Книга: Роковой роман Достоевского
Назад: Глава 4
Дальше: Глава 6

Глава 5

Петербург, Дрезден, 1866–1867 годы, Анна Сниткина
Вот он, дом купца Алонкина, что стоит на углу Малой Мещанской улицы и Столярного переулка. Можно уже войти, найти квартиру, где живет писатель Достоевский. И приступить к первой в своей жизни работе.
Работа… Анна Сниткина посмотрела на желтый невзрачный дом и мечтательно улыбнулась. Средства-то у них с матушкой имеются, после смерти отца осталось. Но что это за дело – у маменьки на шее сидеть. Оттого-то и стенографии решила выучиться. Самостоятельной стремилась стать, деньги какие-никакие, а зарабатывать. И вот – первая, самая первая работа!
Но она пришла слишком рано. Достоевский наказывал, чтобы стенографистка изволила быть к двенадцати. А сейчас только еще половина. Опоздать боялась, вот и взяла извозчика чуть свет. Еще ведь нужно было поехать в Гостиный двор, выбрать зонтик. Зонтика-то дома не имелось, а если вдруг дождь? Хороша же будет помощница писателя, промокшая до нитки!
Рассудив, что раньше назначенного являться не пристало, Анна неспешным шагом пошла по Столярному. Навстречу ей то и дело попадались молодые люди: шумные студенты, деловые приказчики. Все они так равнодушно смотрели, как сквозь стену, что сердце Анны сжалось. Некрасивая, да, совершенно понятно, что она некрасивая. И это черное платье и черная кофта ей совершенно не идут. В светлом было бы лучше, но светлое нельзя, траур по батюшке.
Внезапно она остановилась и покраснела. К чему эти мысли о красоте? «Я хочу ему понравиться, – с ужасом подумала Анна, и прихлынувшая кровь жарко опалила щеки. – Это низко, ведь он, должно быть, женат и окружен детьми и любящими родственниками. Да можно ли его не любить, когда все наше семейство, люди чужие и посторонние просто обожают Федора Михайловича за его талант! Он – чудо. И романы его – чудо!»
Войдя в дом, где жил Достоевский, Анна неприятно поразилась. На лестнице, узкой и вонючей, встретились ей два типа, ухмыльнувшиеся, а потом и прокричавшие вслед гадкие слова.
Прислуга, отворившая дверь, сверкнула паскудными подлыми глазами.
– Я – стенографистка, с Федором Михайловичем договорено, – быстро сказала Анна, вдруг осознав, что не надобно ей уже никакой работы, а хочется просто убраться из этого пренеприятнейшего места, и побыстрее.
Что-то неразборчиво хрюкнув, прислуга проводила ее в комнату. Не успела Анна осмотреться по сторонам, как в ту же комнату ворвался странного вида молодой человек, в халате, с обнаженной грудью. Увидев гостью, даже не поздоровался. Выпучил глаза да исчез.
Обстановка скромная, если даже не бедная, решила Анна, оглядев потертый диван, старенькие кресла, письменный стол, заваленный бумагами. Особенно резало взгляд пыльное зеркало в простой раме. Оно крепилось в нише, между рамой и стенами виднелись зазоры, вдобавок еще и неровные, так как зеркало висело криво.
Когда в комнату вошел неприметный мужчина в синем поношенном сюртуке, серых панталонах и белоснежнейшей сорочке, Анна изумленно замерла. Да неужто это Федор Михайлович?! Нет, он представлялся ей приятным господином, может, чуть даже и с брюшком, но красивым, добрым, веселым.
От появившегося же в комнате человека веет отчаянием, безнадежностью, какой-то убитостью и неимоверной усталостью. И он… да он же ужасен! Блестят, как парик, редкие каштановые напомаженные волосы. Глаза тоже жуткие – один зрачок расширен, отчего глаза кажутся разными, один светлый, другой черный.
– Я, видите ли, страдаю падучей. Недавно был приступ, оттого плохо себя чувствую. Как вас зовут?
– Анна Григорьевна.
Он вдруг схватил со стола грушу, порывисто протянул:
– Вот, возьмите, пожалуйста. А может, вы курить хотите?
Анна, которую мутило от одного вида курящей дамы, покачала головой. «Хоть бы на тарелку грушу положил, – подумала она с досадой. – А придется съесть, а то еще, не ровен час, обидится».
– Да, приступ был. – Достоевский достал папиросу, с наслаждением затянулся. – Упал, глаз повредил. Здоровье расстроено неимоверно. А тут еще Стелловский. До 1 ноября надо сдать ему роман. Не сдам – совсем попаду в кабалу, окончательно. А времени-то нет уже почти, я «Преступление и наказание» для Каткова писал. Вот, решился на стенографистку. Успеем? Как вас, простите, зовут?
– Анна Григорьевна.
– Успеем, Анна Григорьевна? А покурить не хотите? Пожалуйте, здесь можно, без церемоний.
– Я не курю, – терпеливо повторила Анна. Она старалась говорить спокойно, хотя внутри все дрожало от ярости.
Если Достоевскому надо срочно сдать роман, то чем скорее приступят они к работе – тем лучше. Начал бы уже диктовать, а не вел пространные разговоры! Или, по крайней мере, мог бы запомнить имя и что папиросы не любит!
Он поймал ее взгляд, мельком брошенный на портрет сухощавой дамы с неприятным лицом, и счел нужным пояснить:
– Супруга моя покойная, Мария Дмитриевна. У нее сын остался, Паша, мы вместе сейчас живем. Бездельник, между нами говоря, жуткий. Своих деток я не нажил. А хотелось. И семьи хотелось. Но – Бог не дал и не даст, наверное. Три раза предложения за последние годы делал, и ни одна не согласилась.
Анна поерзала на своем кресле. Что тут скажешь? Она, конечно, прекрасно понимает тех дам, отказавших. Но Федор Михайлович, услышав такое, обидится. А как же работать вместе?
– Ну, значит, познакомились, – он встал, подошел к окну, – приходите сегодня же, к восьми, станем писать.
«Даже не спросил, удобно ли мне, – мысленно возмутилась Анна, – а мне ведь неудобно, живу возле Смольного, пока домой доберусь, сюда надо ехать. Хорошо хоть, что родственники рядом, у них отобедаю».
В прихожей паскудная прислуга бросилась помогать с платьем, отчего Анне пришлось дать неприятной женщине двадцать копеек.
– Скажите, а зачем вы такой большой шиньон носите? – поинтересовался вдруг появившийся в дверях Достоевский. – Очень вам смешно с таким шиньоном. Кстати, как вас зовут?
Сдерживая набежавшие слезы, Анна прошептала:
– У меня не большой шиньон, это мои волосы. Зовут меня Анной Григорьевной. До вечера, Федор Михайлович.
И она с наслаждением бросилась прочь…
Вечером, впрочем, все переменилось. Федор Михайлович был мил, даже весел.
На пробу Анна записала, что Достоевский читает, потом расшифровала. Федор Михайлович слегка поворчал, но сказал, что серьезных неточностей нет, можно приступать к работе.
Он стал диктовать роман, и у Анны захватило дух.
Как все вроде бы просто: немолодой человек, курит, хмурится, то вскакивает, то садится.
Как все непостижимо: дивные строки, проникают в сердце, и больно, и интересно. Не понять, как это получается, откуда текут реки мыслей и слов, вот именно таких правильных нужных слов. Понятно только одно: рождается чудо, гениальное, талантливое, простое и вместе с тем такое великое.
И за возможность присутствовать при этом чуде можно простить все: странности, насмешки, бедность. И горе писателя, такое глубокое, что его поневоле тоже чувствуешь и страдаешь.
Ближе к полуночи Федор Михайлович спохватился:
– Вам же еще домой ехать! Совсем голову потерял. Простите великодушно, Анна Григорьевна.
– Ничего. – Она улыбнулась. Наконец-то Достоевский запомнил ее имя. – У меня здесь неподалеку родня живет, у родственников и заночую.
Федор Михайлович схватился за папиросу, но прикуривать не стал.
– Да, вы же дыма не любите-с… – Он завертел папиросу в пальцах. – А вот скажите, можно ли так сделать, чтобы вы пришли завтра уже с расшифрованными листами?
К своему собственному удивлению, Анна очень сильно обиделась. Конечно, расшифрует. Помогать так помогать. К тому же это такое наслаждение – еще раз прикоснуться к роману, поражаться, восхищаться им.
– Я принесу переписанный текст, – пообещала она.
А на языке вертелось почему-то совсем другое. Несмотря на усталость и ужасное опустошение, уходить от Достоевского очень не хотелось…
И так у них с первого же дня повелось, что если утром Достоевский и диктовал, то мало. И много рассказывал, про пережитое, про острог, про мучительницу свою Полину.
Слушать его всегда было неимоверно тяжело. Редкий писательский дар позволял ему настолько живо вести повествование, что Анна физически ощущала всю его боль и страдания.
