Глава 8
1
Как больно. В висок ввинчивается электродрель. Жужжит, пилит, дробит кости, вонзается в мозг.
Во рту трескается зловонная пустыня. Промокшие от пота простыни холодят тело. Как бы найти в себе силы сползти с постели? Потом, чуть позже. Когда замолчит электродрель…
Постанывая, Лика нашарила подушку и опустила ее на раскалывающуюся голову. Электродрель не умолкала.
«Это же в дверь звонят!» – внезапно поняла она и, разлепив глаза, принялась медленно приподниматься на кровати.
Все более-менее в порядке. Во всяком случае она помнит события вчерашнего вечера. Они с Лопатой здорово перебрали в кафе. Вначале Лика пила кампари с апельсиновым соком. Потом, кажется, был мартини. А Вовка пил водку. Она составила ему компанию? А кто ее привез домой? Если Лопата – то пол-Москвы в трупах, он и на трезвую голову ездит, как пьяный, а уж выпимши… Нет, как добирались – не вспомнить. Зато вот она, выплывает из памяти укоризненная Пашкина физиономия. Бойфренд молча смотрит на свою пошатывающуюся вторую половину и опускается на колени, чтобы расстегнуть ее ботинки.
– Паша, я бездарь. У меня ничего не получается. Я хотела найти преступника. У меня ни хрена не вышло. Понимаешь, ни хрена не вышло. Ты представляешь? И мы вот выпили с Лопатой по этому поводу. Совсем чуть-чуть. Только ты не ругайся. Я больше не буду. Честное слово…
А Паша ругается. Несет ее в спальню и ворчит. Стаскивает джинсы, помогает снять свитер и орет, орет как ненормальный:
– На кого ты похожа! Я не узнал тебя, горе мое! Что все это значит?! Ты говоришь, что нет времени родить ребенка, зато на всякую ерунду у тебя время находится!
Она на себя не похожа. Точно. Но даже пьяная женщина – все равно женщина. И помнит: на ней же тонна косметики. Надо смыть все это дело, иначе завтра кожа примет интенсивно-зеленый цвет и покроется противными черными точками.
Лика жалобно застонала:
– Пашенька, принеси мне тоник и ватку. Там в ванной все на полочке стоит. Будь человеком.
– Будет тебе и тоник, и ватка, и кофе с какавой! Алкоголичка несчастная!
Подушка под головой мягкая. Как хорошо. Только мебель в спальне почему-то дрожит, вертится, расплывается. Темнота…
Усилия по приведению своего тела в вертикальное положение, наконец, увенчались успехом. Морщась от головной боли, Лика отметила: в спальне почти темно. Сумерки заливают комнату, и даже пятно от неоновой вывески магазина на противоположной стороне улицы уже приклеилось к потолку.
То, что было телом, доплелось до прихожей. Звонок все не умолкал.
«Паша сволочь, – мрачно подумала Лика, открывая дверь. – У него есть ключи. Что же он так трезвонит? Я сейчас умру…»
Заключивший ее в объятия человек пахнул не так, как бойфренд. И руки у него были совершенно не Пашкины.
– Вронская, слава богу, ты живая!
– Седов? – Лика икнула, нащупывая выключатель. – Что тебе нужно? А где Паша?
– Живая, но видок у тебя, как будто мертвая, – констатировал следователь, оглядев Лику. Потом он деловито затащил в прихожую системный блок и заметил: – Во-первых, смотри в глазок, когда дверь открываешь. Во-вторых, мать, ну ты бы хотя бы прикрылась…
– Не могу двигаться. Халат в ванной. Если хочешь, принеси. А лучше убирайся. Вчера ты со мной даже разговаривать не захотел. У меня башка раскалывается. Давай потом поговорим, а? Надо же, какой звонок в моей квартире противный. Ж-ж-ж… Как электродрель…
Володя сходил в ванную, протянул белый махровый халат. Лика его набросила и опустилась на пол. Сил пройти в зал или спальню не было.
– Вронская, не спать! Слышишь, не спи! – следователь встряхнул ее за плечо. – Кто вчера пришел к тебе на свидание?
– Бубнов.
– Ну, надо же! В котором часу вы расстались?
– А мы и не встречались. Я увидела его в кафе. Позвонила тебе. Но у тебя же новая версия. Новый подозреваемый. Ты сказал, что Мунк – это для отвода глаз. Зачем я убила кучу времени, встречаясь с искусствоведами и художниками?
– То есть ты ушла из кафе, так с ним и не поговорив?
– Ну да. А смысл с ним разговаривать? Лицо мое он бы не узнал. Но голос-то не подкрасишь. Бубнов остался в кафе. А мы с Лопатой поехали заливать горе. Очень хорошо так залили. Только сейчас мне кажется, что я умру. Там в холодильнике минералка. Сделай доброе дело, принеси. Пить хочется…
«Хорошо, что Володя пришел. Минералочка вкусная. Я почти живая уже, наверное», – думала Лика, опустошая стакан с водой.
– В котором часу вы ушли из кафе?
– Спроси что-нибудь полегче. Я даже не помню, как до дома добралась.
– Да нет, из того, где остался Бубнов?
– В начале десятого. Мы с ним на девять договаривались встретиться. Я даже чуть раньше приехала. Снимаю куртку, потом иду к зеркалу. На мне парик был, – Лика провела рукой по голове и с ужасом воскликнула: – Парик! Седов, где мой парик?! Мне ж его вернуть надо. Я Ирке обещала!
Володя кивнул на темный лохматый предмет, валявшийся в углу.
– Видимо, вот твой парик. Не отвлекайся. Рассказывай дальше.
– А все. Больше нечего рассказывать. Вижу в зеркале Бубнова. Бегу звонить тебе. Ты меня посылаешь. Я еду с Вовкой пьянствовать. Все. Так, а что у тебя за подозреваемый?
