Книга: Шумеры. Первая цивилизация на Земле
Назад: Глава 5 Художественная литература шумеров
Дальше: Глава 7 Характер шумеров: побуждения, мотивы и ценности
Глава 6
Шумерская школа
С точки зрения истории цивилизации самыми выдающимися достижениями Шумера были клинописное письмо и его прямое следствие – формальная система образования. Не будет преувеличением сказать, что, если бы не изобретательность и прозорливость анонимных практически мыслящих шумерских ученых и учителей начала 3-го тысячелетия до н. э., вряд ли мы могли бы сегодня достичь столь значительных успехов в интеллектуальной и научной сферах. Именно из Шумера распространились в мире письменность и обучение. Конечно же пиктографы, изобретатели самых ранних шумерских знаков, вряд ли предполагали школьную систему, какой она стала позже. Но даже в числе старейших из известных письменных документов (а именно найденных в Эрехе), содержащих более тысячи маленьких пиктографических глиняных табличек преимущественно с записями экономического и административного характера, есть несколько списков слов, предназначенных для изучения и практики. Таким образом, уже в 3000 г. до н. э. некоторые писари мыслили с позиций обучения и изучения. Процесс развития в последующие века шел медленно, но в середине 3-го тысячелетия до н. э. уже были, вероятно, несколько школ на территории Шумера, где письму обучали формально. Около пятидесяти лет назад в древнем Шуруппаке, родном городе шумерского Ноя, было раскопано довольно большое количество школьных «учебников» примерно 2500 г. до н. э. со списками богов, животных, предметов, а также целый набор слов и фраз.
Но только во второй половине 3-го тысячелетия шумерская школьная система достигла зрелости и расцвета. Десятки тысяч глиняных табличек этого периода уже найдены, и нет сомнения в том, что сотни тысяч еще погребены в земле в ожидании своего изыскателя. Огромное большинство их носит административный характер и скрывает каждый шаг шумерской экономической жизни. Из них мы узнаем о том, что количество действовавших в те годы писцов исчислялось тысячами. Были писцы младшие и «высокие», царские и храмовые, высокие профессионалы в конкретной административной деятельности и те, которые становились ведущими официальными лицами государства и правительства. Поэтому есть все основания полагать, что многочисленные шумерские школы внушительных размеров и значимости процветали по всей стране.
Но ни одна из этих ранних табличек напрямую не говорит о шумерской школьной системе, ее организации и методах работы. За этой информацией нам следует обратиться к первой половине 2-го тысячелетия до н. э. От этого более позднего периода археологи раскрыли сотни учебных табличек, испещренных всевозможными упражнениями учеников в качестве самостоятельных заданий в процессе ежедневной школьной практики. Среди них есть и беспомощные царапины «первоклашек», и элегантно начертанные знаки уже искушенных в деле студентов, готовых к выпуску. Косвенно эти древние тетради рассказывают нам немало о методах обучения в шумерской школе и о характере программы. Замечательно, что сами профессора и учителя любили описывать школьную жизнь, и было найдено несколько таких эссе, по крайней мере фрагментарно. Из всех этих источников мы получаем картину шумерской школы, ее целей и задач, студентов и факультетов, программы и техники обучения, что само по себе уникально для столь раннего периода истории человечества.
Шумерская школа известна как эдубба, что означает «дом табличек». Ее изначальная задача была, по нашей терминологии, «профессиональной», т. е. она была учреждена с целью обучения писцов для удовлетворения экономических и административных потребностей страны, в первую очередь, конечно, храмов и дворцов. Эти приоритеты не менялись на протяжении всего существования шумерской школы. Однако в ходе ее роста и развития, особенно как результат ее постоянно расширяющейся программы, она стала центром культуры и обучения в Шумере. В ее стенах процветал ученый-схоласт, человек, который занимался изучением теологии, ботаники, зоологии, географии, математики, грамматики и лингвистики на возможном по тем временам уровне, а порой делал и свой вклад в эти области знания.
Более того, в отличие от современных образовательных учреждений, шумерская школа была также центром того, что можно назвать творческой писательской деятельностью. Именно здесь изучались и копировались литературные сочинения прошлого; именно здесь создавались также и новые. И несмотря на то, что подавляющее большинство выпускников шумерских школ становились писарями на храмовой и дворцовой службе, достигая при этом богатства и власти, были и такие, кто посвятил жизнь учительству и просветительству. Подобно профессорам современных университетов, многие из этих древних ученых жили на жалованье от своей преподавательской деятельности, а исследованиями и литературным трудом занимались в свободное время. Шумерская школа, начинавшаяся, по-видимому, как особая служба при храмах, со временем стала светским учреждением. Учителям платили, как мы понимаем, из взносов студентов. Программа тоже носила в основном светский характер.
