После обеда приехал человек от Петренко и привез личное дело того самого Стаса, Станислава Сергеевича Прошина, 1980 года рождения, уроженца Москвы, не судимого, старшего сержанта запаса. Тавров внимательно изучил дело, но никаких зацепок там не обнаружил. Прошин не имел сестер и братьев, мать его умерла в прошлом году от обширного инфаркта, а отец скончался двумя годами раньше от рака. Указанные в специальном приложении друзья и знакомые уже отрабатывались людьми Петренко и, надо полагать, без особого результата. Однако кое-что в деле заинтересовало Таврова. Осенью прошлого года Прошин продал свою квартиру, но новой не купил, а стал снимать комнату у знакомых. На вопросы отвечал, что копит деньги, чтобы купить новую квартиру. Однако в аккуратно подколотой справке указывалось, что вырученные от продажи квартиры деньги Прошин получил наличными, но куда их дел – неизвестно.

Тавров понял, почему судьбой этих денег заинтересовался Петренко: начальник службы безопасности подозревал, что у его подчиненного появились долги. Однако никаких фактов Петренко накопать не смог. Прошин же как-то между делом сказал, что отдал деньги приятелю в долг. Имя не называл, от разговора на эту тему уклонялся.

Тавров задумался. Почему Прошин пошел на такой рискованный шаг, как отдача столь солидной суммы в долг? Если он сам не имел долгов, то напрашивалось два варианта: либо он отдал деньги под очень хороший процент человеку, которому полностью доверял или, во всяком случае, был уверен, что вернет деньги тем или иным способом; либо не рассчитывал получить деньги назад, оплачивал какие-либо услуги, например. А что, если Прошин вступил в какую-нибудь секту и сейчас скрывается у своих единоверцев? Тогда понятно, что деньги он передал своей секте безвозмездно, а точнее, в качестве платы за защиту. Они ведь могут укрыть его или даже переправить в безопасное место. А что, чем не вариант?

Размышления Таврова прервала Катя:

– Валерий Иванович, к вам капитан Жуков из Воткинского РУВД.

Таврова словно током ударило. Он встрепенулся и переспросил:

– Откуда?

– Из Воткинска, капитан милиции.

– Пусть заходит.

Капитан Жуков вполне соответствовал своей фамилии: жгучий брюнет лет тридцати пяти без малейших признаков седины в пышной шевелюре и густых усах, среднего роста и плотного телосложения. И в движениях его присутствовала неторопливость жука, ползущего по стеблю к одному ему ведомой цели.

– Здравствуйте, Валерий Иванович.

– Приветствую вас, – отозвался Тавров, – а позвольте ваше удостоверение.

– Пожалуйста, – с готовностью раскрыл удостоверение Жуков. Так оно и есть: Жуков Игорь Игнатьевич, капитан милиции.

– Прошу вас, Игорь Игнатьевич, – сказал Тавров, указывая на стул.

– Спасибо, но я, собственно, на минутку, – отказался Жуков и положил на стол бумажный пакет. – Это Сергей Рагозин оставил для вас. Когда он уезжал из Воткинска, то зашел попрощаться и оставил вот это. Просил передать вам, когда вы придете за ним лично, или же переправить вам в Москву с кем-нибудь из сотрудников. Я вчера приехал в командировку, вот и зашел к вам.

– Вы уже в курсе, что Сергей скоропостижно скончался? – спросил Тавров.

– Да, был на Петровке и там узнал. Кто бы мог ожидать! – сокрушенно вздохнул Жуков.

– Скажите, а этот пакет вам вручил лично Сергей? – спросил Тавров.

– Да.

Тавров взял пакет и начал его медленно вскрывать, поглядывая на стоящего напротив Жукова. Тот без всякого волнения наблюдал за процессом. В пакете оказался аудиодиск без всяких надписей и пометок.

– Ну я пойду, Валерий Иванович, – сказал Жуков, но Тавров его остановил:

– Одну минутку, Игорь Игнатьевич. Будьте так добры, не сочтите за труд… там у Катюши стоит плеер, так вы вставьте, пожалуйста, диск и принесите плеер сюда.

Жуков вышел в приемную и через минуту вернулся с плеером.