– Ай, мать, не спрашивай. Пока ты куролесила, столько всего случилось. Вышли мы на одну женщину. Приехали к ней. Понимаешь, я-то априори считаю, что все люди хорошие. Вот столько лет следователем работаю, а мозгов не наработал. Толпу воров и убийц за решетку отправил. Уже столько всего понавидался – слов нет. Мог бы сто раз избавиться от иллюзий насчет человеческой сущности. И вот не поверишь. Где-то в подкорке все равно сидит то ли юношеский идеализм, то ли уже старческий маразм: все люди хорошие. А у этой Натальи Александровны еще такие глаза были – добрые, спокойные, лучистые. Короче, не стал я ее задерживать. Звонил тебе, но мобильник ты уже отключила.
– То есть подозреваемого у тебя нет?
У следователя Седова имелось целых два подозреваемых – Наталья Перова и Василий Бубнов. И еще появилась следующая жертва. Этой ночью в своей квартире была зверски зарезана популярная писательница Марина Красавина.
У Лики невольно вырвалось:
– О господи. Да что же это происходит…
– Понимаешь, какой расклад, – продолжил Седов, озабоченно наморщив лоб. – У Натальи Перовой был мотив посчитаться с Моровой и Макеенко. Давняя история. Одна у нее мужа увела, вторая ребенка угробила. А работала Перова домработницей. В том числе убиралась и у этой погибшей писательницы. Мы с Натальей Александровной расстались около десяти вечера. А утром соседи заметили, что дверь квартиры Марины Красавиной полуоткрыта, и вот…
Чугунная голова соображала плохо. Лика пыталась осознать: появляется какая-то домработница. Как там ее зовут? Вот, Володя говорит: Наталья Перова. Допустим, она посчиталась по личным мотивам с Кариной и Инессой. Но хозяйку свою ей зачем убивать?
– Марина могла что-то понять. И у нее появились основания подозревать домработницу. А сейчас – все. Уже не спросишь, не выяснишь, – Володя тяжело вздохнул. – Но я тебе не рассказал еще про один нюанс. Рядом с телом Марины нашли репродукцию Мунка. Такая черно-белая картинка. На ней женщина прижимает к лицу череп.
– Если ничего не путаю, это гравюра «Поцелуй смерти».
– Возможно. И еще мы успели выяснить: Марина также размещала объявление на сайте знакомств. Тот самый сайт, «Уж замуж поскорей». Я как чувствовал. Закончил оформлять протоколы, поехал на работу, зашел в Интернет. На сайте была ее фотография.
– Ага… Ход мыслей примерно понятен, – Лика поднялась с пола и скрылась в ванной. Включив воду, она прокричала: – Кофе свари! То есть ты думаешь, что Бубнов переписывался с несколькими женщинами? И, не дождавшись в кафе меня, быстренько договорился о встрече с Мариной? Кстати, книги она обалденные писала! Но лично мы с ней знакомы не были. Хотя издательство у нас одно и то же…
Последствия профессионального макияжа ликвидировались с трудом. Лика несколько раз протерла кожу косметическим молочком, потом тоником, но пятна темного тонального крема намертво вгрызлись в кожу лба и подбородка. Слипшиеся под париком залитые лаком волосы свалялись как пакля, и щетка путалась в сплошном комке даже после того, как Лика щедро полила волосы кондиционером.
«Хорошо быть крашеной блондинкой. И профессиональный грим – это просто отлично, – думала Лика, приводя себя в порядок. – Горит лицо. Больно расчесываться. Можно пока не думать, что убили еще одну женщину. Но как об этом не думать?! Мне нравилось ее лицо на фотографии. И ее романы. Хотя я в принципе не люблю мистику, она писала так, что собственные литературные предпочтения никакой роли не играют. Марина была очень хорошей писательницей…»
Набросив халат, Лика поискала тапочки, но в ванной их не оказалось. Отправляться на поиски сил не было совершенно. Вчерашняя пьянка и сегодняшние новости вымотали ее до предела.
А холодная плитка под босыми ногами – это почти приятно. К тому же, горло все равно уже побаливает. Она вчера не только напилась, но и простудилась…
Лика зашла на кухню, забралась на угловой диванчик. Кофе в любимой кружке с жабками уже немного остыл. Судя по тому, что Володя Седов, когда она была в ванной, успел даже соорудить пару бутербродов, а сейчас ждет, пока кофе будет выпит, ему что-то нужно.
– Нет! – воскликнула Лика, когда следователь изложил суть своей просьбы. – Пожалей ты меня! Я и так Паше вчера, кажется, проболталась. Не знаю, понял ли он из моего пьяного лепета что-нибудь, не понял. Но тут я уж как-нибудь выкручусь. А если он узнает все подробности, то соберет вещички и оставит меня в гордом одиночестве. Седов, придумай что-нибудь другое. Я же помню, ты говорил, есть специальный отдел МВД по расследованию преступлений в сфере компьютерных технологий. Обратись туда!
Полное лицо Седова сделалось злым. Он с раздражением отодвинул кружку с недопитым кофе, обхватил голову руками.
Этот вариант уже обдумывался. Ему могут помочь и помогут. Но все это займет много времени. Все владельцы сайтов и почтовых серверов обязаны предоставлять информацию следствию в случае направления официальных запросов. Только на это уйдет не один день. И пока они будут обмениваться бумагами, убийца расправится с очередной женщиной.
– Лика, послушай, мне надо совсем немного. Пусть Паша влезет в почту Марины Красавиной. Системный блок я привез, он в прихожей. И ее же ноутбук на системнике лежит. Надо выяснить, с кем она переписывалась. Возможно, мы выясним хоть что-нибудь…
Пламенный спич Седова прервал звонок сотового телефона.
Сделав глоток горького кофе, Лика прислушалась к разговору и похолодела от ужаса.
Звонил эксперт, докладывал о предварительных результатах вскрытия.
Рана первая, сквозная, проникает в полость рта. Рана на шее. Надрез на левой боковой поверхности шеи, в просвете видны кровеносные сосуды, поврежденные щитовидные хрящи. В области левой молочной железы, в подключичной области, в брюшной полости… Десять колото-резаных ранений грудной клетки слева с повреждением межреберных мышц, ключицы, ребер, левого легкого, перикарда, аорты…
Вронская закрыла уши руками, а потом выбежала из кухни. Как стыдно! Конечно, она попросит Пашу помочь. Бедная Марина… Как только земля носит таких подонков!