Образование, конечно, не было ни всеобщим, ни обязательным. Основную часть студентов составляли дети зажиточных семей; бедняк едва ли мог позволить себе столь высокие денежные и временные траты, необходимые для прохождения обширного школьного курса. Еще десять лет назад это оставалось предположением, пока люксембургский исследователь клинописи Николас Шнайдер не привел доказательства, исходя из имеющихся источников. В тысячах опубликованных экономических и административных документов начиная приблизительно с 2000 г. до н. э. около пятисот человек рекомендуют себя в качестве писцов, а затем уточняют свою принадлежность, указывая имена своих отцов и род их деятельности. Шнайдер составил список этих сведений и обнаружил, что отцами писарей, т. е. выпускников шумерских школ, были губернаторы, «отцы городов», послы, храмовые администраторы, военные и морские чины, высокопоставленные сборщики податей, священники разного толка, управляющие, надсмотрщики, прорабы, писари, архивариусы и счетоводы – короче, все состоятельные граждане города. В списках писцов значится единственная женщина, из чего следует, что основной корпус студентов шумерской школы был исключительно мужским.
Глава шумерской школы назывался уммия, «эксперт», «профессор», которого также называли «отцом школы», ученика же называли «сыном школы», а выпускника – «сыном школы прошлых дней». Ассистент профессора значился «большим братом», и в число его обязанностей входило составлять образцы табличек для копирования, проверять копии учеников, выслушивать задания наизусть. Другими членами факультета были, например, «ответственный за рисование» и «ответственный за шумерский язык». Там были также старосты, следящие за посещением, и инспектора, ответственные за дисциплину. Нам ничего не известно об иерархии школьного персонала, кроме, естественно, того факта, что директор был «отцом школы».
Обращаясь теперь к программе шумерской школы, мы обнаружим в своем распоряжении обширные данные самих школ, что поистине уникально для истории древнего человека. Ибо в этом случае нет нужды в свидетельствах шумерских современников, не нужно по крохам собирать косвенную информацию; мы располагаем реальным письменным материалом самих школьников, начиная с их первых шагов до копий зрелых учеников, столь совершенных, что их едва можно отличить от письма профессора. Именно по этим школьным документам можно понять, что школьная программа состояла из двух основных разделов. Один из них назовем полунаучным и академическим, другой – литературным и творческим.
Что касается первого, полунаучного, набора предметов, важно указать, что в его основе лежит вовсе не то, что мы называем научным побуждением, поисками правды ради правды. Его определила и побудила к развитию собственно цель школьного обучения, а именно овладение навыками письма на шумерском языке. Ради этой педагогической задачи шумерские учителя разработали систему правил, представлявшую собой в первую очередь классификацию. Иначе говоря, они выделили в шумерском языке несколько групп слов и фраз, которые студенты должны были заучивать и копировать до тех пор, пока они могли воспроизводить их с легкостью. В течение 3-го тысячелетия до н. э. эти учебники пополнялись и становились более-менее стереотипными и стандартными для всех школ Шумера. Среди них мы находим длинные перечни названий деревьев и трав, всех видов животных, в том числе насекомых и птиц, стран, городов и деревень, различных пород камней и минералов. В целом эти сборники указывают на изрядную осведомленность в ботанике, зоологии, географии и минералогии, и этот факт только сейчас начинают осознавать историки науки.
Школьные учителя подготовили также всевозможные математические таблички и множество подробных математических задач с решениями. В области лингвистики хорошо представлено изучение шумерской грамматики; ряд табличек испещрен длинным перечнем определений и глагольных форм, что свидетельствует о глубоко осмысленном грамматическом подходе. Более того, в результате постепенного захвата шумеров семитами-аккадцами в последней четверти 3-го тысячелетия до н. э. наши древние профессора подготовили то, что по всем показателям является старейшими словарями, которые известны человеку. Ибо семитские завоеватели не только заимствовали шумерскую грамоту; они высоко ценили шумерские литературные произведения, изучали и подражали им еще долго после того, как шумерский язык прекратил свое существование в качестве живого разговорного. Этим и объясняется педагогическая потребность в словарях, где шумерские слова и фразы были переведены на аккадский язык (см. рис. 5).