Как-то сердце заныло так мучительно, что она не выдержала, спросила:
– Расскажите мне про ваше счастье. Вы ведь были счастливы, Федор Михайлович?
Он задумался, нервно затеребил бороду.
– А пожалуй, и не был я еще счастлив, Анюта, голубчик мой. Но все у меня такое чувство, что жизнь моя только начинается. А еще кажется, что если бы любил меня кто, то уж только за одно это и я бы на всю жизнь полюбил.
Взгляд Федора Михайловича задумчиво скользнул по ее лицу. И в этот миг Анна отчетливо поняла: он сделает ей предложение. А она его примет. Хотя любви в нем нет ни капли, есть только тоска неимоверная по женщине верной, кроткой, понимающей. Ну и что с того? Она все равно всегда будет рядом. Может, Федор Михайлович и полюбит ее потом. А коли не случится, то она все равно останется с ним. Потому что это такой человек, с таким талантом, что просто видеть его – великое счастье, и другой судьбы ей не нужно…
…«Положим, я бы ничего не сказала, если б действительно знала, что у него у самого нет, но когда я знаю, что мы нуждаемся, чтобы не нуждалась Эмилия Федоровна и прочая компания, когда мой салоп закладывается для того, чтобы выкупить салоп Эмилии Федоровны, то, как хотите, очень нехорошее чувство рождается во мне. И мне ужасно больно, что в таком человеке, которого я так высоко ставлю и люблю, и в таком-то человеке оказалась такая небрежность, такая непонятливость, такое невнимание».
Анна отложила дневник. Потом допишет, после. Сейчас все равно слезы застилают глаза, растворяют четкие строчки.
Да, все переменилось, и оказалось намного сложнее. Когда Федор еще при первой встрече сказал, что содержит и пасынка, и семью брата, причем и долги все, числящиеся за журналом «Эпоха», на себя взял, Анна поразилась. Какое благородное сердце, какая бескорыстная преданность!
О Паше, бездельничающем, заботящемся только о развлечениях, представление у нее уже имелось. А перед свадьбой объявилась и жена покойного Михаила Михайловича, глупая толстая немка Эмилия Федоровна. Посмотрела так холодно, как будто бы невеста брата мужа – из падших. И вместо приветствия стала требовать, чтоб уж и после свадьбы Федор Михайлович был так добр, заботился, средства нужные предоставлял. Он и предоставлял – а на свадьбу денег не оставалось, пришлось выпрашивать аванс у Каткова. Когда обвенчались, Эмилия Федоровна и вовсе как умом тронулась, обосновалась в их доме, сказала, что помогать будет. От этой ее «помощи», то есть вечных громких криков, Федор сделался совсем больным. Надо было уезжать, однако куда и где денег взять? Но так хотелось избавиться ото всех, от родни, от кредиторов вечных, так хотелось, что и приданое заложить не жаль стало. Заложили, сбежали только вдвоем в Дрезден. Но и здесь Достоевский, как всегда, от себя последнюю копейку оторвет, а Эмилию Федоровну не забудет…
Почувствовав, как на глазах вновь закипают слезы, Анна решительно встала из-за стола. Нельзя думать об этом, ни к чему. Все решено, все свершилось. Жить с Федором непросто, но и без него невозможно.
Она отворила дверь – хозяйка, немка, постучавшись, принесла кофею. И комнатка, нанятая в пансионе чопорных обстоятельных супругов, наполненная горьковатым кофейным ароматом, опять показалась Анне чудо какой милой.
Выпив кофею, она принялась за починку своих платьев. И в душе вновь невольно всколыхнулось сильное раздражение. Столько всего купили недавно Федору Михайловичу, когда ходили по магазинам. И новую светлую шляпу, и плащ. Довольный, как ребенок, он все вертелся перед зеркалом и спрашивал:
– А что, Анька? Точно к лицу мне эта шляпа?
А для нее опять ничего не купили. Хотелось бы летних платьев, тем более что стоят они здесь копейки. Но Федор Михайлович не догадался предложить и для нее что-нибудь выбрать. А заговаривать об этом самой было стыдно.
Закончив штопку, Анна покосилась на дверь. А потом решительно направилась к столу, за которым работал муж. В последнее время он писал сам, не любил диктовать без особой нужды. И совершенно не выносил, когда читают черновой текст. А любопытство-то покоя не дает!
Но прочесть рукопись Анна не успела. На листках, мелко испещренных круглым бисерным почерком, угадывался женский профиль, коротко стриженные кудри.
«Она, снова она, – застучало в висках. – Ее он любит, а меня в жены взял, потому что она выйти за него не захотела, а я согласилась».
Снова покосившись на дверь, Анна дотянулась до шкатулки, в которой муж хранит письма, потом вытащила шпильку из пепельных густых волос. Мгновение – и маленький замочек открылся. На самом верху лежал конверт, подписанный ровным красивым почерком.
– От нее, от С., – в отчаянии прошептала Анна, хватая конверт.
Даже наедине с собою она никогда не называла имени и фамилии той женщины. Почему-то казалось, что любое ее упоминание, хотя бы и мысленное, приведет к тому, что С. опять появится в жизни Федора Михайловича и отдастся ему просто так, хотя бы только и назло жене.
Письмо, впрочем, оказалось довольно невинное. С. пеняла Федору Михайловичу в связи с редкой перепиской, жаловалась на царящую в Петербурге скуку и желала счастья с его «Брылкиной».
Анна довольно улыбнулась. Брылкина – во-первых, неумно-с. Во-вторых, слишком уж свидетельствует о досаде С. А это хорошо, очень даже хорошо.
Когда дверь отворилась и вошел Достоевский, Анна по его бледному лицу все тотчас же поняла. Проигрался, опять проигрался в пух и прах…
«Ничего, – думала она, поглаживая голову уткнувшегося ей в колени мужа. – Есть еще серьги и кольцо, заложим. Ему нужно играть, он словно набирается в игорном доме какой-то необыкновенной силы, а потом пишет, быстро, много, как одержимый. Попрекать его этой страстью нельзя. Тогда, может, и исцелится. А коли запрещать – я так чувствую – непременно погибнет».
Посреди ночи с Федором Михайловичем приключился припадок, к счастью, недолгий. Анна, дожидаясь окончания судорог, терпеливо вытирала шедшую изо рта пену.
– Друг мой, Анюта, – простонал муж, когда припадок прошел, – посиди со мной. Так страшно вдруг стало, что умру, с тобой расстанусь.
– Конечно. – Она поправила подушку, подоткнула поплотнее одеяло. – Конечно, дождусь, пока ты заснешь, и только потом сама лягу.
Она смотрела на бледное заострившееся лицо мужа и стыдилась своего дневника.
Как могла она жаловаться на славного любимого Феденьку? Ведь он же так талантлив и беззащитен, и нуждается в ней. И позволил жизнь свою разделить.
– Все хорошо, Федор, – прошептала Анна, задув почти догоревшую свечу. – Я буду терпеливой, и доброй, и спокойной. Потому что люблю тебя всем сердцем…
* * *
– Здравствуйте, это Марианна Максимова вас беспокоит, газета «Криминальная хроника». Валентин Николаевич, как продвигается расследование убийства Артура Крылова? И действительно ли журналиста устранили в связи с публикацией статьи о неизвестном романе Достоевского?
– Без комментариев, – раздраженно буркнул следователь Гаврилов и бросил трубку.
Не прошло и полминуты, телефон вновь зазвонил.
– Сергей Петров, «Горячие новости», Москва. Что нового по делу Артура Крылова? Почему вы игнорируете связь убийства и журналистского расследования, посвященного роману «Атеизм» Федора Достоевского?
Ничего объяснять очередному дотошному писаке Гаврилов уже не стал. Просто нажал на рычажок, а потом выдернул штепсель из розетки. Подумав, достал из кармана пиджака мобильный, отрубил и его.
Журналисты как с цепи сорвались. Все утро телефон трезвонил не умолкая. Звонили из Питера и Москвы, Саратова и Новороссийска. И даже из Тюмени! Вначале следователь пояснял: пока ведется следствие, никакой информации по уголовному делу предоставляться не будет. Когда от долгих разъяснений пересохло во рту, стал отделываться коротким: «Без комментариев». В конце концов пришлось отрубить и городской, и сотовый, потому что от четырех часов постоянных объяснений болели и горло, и голова. А еще возникают наказуемые Уголовным кодексом намерения в отношении Лики Вронской и Галины Епифановой. Которые, судя по всему, времени даром не теряли, а натравили своих коллег, как собак бешеных!
Воцарившаяся в кабинете тишина показалась задерганному Валентину Николаевичу приятным освежающим душем. Он энергично прошелся по небольшой холодной комнате с высоким потолком. Сделал пару наклонов и приседаний. Опираясь руками на сейф, потянул затекшую спину.