– Володя, я помогу, – затараторила Лика, когда в спальне появился Седов. – Прости, что торможу. Может, последствия бодуна. Или скорее всего повышенный эгоизм. Я позвоню сейчас Паше, попрошу приехать с работы пораньше.
Следователь машинально кивнул, потом спросил:
– Что ты сказала? А, хорошо, позвони, спасибо. Просто я в шоке. Дмитрий Николаевич считает, что убийство Марины Красавиной стилизовано под предыдущие. Ножевых ранений много, около сорока. Сам нож, судя по характеру травм, тоже похож на тот, которым убили Морову и Макеенко. Возможно, у убийцы было несколько одинаковых ножей, ведь у Карины лезвие в груди застряло… Только все же эксперт считает: вероятность того, что Красавину убил тот же самый человек, что и Морову с Макеенко, минимальна. В ротовой полости Марины обнаружена тряпка. Ей закрыли рот, чтобы она не кричала, и убивали. Смерть наступила от кровопотери и множественных повреждений. И она, в отличие от предыдущих жертв, умерла не сразу… Ладно. Я поехал, позвони мне, когда Пашка сможет сказать что-нибудь определенное.
– Подожди! – по лицу Лики потекли слезы. – Да что же это такое! Неужели опять никаких свидетелей?
– Пока нет. Опера работают. В тот вечер в доме Марины Красавиной около пяти часов отсутствовало электричество. По предварительным опросам, никто ничего не видел.
«Вот ведь дьявольское отродье. Преступнику помогает сам сатана», – с ужасом подумала Лика, закрывая за следователем дверь.
2
Когда на пороге квартиры показалась молоденькая девушка, оперативник Паша приуныл. Да ей немногим за двадцать. Молодежь – не самые лучшие свидетели. Учатся, работают, занимаются личной жизнью. Соседями интересуются поскольку-постольку. Ему бы бабушку или дедка зоркого. Из тех, которые на скамеечке целыми днями сидят, а по вечерам еще и через глазок шпионят: кто в подъезд входит, к кому направляется?
Он прошел за девушкой в зал, в надежде обнаружить на диване бдительного представителя старшего поколения, следящего за перипетиями очередного мексиканского сериала, и присвистнул. Со стены на него глядела Марина Красавина. Красивый портрет красивой женщины. Марина смотрит в камеру, но, кажется, что голубые глаза манят и притягивают именно тебя, дразнят, обещают. И вот уже хочется прикоснуться к короткой черной стрижке, заскользить поцелуями по тонкой, почти детской белоснежной шее.
«Просто наваждение! – возмущенно подумал Паша. И отругал себя: – Стыдно, гражданин оперуполномоченный. Приступайте к беседе, а не предавайтесь эротическим фантазиям. У вас дома беременная жена. А эту женщину, на которую вы облизываетесь, как кот на сметану, и ничего не можете с собой поделать, вчера зарезал какой-то мерзавец!»
– Представьтесь, пожалуйста, – Паша достал блокнот, примостил его на колене. – Ваши фамилия, имя, отчество, год рождения. Прописаны в этом доме? Портрет убитой Марины Красавиной откуда у вас?
Через пару минут оперативник понял: Лена Матвеева даст фору любой бабушке. Во всяком случае в тех вопросах, которые касаются личности Марины Красавиной. Девушка не просто любила ее книги. Она ими жила.
Паша внимательно рассматривал автографы на многочисленных романах в черно-кровавых обложках. «Соседке от соседки». «Леночке на добрую память». «Помни, дорогая: с сатаной шутки плохи»…
– Это ее последний роман, «Интервью с Воландом», – подбородок девушки мелко дрожал, она с трудом сдерживала слезы. – Мариночке еще до официальной презентации часть тиража привезли. Она сама ко мне зашла, книгу подарила. Такая внимательная была. Совсем незаносчивая. Хотя и знаменитость. Не знаю, как мне жить без нее.
Паша скорбно помолчал. Он не очень понимал поведение сидящей перед ним девушки. Ну, нравятся чьи-то книжки. Это хорошо. Почитал, поставил на полку, купил новую. Но вот так собирать все романы, дорожить автографами, хранить все публикации и вешать на стену огромный портрет… Да и выглядит девушка точь-в-точь, как кумир. Стрижки у них очень похожи.
Оперативник не понимал причины горя Лены Матвеевой, но сами ее страдания были такими глубокими, искренними и очевидными, что Паша вытащил из кармана носовой платок. Потом, хмыкнув, засунул его обратно. Платок чистотой и свежестью не отличался, предлагать такой попросту неудобно.
– Вы спрашивайте, – Лена всхлипнула и решительно вытерла ладошкой слезы. – Спрашивайте, я расскажу все, что знаю. Уму не постижимо, кто мог убить Марину. Мне когда мама сказала, я не поверила. Мариночка же такая талантливая.
– Знаете ли вы, какие отношения были у Марины с домработницей Натальей Перовой?
Лена ответила, не задумываясь ни на секунду:
– Прекрасные. Наталью Александровну знает и любит весь подъезд. Если вы заметили, у нас цветы на каждом этаже стоят. Ее работа. Мы сомневались, что они долго продержатся. Подъезд-то хоть и закрывается, все равно посторонние часто заходят. Позвонят в домофон снизу, скажут, что из домоуправления – кто-нибудь да откроет. Или того проще, с входящим жильцом зайдут. Зимой бомжи иногда в подъезде ночуют. Прямо на первом этаже, рядом с батареей спят. Поэтому, когда Наталья Александровна всю эту зелень принесла, мы ей говорили, что зря это, напрасный труд. Она сказала, что помолится за цветочки, и их никто не тронет. И, правда, ни одного горшка не пропало. И росли цветы быстро. Наталья Александровна – человек глубоко верующий. А в связи с чем вопрос? Вы ее что, подозреваете, что ли?
Паша не стал вдаваться в подробности и объяснил, что это самая обычная практика – до мелочей изучить личность потерпевшего, отработать все его связи и контакты.
– Я так понял, Марина писала мистические романы. Про всякую нечисть. Может, вы в курсе: она увлекалась сатанизмом? Возможно, проводила ритуальные обряды? Приходили ли к ней люди, по внешнему виду которых можно сказать, что они имеют отношение к сатанизму?