Что касается литературного и творческого аспектов шумерской программы, они заключались по преимуществу в изучении, копировании большой разнообразной подборки литературных произведений и в подражании сочинениям, созданным и доработанным по большей части во второй половине 3-го тысячелетия до н. э. Количество этих древних трудов исчисляется сотнями; практически все они изложены в стихотворной форме, объем их колеблется от пятидесяти строк почти до тысячи. На сегодня можно назвать следующие основные жанры: мифы и эпические сказания в форме повествовательных поэм о деяниях и подвигах шумерских богов и героев; гимны богам и царям; плачи, т. е. поэтическое оплакивание нередко случавшихся разрушений шумерских городов; мудрости, включая пословицы, басни и эссе. Из примерно пяти тысяч литературных табличек и фрагментов, найденных на руинах Шумера, немало тех, что написаны незрелой рукой древних учеников.
Пока мы мало что знаем о методах обучения, практикуемых в шумерских школах. Утром, по прибытии в школу, ученик осваивал табличку, подготовленную им накануне. Затем «большой брат», т. е. ассистент профессора, готовил новую табличку, и студент приступал к ее копированию и изучению. И «большой брат», и «отец школы» проверяли правильность его копий. Запоминание, несомненно, играло очень большую роль в работе студента. Конечно, и учитель и ассистенты имели запас «чистых листов», табличек, а также литературных текстов, которые ученик копировал и осваивал одновременно с подробным устным комментарием и пояснительным материалом. Но эти «лекции», которые, несомненно, были бы бесценны для понимания шумерской научной, религиозной и литературной мысли, скорее всего, никогда не записывались и потому утрачены навсегда.
Рис. 5. Отрывок из шумеро-аккадского словаря
Поскольку шумерская школа не была «поражена» тем, что мы называем прогрессивным образованием, программа была педагогически ориентирована только в некоторой степени. Неофит начинал постижение науки с простейших слоговых упражнений, например, та-ти, ну-на-ни, бу-ба-би, зу-за-зи и т. д. Затем шло изучение и практическое освоение перечня знаков приблизительно из девятисот позиций, причем против каждого знака указывалось его произношение. Далее следовали списки сотен слов, которые по той или иной причине содержали не один, а два или более знаков. После этого приступали к освоению собраний из тысяч слов и предложений, расположенных согласно значению. Так, в области «естественных наук» списки содержали названия частей тела человека и животных, названия диких и домашних животных, птиц и рыб, деревьев и растений, камней и звезд. В списки предметов входили названия изделий из дерева, более полутора тысяч единиц, от куска сырой древесины до кораблей и колесниц; названия изделий из травы, шкуры, кожи и металла; целый перечень предметов глиняной посуды, одежды, пищи и напитков. Особую группу составляли названия мест – стран, городов, деревень, а также рек, каналов и полей. Собрание наиболее типичных выражений административных и правовых документов также подлежало изучению, как и список из почти восьмисот слов, означающих профессии, родство, уродства человеческого тела и проч.
И только когда студент достаточно хорошо осваивал сложный шумерский словарь, он начинал копировать и запоминать краткие предложения, пословицы, басни, а также подборку «типовых» контрактов, необходимых для правки юридических документов, играющих большую роль в хозяйственной жизни Шумера. Параллельно с языковыми упражнениями студент получал наставления в математике в форме освоения и копирования метрических таблиц, содержащих меры емкости, длины и веса, а также таблицы умножения и обратных величин для вычислений. Еще позже студенту давали самому решать практические задачи на темы доходов, рытья каналов и строительных работ.
Что касается дисциплины – а как мы увидим, проблема дисциплины занимала особое место в шумерской школе, – розог не жалели. Притом, что учителя, несомненно, поощряли хорошую работу студентов похвалой и выражением благодарности, основным средством исправления студенческих ошибок и халатности была трость. Студенту не было от нее житья. Он находился в школе ежедневно с раннего утра до позднего вечера; в течение года ему полагались каникулы, но на этот счет у нас нет никакой информации. Он посвящал долгие годы школьному курсу. Поступая в школу ребенком, он выходил оттуда зрелым юношей. Интересно было бы знать, имелась ли у студентов специализация и если да, то когда и в какой степени. Но и об этом, как и о многом другом, источники умалчивают.
В заключение скажем несколько слов о школьном здании. В процессе ряда раскопок в Месопотамии были раскрыты строения, которые по тем или иным причинам сочли школами: одно в Ниппуре, другое в Сиппаре и третье в Уре. Но за исключением того факта, что в помещениях находилось большое число табличек, мало что отличало их от помещений обычного дома, поэтому возможна ошибка. Однако примерно пятьдесят лет назад один француз на раскопках древнего Мари к западу от Ниппура обнаружил две комнаты, которые определенно обладают некоторыми признаками, характерными для школьных классов, в частности, в них есть несколько рядов скамей из обожженного кирпича, рассчитанные на одного, двух и четырех человек.