Ему очень хотелось выпить. Шутка ли, столько придурков телефон обрывало. А как еще стресс снимать, если не водкой?! Но Гаврилов, грустно вздохнув, мужественно изгнал из сознания образ запотевшей, только из холодильника, «чекушечки». На работе пить нельзя – и точка. Избежать соблазна опрокинуть рюмку в служебном кабинете не могут только алкоголики.
– А я не алкоголик, – пробормотал Валентин Николаевич, усаживаясь за стол. Он пододвинул поближе том уголовного дела и обрадованно потер руки: – Отличные показания! Как все в строку ложится! Вот, пожалуйста, свидетель Петрова, 1976 года рождения, показала, что у Кирилла Матюшина была любовная связь с гражданкой Элеонорой Шевелевой. А вот еще один протокол, допроса свидетеля, находившегося на книжной ярмарке. Гражданин заметил, как у Артура и Кирилла вышла ссора именно из-за Шевелевой. Конечно, более логично со стороны Матюшина выглядела бы месть супругу Шевелевой, а не решившему приударить за девушкой коллеге. Но Матюшин же состоит на учете в психоневрологическом диспансере. О чем черным по белому написано в ответе на запрос. А у психов – своя логика!
Гаврилов шелестел страницами и довольно усмехался. Определенно дело скоро можно будет направлять в суд. Официального акта вскрытия еще нет, но по телефону эксперты уверили: смерть Крылова спровоцирована неустановленным химическим веществом, в состав которого входят какие-то там блокиранты. Результатов химического исследования таблеток, изъятых в кабинете Матюшина, еще нет. Скорее всего, конечно, это не яд. Матюшин хоть и псих, но не настолько же, чтобы отравляющее вещество в рабочем кабинете держать. Тем более что яд, по идее, должен был при нем находиться, он же Артура именно на книжной ярмарке отравил, а не в редакции. Во время осмотра личных вещей Матюшина ничего похожего на отравляющее вещество не изъято. И сам фотограф свою вину отрицает. То есть говорит: с Крыловым из-за гражданки Шевелевой действительно повздорил, но не убивал. То, что вину отрицает, это как раз понятно. Но где отравляющее вещество? Даже если предположить, что весь имеющийся в распоряжении Кирилла яд оказался в бокале Крылова, должен же был где-то обнаружиться флакон, упаковка, пакетик, хоть что-нибудь! Успел избавиться до приезда милиции или нестыковка выходит?..
– В любом случае копать надо именно в этом направлении, – прошептал Валентин Николаевич, переворачивая страницу. Рука едва заметно дрожала, с чего бы это? – То, что отражено в протоколах, – конкретные факты. А Епифанова и Вронская – бешеные истерички. Музыканта какого-то приплели… Фигня! Редакторша просто хочет замять скандал, боится огласки. Ситуация не из приятных, согласен, один сотрудник газеты убивает другого. Вот она и бесится!
В дверь, предусмотрительно запертую изнутри, громко постучали.
Следователь в отчаянии обхватил руками седую коротко стриженную голову и зашипел:
– Вот ведь суки, обложили по полной программе! Совещание прошло, операм возвращаться рано еще, точно журналисты!
– Валентин Николаевич, откройте, это Андрей Соколов. Я знаю, что вы на месте!
Гаврилову на секунду стало стыдно. Не подумал, отрубил телефоны. А эксперты дозвониться не могут. Официальное заключение писать – на это время требуется, поэтому они всегда звонят, чтобы коротко изложить суть экспертизы. Видимо, что-то срочное, если Соколову пришлось из бюро в прокуратуру мчаться…
Валентин Николаевич открыл дверь и криво ухмыльнулся. Рядом с Андреем стояла высокая темноволосая девушка, похоже, со взором, жаждущим информации.
– Это наша интерн Марина Вершинина. – Андрей по-хозяйски прошелся по кабинету, потом прислонился спиной к подоконнику.
– Типа практикантки? Живо в коридор, пусть там подождет! – распорядился следователь. – Тоже мне надумал, баб тут своих на экскурсию водить!
Эксперт хотел было возмутиться, но сдержался. Сделал девице знак рукой и даже приветливо улыбнулся.
«Опять к наркологу будет советовать обратиться? Пошлю на три буквы, задрал», – решил Гаврилов, удивленный нетипичной покладистостью высокомерного и циничного Соколова.
– Валентин Николаевич, экспертизу таблеток, изъятых в тумбочке Матюшина, химики сделали. Я только что говорил с ребятами. В общем, тот же самый препарат, с большим содержанием блокирантов. Но также в его состав входят вещества, которые оказывают негативное воздействие на сердечно-сосудистую систему, и…
– Говори по-русски, – перебил Гаврилов, постукивая ручкой по столу. Яд, яд. Зачем же фотограф его в своей тумбочке держал? Хотя – псих, на учете… – Когда вы начинаете вашими терминами сыпать, я понимаю только то, что ничего не понимаю.
Уставившись в потолок, Андрей выдохнул:
– Хорошо, Валентин Николаевич. Во всяком случае, я попытаюсь. Полгода назад мы вскрывали труп профессора Свечникова. И наличие общеасфиксических признаков… В общем, скорее всего убили профессора тем же препаратом, что и Крылова. Но детальную судебно-химическую экспертизу не делали. Потому что казалось, что скоропостижная смерть, а не убийство. Про этот случай с профессором в своей статье писал Артур Крылов. Свечников всю жизнь занимался исследованием творчества Достоевского, и журналист откуда-то узнал, что к профессору обращались по поводу рукописи неизвестного…
– …романа «Атеизм», – нервно закончил Гаврилов. – Статью эту я уже наизусть выучил. И мне уже журналисты все телефоны оборвали с вопросами по этому поводу. Что только тебе от меня сейчас требуется, я так и не понял.
Эксперт замялся:
– Было бы хорошо запросить то дело. Результатов химической экспертизы по Свечникову нет, но я, вот честное слово, уверен! У меня уже был аналогичный труп, я изучил визуальные признаки, хотя они и минимальны. И еще один очень подозрительный момент. Я выяснил, в какой поликлинике лечился Свечников. У него отличные кардиограммы, он совершенно не жаловался на сердце. И тут – смерть якобы от серьезного заболевания именно сердца. Бессимптомно такая болезнь не протекает, он обратился бы к врачу, обязательно. А если бы и не обратился с жалобами, при плановом осмотре все равно бы диагностировали! Этот факт тоже косвенно подтверждает, что его убили, но результатов экспертизы, к сожалению, нет.
Гаврилов слушал Андрея и для проформы поддакивал. Да-да, он посмотрит, что там по Свечникову. Конечно, надо во всем разобраться, обязательно.
И все же у него невольно вырвалось:
– Матюшин состоял на учете в психоневрологическом диспансере.
– Какого он года рождения? – быстро поинтересовался Соколов. – А в каком году на учет взяли? Он мог от армии «косить», что, не знаете, как это делается? И еще. Я краем уха слышал ваши беседы со свидетелями. Они ведь тоже говорили о романе Достоевского, а еще упоминали, что какой-то человек интересовался и журналистом, и романом.
– Я помню, – почти нежно улыбнулся Гаврилов. Он посмотрел на часы и убедился, что до конца официального рабочего дня осталось всего ничего. А там, а там… Ух! – Спасибо, что зашел. Миль пардон за отключенные телефоны, вынудили.
Дождавшись, пока за экспертом закроется дверь, Валентин Николаевич с досадой саданул кулаком по столу.
Учат, советуют! Да достали его все с этим… Достоевским. Вот ведь фамилия, в полном соответствии с ситуацией!
«Попробую додавить Матюшина, а там видно будет. Меня смущает наличие яда в кабинете. А еще надо выяснить, были ли знакомы ранее Шевелева и Крылов. Если нет, то понятно, почему Кирилл Артуру по морде дал. Но убивать, и еще яд вдруг так кстати при нем оказался… В общем, есть вопросы, – рассуждал Гаврилов, напряженно наблюдая за стрелкой, прилипшей к круглому циферблату настенных часов. – Но в любом случае жаль, что не удалось спихнуть это дело на кого-нибудь из коллег. Журналисты как сбесились, и начальство будет контролировать ход расследования по полной программе…»
* * *
Сильно профилированные бритвой волосы не стоит прятать под вязаную шапочку. Выполненная в такой технике стрижка идеально выглядит после сушки феном с небольшим количеством пенки, увеличивающей объем волос. Но под шапочкой небрежные рваные пряди сомнутся, голова будет смотреться плоско, неинтересно. Это с учетом того, что вечером в «Книгоеде» появится Лика, зеленоглазая, настороженная, ехидная, просто ужасно. С ней надо поговорить, ей очень нужно понравиться. И – прилизанные волосы. Но другого выхода нет…
Влад Резников достал из бардачка черную шапочку и футляр с темными очками в тонкой металлической оправе. Глядя в небольшое узкое зеркало заднего вида, он ловко убрал волосы, поправил чуть соскальзывающие дужки. На совесть сделанные диоровские стекла превратили иссякающий день в полноценно-непроницаемую ночь. Но пусть – не машину же вести в этом маскарадном убранстве.