Паша задал эти вопросы и невольно вздрогнул. Ему пришлось побывать в квартире покойной. Обстановочка та еще. Он бы в такой рехнулся. Как Марина Красавина могла жить, каждый божий день взирая на словно заляпанные кровью обои? Хотя эксперты даже соскоб со стены делать не стали, заявили, что это краска, вне всяких сомнений. И все равно жутко. Пусть краска. Выглядит как кровь, с первого взгляда и не отличить.
Отвечала Лена долго и подробно. Сатанизмом как таковым Марина не увлекалась. И любой, кто прочитал хотя бы один ее роман, подтвердит: в своих книгах Марина не популяризировала зло, и уж тем более не восхваляла сатану. Она писала истории о людях, которые столкнулись со злом и ему проиграли. Проиграть просто, потому что зло манит и соблазняет, и иногда даже не понимаешь, что все глубже и глубже запутываешься в черных сетях. И вырваться из них уже нельзя.
– Я была у Марины дома. Всего один раз. Она редко пускала к себе посторонних. Предпочитала сама подняться ко мне и подарить книгу. Но я очень хотела посмотреть, как она живет. Мне было важно увидеть стол, за которым она работает, все те вещи, которые ее окружают. И накануне своего двадцатилетия я позвонила Мариночке и попросила: пожалуйста, я вас очень прошу, умоляю, позвольте мне зайти хотя бы на минутку, это будет самым лучшим подарком. Марина нехотя разрешила. Так что я понимаю, почему вы задаете этот вопрос. Думаю, что, несмотря на обстановку в ее квартире, на множество ритуальных предметов, сама писательница сатанизмом не увлекалась. Возможно, она гадала или проводила спиритические сеансы. Но кто этим не занимался хотя бы раз в жизни? Мне показалось, что для Марины это был лишь внешний антураж, который помогал создавать творческое настроение. Не более того. К ней приходило много людей. В основном мужчины, некоторых я знаю. Но не думаю, чтобы они увлекались сатанизмом. Никаких длинных волос, черной одежды. Обычные люди.
Паша попросил уточнить, какие именно мужчины приходили к Марине Красавиной, и заскрипел ручкой. Два официальных мужа и один гражданский. Любовник номер один, номер три, ого, уже седьмой…
– Мужчин у Марины было много, – говорила Лена, – и это понятно. Умница, красавица, знаменитость. Я, честно говоря, очень хотела, чтобы она вышла замуж за Антона Зарицкого. Он работает в журнале «Искусство», пишет статьи о живописи. Он сам художник, а про его отца, наверное, вы слышали?
Паша в живописи не разбирался совершенно, но на всякий случай кивнул. Девушка начала подробный рассказ, и прерывать ее было бы глупо.
– У Антона авторская рубрика в журнале. С фотографией. Я журнал всегда читаю, от корки до корки. Как и все книги Маринины, все интервью, статьи про ее романы. Так вот, когда я Антона в подъезде увидела – сразу же узнала. Они давно знакомы. Я еще в школе училась, когда Антон стал к Марине приходить. Другие мужчины тоже приходили. Антон, кажется, не ревновал. Но мне все равно очень хотелось, чтобы они поженились. Свадьба привлекла бы журналистов, статей бы появилось много. Эх, что теперь говорить…
Марина за Антона замуж не стремилась. Может, Зарицкий ей не нравился. Особой красотой он не отличается. А потом еще этот мальчик у нее появился.
Паша насторожился.
– Какой мальчик? Как он выглядел?
Лена мечтательно вздохнула. Потрясающе парень выглядел, высокий, широкоплечий. Сам блондин, а глаза темные. Она долго гадала: что это за молодой человек, чем занимается. Но не спрашивать же, когда встречаешься в подъезде. Да и у самой Марины интересоваться как-то неудобно. Все выяснилось, когда на сайте журнала «Искусство» разместили снимок с корпоративной вечеринки. Симпатичный парень попал в кадр явно случайно. Он возился с компьютером, расположенным чуть сбоку от группы журналистов, но Лена его узнала. Льняные волосы даже на втором плане выделяются. Да и подпись под снимком была соответствующая. Что-то вроде: пока журналисты позируют, системный администратор трудится не покладая рук.
– Так парень этот – системный администратор «Искусства»? – спросил Паша, откладывая свои записи.
Его руки задрожали.
Лена, ничего не заметив, кивнула и предложила:
– Чаю хотите? Я могу вам многое рассказать о творчестве Марины Красавиной. Она гениальный писатель, и вам будет интересно.
– Чаю не хочу, – Паша вскочил с дивана. – Творчество с удовольствием обсудим, но только позже. И последний вопрос. Видели ли вы вчера в подъезде незнакомых людей? Или, возможно, к Марине приходили друзья?
Девушка отрицательно покачала головой. Электричество включили под утро. Она так и уснула, не подготовившись к лекции. А мама, поднимаясь по темной лестнице, даже коленку ушибла…
3
Все возвратилось на круги своя. Все это уже было. Пашин вихрастый затылок выражает немой укор. Бойфренд подключает к системному блоку монитор, клавиатуру, мышку. Его пальцы быстро бегают по клавишам. Паша сопит, разочарованно вздыхает, поправляя сползающие на нос очки, а потом вдруг разражается радостными возгласами.
– Что? Что ты выяснил? – спросила Лика, отложив альбом с репродукциями Эдварда Мунка.
– Дай мне минимум час, – пробормотал бойфренд. И не без удовольствия добавил: – Надеюсь, ты сдержишь свое обещание.
Обещание… Это не обещание, это просто смертоубийство какое-то. Выслушав подробности Ликиных похождений, Паша долго кричал:
– А если это тебя бы убили, а не Марину Красавину? Допрыгалась бы! Да как у тебя вообще такая мысль появилась?! Пытаться выманить преступника… Ты сошла с ума! Почему ты постоянно во все вмешиваешься? Ты же не следователь!
Вронская согласно кивала. Не следователь. Вмешивается напрасно. Больше не будет. Но вот сейчас в последний раз Паша должен ей помочь. Нельзя тянуть время. Еще одна женщина рискует закончить свою жизнь в страшных муках.