Возможно, в загадке древнего шумерского профессора содержится намек на характер и форму школьного здания:
(Отгадай, что это такое)
Дом, у которого, как у неба, есть плуг,
Который накрыт тканью, как медный котелок,
Который, как гусь, стоит на опоре,
Куда входит тот, чьи глаза закрыты,
И выходит тот, чьи глаза (широко) раскрыты.
Решение: это школа.
Если начало загадки с еще неопубликованной таблички из Ура, копия с которой была снята С.Дж. Гэддом из Британского музея, совершенно непонятно, две последних строки в сжатой форме указывают на задачу школы: превратить невежественного и неграмотного человека в мудреца и ученого.
Как уже говорилось, в нашем распоряжении есть довольно много эссе на тему образования, которые древние преподаватели собственноручно подготовили для наставления своих учеников и которые дают зримую и достоверную картину некоторых аспектов школьной жизни, включая взаимоотношения между факультетами, студентами, родителями и выпускниками. Ниже приведены четыре наиболее хорошо сохранившихся эссе, которые, в соответствии с их содержанием, можно озаглавить так: 1) «Школьные будни»; 2) «Школьные споры (спор Энкиманси и Гирнисхага)»; 3) «Писарь и его непутевый сын»; 4) «Разговор угулы и писаря».
В эссе «Школьные будни» старый выпускник школы на встрече с бывшими одноклассниками вспоминает с некоторыми ностальгическим подробностями о повседневной жизни школьника, и это один из самых человечных документов Древнего Ближнего Востока. Эссе написано неизвестным школьным учителем, жившим около 2000 г. до н. э., и его простые, незатейливые слова свидетельствуют о том, как мало изменилась человеческая природа на протяжении тысячелетий. Мы застаем древнего школьника, очень похожего на нашего современника, в сильном страхе, как бы не опоздать, потому что «учитель высечет его». Проснувшись, он торопит мать с завтраком. В школе он провинился, и его не раз наказывают розгой учитель и ассистенты. Мы полностью уверены в переводе «сечь розгой», так как в состав шумерского знака входят «палка» и «плоть». Что касается учителя, его жалованье столь же скудное, как и сегодня, по крайней мере, он был счастлив получить «чуть-чуть сверх (дохода)» от родителей ученика, чтобы немного поправить свое состояние.
Произведение, принадлежащее, несомненно, перу одного из уммиев эдуббы, начинается прямым вопросом к старому выпускнику: «Старина, куда ты ходил (когда был молод)?» Тот отвечает: «Я ходил в школу». Автор-профессор тогда спрашивает: «Что же ты делал в школе?» Наступает очередь ученика предаться воспоминаниям о школьных буднях:
«Я прочел наизусть свою табличку, съел завтрак, приготовил (новую) табличку, написал ее, закончил ее; потом мне дали образцы табличек; а в полдень мне вернули таблички с моими упражнениями. Потом занятия окончились, я пошел домой, вошел в дом и увидел сидящего там отца. Я пояснил (?) отцу таблички с упражнениями, (?) прочел ему табличку наизусть, он был (в таком) восторге, что мне было (радостно) смотреть на него».
Далее автор заставляет своего героя обратиться к слугам (очевидно, это была зажиточная семья) с такими словами:
«Я хочу пить, дайте мне воды; я голоден, дайте мне хлеба поесть; помойте мне ноги, постелите постель, я хочу спать. Разбудите меня завтра рано, мне нельзя опаздывать, иначе учитель даст мне розог».
Вероятно, все это было исполнено, так как дальше школьник говорит:
«Когда я проснулся рано утром, я увидел мать и сказал ей: «Дай мне завтрак, я хочу пойти в школу!» Моя мать дала мне два хлебца, и я пошел в школу. В школе человек, что отвечает за пунктуальность, сказал: «Почему ты опоздал?» В страхе и с бьющимся сердцем я предстал перед учителем и почтительно поклонился ему».
Но поклон не помог, день для древнего ученика выдался неудачный, во всяком случае, «старина» вспоминает о нем весьма сочувственно. Ему пришлось отведать розог от разных сотрудников школы. Вот как он сам, а точнее, автор, поведал об этом:
«Мой наставник прочел мою табличку и сказал:«Чего-то здесь не хватает» – и высек меня».