Невольно любуясь стремительно-агрессивными линиями кузова, он закрыл пламенно-яркую «Mazda RX-8». Отличный дизайн! По габаритам маловата, но для вождения в городе то, что нужно, – мощная, шустрая, юркая.
Пара шагов в толпе, обрывки чьих-то разговоров, случайные прикосновения. Замечательно! Взгляды торопящихся прохожих, едва скользнув по его лицу, перебегают на витрины магазинов, заманчиво горящую рекламу.
Маскироваться приходится всегда. Уже несколько лет бродить по улицам, не привлекая к себе внимания, невозможно. И пусть нет прежней паники, мучительного желания удрать, лихорадочной оценки, какие джинсы надеты, сочетаются ли со свитером. Но излишнее любопытство все равно напрягает. А с учетом того, что задумано, оно и вовсе нежелательно.
Влад подошел к пластиковой будочке таксофона и, достав сигареты, огляделся по сторонам. Через темные стекла очков лицо напряженно поглядывающей на часы девушки различалось довольно смутно. Кажется, все же молоденькое и довольно приветливое.
– Вы не подскажете, который час? – пророкотал Влад и ослепительно улыбнулся.
Прекрасно зная о том, что его голос в сочетании с улыбкой производит очень даже неплохое впечатление.
– Без четверти четыре, – оживилась девушка, окидывая Влада заинтересованным взглядом. – Я только что смотрела, жду подругу, а она всегда опаздывает.
– Если вы пока не очень заняты, помогите мне. Я хочу разыграть одного вредного приятеля. Надо позвонить ему по телефону и кое-что сказать, – выдал Влад заранее придуманную фразу. И достал телефонную карточку. – Только звонить мы будем из таксофона, номер моей мобилы он знает. Договорились?
Через минуту она уже послушно повторяла в телефонную трубку:
– Я возмущена тем, что во время презентации произошла трагедия. И это цинизм со стороны автора вашего издательства – вести себя как ни в чем не бывало, продолжать встречаться с читателями!
Закончив разговор, она потребовала объяснений. С этим тоже проблем не возникло, все продумано заранее.
– У моего приятеля номер похож на телефон московского издательства. Я прочитал в газете, что вчера вроде что-то случилась во время презентации нового романа Лики Вронской, – вдохновенно врал Влад, глядя поверх светлой макушки девочки на сотрудника ГИБДД, явно решившего получить штраф за парковку его машины в неположенном месте. – А приятель этот меня как-то разыграл. И я решил тоже подействовать ему на нервы. Спасибо за помощь, милая незнакомка!
Лицо незнакомки явно свидетельствовало о желании превратиться хотя бы в случайную знакомую. Но Влад сделал вид, что не замечает этой надежды. Девочка – как хит-однодневка, насколько мила, настолько и банальна.
– Но там же сработал автоответчик издательства, я слышала, – попыталась продолжить разговор девушка.
Влад почти натурально изумился:
– Да вы что? Значит, я неправильно набрал номер и розыгрыша не получилось. Извините, но сейчас, боюсь, к моей бедной машине вызовут эвакуатор!
Пара купюр, незаметно вложенная в ладонь щекастого краснолицего дядьки, как всегда мигом решила проблему вызывающе неправильной парковки.
Сняв очки, Влад повернул ключ в замке зажигания, проехал пару кварталов вперед и притормозил возле очередного таксофона.
Если бы вредный приятель существовал в действительности, от количества звонков в тот вечер он точно стал бы еще вреднее…
Все прошло как по маслу. Только резкий, внезапный, непрекращающийся кашель сразу же испортил отличное настроение.
«Надо бросать курить, – ругал себя Влад, пытаясь разыскать в бардачке мятные леденцы. – И так дыхалки не хватает на концерте прыгать. А если еще заболею? Кошмар, у меня через пару дней запись „плюса“, связки точно не восстановятся».
Едва удалось справиться с кашлем, сотовый телефон заплакал в рваном ритме танго Пьяцолы.
Вера. Уже давно отношения с ней – как эта болезненно конвульсивная музыка. Вера все неправильно понимает, угрожает, закатывает истерики. Мучает его, страдает сама. И как со всем этим разобраться – совершенно непонятно…
Пьяцола все не умолкал, продолжал сводить с ума.
– Да, Вер, – сдерживая так и рвущиеся с языка упреки, раздраженно откликнулся Влад. – У меня все в порядке. Как ты? Нет, ждать меня к ужину не надо. Продюсеру что-то там понадобилось, освобожусь поздно.
– Приезжай поскорее, любимый!
– Конечно, – пообещал Влад.
И мысленно добавил: «Как только я разберусь с Ликой…»
Ему оставалось лишь купить цветы и конфеты. И виднеющаяся вдалеке вывеска гипермаркета очень кстати подсказала ответ на вопрос, где можно отыскать и любимые Ликины хризантемы, и воздушные, в молочном шоколаде «Дежавю». Все-таки Интернет – великая сила, о мало-мальски известной личности можно получить любую информацию простым нажатием нескольких клавиш…
* * *
– Скажите, у вас есть роман Достоевского «Атеизм»? – нетерпеливо поинтересовалась симпатичная брюнетка лет тридцати пяти. – Во всех газетах про эту книгу пишут. Ой, как же интересно узнать, из-за чего весь сыр-бор разгорелся!
Валерий Петрович в очередной раз терпеливо пустился в объяснения. Неизвестно, существует ли рукопись этого романа. Но в печатном виде книги нет, это совершенно точно. Она никогда не издавалась и, возможно, никогда не будет издана.
– А другие книги Достоевского у вас можно купить? – не унималась брюнетка. – Прямо за день самым модным писателем стал. Я в школе, если честно, пыталась его читать. «Преступление и наказание», кажется. Но мне не понравилось.
– Я думаю, Достоевский – великий писатель, но слишком сложный для школьной программы, – сдержанно заметил Савельев, ровняя ряды книг. – У меня романов Достоевского нет, но вот посмотрите у соседа. – Он кивнул на прислушивающегося к разговору Лешика. – Его хозяин успел взять со склада, а мне уже не хватило. Ажиотаж, вы правы.
Через пару минут брюнетка, заметно повеселевшая, ушла, зажав под мышкой том «Идиота» в темной твердой обложке.
– Что творится, дядя Валера! – Лешик обрадованно потер руки и схватился за блокнот, в котором отмечал проданные книги. – Сегодня уже шестая продажа, бугага! И это на моей-то преимущественно покетной точке, где таких книг сроду не продавалось! Представляю, какая выручка у продавцов серьезной литературы с их постоянной клиентурой! Ради такого и журналиста можно было бы замочить! Ну шучу я, это шутка!
Валерий Петрович прикусил губу. Мальчишка, наглотавшийся детективов, конечно, несет полную ерунду. Но в чем-то он прав. Сегодня миром правит реклама. Пошла волна – и люди покупают любого автора, не важно, плохого или хорошего, главное – модного. Трагическое происшествие на книжной ярмарке заинтересовало журналистов, наверное, вышли какие-то статьи. И все бросились искать «Атеизм». А раз нету – хватают другие романы. Были ли книги Достоевского хуже до этого скандала? Нет, конечно. Достоевский – гений, провидец, виртуоз слова. Стоит вспомнить хотя бы финальную сцену из братьев Карамазовых. Похороны мальчика, Илюшечки. Помутившись рассудком, мать все же понимает: ребенок, кровиночка ее, умер, лежит в гробике. Оттого она плачет, целует мертвые губы и невольно хочет взять цветочек из сложенных ручек. А отец не позволяет, ведь отнята жизнь у сыночка, так пусть же хоть что-то у него останется, тот же цветочек, раз больше уже ничего сохранить нельзя. Глубокое горе отупляет, заставляет отца думать о мелочах: не уронят ли гробик с телом сына, захватил ли он с собой краюшку хлеба, чтобы на могилку покрошить, для воробушков, как Илюшечка просил. А потом горе жестоко режет исстрадавшуюся душу. Вернувшись с похорон, отец видит сапожки Илюшечки, заскорузлые, с заплатками. И, обливаясь слезами, целует их. Все, нет ребеночка, только сапожки, старенькие… Но из этой бездны отчаяния – одной фразой, всего лишь одной фразой, читатель взмывает к свету. Алеша Карамазов говорит маленьким товарищам Илюшечки: «Ах, деточки, ах, милые друзья, не бойтесь жизни! Как хороша жизнь, когда что-нибудь сделаешь хорошее и правдивое!» И вот вспыхивает надежда, вечная надежда, которую дарует Достоевский, тот свет, который озаряет невыносимо непроглядный мрак…
Да, романы Достоевского всегда были хороши, этого не отнять. Но они не разметались ведь, как горячие пирожки. Вообще, на что только сегодня не приходится идти издателям, чтобы покупали тех же классиков. Яркие обложки, безвкусные китчевые иллюстрации. Сегодня качество любого продукта, в том числе и литературного, вторично. Первично – как он подается. Редко кто теперь заботится изящной стилистикой текста, хорошим богатым языком, талантом автора. Имя модно, имя на слуху, безобразные растяжки облепливают здания – вот только тогда все бросаются к прилавкам. И та же брюнетка – явно купила, чтобы быть не хуже подружек. Хотя, может быть, мода на Достоевского – все же не самая плохая мода. Обидно только, что ее возникновение связано с трагическим происшествием…
– Господин Раскольников! Раскольников! – Валерий Петрович, перегнувшись через стопку книг, выдернул из уха Лешика наушник. – С тобой разговариваю! Посмотришь сегодня вечером часок за моей точкой?