Услышав фразу «в последний раз», Паша оживился и начать перечислять. Нет, ему мало, что Лика не будет вмешиваться в расследование уголовных дел. Он хочет жить по-человечески. Обязательства перед редакцией, обязательства перед издательством – это замкнутый круг, и он никогда не разорвется. Поэтому именно теперь Лика должна пообещать: отныне на первом месте для нее будет семья. Прямо сейчас, сию же минуту, она выкидывает в мусорное ведро свои контрацептивы. Беременеет, уходит в декрет, рожает ребенка. Да ей уже почти тридцатник, дальше тянуть некуда.
– Ты согласна?
– А ты вскроешь Маринин ящик?
– Да.
– Я согласна…
«Обещания надо выполнять», – с тоской подумала Лика и вновь придвинула к себе альбом с репродукциями.
Она изучает картины норвежского художника в сотый раз. Ничего нового для нее на них уже нет, знаком каждый сюжет, каждый герой, каждая линия. И все-таки что-то упущено. Убийца продолжает свой кровавый путь. И он опять оставил репродукцию. На сей раз – гравюры «Поцелуй смерти». Осталось невыясненным самое главное. Таинственное послание из позапрошлого века. Оно так и не расшифровано. Убийца его расшифровал?
Лика смотрела на гравюру. Черноволосая женщина и жуткий улыбающийся череп. Работа не самая известная, в отличие от «Крика» и «Мадонны», которые убийца оставил у тел предыдущих жертв. Почему же именно эти картины? Должно быть, она ошиблась, думая, что интерес убийцы был связан с женщинами. Может, дело в самих картинах? А зачем Марине Красавиной понадобилось размещать объявление на сайте знакомств? Уж с мужчинами при ее внешности проблем быть не должно. Как же во всем этом разобраться?!
«Поняла. Мне надо еще раз подъехать к Михаилу Сомову. Тупой стажер из прокуратуры все равно уже все растрепал журналистам. А те сдали его со всеми потрохами. Скрывать подробности уголовного дела смысла уже не имеет. Михаил, зная все детали, возможно, что-нибудь подскажет», – подумала Лика.
Она сбросила халат, натянула джинсы, достала из шкафа чистый свитер.
В углу, где стоял компьютерный столик, раздался трехэтажный мат.
– Этого не может быть, потому что не может быть никогда! – выпалил Паша и снова заматерился.
Его глаза, не отрываясь, смотрели на экран ноутбука.
– Хотел его перегрузить, – пояснил бойфренд жалобным тоном. – И ты смотри, что за дрянь выскочила!
Внизу экрана виднелась надпись: «К компьютеру подключены дополнительные пользователи. Перезагрузка компьютера может привести к их отключению».
– Этот комп не подключен к локальной сети. Этот комп никогда не светился в Интернете. Я обрабатываю на нем информацию, потому что нельзя долго находиться в чужих системах, а кое-что надо подсчитать. Какие дополнительные пользователи на этой машине! К ней не присоединены другие наши компьютеры. Да даже хакеры в ней шарить просто не могут, потому что им забраться в нее неоткуда!
– Паш, не обращай внимания. Перегрузись и все. Я не знаю кто, не знаю зачем делает все для того, чтобы убийства женщин не были раскрыты, – тихо сказала Лика.
– Ты сходишь с ума, – Паша щелкнул по иконке «перезагрузка» и озабоченно посмотрел на Лику. – Это же техника! Кусок пластмассы, пара микросхем и винтиков. Здесь нет и не может быть мистики!
Вронская покорно кивнула и взяла сотовый телефон. Верный, надежный, почти новый крошка – «Самсунг». Он не мог найти сеть в помещении, где никогда не возникало проблем со связью!
Вздохнув, Лика сунула мобильник в карман – авось реанимируется – и вызвала такси со стационарного телефона. Паша, увлеченный работой, не заметил, как она бесшумно выскользнула за дверь.
– Скорее, пожалуйста, скорее, – торопила Лика таксиста.
– Опаздываете куда?
Нет, она не опаздывала. Михаил говорил, что работает допоздна, может и сутками не покидать мастерскую. А даже если и отправится домой – у нее есть ведь и домашний адрес, подъедет, дождется, расспросит.
Но беспокойство не отпускало Лику. Напротив, с каждым перекрестком и поворотом тревога делалась все сильнее.
– Подождите меня здесь, – Вронская протянула таксисту купюру и, поглядев на освещенные окна студии, заспешила к подъезду.
Она набрала номер квартиры, но дверь не открывалась.
«Понятно, у художника гости. Или, может, он заработался до такой степени, что не слышит ничего. Со мной такое тоже пару раз было. Что же делать?» – думала Лика, снова и снова набирая номер квартиры.
Внезапно дверь распахнулась, и из нее, беззаботно подпевая плееру, вышел подросток с флегматичной овчаркой на поводке.
Придерживая дверь, Лика замахала рукой таксисту:
– Идите сюда! Помогите мне, пожалуйста!
Идти одной в мастерскую Михаила в свете последних событий Лике не хотелось.
Грузный мужчина нехотя вылез из-за руля желтой «Волги», закрыл дверь ключом, поправил сползающую на глаза кепку. По направлению к подъезду он успел сделать всего один шаг. Потом двор наполнился собачьим лаем и истошными криками.
– Там! Скорее! Лайма человека нашла! Он весь в крови! – подросток вцепился в рукав таксиста и потянул его в сторону кустов.
Лика побежала за ними и вскрикнула. Художник лежал на спине, его рука зажимала рану на шее, и густая черная кровь струилась между пальцами.
– «Скорую» вызовите! – Лика толкнула застывшего таксиста и упала перед Михаилом на колени. – Кто? Кто это сделал?
Глаза Михаила скользнули по Лике. Он узнал ее, во взгляде мелькнуло удивление, но потом веки опустились.
В горле стоит комок. Надо говорить с ним. Это поможет, должно помочь. Пусть не умирает. Он будет жить долго…
– Михаил, сейчас врачи приедут, – глотая слезы, Лика взяла художника за руку. – Помните, вы мне говорили, что видели свет и тепло. И что должны нести все это людям. Потерпите немного. Чуть-чуть потерпите.