(Далее следуют две неразборчивых строки.)
«Ответственный за аккуратность (?) сказал:«Ты слонялся по улице и не поправил (?) одежду (?) – и высек меня».
(Далее следует пять неразборчивых строк.)
«Ответственный за тишину сказал:«Почему ты разговариваешь без спроса?» – и высек меня.Ответственный за собрание (?) сказал:«Почему ты стоишь «вольно» (?) без спроса?» – и высек меня.Ответственный за хорошее поведение сказал:«Почему ты встал без спроса?» – и высек меня.Ответственный за вход сказал:«Почему ты выходишь без спроса?» – и высек меня.Ответственный за кнут сказал:«Почему ты взял… без спроса?» – и высек меня.Ответственный за шумерский язык сказал:«Почему ты не говорил по-шумерски?» – и высек меня.Мой учитель (уммия) сказал:«Твой почерк неудовлетворителен» – и высек меня.(И вот) я возненавидел искусство письма, стал пренебрегать искусством письма.Мой учитель был недоволен мной; (даже) перестал учить (?) меня мастерству письма; не наставлял меня в вопросах искусства «юного писаря», ни в искусстве «большого брата».
В отчаянии, как рассказывает наш выпускник, он обратился к отцу с такими словами:
«Дай ему немного прибавки к жалованью, и пусть он будет сговорчивей (?); пусть он на время будет свободен от арифметики; (когда) он станет считаться со всеми школьными обязанностями студентов, пусть считается и со мной (в том числе: т. е. пусть он больше не пренебрегает мной)».
С этого момента сам автор берет слово, описывая события, как если бы был очевидцем:
«То, что сказал школьник, отец учел. Учителя привели из школы, проводили в дом и усадили на «большой стул». Школьник ухаживал за ним и прислуживал ему, и о том, что узнал об искусстве письма, он поведал отцу. Тогда отец, возрадовавшись сердцем, весело сказал школьному учителю: «Мой маленький сын (широко) открыл свою руку, (и) вы вложили в нее мудрость; вы показали ему все преимущества искусства письма; вы научили его решать математические и арифметические (задачи), вы обучили его глубокой (?) клинописи».
Затем автор заставляет отца обратиться к домашней прислуге:
«Налейте ему масла ирда, поставьте на стол для него. Пусть ароматное масло как вода стекает в его желудок; я хочу одеть его в одежды, дать денег к жалованью, надеть кольцо на его руку».
Слуги поступают, как им приказано, и тогда учитель говорит школьнику:
«Молодой человек, (так как) вы испытывали ненависть не к моим словам, не пренебрегали ими, вы сможете овладеть искусством письма от начала до конца. Поскольку вы дали мне все, не жалея, заплатили мне жалованье большее, чем стоят мои усилия, (и) оказали мне почет, пусть Нидаба, царица ангелов-хранителей, станет вашим ангелом-хранителем; пусть ваше острое стило пишет для вас хорошо; пусть в ваших упражнениях не будет ошибок. Среди ваших братьев пусть вы станете лидером; среди друзей пусть вы станете вождем; пусть ваш чин будет самым высоким среди школьных выпускников, радует всех, кто входит (?) и выходит (?) из дворцов. Маленький друг, ты «знаешь» своего отца, я второй после него; быть тебе почету, которым ты благословен, пусть бог твоего отца даст его тебе твердой рукой; он вознесет молитву и почитание Нидабе, твоей царице, как твоему богу. Поэтому, когда ты возложишь добрую руку на… учителя и на лоб «большого брата», твои юные товарищи одобрят тебя. Ты хорошо выполнял школьные обязанности, ты человек учения. Ты превознес Нидабу, царицу учения; о Нидаба, хвала тебе!»
Из этого эссе непросто понять, был ли штат факультета шумерской школы укомплектован садистами или же корпус студентов состоял из скандалистов и разгильдяев. То, что второе отчасти верно, подтверждается вторым эссе, «Спор (диспут) Энкиманси и Гирнисхага». Согласно этому документу, древние педагоги трудились не покладая рук, пытаясь сдержать учеников, которым доставляло удовольствие толкаться, шуметь, ссориться и ругаться.