– Не вопрос. – Парень хитро прищурился. – У вас свидание, да?
Савельев кивнул:
– Что-то вроде того.
– Тогда, как говорится, успехов в личной жизни! – провозгласил Лешик и, тряхнув дурацкими войлочными косичками, снова врубил плеер.
Валерий Петрович еще хотел сказать, чтобы Лешик повнимательнее приглядывал за книгами. Книжные воры – отличные психологи, всегда выберут для своего черного дела момент, когда продавец зазевается. К тому же и по внешнему виду их не отличить от покупателей – интеллигентные лица, хорошая одежда. Делают вид, что никак не определятся с выбором, а сами незаметно прячут книги в сумку или под куртку. Милицию при поимке таких воришек на ярмарке вызывать не принято, жалко все-таки хулиганов. Надо сказать, чтобы сосед особо плеером не увлекался, а то весь товар разворуют.
Но справа уже доносилось мерное: «Тыц-тыц-тыц».
Нет-нет-нет, застучало в висках, Лешик обманут. Свиданий уже давно нет, по сути, и не было, и уж точно в ближайшее время не предвидится. Уход за Таней занимает все время. А дальше будет только хуже, еще тяжелее…
«Патологии» Захара Прилепина, «Моя война» и «Чеченский рецидив» генерала Геннадия Трошева. Пальцы Валерия Петровича машинально поглаживали корешки давно прочитанных книг. Хороших, честных, откровенных и жестоких. Но – в каком-то смысле односторонних, как и все написанное о войне в Чечне.
Пишут про русских солдат. Совсем мальчишек. Им бы влюбляться, учиться, жить. И грехов-то не было, а оказались в аду, и мало кто выжил.
Пишут про чеченцев. Родная земля, право быть хозяевами в своей стране, защищать до последней капли крови, а все остальное не важно, иншаллах. Еще одна позиция. Спорная, но уже сохраненная на бумаге.
Пишут про спецназ ГРУ, про связи олигархов с полевыми командирами, международный терроризм, наемников. Да про все, что угодно, кроме самого главного.
А сколько лет независимой Чечне? Всего ничего, и даже сегодня куда меньше, чем автономной республике в составе Советского Союза. А люди в советские времена, по сути, вовсе не делились на чеченцев, грузин, русских или украинцев. Разделения не было. А вот гордость – что на всех одна национальность, советская – была…
И Таня выходила замуж не за чеченца, а просто за хорошего парня Аслана, с шапкой густых черных волос и ослепительной улыбкой. И уезжали они не в Чечню, а в такой же советский, как и Ленинград, город Грозный, красивый, зеленый, строящийся. Их детки, Эниса и Керим, тоже были, как и все в те годы, обычными советскими детьми. И будущее казалось таким простым, понятным, спокойным. И даже когда после развала Советского Союза зазвучало то самое слово, Чечня, резкое, угрожающее, опасности долго не чувствовали. Не верили, не понимали, не осознавали.
Новоявленная республика появилась, как раковая опухоль, и стала безжалостно пожирать людские судьбы, семьи, планы, жизни.
Нельзя говорить по-русски. Нельзя выходить на улицу. И даже в собственной квартире не укрыться, врывается неизвестно кто, избивает неизвестно почему, и все это так жутко, что мозг не в состоянии осмыслить происходящее, и сознание погружается в спасительный туман. И все это происходит там, где всегда жили дружно, если свадьба – то вся улица веселится, если похороны – всеобщее горе!
Аслан рассказывал: первые признаки душевной болезни появились у Татьяны тогда, еще в 1992-м, задолго до того, как на площади Минутка в упор расстреливали замерзших, практически безоружных русских мальчиков.
Трагедия смешанных семей. То есть обычных советских семей, где никогда ничего не делили, и особенно по национальному признаку, – вот об этом ничего толкового так и не написано. И, наверное, уже не будет написано. В описании чеченской тематики сегодня наметились совершенно другие тенденции. Но дело не в осанне наведенному порядку, реальному или придуманному, не важно, речь не об этом. А о том, что все большей пылью и паутиной забвения покрывается боль тех, кто в войнах потерял больше, чем близких, как это цинично ни звучит. Потерял себя, смысл, веру. Телесная оболочка пуста, души нет, исстрадавшись, она просто сжалась в комок. Болит, если ненароком тронут. Боится. Всех, всего, везде. Это тяжелее, чем цинковый гроб, вечная пытка всегда хуже освободительной смерти. И пока есть эта боль – война не закончена…
Автомобиль Аслана взорвался два года назад, в Питере, не в Чечне. Виновных, конечно же, не нашли. В каком-то смысле Аслану стало легче, он перестал метаться между Россией и Чечней, которые все никак не мог воспринимать по отдельности. И в памяти Татьяны после смерти мужа стало темно – ни войны, ни смерти близких. Но как же больно видеть тень с лицом сестры! А никто не виноват, никто ни за что не отвечает…
– Дядя Валера, опять вы белый стали как бумага, – заволновался Лешик. Достал из-под стола бутылку кока-колы, протянул: – Вот, выпейте, правда, у меня стаканчика нет.
Валерий Петрович разыскал свою кружку, послушно плеснул коричневой слабо шипящей жидкости.
– Да не волнуйтесь вы, все тип-топ будет, – успокаивал Лешик, рассчитываясь с покупателем за очередной том Достоевского. – Поперло-то как, вот прикол! Нормально пройдет ваше свидание.
– Конечно, – допив теплую кока-колу, слабо улыбнулся Савельев.
Впрочем, не так уж сильно Лешик и обманут. В каком-то смысле и будет свидание. Накануне поговорить с Ликой Вронской и взять ее телефон не получилось, было не до того. А ведь эта писательница может оказать очень большую помощь. Главное – попытаться ее убедить…
* * *
У Марины, понуро сидевшей на скамеечке возле следовательского кабинета, был очень несчастный вид. Такой нахохлившийся грустный воробышек. Тонкий черный плащик, озябшие, чуть покрасневшие руки, обиженно-растерянный взгляд. Ей бы большую чашку кофе, пирожное со взбитыми сливками, и побыстрее!
Андрей Соколов мысленно оценил свою платежеспособность. Зарплату давали всего пару дней назад. Так что можно смело приглашать девушку в кафе. Хотя, конечно, с учетом доходов судебных медиков такое позволительно далеко не всегда.
– Мне следователь совершенно не понравился, – пробубнила Марина, потирая озябшие пальцы. – Пошли скорее на улицу, здесь температура как в холодильнике!
– А кто меня сюда потащил, а?! – возмутился Андрей, торопливо шагая по выстывшему коридору. – Ну не могли химики до Гаврилова дозвониться. Так он сам бы их набрал. В лаборатории, кстати, ребята правильные. Никто никуда не ломанулся. Это только тебе все не терпится!
Андрей возмущался и одновременно прикидывал, куда пригласить Марину. Да, наверное, находящаяся в двух шагах от прокуратуры пиццерия с настоящей печью в центре зала – хорошая идея. Там всегда тепло, и готовят прилично.
В ответ на предложение выпить кофе и перекусить Марина лукаво улыбнулась из-под черной челки:
– Ты за мной ухаживаешь? Никогда бы не подумала.
– И не думай, просто комплекс реабилитационных мероприятий, – растерявшись, заверил Андрей.
Ухаживать, влюбляться? Нет, плавали, знаем. После Ленки, казавшейся такой родной и преданной, такой любимой, снова попадаться в эту ловушку? Чувствовать, что душе провели вскрытие, выпотрошили, вдобавок и наизнанку вывернули? Да ни за что на свете! Вот у соседки муж все время в разъездах, иногда девушка приходит в гости. Для здоровья – это всегда пожалуйста. Но Марина совершенно не подходит для здорового ненапрягающего траха. Не тот случай. Слишком красива, трогательно наивна, беспечна, а иногда и несчастна. Конечно, порой достает своими вопросами! Но когда раздражение и усталость проходят, то… Невольно чувствуешь к ней непонятную нежность, и даже почему-то покормить ее хочется… Нет, пора прекращать слишком тесное общение с интерншей. Подежурить вместе, показать, разъяснить – это его обязанность. Но на этом – все. Девчонка, похоже, как вирус, цепляется быстро, лечится долго. Если вообще лечится…
Когда официант предложил Марине меню, она покачала головой:
– Спасибо, не надо. Принесите мне зеленый чай.