Губы художника шевельнулись. Морщась от боли, он выдохнул:
– Эдвард Мунк…
Потом его пальцы в Ликиной руке дрогнули. Лика посмотрела на грудь художника и, закусив губу, отвернулась. Он больше не дышал.
Сирена «Скорой помощи» зажгла в ее сердце надежду, но ненадолго.
– Пульса нет. Кровопотеря огромная, – сказала девушка в белом халате. – Милицию вызовите.
– Эх, вот что оно значит – женщина на корабле, – заворчал таксист. – Сейчас на полночи здесь застряну. А план кто делать будет?..
Голос таксиста доносился до Лики как сквозь плотный туман. Она смотрела, как тело Сомова накрывают белой простыней, и все никак не могла поверить, что нет больше красивого бородача, угощавшего ее кофе…
4
Длинные полутемные сырые коридоры. Многочисленные лязгающие металлические решетки. Как непривычно скованным наручниками запястьям. Руки затекли, их покалывают иголки боли. Идти бы так вечно.
Молодой милиционер остановился у тяжелой стальной двери с решетчатым окошком, зазвенел ключами.
Распахнув дверь камеры, он втолкнул Василия Михайловича внутрь, отщелкнул браслеты.
– Одиночка, – прошептал Бубнов, морщась от спертого, пахнущего мочой и хлоркой воздуха.
Он очень боялся, что попадет в битком набитую всяким сбродом камеру.
– Это пока одиночка, – милиционер бросил взгляд, полный нескрываемой ненависти. – Надеюсь, тебе, тварь, пожизненное не впаяют. Пойдешь на зону, а там таких, как ты, ой как не любят. Нам начальство все время вставляет: относитесь к обвиняемым и заключенным вежливо. И как к такой тварюге, как ты, нормально относиться?! Тоже мне, занятие придумал. Баб на кусочки резать. Слава Чикатило покоя не давала? Тварь…
Звук закрывающейся двери вызвал у Василия Михайловича панику. Он больше никогда отсюда не выйдет? Вот эта пара метров пространства с решеткой на небе и досками вместо кровати – навсегда? А как же лекции, студенты, книги и библиотеки? Ведь он не может без всего этого. В камере СИЗО он всего пару минут, а кажется, что всю жизнь, и страх и отчаяние парализуют мысли…
Его профессор опустился на нары и глубоко вздохнул. Как стыдно перед коллегами. Что они подумали, когда Василия Михайловича забрали прямо из академии?
Его преступнику было хорошо. Свое он уже отбоялся. Все самое страшное с ним случилось. Можно не пугаться волков с красными глазами и серой вздыбленной на загривке шерстью. Шаги тех, кто идет арестовывать, прозвучали и смолкли. Как спокойно.
Его убийца испытывал неописуемое раздражение. Задуманное не доведено до конца. Грязная, неочищенная Дагни растворилась в лабиринтах московских улиц. И он так и не понял, почему женщина не пришла на свидание. Эта пиявка высосала его и осталась безнаказанной.
Как назло, преподаватели академии сегодня вечером долго не расходились по домам. После лекций проходило заседание деканата. Потом выяснилось, что у младшего научного сотрудника Аллочки день рождения, и она приглашает всех выпить по бокалу шампанского с тортом. Женщины раскраснелись, принялись флиртовать. Какой мужчина, когда с ним кокетничают, заспешит домой?
За окнами художественной академии темнела ночь. Медленно и торжественно кружились подсвеченные прожекторами фонарей снежные хлопья. Сделался тише гул текущих по проспекту автомобилей.
Кафедра же шумела, спорила, звенела заливистым женским смехом.
Василий Михайлович незаметно покинул общее застолье. В конце концов, он ничем не рискует. Сейчас быстро включит компьютер, проверит почту, и все.
– Здесь находится Василий Михайлович Бубнов?
На вошедших в комнату бритоголовых парнях были джинсы, короткие кожаные куртки, кроссовки. Громовой голос, широкие плечи… Они раздражали, как заноза. Кафедра замерла, готовясь взорваться возмущением.
Его профессор в ужасе подумал: «Стыд какой, как неудобно».
Его преступник, как загипнотизированный, смотрел на волков с красными глазами.
Убийца злился, потому что понимал, что не успеет просмотреть почту. Не сможет выяснить, почему не пришла Дагни. И не полюбуется ее скопированной в отдельную папку фотографией. Не отомстит. Не очистит…
– Пройдемте, – сказал один из парней, когда Василий Михайлович поднялся из-за компьютера.
– Что все это значит?
– Да по какому праву? Уважаемого человека…
– Василий Михайлович, обязательно мне перезвоните, когда все выяснится…
Поток преподавателей тек по лестнице, выплеснулся на улицу, к припаркованным у входа милицейским «Жигулям».
Бубнов кивал. Да, все прояснится. Разумеется, недоразумение. Перезвонить? Конечно!
На машине с орущей сиреной его привезли к тому самому следователю, который пил его энергию.
– Да, это я убивал женщин, – с порога заявил Василий Михайлович, – подробностей не помню.
Следователь пожал плечами и принялся оформлять какие-то бумаги. Потом он вышел из кабинета и через пару минут вернулся.
– Ничего, в камере посидите, вспомните. Ребята, в СИЗО его.
Эта новость была для Василия Михайловича шоком. Он не сомневался, что после того, как во всем признается, его отпустят. Хотелось скорее покинуть кабинет, убежать от следователя, выпивающего его энергию.
Потом хотелось идти по длинному сырому коридору и не останавливаться.
Теперь, на жестких нарах, в вонючей душной камере, профессор, преступник и убийца вдруг заговорили все разом, перебивая друг друга и рассказывая все новые и новые подробности.
Василий Михайлович бросился к двери и заколотил в нее что было сил.
– Голоса! Сделайте тише эти голоса! Мне плохо!
Дверь так и не открылась…
5
– Еще одно зверское убийство потрясло столицу. Сегодня ночью в своей квартире была зарезана известная писательница Марина Красавина. Напомним, что это не первая жертва жестокого маньяка. Ранее он убил двух женщин. Таким образом, смерть писательницы Марины Красавиной – третье звено в цепи кровавых преступлений. Представители следствия пока от комментариев воздерживаются.