Это шумерское эссе объемом сто шестьдесят строк только недавно собрали из семи табличек и фрагментов Сирил Дж. Гэдд, профессор Школы стран Востока и Африки Лондонского университета, и автор этой книги. Две таблички были найдены в Уре около двадцати пяти лет назад сэром Леонардом Вулли; в 1956 г. профессор Гэдд опубликовал их под названием «Учителя и ученики старейших школ» в качестве вводной лекции в Школе стран Востока и Африки. Но на этих двух табличках было лишь начало и конец эссе. Более полный текст его стал доступен в результате идентификации пяти экспонатов, найденных в Ниппуре, и один из них, большая табличка с восьмью колонками полного собрания шумерских эссе, представлял особую важность для реставрации текста нашего эссе. Найденная примерно шестьдесят лет назад, она теперь хранится в собрании Хилпрехта Университета Ф. Шиллера в Йене, и о ее содержании стало известно лишь недавно. Следует отметить тем не менее, что, несмотря на доступный теперь более полный вариант текста, многое в эссе до сих пор неясно, так как некоторые его отрывки сохранились только частично. Поэтому представленный здесь вариант следует считать предварительным и пробным, и будущие открытия могут значительно изменить толкование текста.
Одна довольно неожиданная и интересная деталь нашего эссе из области сравнительной культурологии касается буквального значения и уничижительного применения слова «софомор», впервые зафиксированного в составе английского словаря в Кембридже в 1688 г. Есть основания полагать, что это слово является английской формой греческого сложного слова «sophos-moros», что буквально означает «умный дурак». В нашем шумерском эссе, как впервые заметил профессор Гэдд, есть точный эквивалент греческого «sophos-moros». В процессе резкого и оскорбительного спора между двумя школьниками-соперниками, составляющего большую часть эссе, один из них унижает другого, назвав «галам-хуру», шумерским сложным словом, буквально означающим «умный дурак», т. е. «софомор» (совр. англ. sophomore – второкурсник). В целом произведение – грубое словесное состязание двух школьников, Энкиманси и Гирнисхага, уже весьма преуспевших в науке. Гирнисхаг, возможно, находится уже в должности «старшего брата», т. е. ассистента преподавателя школы. В ходе диспута каждый из спорщиков в самых пылких выражениях превозносит собственные достоинства и таланты и хулит своего оппонента язвительными замечаниями и бранными оскорблениями. Так, в самом начале документа одно из этих достойных обращений звучит так:
«Ты, болван, олух, школьный вредитель, неграмотный, невежда в шумерском языке, твоя рука ужасна; она даже не может правильно держать стиль; она непригодна для письма и не может писать под диктовку. (А еще утверждаешь, что) ты пишешь, как я».
На что другой не менее достойно отвечает:
«Что значит «пишешь, как я»? Когда ты составляешь документ, в нем нет смысла. Когда ты пишешь письмо, его невозможно прочесть (?). Ты собираешься делить надел, но ты не способен разделить его. Потому что, когда ты идешь в поле, ты не умеешь держать мерную линейку. Ты не умеешь держать гвоздь в руке; у тебя не хватает ума. Ты не знаешь, как рассудить спорщиков; ты только отягчаешь ссору двух братьев. Ты самый бестолковый из составителей табличек. На что ты годен, кто-нибудь может сказать?»
На это его соперник возражает:
«Почему же? Я сведущ во всем. Когда я иду делить надел, я его делю. Когда я иду в поле, я знаю, как держать мерную линейку. Я знаю, как судить спорщиков. Я знаю, как примирить двух братьев и унять их эмоции. А ты – ленивейший (?) из писарей, самый беспечный (?) из людей. Когда ты выполняешь умножение, там полно ошибок (?)… При расчетах ты путаешь (?) длину с шириной. Квадраты, треугольники, окружности (?), сектора – ты ничего не понимаешь в них, словно… Ты пустобрех, негодяй, глумливый тип, забияка, и ты еще смеешь называть себя «сердцем» студенческого корпуса!»
Придравшись к последней фразе, оппонент начинает с вопроса: «Что значит я не «сердце» студенческого корпуса?» Далее он переходит к описанию своих талантов учетчика и завершает такими словами:
«Да я, я взращен на шумерском (языке), я сын писаря. А ты халтурщик, пустое место. Когда ты изготавливаешь табличку, ты не можешь даже разгладить (?) глину (?). Когда ты пытаешься провести линию, твоя рука не может справиться с табличкой… Ты, глупый умник, накрой уши! Накрой уши! И ты еще претендуешь на знание шумерского языка, подобное моему!»
