Глава 2
Компромат на королеву
Человек прятался за мусорными баками. Он сидел на корточках, почти незаметный среди ржавых контейнеров и мусора, в котором рылась черная кошка. Время от времени кошка останавливалась и поворачивалась к человеку. Она разевала пасть, издавая скрипучий звук, лишь отдаленно напоминавший мяуканье. Человек не реагировал. И кошка возвращалась к мусору.
Он ждал второй час кряду. И руки в тонких перчатках из белой лайки замерзли, а ног он и вовсе не чувствовал. Затянувшийся дождь, который то и дело сменялся снегом, мокрым и липким, пропитал куртку до самой подкладки.
Человек опасался, что пистолет тоже намокнет. Он накрывал ствол рукой, поглаживал, нисколько не боясь замарать мягкую кожу перчаток, шептал оружию, что ждать уже недолго.
Минуту.
Две.
Три…
Сумерки приближались. Стягивали фронты тучи, лишая мир остатков света. Единственная звезда мигала, и была не звездой, но сигнальным огнем самолета. Когда-нибудь человек будет лететь в самолете и смотреть в иллюминатор на тучи, на землю… или не смотреть, а спать под покровом теплого пледа.
Если, конечно, дождется.
Кошка вдруг зашипела и нырнула в дыру меж баками. А в проеме арки показался огонек. Маленький красный огонек сигареты.
Человек сжал и разжал кулаки, разгоняя кровь. Поднимался из укрытия он медленно, стараясь походить на одну из теней. И у него получилось: прохожий не встревожился.
Он шел неторопливо и, поравнявшись с баками, остановился. Он докуривал быстро, делая затяжку за затяжкой. А докурив, уронил окурок на землю.
Человек сделал шаг.
Из кармана прохожего появилась коробочка с ментоловыми леденцами.
– Черт знает что… – буркнул он, отправив конфету в рот. Затем вторую, третью, зажевывая вкус сигарет. – Черт знает…
Выстрел слился с ударом грома, и яркая вспышка молнии на мгновение озарила переулок. Второй и третий выстрелы стерло дождем…
Прохожий лежал на спине, раскинув руки. Убийца склонился над телом и деловито пощупал шею.
Пульса не было.
Пистолет отправился в мусорный бак, а следом – лайковые перчатки и куртка. Собственная ждала в плотном водонепроницаемом пакете.
Выйдя во двор, убийца обернулся.
Темнота. Тишина. И скрипучий голос черной кошки. Ну да она никому не расскажет правду.
Люди ссорились.
– Я сейчас с ума сойду! – в который раз повторила Полина.
Она сидела в низком и широком кресле, теряясь на фоне винно-красной обивки с золотыми вензелями. Полина была пьяна и не скрывала того.
– Я уже сошла с ума. И ты тоже, дорогой, если… если приволок сюда это, – Полина указала на мальчишку в грязном свитере.
– Вынужден согласиться, – мягко заметил Андрюшка. – Это крайне неосмотрительный поступок, Герман Васильевич.
Андрюшка вернулся поздно. Позже Ильи. И громко хлопнул дверью, слишком уж громко. Желал, чтобы время его прихода заметили?
Его желание исполнилось. Илья заметил.
Он и сейчас замечал, складывая минусы и плюсы.
Минус Саломея. Ушла, не сказав ни слова. Это злит.
Минус Лера. Ее пока не хватились и хватятся не скоро.
Минус Кирилл Васильевич. Мила нервничает. Она то и дело поглядывает на часы и к двери оборачивается каждую минуту.
Плюс мальчишка, подобранный Гречковым.
Случайный элемент? Новая карта в колоде, рассыпанной мадам Алоизой?
– Кирочка пропал, – вздыхает Милослава. – Он сказал, что вернется к восьми, а уже половина девятого.
– Зачем ты притащил сюда его? – Полина неловко выбирается из кресла. – Он тебя обманет. Он хочет тебя обмануть. Все хотят.
– Кирочка всегда приходит вовремя, – Милослава не делает попытки вмешаться, она занята собственными мыслями. И в задумчивости касается мочки уха. Циркониевая серьга раскачивается.
– Ты его просто задолбала, вот он и решил погулять. Раз-два-три-четыре-пять…
Герман Васильевич стоит в центре комнаты. Человек-памятник с медно-красным лицом. Он дышит ртом, а выдыхает через нос, и дыхание получается громким, хлюпающим.
– А вы, Герман Васильевич, и вправду неосторожны. Первого встречного – и в дом. Шел бы ты, мальчик. Не видишь: дяденька не в себе.
Почему Гречков молчит? Достаточно пары слов, чтобы заткнуть всех. А он молчит, расписываясь в собственной слабости. И шакалье наглеет.
– Чего тебе? Денег дать? – Андрюшка присаживается на корточки, но все равно смотрит на мальчишку сверху вниз. – Или шмоток подкинуть? Ты говори, не стесняйся.
– Заткнись, – слово-камень упало.