Телекамера задержалась на двери подъезда Марины и переместилась на лестницу. Он знает на ней каждую ступеньку. И готов перецеловать их все, потому что по ним ступали ножки любимой женщины. Он не вынесет вида этих ступенек.
Саша Сулимский щелкнул пультом, и экран телевизора погас.
Он хотел, чтобы это случилось. Это должно было случиться. Но как же теперь невыносимо больно…
Его квартира на шестнадцатом этаже. Простенькая «однушка», которая осталась от деда. Сколько достоинств, оказывается, у этой квартиры. Шестнадцатый этаж. Высоко. Внизу – заметенный снегом асфальт. Быстро и надежно.
Очень хочется туда. Сверху вниз – и чтобы все. Но…
Сашины размышления прервал звонок в дверь.
– Сулимский Александр Леонидович? Вы срочно вызываетесь на допрос в прокуратуру. Недавно была убита ваша коллега по журналу «Искусство» Марина Красавина. Вам придется проехать с нами, так как следователю срочно требуются ваши показания.
Посмотрев на стоящих на пороге крепких парней, Саша быстро сказал:
– Я готов во всем признаться. Это я убил Марину Красавину.
Парни недоуменно переглянулись, и один из них сказал:
– Собирайтесь. Следователю все расскажете.
Саша набросил куртку, зашнуровал ботинки.
«Мне страшно. Я не смогу без нее. Я люблю ее, как же я ее люблю», – думал он, захлопывая дверь квартиры.
– Вам знаком этот предмет? – парень отошел от угла, где стоял соседский мешок с картошкой. В его руках был сверток, он осторожно отвернул край тряпицы. – Это принадлежит вам?
Саша сглотнул подступивший к горлу комок и кивнул.
– Да. Это мой нож. Им я убил Марину Красавину…
6
Голова раскалывается и гудит. Неудивительно – столько допросов и нервотрепки. Плюс вторая пачка подряд выкуренных сигарет. А окно открывать нельзя. Летающая по кабинету Амнистия орет и гадит на все вокруг. И из принципа улизнет в форточку. Волнистые попугайчики не могут спать при свете. Птица возмущается – на часах почти четыре ночи.
– Иди ко мне, моя девочка, – Володя Седов протянул ладонь, и Амнистия, гневно чирикнув, спикировала на руку. – Скоро спатки пойдем. Последний допрос сейчас будет. Извинюсь перед Натальей Александровной, как извинился перед Антоном Зарицким, выключу свет и отправлюсь домой. Не чирикай! За Перовой уже опера поехали. Подняли человека на ноги посреди ночи. Приезжают – а тут никого нет. Это ты предлагаешь? Слинять и все бросить?
Зеленая клякса опять чирикнула и перепорхнула на подоконник. Наверняка она считала, что именно так Седов и должен поступить.
– Не шуми…
Володя откинулся на спинку стола и, виновато покосившись на цокающую по подоконнику Амнистию, закурил очередную сигарету.
Несмотря на раскалывающуюся голову и плавно перетекший в ночь рабочий день, он был очень доволен собой. И начальник Карп доволен. Через распахнутую дверь видно – у него тоже горит свет. Наверное, Карп строчит отчет об успешной работе оперативно-следственной группы.
Конечно, предстоит проделать еще массу работы. Получить результаты экспертиз, провести допросы, организовать следственные эксперименты. Но в главном картина уже ясна. Двое убийц. Разные мотивы. Схема действий совпадает. Газетчики еще ответят за опубликование сведений по находящемуся в производстве уголовному делу. И стажер Юрка Рыжов расплатится за свою самодеятельность по полной программе.
Но все это будет позднее.
Главное уже сделано. Убийцы установлены и брошены за решетку, где им самое место.
Василия Бубнова Седов еще и спросить ни о чем не успел – а тот сразу же заявил:
– Это я убил Инессу Морову и Карину Макеенко.
Потом принялся что-то рассказывать про грязных женщин, которых надо очистить. И что выбирал он тех женщин, которые похожи на обидчиц художника Эдварда Мунка. В общем без бутылки в теориях преподавателя не разберешься. Но ничего, все выяснит со временем, уточнит подробности, сопоставит. На вопрос о том, был ли он знаком с Мариной Красавиной, Бубнов лишь пожал плечами и сказал, что не помнит. Про несостоявшееся свидание с девушкой в кафе еще более-менее припоминает. Про нож в кармане рассказал. Потом заявил, будто Седов выпивает его энергию, а это Василию Михайловичу жутко не нравится, и попросил отпустить его домой.
Преподаватель попал сегодня в дом. Только казенный. Ордер на арест Карп подписал мгновенно.
Перед тем, как ввести Сашу Сулимского, один из оперов шепнул:
– Сознался в убийстве писательницы. Нож нашли в общем коридоре перед его квартирой на мешке с картошкой. Прямо сверху лежал.
Седов аж за сердце схватился. Ребята молодые, неопытные, понятых надо было при изъятии звать. А сейчас парень от всего отопрется, скажет, подбросили ему этот нож.
Но Саша ничего не отрицал. Сказал, что нож его, и что Марину Красавину он убил по причине того, что писательница не отвечала на его чувства. Во всяком случае не так, как он того хотел. Следующая фраза Сулимского заставила Седова похолодеть.
– И тех женщин… Про которых в газете писали… Тоже убил я.
– А зачем?
Ответ потряс следователя еще больше.
– А они не ответили на мои письма. Я им писал, и они не ответили. Но никаких следов моей почты вы не найдете. Я удалял свои сообщения из ящиков женщин…
«Здесь что-то не так, – подумал Седов, оформляя ордер на арест. Формально-то повод имелся – признание в совершении убийства. – Он врет, у него глаза бегают. Даже имен убитых, кажется, не помнит. А ведь утверждает, что письма писал…»
Все точки над i расставил допрос Антона Зарицкого. Он долго рассказывал о своих взаимоотношениях с Мариной, об отношениях писательницы с Сашей Сулимским. Это был тот случай, когда Седов, как говорится «не догонял».
«Ленин был не так уж и не прав, называя интеллигенцию говном. Для меня любовь этой троицы – что-то запредельное», – думал следователь, выслушивая Антона.