«Точно дура, – почему-то обрадовался Андрей. – Такая дохлятина, еще и на диете. Наглая и глупая, все понятно».
Содержание беседы со следователем интересовало Марину куда больше еды. Выспросив все подробности, она горько вздохнула и уставилась на Андрея так пристально, что ему стало неловко.
– Ты понимаешь, что Гаврилов, скорее всего, ошибается?
Он пожал плечами:
– Возможно. Но и у него есть начальство. Не будет результата – построят, придется ему рыть в другом направлении. Может, чего-то и нароет.
Марина повернулась к висевшей на спинке стула сумочке, отчего прямые волосы на секунду закрыли симпатичное личико черной блестящей паранджой. И положила на столик пару листов бумаги.
– Ты это читал? Та самая статья Крылова!
– Да, просмотрел, пока Гаврилов со свидетелями общался.
– Почитай еще раз. Внимательно. Андрей, пожалуйста!
Соколов скептически усмехнулся. Но распечатку статьи все же пододвинул поближе…
Неизвестный роман Достоевского?
Сегодня СМИ нашего города уделяют много внимания проблемам, связанным с криминалом вокруг недвижимости или автобизнеса. И совершенно напрасно замалчивают тему, которая и по важности, и по обилию правонарушений запросто дала бы фору любой из статей в криминальных хрониках.
Поясню, о чем идет речь. В октябре 2006 года в Санкт-Петербург прибыл известный издатель, гражданин Франции Жерар Моне. Но привлекли его в наши места отнюдь не красоты Северной столицы. По информации, полученной из надежных источников, Моне пытался разыскать в Санкт-Петербурге рукопись неизвестного романа «Атеизм», принадлежащего перу классика русской литературы Федора Достоевского. Откуда на берегах Сены стало известно о романе, являющемся terra incognita даже для большинства литературоведов и биографов писателя? Об этом можно только догадываться. Возможно, Моне удалось получить информацию от потомков русских эмигрантов. И информация эта была так достоверна и убедительна, что Жерар Моне тотчас бросился на поиски. Сам месье издатель никаких пояснений по этому вопросу дать уже не может… Его тело, со следами тяжких телесных повреждений и множественными ножевыми ранениями, обнаружили в Столярном переулке, том самом, где снимал квартиру великий писатель! К сожалению, правоохранительные органы не придали этому факту никакого значения. Прокуратуре и милиции показалось проще списать смерть француза на злостных неуловимых хулиганов, чем разбираться в сложных литературных подробностях!
Возможно, этому факту действительно не стоило бы уделять так много внимания, если бы не следующее происшествие, также связанное с таинственной рукописью. В марте 2007 года в своей комнате, находящейся в старой коммунальной квартире, было обнаружено тело профессора Сергея Ивановича Свечникова. По странному стечению обстоятельств занимавшемуся исследованием творчества именно Федора Достоевского. Смерть немолодого человека объяснили больным сердцем, а также стрессом, связанным с излишней настойчивостью риелторов, уже давно осаждающих большую коммуналку в самом центре Питера. Дескать, профессор, возражающий против размена квартиры, разволновался и помер. Хотя даже в материалах предварительного расследования отмечено: непосредственно накануне гибели никаких разговоров у Свечникова с риелторами не было, в тот день с ними общались только соседи профессора. Корреспонденту «Желтой газеты» удалось отыскать некоторых бывших жильцов (коммуналку таки расселили) той квартиры, и они подтвердили полученные нами ранее сведения. Накануне гибели к профессору пришла таинственная посетительница, которую прежде никто в том доме не видел. И (ох уж эти коммунальные квартиры, где все друг про друга знают) неизвестная гостья сообщила профессору, что в ее распоряжении имеется рукопись романа «Атеизм»! Провести экспертизу рукописи Свечников отказался, сообщив, что такого романа просто не существует, после чего женщина ушла. Что произошло потом – можно только догадываться. Утром соседи, обеспокоенные тем, что Свечников не собирается на работу, обнаружили: случилось непоправимое. В официальный протокол данная информация включена не была. Как объяснили соседям покойного Свечникова, не из-за литературной дискуссии же профессор разнервничался, чего бумагу марать зря…
Итак, закономерности прослеживаются четко. Два раза за сравнительно небольшой промежуток времени погибают люди, знавшие о таинственной рукописи. И в обоих случаях правоохранительная система дает сбой. Почему? Не является ли это уже не небрежным отношением к работе, а сознательной тактикой? Но если это так, то почему прилагаются все усилия для того, чтобы роман «Атеизм» никогда не стал достоянием общественности?
Ответ на этот вопрос не так сложен, как это может показаться. Федор Достоевский относится к числу тех писателей, кому было дано смотреть через века, угадывать четкое развитие событий задолго до того, как они произойдут. Роман «Бесы» – самый показательный пример такого уникального предвидения. Кого сегодня может испугать неизвестный роман Достоевского? Видимо, только идеологов от власти, чей предугаданный много лет назад гениальным писателем курс признается ошибочным и бесперспективным.
Рукопись романа «Атеизм» существует и находится именно в Санкт-Петербурге. Об этом свидетельствует гибель людей, интересовавшихся судьбой неизвестного творения Достоевского. Причем с учетом того, что эти случаи произошли именно в нашем городе, можно не сомневаться: рукопись действительно в Питере.
Давайте отвлечемся от криминальной подоплеки дела и оценим литературный аспект. Как могла остаться неизвестной работа писателя уровня Достоевского, чьи не то что романы – черновики изучены до последней запятой? Современники писателя, а также исследователи его творчества отмечают: Достоевский очень трепетно относился к своей работе и часто сжигал не устраивавшие его рукописи, с тем чтобы впоследствии вернуться к роману той же концепции, но, как говорится, с чистого листа. Возможно, рукопись «Атеизма» – один из таких чудом уцелевших предварительных вариантов…
– Ничего особо нового я для себя не нашел, – заметил Андрей, окончив чтение. – То, что смерть Свечникова выглядит странно, я еще в секционной понял. И сегодня изложил Гаврилову все свои подозрения, попросил его запросить материалы. Хотя если журналист ничего не перепутал, то запрашивать ему особо нечего, уголовное дело, видимо, не возбуждалось, ограничились проверкой обстоятельств смерти.
– А издатель-француз? Кто его убил? – не унималась Вершинина.
Отставив чашку, Соколов демонстративно закатил глаза к потолку.
– Марина, а Свечникова кто убил? Кто убил профессора Свечникова?! Вот скажи мне, будь добра! Эта постановка вопроса – вне нашей компетенции!
Она не понимает, вертелось в голове у Андрея, она еще слишком молоденькая и совершенно не понимает суть своей работы. Эксперт не может, не должен заниматься расследованием. У него нет на это полномочий. И сил и желания, если уж быть откровенным, тоже. Где-то называлась цифра: в питерском морге проходит порядка 12 тысяч вскрытий в год. И, вполне возможно, эта цифра точна, потому что из секционной действительно не выходишь. Везут не только криминал, везут травму, отравления, асфиксии, трупы из стационаров, тела бомжей, лиц, чья личность не установлена. А еще ведь бумаги, оформление. Пишешь экспертизы дома, после официального окончания рабочего дня. Пишешь, потому что времени не хватает, а следователям, ментам, врачам – всем не терпится. Так квартира превращается в кабинет, засиживаться на работе допоздна не хочется, прыгай потом в темноте по ямам, КАД же ремонтируется. До морга и в лучшие времена на своих двоих не очень удобно добираться, райончик тот еще. А с этим ремонтом и вовсе убиться можно, а машины нет, и, судя по зарплате, вряд ли она вообще когда-нибудь появится…
– Я знаю, что это вопросы не в нашей компетенции, – грустно сказала Марина. Она взяла листы со статьей, сложила их, щелкнула застежкой сумочки. – Ты прав, Андрей. И я понимаю причины твоего раздражения. Я даже не буду тут высокопарно изъясняться. Положим: ах, Андрей, если ты видишь, как хулиган бьет женщину, – ты вмешаешься или нет? Где проходит грань между компетенцией специалиста и обычной реакцией нормального человека?.. Это все слова, слова. У каждого человека ведь своя жизнь, свой опыт. Может, если бы меня судьба не шандарахнула, я бы тоже считала: мое дело – сторона. Или нет, не знаю. Но, в самом деле, чего это я к тебе пристала. Извини. Ну что, чай выпит, идем?
– Сидеть! – рявкнул Андрей, вытаскивая из кармана джинсов сотовый телефон.