Но тон выбран неверно, и Андрюшка не замолкает. Он кладет руки на плечи мальчишки, заглядывает в глаза и повторяет:
– Это не твой дом.
– Кирочку надо искать! Он никогда раньше… Герман, позвони в милицию. Тебя послушают!
Герман кладет ладонь на грудь, не то нащупывая мобильник, не то проверяя, работает ли сердце.
– Отстань от Егора, – произносит он глухо, отстраненно. – И убирайся. Оба убирайтесь… Нет, все убирайтесь! Вон из моего дома! Вон!
– Да ты совсем сбрендил! – взвизгивает Полина.
– Думаешь, я не знаю, что ты с ним спишь? – Его тон по-прежнему ровный. – Я ж не слепой.
Она замолкает. Тонкие руки взлетают к губам и застывают, как будто Полина заставляет себя молчать. Ей бы оправдываться, гневно или виновато, убеждать супруга, что ему почудилось, а она молчит.
– Знаю… все знаю… – Герман Васильевич подошел к жене и отвесил ей хлесткую пощечину. – Стерва.
– Придурок, – ответила она, потирая щеку. – Нужен мне этот… убогий.
– Я убогий? – картинно возмутился Андрюшка.
– Кирочку искать…
Милослава поднимается, выходит из комнаты и задерживается в гардеробной. Громко шелестят плащи, беззвучно падают на землю пальто. Но ее не слышат. Полина кричит, вцепившись пальцами в щеки. Андрюшка суетится. Он то вскакивает, хлопает руками, будто гоняет несуществующих комаров, то падает и затихает в кресле. Круглые глаза его движутся независимо друг от друга, и это правильная примета – у всех хамелеонов так.
Илья точно знает, что Андрюшка – хамелеон.
Мальчишка грызет ногти. Как его зовут? Неважно. Случайная деталь в старой схеме. От перемены мест слагаемых сумма изменится? Далматов не знает. Наблюдает. Думает.
Рисунки в папке.
Дано: Полина. Серьги. Вера. Андрей.
Серьги принес Андрей. Вера умерла. Серьги исчезли. Полина знает, куда. Она сняла? Да. Искушению трудно противиться. Илья пытался. Знает.
Дано: Лера. Иван. Полина. Серьги.
Иван – брат Леры. Полина – сестра Леры. Иван и Полина любовники. Иван рисует Полину. И серьги.
Вывод?
Милослава мнется в дверях, не решаясь покинуть квартиру.
Дано: Милослава. Кирилл. Герман. Серьги.
Нет действий. Нет связей.
– Да пошел ты! Придурок! – Полина вылетает из комнаты, отталкивая Милославу. Раздается звон и скрежет. Мат. Вой.
– Во истеричка, – смеется Андрюшка.
Разлом действий удобен. Никто не замечает Далматова. Он выходит в коридор, где переминается с ноги на ногу Милослава, уже вспотевшая в пуховике, и сидит на полу Полина. Ваза разбита. Цветы на полу, и пятно воды расползается. В пятно капают красные капли.
– Раз-два-три-четыре… – Полина считает их вслух и улыбается. – А ты чего приперся? Поглазеть?
В глазах вспыхивает злость. Ей надо укусить кого-нибудь, и Далматов подставит руку, не из милосердия, но чтобы получить слепок ее зубов.
Он опускается на одно колено – рыцарь перед поверженной королевой – и мягко просит:
– Покажи.
Рана на запястье неглубокая, но кровит изрядно. И Полина, глядя на разрез, вдруг пугается.
– Кирочку надо… надо… Вы не могли бы со мной? – робко спрашивает Милослава.
– Мог бы. Подождите меня у подъезда. Я скоро.
Жаль, что Саломеи нет. Куда она подевалась? И когда вернется? Не то чтобы Илья хотел ограничивать ее свободу, но ему вдруг стало важно – узнать, когда она вернется.
– Пойдем. – Он набрасывает на рану платок, который тотчас пропитывается кровью.
Полина подчиняется. Послушная девочка. Она и не смотрит, куда ее ведут. Все силы уходят на то, чтобы маску держать. Илья одобряет. Он отводит Полину в ванную комнату, настолько белую, что кровь здесь выглядит ненастоящей, слишком уж лаковой и яркой.
– Садись сюда. Сейчас промою рану. И кое-чем залью. Будет жечься.
Медицинский ящик Полину не пугает, равно как не вызывает любопытства.
– А ты со всеми такой добрый? – Полина пустила воду. Кровь летела с запястья в раковину, оставляя розовые потеки на фаянсе.
– Только с теми, от кого мне что-то нужно.
Илья вытащил склянку с кровеостанавливающей смесью. Десяток капель на бинт, и пяток, из другого флакона, в стакан.
– Пей, – велел он.
Полина оскалилась:
– Травишь?
– Могу. Но не буду. Я знаю, что Андрюшка – не твой любовник.
– Да неужели!
– И знаю, кто – твой. Секунду.
