Брат

– А ты трус! – захихикала трубка. – Трус-трус-трус! Извращенец! И шантажист!

– Замолчи!

– Еще чего. Кто тебе скажет правду? Кто про тебя знает правду? Только я и эта мерзкая старушенция. Смешно, да? Ты и она одной крови... такая женщина и никчемный слизняк. Побирушка!

– Вранье! – Милослав не понимал, почему он вообще слушает этот бред, уговаривал себя повесить трубку, выдернуть шнур из розетки или вообще выкинуть аппарат, но вместо этого сидел и слушал. Сидел и плакал. Сидел и...

– Разве? – нарочито удивился голосок. – Я в отличие от тебя никогда не лгу. Ты мелкий шантажист и побирушка, ты живешь на копейки, которые дает даже не она, а этот дуболом. Объедки с чужого стола, а ведь стол мог быть твоим, ты имеешь право... ты имеешь гораздо больше прав, чем все они!

– Она меня убьет.

– Она слаба и беспомощна, она скоро издохнет, но перед этим, будь уверен, обезопасит своего драгоценного мальчика от твоих притязаний. Они же договорились, а старая дрянь всегда умела держать слово. Так что решайся, Милочка... думай и решайся. Ты ведь не хочешь умереть?

– Нет.

– Тогда ты должен убить. Видишь как все просто?

Просто. Очень просто. Умереть или убить.

Быть или не быть?

Из трубки раздавались гудки, но Милослав сидел, прижимая ее к груди, и вспоминал. Прошлое виделось ему ворохом старых фотографий, частью мутных, с едва различимыми на блекло-коричневом фоне лицами, частью четких, прорисованных тщательнейшим образом в каждой линии. Одни он отбрасывал, испуганно и раздражаясь, что не в состоянии порвать их на клочки и сжечь, как верно поступил бы с настоящими снимками, другие бережно вытаскивал, складывал одному ему видимой стопочкой. Этих было много больше, чем первых.

– Я ей докажу... я ей не позволю... я сумею... сам сумею. И не попрошайка. Я право имею, на все имею право... да.

Он шептал сам себе и шепотом успокаивался, набирался смелости и злости. А стопка карточек росла, множились обиды, нанесенные в прошлом, а с ними появлялась и решительность.

Милослав поднялся. Дрожащей рукой вернул трубку на базу; подошел к окну. На улице перламутром отливал туман, из форточки тянуло сыростью, а лужа воды на подоконнике достигла стены, и бежевые итальянские обои изуродовало влажное пятно.

Обои он поклеил прошлым летом, выцыганил денег у Дашки, пришлось клянчить долго, унизительно, ссылаясь на полное запустение, собственное слабое здоровье и тот факт, что он-таки брат, он-таки имеет право на наследство. Правда от последнего факта стерва отмахнулась, впрочем, как всегда, но денег дала. Тоже, как всегда.

А теперь выходит, что зря клянчил?

Конечно, зря. С самого начала нужно было по-другому, жестко, как они с ним.