– Поставьте, пожалуйста, на стол и включите вон в эту розетку. Еще раз извините за бепокойство.

Жуков выполнил просьбу Таврова.

– Большое вам спасибо, Игорь Игнатьевич, – поблагодарил Тавров. – Желаю хорошей дороги.

– Не за что, Валерий Иванович. Всех благ!

Когда Жуков ушел, Тавров с нетерпением нажал на кнопку воспроизведения. Из динамика раздался голос Рагозина: «Дорогой Валерий Иванович! Не удивляйтесь, пожалуйста, такому способу передачи информации, но раз вы слушаете это аудиопослание, значит, предосторожность не оказалась излишней. Дело в том, что в ходе своих поисков в славном городе Воткинске я несколько раз обнаруживал за собой слежку. Не скажу, что водили меня постоянно, но явно интересовались. Кто именно, я определить не смог, но решил подстраховаться и вдобавок к отчету надиктовал эту кассету. Отчет я возьму с собой, а кассету оставлю для вас у Игоря Жукова. Если вы сами в ближайшее время не появитесь здесь, то он переправит вам ее в Москву с надежной оказией. Вот так. Ну а теперь к делу.

Действительно, Пустовойтова Евфросинья Матвеевна, 1945 года рождения, в 1962 году находилась на излечении в районной больнице, куда поступила с тяжелой черепно-мозговой травмой, что подтвердила ее школьная подруга Надежда Петровна Лагутина. Однако в архиве больницы никаких следов истории болезни Пустовойтовой не обнаружилось. Моим единственным источником информации о Пустовойтовой оказалась именно Лагутина, поскольку мне не удалось разыскать в Воткинске других людей, которые ее знали. Лагутина рассказала, что Пустовойтова родилась в 1945 году в Архангельске и приехала вместе с отцом и старшим братом в Воткинск в 1958 году. Пустовойтова была замкнутой по натуре и дружила лишь с Лагутиной, которая жила с ней на одной улице. Травму Пустовойтова получила при довольно странных обстоятельствах.

Однажды ночью Лагутина проснулась от истошного крика на улице. Она выглянула в окно и увидела, что Пустовойтова стоит на улице под фонарем в одной ночной рубашке и кричит: «Уходите, уходите!» Лагутина побежала в прихожую, чтобы набросить пальто и выйти на улицу, но едва она открыла дверь, как раздался мощный взрыв. Выбежав на улицу, Лагутина увидела, что дом Пустовойтовой (двухэтажный, постройки конца девятнадцатого века, нижний этаж кирпичный, а верхний деревянный) горит, при этом от него остались лишь стены нижнего этажа, а по всей улице валяются обломки и предметы быта, выброшенные силой взрыва. Пустовойтова лежала на тротуаре без сознания. Обломок кирпича попал ей в голову. Лагутина хорошо запомнила, что из огромной страшной раны торчал обломок кости. По счастью, появилась грузовая машина, которая тут же доставила Пустовойтову в больницу. Она оказалась единственной из восемнадцати жильцов, находившихся в доме в момент взрыва, которой удалось выжить. Ее отец в тот день работал в ночную смену и потому не пострадал, а вот старший брат и его жена погибли. Органы госбезопасности, проводившие расследование причин взрыва, выяснили, что с 1943 года по 1944 год в этом доме проживал некий Ерофеев Семен Петрович, в 1944 году разоблаченный как немецкий шпион. Ерофеев был убит при задержании, а его сообщник рассказал, что они с ним были заброшены для совершения диверсий на стратегических объектах. Сообщник не смог рассказать, где Ерофеев хранил взрывчатку и рацию. Оказалось, что в подвале. Взрывчатка была замурована в полу под тонким слоем цемента, а рация хранилась в дымоходе неиспользуемой печи. Так они и пролежали там восемнадцать лет, пока не произошел взрыв. Причина детонации взрывчатки так и осталась невыясненной. Рацию нашли в обломках дымохода. Впоследствии следователи пытались выяснить у Пустовойтовой, что же произошло в ту ночь, почему она оказалась на улице в два часа ночи, но Пустовойтова ничего не смогла объяснить. Лечащий врач убедил следователей, что у Пустовойтовой амнезия, и ее оставили в покое. Пустовойтовой была сделана операция, и она быстро пошла на поправку. Лагутина сообщила, что уже через год Пустовойтова смогла возобновить учебу и даже стала учиться более успешно, чем прежде, сдав экзамен экстерном за пропущенный год. Единственным видимым последствием ранения Лагутина назвала необъяснимо быстрое старение Пустовойтовой: по словам Лагутиной, в свои девятнадцать лет та имела лицо сорокалетней женщины. В 1964 году Пустовойтова уехала в Москву поступать в институт и после этого в Воткинск не возвращалась. Отец Пустовойтовой, Пустовойтов Матвей Егорович, 1905 года рождения, уроженец Архангельска, в 1974 году скончался от инсульта. Пустовойтова на похороны не приезжала, поскольку ее адреса никто не знал. Теперь отвечу на ваш вопрос о промышленности Воткинска в те годы. С 1959 года и до выхода на пенсию Пустовойтов работал мастером на заводе, выпускавшем ракетную технику.