Далее следует длинный фрагмент, настолько плохо сохранившийся, что трудно даже проследить переход от одной реплики спорщиков к другой. Наконец, некто (возможно, у гула, что-то вроде старосты) так рассердился на одного из студентов, Энкиманси, что готов запереть его и посадить на цепь, о чем можно судить по заключительному абзацу, который в пробном переводе звучит так:
«Почему вы так ведете себя! Почему вы толкаетесь, ругаетесь и оскорбляете друг друга? Зачем затевать ссору в школе?… (далее четыре неразборчивых строки). Он сыт вашей ссорой! Почему ты такой наглый (?), невнимательный (?), зачем ты хулишь, оскорбляешь того, кто был тебе «большим братом», кто научил тебя искусству письма тебе же во благо (?)! Даже уммия, который все знает, замотал головой (?), (говоря): «Делай с ним что хочешь». Если я (и вправду) сделал бы с тобой, что захотел, с мальчишкой, что ведет себя, как ты, и столь неблагодарен по отношению к «большому брату», я бы (для начала) отлупил тебя доской, а потом, заковав тебе ноги медной цепью, запер бы в доме и месяца два не выпускал бы из школы».Далее идут еще четыре непонятных строки, и композиция завершается такими словами: «В споре Гирнисхага и Энкиманси уммия вынес вердикт».
Насколько можно судить по первым двум эссе, шумерская школа была довольно враждебна и неприветлива: «жесткая» программа, слабые методы обучения, жестокая дисциплина. Неудивительно поэтому, что, по крайней мере, некоторые ученики так и норовили увильнуть и становились «трудными детьми» для учителей и родителей. Здесь мы подходим к нашему третьему эссе, «Писарь и его непутевый сын», собранному из множества табличек и осколков. Это эссе замечательно еще и тем, что стало одним из первых в истории человечества документом, в котором шумерское слово намлулу означает не только «человеческий» род, но и «человеческое», т. е. достойное человека, поведение.
Композиция примерно из ста восьмидесяти строк начинается введением в форме довольно дружелюбного диалога отца с сыном, в котором последнего призывают ходить в школу, усердно работать и возвращаться домой, не слоняясь по улицам. Чтобы убедиться в том, что сын с должным вниманием отнесся к его наставлениям, отец заставляет его повторить сказанное.
Остальная часть эссе – монолог отца. Поначалу дан ряд практических советов, как сделать из сына человека: ему не следует шататься по улицам и садам, следует слушаться наставника, ходить в школу и изучать опыт людей прошлого. Затем идут упреки в адрес своенравного сына, который, по словам отца, до смерти изводит его постоянными страхами и бесчеловечным отношением. Отец глубоко разочарован неблагодарностью сына; он никогда не заставлял его ходить за плугом и быком, не просил даже принести вязанку хвороста или помочь ему, как многие отцы заставляют поступать сыновей. И все же его сын оказался куда хуже других.
Как и многих разочарованных родителей нашего времени, шумерского отца особенно обижает нежелание сына следовать его профессии – стать писарем. Он призывает его не подражать приятелям, братьям и друзьям, а следовать своему делу, искусству письма, несмотря на то что это самая сложная из всех профессий, какие бог искусств и ремесел когда-либо выдумал и воплотил. Самое главное, утверждает отец, это поэтический рассказ о человеческом опыте. Да и к тому же, добавляет он, сам Энлиль, отец богов, велел сыну следовать по стопам отца.
После последнего упрека сыну за то, что он более преследует материальные цели, нежели стремится к духовному совершенству, уловить содержание текста становится крайне сложно. Это, возможно, отдельные краткие изречения, направленные на то, чтобы дать сыну представление об истинной мудрости. Во всяком случае, эссе завершается на счастливой ноте: отец благословляет сына и молится о том, чтобы тот снискал благосклонность своего личного бога, Нанны, бога Луны и его жены, богини Нингаль.
Мы приводим достаточно литературный, хотя и предварительный, перевод доступных к прочтению фрагментов эссе, пропуская иногда неясные фразы и поврежденные строки. Отец задает сыну вопрос:
«Куда ты ходил?»«Я никуда не ходил».«Если ты никуда не ходил, почему ты слоняешься без дела? Иди в школу, к учителю, своему «школьному отцу» (профессору), прочти наизусть задание, открой школьную сумку, напиши табличку, пусть твой «большой брат» составит для тебя новую табличку. А когда ты выполнишь задание и доложишь об этом наставнику, приходи ко мне, да не болтайся по улицам. Ну же, ты слышал, что я сказал?»«Я знаю, я скажу тебе».«Повтори же мне это».«Я повторю тебе это».«Говори же».«Я скажу тебе».«Так говори же, наконец».«Ты велел мне идти в школу, прочесть наизусть задание, открыть сумку, написать табличку, пока «большой брат» готовит мне новую. Когда я выполню задание, мне следует приступить к следующему и возвращаться к тебе, отчитавшись перед наставником. Вот что ты мне сказал».«Что ж, будь человеком. Не стой в толпе на площади, не шатайся по улицам. Идя по улице, не глазей по сторонам. Будь скромен, показывай робость к наставнику. Проявив страх, ты понравишься наставнику».