Она не угомонится – ясно как божий день. И в любой другой ситуации можно было бы не обращать на это внимания. Хочет девочка играть в следователя – пусть играет. Если бы не препарат, которым убили Крылова и, по всей видимости, Свечникова. Это не обычное применяемое в анестезии средство, хотя в нем и обнаружена значительная доля блокиранта. Скорее всего, оно даже принимается перорально! Оно повергло химиков в шок, ребята затруднились описать его подробно. Но это средство, скорее всего, произведено в лаборатории, и произведено так профессионально, что… Неизвестно, где именно изготовлена эта адская смесь, убийственная и обнаруженная благодаря чистой случайности. Но люди, которые ее сделали или достали, они шутить не будут…
В конце концов Марина, чтобы отвадить описывающего вокруг столика круги официанта, согласилась заказать пиццу. Потом, даже коварно не пискнув перед кончиной, разрядилась батарея в старенькой «Нокии». И Андрей, невольно смущаясь, продолжил звонки с кокетливо-розовенькой «Моторолы» интернши. Когда наконец ему удалось выйти на одного из оперов, работавших по убийству Моне, окна пиццерии уже зачернила непроглядная темень.
«Сегодня я работал следователем за счет отгула. Но отгулов больше нет. Неужели придется брать часть отпуска?» – расстроился Андрей, опять начиная жалеть, что ввязался в эту историю…
* * *
– Вниманию посетителей нашего магазина! Презентация романа Лики Вронской начнется на полчаса позже, в восемнадцать тридцать. Но взять автограф писательницы можно уже сейчас, в секции современной художественной литературы. Приглашаем всех любителей детективов подняться на второй этаж и принять участие в акции!
Мелодичный женский голос в динамике замолчал, и Лика Вронская с тоской осмотрелась по сторонам. Всем хорош «Книгоед», просторный, ярко освещенный. Огромные полки, а книг на них сколько! Хоть ты прямо сейчас сбегай с собственной презентации за новинками любимых авторов. Но вот количество людей, заинтересовавшихся проводимым в магазине мероприятием… В зале всего-то пять человек. Наверное, речь о своем творчестве толкать еще рано, а вдруг позже все же появится еще хотя бы десяток читателей.
– Наливать надо нашим книголюбам, – подмигнула Лика бренд-менеджеру, нервно расхаживающей возле столика с книгами. – На ярмарке можно было хлебнуть шампанского – и сколько народу явилось. Книжкой сыт не будешь, а уж пьян – тем более.
– Фуршет на таких мероприятиях – это исключение, а не правило, – мрачно заметила Ирина и посмотрела на часы. – На ярмарке мы работали скорее для продавцов и закупщиков книг, это другой формат. А здесь меня неправильно сориентировали со временем начала презентации. Директор магазина божилась, что к шести уже полно покупателей. Но ты же видишь… Хотя информация предоставлялась, и объявления в магазине висели, и реклама в городских газетах была. Или это народ так отреагировал на тот случай с журналистом? Мне начальница сегодня звонила, говорит, в интернет-газетах вся эта история так обсасывается, что просто караул. И даже в печатных кое-кто уже успел все расписать. Не иначе как конкурентов нашего издательства жаба душит. Никак не могут смириться с тем, что мы лидируем по всем позициям! Вот и подсуетились, использовали ситуацию в своих гнусных целях.
Иринино лицо исказила такая откровенная неприязнь, что Лика увлеченно защелкала мысленной фотокамерой. Надо бы запомнить вот этот переход, когда хрустальные глаза вдруг превращаются в серые колючие льдинки. А гнев, как ураган, набрасывает сеть морщинок на гладкий лоб, ломает округлые плавные линии рта на резкие и острые, очерчивает складочки у губ.
Но вот все резко меняется. Безмятежная синева в миндалевидных разрезах, улыбка расцветает, как розовый нежный бутон.
– Лика, телевидение. Удачного тебе общения. Все будет хорошо! – защебетала бренд-менеджер, быстро извлекая из-под столика пару пакетов с презентами для журналистов.
Девочка-репортер молоденькая и симпатичная. Но это, конечно, не страхует от неприятных вопросов. Сейчас как выпалит: «Будете ли вы описывать в следующем романе трагический случай на недавней презентации?» И что ей отвечать?
Лика с тоской наблюдала, как оператор наводит резкость камеры по белому листу в руках корреспондентки, и про себя твердила: «Спокойствие, только спокойствие. На любой вопрос я реагирую спокойно. Спокойствие…»
И вот – микрофон у рта, переносной софит гонит волны тепла.
– Расскажите, как вы начали писать книги?
«Очень хороший вопрос. Любой вопрос не про Крылова – замечательный», – радовалась Лика, на автопилоте выдавая спич о том, как дошла до жизни писательской.
Напряженных моментов в ходе интервью не возникло. Но журналистка, видимо, явно загубила в себе режиссера. Она требовала, чтобы оператор снял кадры с подписыванием книг и сделал «картинку» общения с читателями, потом – прохода Лики вдоль книжных полок, всенепременно с задумчивым пролистыванием томиков.
«И все это – ради минутного репортажа, – ругалась Вронская, старательно следуя распоряжениям неугомонной девушки. – Господи, все ей неймется! Ноутбук в кафе у мальчика отобрала, меня за него усадила. Наснимали уже на целый фильм, а хорошо, если репортаж полторы минуты займет. Нет, я бы никогда не смогла работать на телевидении. Столько париться ради одной, всего одной минуты! Жизнь у газетной статьи тоже недолгая, но телерепортаж и вовсе погибает, едва родившись».
Когда телевизионщики наконец отсняли все, что им требовалось, и направились к выходу, Лика мельком посмотрела на свое отражение в зеркальной стойке с дисками. Черный брючный костюм сидит отлично. И белая водолазка – неплохая идея, не так официально, как блузка, но вроде как празднично. Лоб и нос блестят (проклятый софит!), зато помада не потекла, а тени…
Сохранность макияжа уже не важна. Совершенно не важна, потому что в небольшом, узком, но длинном зеркале отражаются знакомые светло-русые волосы и бордовая курточка. Да это же та самая девушка, которая на предыдущей презентации дарила желтые хризантемы! И стоит она у полки с учебниками по криминалистике и судебной медицине…
«Тоже хочет написать детектив? – прикидывала Лика, наблюдая за погруженной в чтение девушкой. – Нет, вряд ли! Она не задала мне ни одного вопроса, касающегося особенностей издания книги. А говорили мы с ней, дай бог памяти… Ой!»
– Привет! Сначала вас интересовало, кого следователи, обнаружив труп, подозревают в первую очередь. А сейчас какой вопрос вас волнует? – Вронская быстро заглянула в захлопывающуюся книгу. – Я успела, отравления, все понятно. Как вас зовут, напомните.
– Элен… Надо же, опять мы с вами встретились.
Врет, поняла Лика по забегавшим глазам собеседницы. Врет и, кажется, чего-то очень боится.
– Я хочу с вами посоветоваться. Понимаете, мой муж… Он, наверное, за мной следил, и я подозреваю его… У вас сотовый звонит.
Лика достала из кармана брюк заливающийся слайдер. На экране – фото Ирины, сбрасывать звонок нельзя.
Она отвернулась, прошла пару шагов вперед.
– Лика, тут какой-то мужчина тебя разыскивает. И народ подтягивается. Ты все еще занята?
– Нет, закончили, сейчас буду, – заверила Вронская.
Возле книжной полки с литературой по криминалистике уже стоял невысокий парень, разглядывающий корешки. А Элен исчезла…
«Где она? А если сейчас опять что-нибудь случится? – вдруг перепугалась Лика. – Не дай бог, еще кого-нибудь укокошат. И тогда все, попрут меня на фиг из писателей. Зачем издательству автор, у которого такая репутация, что вся пиар-машина не отстирает? Меня попрут, и я точно умру, потому что издательств – как грязи, а хорошее одно. А я очень люблю писать книжки. Работать в стол не смогу. Так как уже знаю, какой это кайф – видеть свои романы опубликованными…»
– Лика Вронская? Я журналист из США. Могу я спросить вопрос?
Вцепившийся в руку мужчина, загорелый, в сером стильном пальто, внешне напоминал скорее дипломатического работника. Но про это подумалось мельком, а первой реакцией было удивление: американец-то как ее узнал? Но потом Лика вспомнила, что в магазине расклеены рекламные плакаты и рядом с обложкой книги размещена фотография, правда, еще не «лысая», но ведь лицо, к счастью, не пострадало.
– Скажите, о чем говорить с вами перед смертью Артур Крылов? – взволнованно поинтересовался мужчина. – Может, он говорить, что ему угрожать после некоторых статья? Он знать, где есть рукопись романа «Атеизм»?
Лика пожала плечами:
– Да мы с ним и словом не перекинулись. Я не разговаривала с Артуром Крыловым, вообще не разговаривала.
«Он не оставил визитку, – оторопело глядя вслед удалявшемуся американцу, подумала Вронская. – Какой-то он все-таки подозрительный…»
Возле столика с книгами уже толпились люди. Лика различила среди присутствующих женщину в зеленой, как у всех продавцов «Книгоеда», жилетке. Установив на столике микрофон, сотрудница магазина убрала под стол провод. И внезапно на весь магазин раздалось:
– Я первый пришел и имею право поговорить. Я вам не абы кто, а поэт, и книгу свою принес!