Теперь о лечащем враче Пустовойтовой. Как сказала Лагутина, операцию ей делал заведующий хирургическим отделением Белиссенов Владимир Николаевич. «Белиссенов» пишется с двумя «с». Вот что мне рассказал о Белиссенове бывший главный врач больницы Заравский. Я записал нашу беседу на диктофон».

Тавров нажал «стоп», отмотал пленку назад, снова включил воспроизведение. «…заведующий хирургическим отделением Белиссенов Владимир Николаевич. «Белиссенов» пишется с двумя «с». Вот что мне рассказал о Белиссенове бывший главный врач больницы…»

Тавров снова нажал на «стоп», еще раз отмотал пленку и снова прослушал тот же кусок. «…отделением Белиссенов Владимир Николаевич. «Белиссенов» пишется с двумя «с». Вот что мне рассказал о Белиссенове бывший главный врач больницы Заравский. Я записал нашу беседу на диктофон».

Тавров помассировал виски. Ну-ну! И что там Белиссенов?

В записи последовала короткая пауза, затем щелчок, и снова послышался голос Рагозина. Он задавал вопросы, а отвечал ему другой мужской голос, видимо, принадлежавший Заравскому:

«– Вадим Григорьевич, расскажите, как вы познакомились с Белиссеновым?

– Это было в 1959 году. Я приехал после института по распределению. Белиссенов тогда возглавлял хирургическое отделение. Он пользовался репутацией великолепного хирурга, с огромной практикой полевой хирургии. Во время войны он был хирургом в ОРМУ. Вы знаете, что такое ОРМУ?

– Нет. Наверное, что-то вроде медсанбата?

– ОРМУ – отдельная рота медицинского усиления полевого госпиталя. Дело в том, что медсанбат обычно размещался в двух-трех километрах от передовой. Очевидно, для многих раненых такое расстояние было просто смертельным. И поэтому во время тяжелых боев непосредственно к передовой выдвигали ОРМУ. Два часа на развертывание – и начинаются хирургические операции в несколько потоков. Хирурги и медсестры не отходили от столов до тех пор, пока не будет прооперирован последний раненый. Иногда это занимало двое, а то и трое суток. Операция не прерывалась даже в том случае, если ОРМУ попадала под обстрел и вокруг свистели осколки и пули. Медсестры могли отойти «по нужде», а хирургам в таком случае санитары прямо к столу подносили «утку». Если уже не было сил, санитар подносил рюмку коньяка и дольку шоколада, – и снова операция. Вот так… Ведь первая операция, которую Белиссенов делал Пустовойтовой, продолжалась двенадцать часов, а вторая – десять. И все это время Владимир Николаевич не отходил от стола. Вот он, настоящий незаметный герой!

– У него, наверное, было много наград?

– Да, но все отобрали при аресте. Потом, когда его реабилитировали, награды почему-то не вернули. Я хотел написать письмо от имени коллектива больницы, чтобы ему вернули награды, но Владимир Николаевич категорически запретил. Он сказал: «Настоящую награду на грудь не повесишь. Наша награда – пустой морг».

– А он никогда не говорил о родственниках?