Но главным в этом разговоре были не запутанные любовные взаимоотношения. Антон хорошо знал Сулимского. Конечно, все изложенные им сведения еще будут проверяться. Но уже теперь Седов понял. Сулимский – тот самый тип человека с неимоверными амбициями. Он хотел быть круче Била Гейтса и вынужден был сносить издевательства любимой женщины. Он виновен в ее смерти, но признание в остальных «подвигах» – это от желания придать себе значимости. В практике Седова уже был похожий случай, когда ни в чем не повинный неудачник оговаривал себя с редкой аргументированностью. И этот мальчик очень старался. Он даже раздобыл где-то репродукцию Мунка и оставил ее у тела убитой любовницы. Для следственных органов такое поведение – не новость. Сколько людей отправилось за решетку по собственной воле, пока устанавливали настоящих «серийников». Но экспертов не обманешь. Не зря ведь Дмитрий Николаевич Ярцев говорил: маловероятно, что Марину Красавину убил тот же человек, который убивал Морову и Макеенко. Все сходится. Двух первых прикончил свихнувшийся преподаватель. С Мариной расправился молодой любовник.
Заслышав звук подъезжающего автомобиля, следователь включил компьютер и открыл файл с бланком протокола допроса. Сейчас он быстренько побеседует с Натальей Перовой, чтобы потом ее уже не дергать, и отправится домой. Пора. Жена Люда просто оборвала телефон, и последний разговор превратился в форменную истерику.
– Володя! Сомова убили!
Следователь потер слипающиеся глаза. Нет, не кажется. Перед ним не Наталья Перова, а Лика Вронская собственной персоной. Зареванная до невозможности.
Он молча налил ей стакан воды из стоящего на столе графина.
Лика жадно глотала воду и рассказывала:
– Сомова убили. Того самого художника, у него мастерская в Брюсовом переулке. Я тебе рассказывала, он советовал мне не писать статью о Мунке. Пугал, говорил, что художник только неприятности приносит. Я решила еще раз с ним поговорить. Начистоту. Теперь врать уже смысла нет, все равно вся информация по делу в статье изложена. Меня гравюра, оставленная возле тела Марины, смущала… Приезжаю к нему, вижу – свет горит. В домофон трезвоню, трезвоню, а он дверь не открывает. Потом мальчик с собакой из подъезда вышел. Володя! Михаил в кустах лежал… Окровавленный весь. Умер на моих глазах. Мы «Скорую» вызвали, потом милицию.
– Хулиганы. Мало ли теперь всяких придурков по улицам болтается.
Лика покачала головой.
– Володя, там следователь его одежду осмотрел. Деньги не забрали.
– Спугнули их!
– Он перед смертью прошептал: «Эдвард Мунк»…
Седов сел за стол, выбил из пачки сигарету. Вся эта история опять начинала ему жутко не нравиться.
Взобравшись на подоконник, Лика выглянула в окно и заметила:
– Машина приехала. Женщину ведут какую-то.
– Это быстро. Просто формальность, – отозвался следователь.
Когда в кабинет вошла Наталья Перова, он помог ей снять пальто, расправил его на вешалке.
– Присаживайтесь, пожалуйста. Извините, что среди ночи побеспокоил.
– Я понимаю. Мариночку убили. Перед вечерними новостями в криминальной хронике сюжет был. Какой уж тут сон…
– Убирали ли вы квартиру Марины Красавиной вчера вечером? Когда последний раз вы были в квартире покойной? Известно ли вам о конфликтных отношениях покойной с кем-либо из друзей и знакомых?
Володя, глядя в монитор, быстро набирал односложные ответы Натальи Александровны, а потому не понял, отчего женщина вдруг вскрикнула.
– Амнистия! Имей совесть!
Спикировавшая на плечо допрашиваемой женщины птица обиженно чирикнула и, перепрыгнув на стол, смахнула крылом бумаги и фотографии.
Лика с Натальей Александровной бросились их поднимать.
– О господи, – пробормотала Лика, невольно посмотрев на снимок. – Бедняжка…
Седов выхватил из ее рук фотографии трупа Марины Красавиной, подобрал протоколы допросов и свои заметки и вновь сел за компьютер.
– В каких отношениях вы лично находились со своей хозяйкой?
Перова нервно поправила выбившуюся из узла на затылке седую прядь и тихо сказала:
– В хороших. У нас были очень хорошие отношения. Только вот Мариночка все узнала.
– Что узнала?
Седов занервничал. Ему показалось: Наталья Александровна сейчас скажет то, что уже говорили двое из трех побывавших в этом кабинете свидетелей.
– Она узнала, что я убила Карину и Инессу. Грех на мне большой…
– Хорошо, – Седов старался говорить спокойно, хотя внутри все кипело от ярости. – Я все понял. Вы убили гражданок Морову и Макеенко. Зачем вам было убивать свою хозяйку? За пару часов до убийства я был у вас дома. Подозрений в отношении вашей причастности у меня не возникло. Зачем вы убили Марину? И зачем теперь в этом признаетесь? У меня нет доказательств вашей вины…
– Грех тяжелый на моей душе. Искупить хочу грехи, очиститься.
«Я схожу с ума, – думал Володя, нервно выписывая очередной ордер. – Все вокруг хотят очиститься. Твою мать! Чистильщики! Режут на кусочки женщин и очищаются. Да ради бога. Все в сад. Всех по камерам. Чистыми станете до невозможности!»
Он распечатал протокол допроса Перовой и, убедившись, что она подписала каждую страницу, выбежал в коридор.
Глаза Карпа сделались огромными. Начальник внимательно изучил бумаги и, поставив подпись на ордере об аресте, устало посоветовал:
– Седов, идите домой.
Когда оперативники увели Наталью Перову, Лика Вронская спрыгнула с подоконника и уверенно сказала:
– Седов, это она.
– У меня еще два кадра, которые во всем признались.
– Володя, я видела ее глаза. Это глаза виноватого человека.
Седов закурил сигарету, пододвинул к себе пепельницу-гильзу и телефон. Надо выяснить все подробности про Михаила Сомова.
Амнистия пронеслась над столом, как зеленая торпеда, и, возмущенно чирикая, обгадила какие-то бумаги…