«Началось. Чего же ты хочешь, осень, у психических больных обострение», – уныло подумала Лика, сочувственно наблюдая за побледневшей Ириной, ловко выхватившей у бомжеватого вида поэта микрофон.
– Простите, я понимаю, что не вовремя, но у меня буквально один вопрос, – умоляющим голосом зашептали над ухом.
Обернувшись, Лика увидела седоволосого мужчину в очках. Вначале услужливая память выдала видеозапись, сделанную на книжной ярмарке: этот мужчина, рядом с ним смешной парень с дрэдами, и просьба подписать книгу, для жены, кажется. А потом память расщедрилась даже на полное имя.
– Конечно, Валерий Петрович, если не ошибаюсь, – кивнула Вронская. – Я совершенно не тороплюсь. Видите, какой читатель колоритный явился. Сейчас начнется: где у вас столько денег, чтобы печатать свои романы? Помогите мне опубликовать мою книгу! И ведь до закрытия магазина не отпустит, так что спешить некуда.
– У вас есть и другие читатели, Лика. У меня не получилось в прошлый раз с вами говорить. Все старался выбрать минутку, чтобы поблизости никого не было. А потом журналист умер… В общем, дело вот в чем. У меня есть сестра. Для Тани ваши книги – как свет в окошке. Она очень тяжело больна.
От сбивчивого рассказа Валерия Петровича на душе заскребли кошки. Сколько вот таких людей, опаленных огнем чеченской войны. Такие раны не затянутся никогда. Пока будут живы матери, потерявшие своих сыновей. Жены, у которых погибли мужья. Будет болеть их память, несбывшиеся надежды и вопросы, на которые никто никогда внятно не ответит…
– Конечно, – сглотнув подступивший к горлу комок, сказала Лика. – Я обязательно приеду к вам в гости, пообщаюсь с Татьяной. Мне будет очень приятно, если наша встреча доставит ей удовольствие.
Валерий Петрович достал из кармана коричневого вельветового пиджака записную книжку.
– Мне бы ваш номер телефона. Есть! Спасибо вам большое. А мужчину этого я постараюсь увести, договорились? Он, кажется, выпить не дурак, приглашу его на пиво…
Через пару минут Лика с удовольствием проводила глазами спину удалявшегося скандалиста. А вот Элен среди собравшихся людей не было. Вдалеке выделяется фигура высокой девушки, но она брюнетка. Элен исчезла, так ничего толком и не объяснив, и от этого как-то тревожно.
– Сегодня к нам приехала популярная писательница детективов Лика Вронская. Сейчас она скажет пару слов о своем новом романе, а потом ответит на ваши вопросы и подпишет книги. Лика, пожалуйста, прошу вас…
Мелодичный голос Ирины звучал все тише и тише, а потом умолк. Звуки, лица людей, ряды книжных полок – все словно исчезло.
Не в силах вымолвить ни слова, Лика наблюдала за быстро приближающимся парнем. Букет желтых хризантем, какой-то пакет. И уже знакомое выражение лица – светящееся, радостное. Влад Резников, собственной персоной. «Маменькин сынок». Тень, притаившаяся в подворотне? Смерть? Убийца???
Она пришла в себя от хорошего толчка в бок.
Ирина безмятежно улыбнулась:
– Лика, прошу вас…
* * *
– Дорогой, я скоро вернусь. Ты будешь меня ждать, мой сладкий? Жди, и я покажу тебе настоящую русскую любовь!
Сашка послала Майклу воздушный поцелуй и, демонстративно виляя обтянутыми красной кожаной мини-юбкой бедрами, продефилировала в ванную. Опустившись на краешек небольшого джакузи, открыла кран и счастливо улыбнулась.
Американцы – ужасные клиенты. Западают, конечно, быстро. Любая девочка знает: снять американца проще простого. Наверное, в этой их Америке с красивыми бабами напряженка, только коротконогий сисястый жиртрест в наличии. Как увидят любую русскую – все, поплыли, даже уламывать не приходится. Платят хорошо, не торгуются. Но в койке… Сашку аж передернуло от воспоминаний о недавнем активном америкэн бое. Всю ночь кувыркались, ни на минуту не отпускал. И постоянно долдонил, как попугай: «Дорогая, тебе хорошо? Я хочу, чтобы ты получила удовольствие». Проститутка, получающая удовольствие. Ха-ха-ха! Ну не дебилы ли американцы, вообще, что ли, не догоняют? Вот нормальные русские мужики все понимают правильно. Дело свое по-быстрому сделают, заплатят, ну, может, на жену еще пожалуются – и только их и видели. Американцам, ты ж понимаешь, еще оргазм партнерши, видите ли, необходим. А зоркие, а внимательные, а подозрительные какие… И кричишь, и стонешь, и дрожь по телу им выдаешь. Семь потов сойдет, больше, чем от самого секса, устанешь, честное слово. В порнофильм бы уже взяли за высокохудожественную симуляцию. Но не таков американский клиент, Станиславский, в натуре, не верит… Хуже извращенцев контингент, серьезно!
«Американцы ужасны, – подумала Сашка, разглядывая в уже чуть запотевшем зеркале новые сережки. Серебряные, ничего особенного вроде. Но что-то в них есть, подчеркнуто стильное. – Американцы ужасны, но с этим, какая радость, спать не придется. Вискарь с клофелином Майкл выжрал. Еще пяток минут тут потусуюсь и Галке позвоню».
…Чем Галке не угодил американец – Сашка толком и не поняла. Семь вечера, с учетом профессии – можно сказать, утро, голова варит еще очень туго. А тут звонок на мобилу:
– Ноги в руки, поезжай к «Книгоеду», я американца пасу, надо его охмурить!
Любую другую соседку Сашка с таким предложением послала бы куда подальше. Но Галка – единственная нормальная баба на весь подъезд. Здоровается, лекций не читает, даже в гости иногда заходит. А ведь сама умная, в газете работает, в отличие от большинства подъездных цыпочек. Но цыпочки – что вы, что вы, такие все из себя дамы. Хотя, если разобраться, делают то же самое, что и любая шлюха. Только денег получают меньше и борщи вынуждены варить да котлеты жарить. А их мужики, кстати, все за зад норовят ущипнуть, и уж никак не женушек… Галка – она другая, без понтов совершенно. Такой не помочь – западло, однозначно.
Только Сашка подъехала к «Книгоеду», расплатилась с таксистом и вытащила сотовый телефон, к ней подскочила Галка.
Соседка затрещала, как сорока:
– Давай скорее, он в «Шоколаде» кофе пьет! Ты с ним познакомься, к себе пригласи. Клофелинчика ему капни. А потом я с ментами приеду. Я их сразу не вызывала, боялась, что, пока они подъедут, американец уже удерет.
– Галь, да откуда у меня клофелин? – заныла Сашка, обтягивая норовящую задраться до пупа юбку. – Тем более менты. Ты что, хочешь, чтобы меня повязали?!
– Сашок, времени нет на объяснения. Никто тебя не повяжет, не боись. Этот хрен американский – преступник, может, он моего журналиста даже замочил. Его ловить скорее надо! – воскликнула Галка и подтолкнула Сашу к кафе. – Давай, пошла, будем на связи!
Мысленно проклиная «Шоколад» с его запретом на курение, Сашка расположилась неподалеку от американца и для начала надула накачанные силиконом губки. Потом притворилась, что не может выбрать пирожное, заинтересованно посмотрела на тарелочку, стоящую перед загорелым мужиком. Он сразу оживился:
– Десерт о’кей! Очень вкусно!
– Давайте набирать лишний вес вместе, – промурлыкала Сашка, подчеркнуто медленно проводя рукой по светлым, коротко стриженным волосам. – Как хорошо, что вы составили мне компанию. Кстати, есть один способ быстро израсходовать калории. Вы не знаете? Не может быть! Придется показать…
…Сашка выключила воду и, сбросив красные тапочки на высокой, но неудобной платформе, заторопилась в гостиную.
Наверное, так горько и больно ей не было даже тогда, когда вместо одного клиента пришлось обслуживать шестерых. И когда порвался презерватив и пришлось трястись в ожидании анализов: ВИЧ или всего лишь гонорея?
– Что случилось? – перепугалась Галка, ворвавшись в квартиру. – Почему у тебя дверь открыта? Американец где?
Сашка подняла залитое слезами лицо. Рядом с Галкой вертел остриженной головой молодой парень в милицейской форме.
– Да не молчи же ты! Он тебя избил? А что это?!
Сашка всхлипнула, опустила прижатые к груди руки, и кусочки пластмассы в ярких лоскутках упали на пол.
Барби! Ее замечательная любимая красавица Барби погибла… Тупой американский урод открутил ей голову, оторвал ручки и ножки… Скорее всего, он все понял про виски и выплеснул стакан в кукольный домик.
Но зачем, зачем было уничтожать любимую куклу???
Назад: Глава 4
Дальше: Глава 6