– Никогда ничего он о родственниках не рассказывал. И вообще ничего не рассказывал о своей довоенной жизни. И о том, как сидел в лагере, тоже ничего не рассказывал. Человек он был одинокий и фактически жил в больнице. При этом, как ни странно, я никогда не слышал о том, чтобы он имел какие-либо романы. А ведь он был видным мужчиной! Да и возраст у него был не критический. Хотя мне он казался стариком, ему было тогда лет сорок пять. Он мог бы работать в Москве, в престижной клинике, – он был великий хирург!

– А случай с Пустовойтовой был очень сложный?

– Что значит «сложный»?! Он был безнадежный! Не буду пугать вас медицинской терминологией, но повреждения были несовместимы с жизнью. Когда Пустовойтову привезли, я был удивлен, что она еще жива. Лобовая кость раздроблена, осколки торчали наружу. Но Белиссенов начал бороться за ее жизнь. То, что он сделал, оказалось чудом. Я ассистировал Белиссенову в обеих операциях, которые он сделал Пустовойтовой. Надо было заменить кусок кости, но не было подходящего материала. Однако Белиссенов переговорил с отцом Пустовойтовой, и тот буквально на следующий день принес изготовленные по эскизам Белиссенова куски какого-то серого металла. Потом я понял, что это был титан: видимо, Пустовойтов с большим риском изготовил их и вынес с ракетного завода, где работал. Я, честно говоря, не верил в успех, но Пустовойтова стремительно пошла на поправку. Это как раз тот случай, когда Удача шла рука об руку с Мастерством. И они пришли к Чуду.

– Но, Вадим Григорьевич, почему же в таком случае не осталось никаких упоминаний о такой уникальной операции?

– Э-э, дорогой мой! Времена-то какие были? За этот вынесенный с завода кусок титана посадили бы нас всех! Тем более что Белиссенов с 1949 года по 1956-й сидел в Карлаге! Его в 1957 году полностью реабилитировали, но ведь из биографии такого не вычеркнешь! Тут ведь как попадешь, так все припомнят! Вот так вот.

– А сколько еще проработал Белиссенов у вас в больнице?

– В 1965 году хотели назначить его главврачом. А он отказался. Через год уехал куда-то в Сибирь. Сказал, что и там хирурги нужны. И больше о нем ни слуху ни духу.

– А Пустовойтову вы после этого видели?

– Она уехала учиться в Москву примерно в то же время. И ее я тоже больше не видел. Ну а отец ее уже давно умер.

– Вадим Григорьевич, а в вашем личном архиве не сохранилось фотографии Белиссенова или Пустовойтовой?

– Нет. К сожалению, как-то не случилось нам вместе с ним фотографироваться».

Снова послышался щелчок, и появился голос Рагозина: «Вот все, что мне удалось разузнать. В архиве больницы мне подтвердили, что Белиссенов работал у них с 1957 года по 1966-й. Уволился по собственному желанию. С 1958 года и до самого увольнения занимал должность заведующего хирургическим отделением. Личное дело не сохранилось. Если он действительно отбывал срок, то большую информацию можно почерпнуть из его дела. Однако это уже к ФСБ. Вот и все, Валерий Иванович. Завтра выезжаю в Москву».

Тавров выключил запись и задумался. Ну, в ФСБ так просто не обратишься! Был бы он родственником, а так… И вообще, возможно, что он не имеет никакого отношения к главе Церкви Истинного Катарсиса Белиссенову. Однако что-то много Белиссеновых вокруг Пустовойтовой! Надо бы спросить отца Иоанна – не встречался ли он с кем-нибудь из Белиссеновых и не слышал ли что-нибудь о них от Евфросиньи?

Отец Иоанн позвонил на следующий день ближе к полудню.

– Пока ничем не могу порадовать, Валерий Иванович, – озабочено сообщил он, – никак не могу войти в базу данных Макса. Идет сообщение, что сервер не найден. Видимо, он снова сменил адрес. Вы пробовали посылать ему электронную почту?

– Пробовал, – ответил Тавров, – но ответа так и не получил. Что же делать?

– Надо ехать к Максу, – решительно заявил отец Иоанн. – Я сейчас в Москве, так что мы сможем встретиться через час. Где?

– Там же, где и в прошлый раз, – предложил Тавров.

– Хорошо, жду вас там ровно в час, – ответил отец Иоанн, – в случае чего звоните мне на мобильник.

