Написать такой, какой ее помнил. И принялся за дело. Фигуру я написал по памяти, быстро и на едином дыхании. Я облек ее в тунику, облегающую тело так, словно она была смочена водой: так делали греческие мастера, когда облачали натурщиц. Точно так же быстро родилось решение обстановки: интерьер не то храма, не то дворца, своей мрачной торжественностью подчеркивающего ослепительную красоту и очарование женского образа. Но вот с лицом оказались проблемы.

Я сутками пытался воспроизвести живущие в памяти черты. Иногда мне казалось, что вполне удачно. Но нет! Утром я вставал и с огорчением видел: не то! И однажды ночью, словно подчиняясь неведомому зову, я встал и написал то лицо, которое вы видели на картине. И снова лег спать. А наутро ужаснулся написанному. Жгучая брюнетка с волнистыми волосами не имела ничего общего с Оленькой. Но когда я хотел стереть изображение, мне показалось, что в этом родившемся из глубин моего подсознания образе проступают черты Оленьки. И я оставил все как есть.

Странное дело, но с того времени я ощущаю себя так, как будто переступил невидимую границу. Я живу словно за стеклом. По ту сторону осталось прошлое, тот мир, а я сейчас непонятно где. Почему?

Я вспоминаю свою поездку в Иран два года назад с делегацией творческих работников. Там мастера делают на заказ ковры с любым изображением. Ислам запрещает, но для неверных можно. И только когда один из наших попросил выткать ковер с чертом, мастер замахал руками: «Шайтан? Нельзя шайтан!» Он понимал, что нельзя. А я сделал. Может быть, именно тогда я переступил невидимую границу, когда не смог отказать странному клиенту?

Почему-то я уверен, что когда вы будете читать эти строки, меня уже не будет в живых. Почему? Не знаю… А почему бы и нет? Я создал шедевр, – что еще мне делать в этом мире? Впрочем, я ли его создал? Откуда пришел этот образ, из какой инфернальной бездны?

Я не испытываю сожаления по поводу того, что скоро покину этот мир. Кто знает, может быть, там я увижу Оленьку, и все это – лишь плата?

Вот, пожалуй, и все. Зачем я написал это вам? Мне кажется, что это важно. Впрочем, кому бы я еще мог написать? На свете не осталось человека, которому я хотел бы что-то сказать.

Прощайте, Валерий Иванович».

Тавров перечитал письмо еще раз, недоуменно поглаживая затылок. Что-то здесь есть. Что-то важное. Помощник режиссера явно липовый. Скорее всего, полотно нужно какой-нибудь секте для ее мистических ритуалов. А если это Церковь Истинного Катарсиса? Нет, надо срочно переговорить с Андроновским! А то от него с таким суицидальным настроением можно всего ожидать!

Тавров решительно поднялся из-за столика и пошел к выходу. Вышел в холл и тут же наткнулся на процессию: двое санитаров несли на носилках кого-то накрытого простыней. Сзади меланхолично вышагивал врач, нетерпеливо перебрасывая из одного уголка рта в другой незажженную сигарету: ему явно хотелось курить. Рядом с ним шел с потерянным лицом бывший гипсомодельщик и растерянно спрашивал:

– Как же так, доктор? Как же так? Ведь еще полчаса назад мы с ним пили коньяк!

– Вот и допились, – прервал его врач, – до инсульта. А вы как хотите? Думаете, вам все сказки расказывают про здоровый образ жизни? Стрессы, сигареты, кофе, алкоголь, – все думаете, что вам здоровья на десятерых отмерено! А вот так и заканчивается! Зажигалка у вас есть?

Прочитав назидательную речь, врач закурил и вышел на улицу. Гипсомодельщик растерянно завертел головой, встретился взглядом с Тавровым и сказал:

– Вот так вот, нет больше Пети. Только вы ушли, и пяти минут не прошло… Схватился вдруг за голову и упал. И все!

Следущим утром Тавров проснулся поздно, часов в одиннадцать. Долго лежал в постели, чувствуя себя совершенно разбитым. Наконец заставил себя встать и приготовить завтрак, – съеденный, впрочем, без аппетита. Двигаться из дома не было никакого желания. Да и стоит ли? Что там на сегодня? Сергей… но это в шесть вечера. Может, он к этому времени и почувствует себя лучше. Что еще? А, ну да… В три часа его ждет Павлов.

Тавров решил позвонить Павлову, чтобы попросить перенести встречу.

– Да собственно, вам, наверное, и не надо приезжать, Валерий Иванович, – сказал Павлов, – просто я хотел кое-что уточнить. Дело касается Пустовойтовой.

– Евфросиньи? – насторожился Тавров. – А что случилось?

– Ничего, она в прежнем состоянии. Врачи считают, что она может пролежать очень долго, кома есть кома. Полагают, что причина всего травма: пуля деформировала металлическую пластину, которая заменяет у Пустовойтовой часть черепной кости. Вы знаете об этой пластине?

– Да, я знаю.

– Так вот, они хотят заменить пластину. Операция очень сложная, шансов на успех мало. Поэтому руководство клиники обратилось с просьбой разыскать ее родственников, чтобы получить согласие на операцию. Задача сложная, поскольку те, кто ее хорошо знал, а именно Карадаева и Белиссенов, утвердают, что у нее нет родственников. Я и хотел спросить вас: все-таки вы тоже близко знали Пустовойтову, проводите свое частное расследование. Так может быть, сумели бы выйти на каких-нибудь ее родственников, хотя бы дальних?

– Нет, – рассеянно ответил Тавров, – если уж Ленора, то есть Карадаева, никого не знает, то я уж тем более… А кто еще… Как ты сказал… Белиссенов?

– Ну да, – невозмутимо отозвался Павлов, – ваш отец Иоанн, в миру Белиссенов Владимир Андреевич. Так он подписался под протоколом. И паспорт у него на имя Белиссенова. Все правильно, мы проверяли. А что, у вас есть сомнения?

– Нет, нет! – спохватился Тавров. – Просто я заработался, не сразу сообразил, извини… Ну а насчет родственников Пустовойтовой сказать ничего не могу.

Положив трубку, Тавров задумался. Вот так дела! Он ищет Белиссенова, а тот, оказывается, все время рядом. Для такого старого опера просто непростительно! Ай да отец Иоанн! Получается, что он использовал его для поисков самого себя. Что же, весьма умно: пустить по своему следу человека, контролируя каждый его шаг и устраняя все зацепки, которые опытная ищейка успеет разнюхать. И ведь как ловко получилось! Он, старый опер Тавров, даже и не догадывался о том, что именно отец Иоанн организовал нападение на Евфросинью и похищение Книги, ликвидацию Гольдштейна и Макса.

Ну ладно, господин Белиссенов! Вы выиграли несколько сражений, но не выиграли кампании. У Таврова есть союзник, готовый на решительные действия и умеющий их профессионально осуществлять. Посмотрим, по зубам ли вам окажется открытое сражение против союза бывшего опера и бывшего спецназовца!