Папка и рисунки как доказательство вины. Полина разглядывает себя же, протягивает пальцы, желая накрыть пятерней рисунок, но не накрывает.
– Я здесь красивая, – говорит она. – Он умеет видеть. Лерке ничего не говори. Она запсихует. Я ж – старая корова. А он – молодой и перспективный. Только ни хрена это не значит. Сейчас много молодых, и каждый второй – с перспективами. А у меня деньги были. И есть. Я за него платила… и вещи… и в галерее тоже. Не говори, ладно? Он гордый. Вот ты – гордый?
– Бывает.
– И Ванятка тоже. Все сам и сам… так счастлив был, когда картины взяли. Светился прямо… я проплатила.
– Почему?
Илья убрал бинт. Средство подействовало. Края раны слиплись, и бурый шрам стал похож на молнию. Расстегни и вытащи кости, мышцы, все содержимое этого усталого тела.
– Почему… по кочану. Что ты мне дал? Мне хорошо. Лучше, чем от коньяка. Еще нальешь? Слушай, а ты симпатичный. Сначала я подумала, что урод, а сейчас вот… Но Ванятке изменять не стану. Бедный художник… какая пошлость. Им надо выставляться. И чтобы хвалили. Не свои, свои – не в счет. Другие. Выставки. Отзывы. Публичность. Иначе – смерть. Я видела, как умирала Вера. Никто не понимал. Она изнутри выгорала. Свечка-свечечка-свеча…
– Ты забрала ее серьги?
– Се-е-рьги? – удивленно протянула Полина. – Какие серьги?
– Вот эти.
– Ах, эти… – Она провела пальцем по шраму-шву. – Я не забирала. Мне их отдали.
– Кто?
Сорвалась. Взгляд обрел осмысленность. Руки скрестились перед грудью. Острый нос туфельки ударил в голень.
– Дурочку развести решил? Отвали!
Полина попыталась выскользнуть из ванной комнаты, но Илья перехватил ее. Он взял за руку и сжал, позволяя ощутить, как расходятся свежесросшиеся края раны.
– Отпусти!
Под пальцами вновь стало мокро. Далматова замутило, не любил он все-таки иметь дело с кровью.
– Серьги откуда? – повторил он вопрос и добавил: – Сейчас тебя Герман просто из дома выставит. Обидно, но не смертельно. А вот если в его голове поселится мыслишка, что ты причастна к смерти Веры…
– Из-за сережек? – Полина ощерилась. – Он сам мне их отдал! Сам! В тот же день, как Верки не стало! Принес и кинул, мол, убери… я и убрала. Ясно?
Она говорила правду.
Илья разжал руку и, прополоскав стакан, набрал воды из белого кувшина с краником.
– Выпей.
– Да пошел ты! – Полина выбила стакан из рук, и тот покатился, расплескивая воду. – Псих!
Полина ушла, а он долго оттирал ладонь и манжеты от крови. И если кожа хоть как-то отчистилась, то рубашку следовало признать безнадежно испорченной. Потом Илья вспомнил про Милославу.
Милослава ждала. Она жалась к столбу фонаря, держала себя руками и глядела в небо.
– Замерзли? – вежливости ради поинтересовался Далматов. – Извините. Сложный порез. Кровь не желала останавливаться.
– Следовало обработать рану мочой. Моча – обеззараживает. А здесь хорошо… Спокойно так. В том доме очень душная аура. Из-за смерти. Вера была хорошей девочкой. Доброй. Но очень болезненной.
Снег и вправду шел – легкий, сыпучий, заметающий следы.
– Герман ее лечил, конечно, – снежинки путались в волосах Милославы. – И тем только хуже. Современные лекарства скорее калечат. В природе вся сила.
– Согласен.
– Не лгите. Вы ведь тоже считаете меня дурочкой? Они – да. Им простительно. А Кирочка меня понимал… он, наверное, заработался где-то… или гулять пошел. Погода-то хорошая. Дома мы часто гуляем. Разговариваем. Вот он и решил…
– Вы ему звонили?
Илья не собирался торчать во дворе остаток вечера.
– Нет.
– Позвоните.
Она послушно извлекла из кармана сотовый телефон, обернутый несколькими слоями пищевой фольги.
– От излучения защищает. Вы напрасно телефон в кармане носите. Это грозит бесплодием. И проблемами с потенцией.
– Пока не жалуюсь.
Милослава разворачивала слой за слоем, расправляя фольгу аккуратно. И когда добралась до сути, уставилась на аппарат с видом удивленным.
– Батарея села. Наверное. Я не очень слежу за ним… почти не пользуюсь…
Илья вздохнул и велел себе быть терпеливым.
– Номер помните?
К счастью, номер она помнила. А еще оба они стояли не так далеко, чтобы не услышать веселенькую мелодию. Доносилась она из переулка.
– Кирочка? Кирочка там?
Кирочка лежал у мусорных баков и, судя по слою снега, довольно давно. На теле его грелась черная кошка.
– Ясности все меньше, – сказал Далматов себе, прежде чем набрать номер полиции.