И отсоединился.

Тавров вспомнил, что хотел спросить отца Иоанна про Белиссеновых, но перезванивать не стал. В нем росла тревога: не случилось ли что с Максом?

Когда Тавров подъехал на Пушкинскую площадь, отец Иоанн нетерпеливо расхаживал вокруг памятника. Увидев Таврова, он подошел и спросил:

– А вы сможете найти тот дом? Из-за их конспирации я совсем не запомнил дороги.

– Тоже мне, конспирация! – усмехнулся Тавров. И действительно, за пятнадцать минут Тавров без труда нашел нужное здание.

– Ну и память у вас! – с уважением заметил отец Иоанн.

– Я просто в прошлый раз на обратном пути успел прочитать табличку с адресом, – поспешил разочаровать его Тавров.

Они поднялись на четвертый этаж. Вот и знакомая дверь. Отец Иоанн дважды нажал на кнопку звонка. Прождали минуты три. Отец Иоанн собрался снова позвонить, но Тавров остановил его. Отец Иоанн вопросительно взглянул на него.

– А дверь-то не заперта, – вполголоса заметил Тавров и потянул дверную ручку на себя. Дверь отворилась, и они вошли в прихожую.

Первым они увидели Виктора. Он лежал посреди коридора, раскинув руки и запрокинув голову с широко открытыми глазами. На груди расплылось два красных пятна.

Отец Иоанн молча перекрестился и опустился на колено перед мертвым, потрогал пульс.

– Оставьте, не время сейчас, – вполголоса сказал Тавров, обходя Виктора. Он быстро прошел к комнате с компьютерами. Дверь в комнату была широко распахнута. Тавров остановился в дверях, обозревая картину полного разгрома.

Мониторы, системные блоки и даже стулья были переломаны и разбросаны по всему помещению. Столы перевернуты, на полу валялись осколки битого стекла, и даже электрический чайник был растоптан.

А посередине этого разгрома на раскладушке лежал Макс, улыбаясь оскаленным ртом в потолок.

– Этого я и боялся больше всего, – произнес за спиной Таврова отец Иоанн. – Они все-таки нашли его. Теперь работа сети надолго парализована.

Он подошел к Максу и склонился над ним.

– Цианид, – коротко констатировал отец Иоанн, закрывая глаза покойному. – У Макса была зашита в свитер ампула с цианистым калием специально для такого случая.

– Ну, как видно, Макс им ничего не сказал, – заметил Тавров, – а вот удалось ли им добраться до баз данных и адресов клиентов? Обратите внимание: системные блоки разломали только после того, как с них аккуратно сняли винчестеры.

– Если Макс не успел уничтожить содержимое жесткого диска сервера, то мы все в смертельной опасности, – мрачно сообщил отец Иоанн.

– Я думаю, что он успел это сделать, – ответил Тавров, поднимая с пола панельку с проводами.

– Почему вы так думаете?

– Вот эта штука была установлена на лицевой панели системного блока сервера. Судя по остаткам платы, это был генератор электромагнитного импульса, – пояснил Тавров, – мне приходилось видеть такие приспособления. Видимо, Макс успел нажать на кнопку генератора, и тот в одно мгновение стер содержимое винчестера. Если бы ему это не удалось, кто тогда мешал нападавшим взять под контроль сервер? Нет, ничего ценного они не получили! Ну что же, нам здесь делать больше нечего. Идемте!

– А милицию будем вызывать? – спросил отец Иоанн.

– Да что вы! И как объясним наше пребывание здесь? О двойном убийстве сообщат сами соседи.

– Каким это образом? – удивился отец Иоанн.

– А вот каким.

Тавров зашел в туалет и бросил в унитаз взятое в ванной полотенце. Спустил бачок и, убедившись, что полотенце не пропускает воду, отогнул коромысло поплавка так, чтобы вода постоянно стекала в сливную трубу. Протерев крышку сливного бачка в тех местах, где он к ней прикасался, Тавров вышел в коридор и удовлетворенно сказал отцу Иоанну:

– Ну вот! Теперь соседи снизу не позднее чем часа через три сами вызовут милицию. Теперь пора идти. Кстати, вы здесь ни к чему не прикасались, кроме покойников?