(Около пятнадцати строк разрушено.)
«Ты, который слоняется по площади, преуспеешь ли в чем? Стремись познать первые поколения. Ходи в школу, это пойдет тебе на пользу. Сын мой, познавай первые поколения, справляйся о них.Непутевый, за кем я должен смотреть – и не был бы я мужем, если бы не смотрел за сыном своим, – я говорил с родней, сравнивал их мужчин, но не нашел среди них таких, как ты.То, в чем я наставляю тебя, превращает глупца в мудреца, словно заклинание, завораживает змею и не позволит тебе поддаться лживым речам.Поскольку сердце мое пропитано усталостью от тебя, я держался в стороне от тебя и не внимал страхам твоим и ворчанию. Нет, я не внимал страхам твоим и ворчанию. Из-за ворчания твоего, да, ворчания твоего был я суров с тобой, да, был я суров с тобой. Потому что тебя не заботило человеческое, сердце мое стыло, как на злом ветру. Твое ворчание убило меня, ты поставил меня на грань смерти.Ни разу в жизни я тебя не заставил принести и сухой ветки в вязанку хвороста. Хворост и дети малые носят, ты же в жизни не носил его. Ни разу не сказал я тебе: «Ступай с караваном моим». Никогда не посылал я тебя на работу, пахать поле, никогда не посылал я тебя на работу, вскапывать поле. Не посылал на работу трудиться. «Пойди поработай и помоги мне» – не сказал я тебе ни разу в жизни.Другие, такие же, как ты, помогают родителям в работе. Если бы поговорил ты со своими родными и был бы им благодарен, ты бы следовал их примеру. Каждый из них приносит по 10 гур ячменя, даже дети приносят отцам 10 гур ячменя. Они умножают ячмень для отца, помогают ему с ячменем, маслом и шерстью. Ты же только тогда человек, когда дело идет о распутстве, но в сравнении с ними ты вовсе не человек. Ты не трудишься, как они. Они сыновья отцов, что велят сыновьям трудиться, я же не принуждал тебя работать, как они.День и ночь я не сплю, мучим тобой. День и ночь тратишь ты в развлеченьях. Накопил ты большое богатство – разросся вширь и вкось, стал толст, велик, широк, силен и пыхтишь. Но родные твои ждут не дождутся несчастий твоих и порадуются им, потому что тебе безразлична гуманность».
(Далее следует неясный отрывок в сорок одну строку, содержащий, по-видимому, пословицы и старые мудрости; завершается эссе поэтическим благословением отца.)
От того, что ссорится с тобой, пусть Нанна, твой бог, тебя оградит,
От того, кто враждебен тебе, пусть Нанна, твой бог, тебя оградит,
Да будет твой бог благосклонен к тебе,
Да проникнешься ты человечностью, шея и грудь,
Да станешь ты главой святых города своего,
Да восславит город имя твое в почетных местах,
Да зовет тебя твой бог добрым именем,
Да будет твой бог Нанна благосклонен к тебе,
Да будет богиня Нингаль благосклонна к тебе.
Если же, несмотря на тяжелый и отнюдь не вызывающий восторг порядок, суровые наказания со стороны учителей и ярое соперничество со стороны своих агрессивных сокурсников, честолюбивый и непутевый студент все же ухитрялся окончить школу, перед ним открывалось несколько возможностей. Он мог, например, поступить на службу во дворец или в храм, он мог стать управляющим писарем и счетоводом одного из крупных поместий страны. В четвертом эссе о школе, «Разговор угулы и писаря», мы встречаем выпускника эдуббы, уже полноправного писаря одного из таких поместий, который поспорил с угулой (вероятно, начальником), тоже бывшим выпускникам школы. Композиция, содержащая семьдесят восемь строк, восстановленных по дюжине табличек и осколков, начинается с обращения угулы:
«Старина, иди ко мне и позволь тебе рассказать, что мой уммия (профессор, возглавляющий эдуббу) говорил мне.Я, как и ты, был когда-то маленьким мальчиком, и у меня был «большой брат».Уммия дал мне задание (сложное даже) для (взрослого) мужа.(Но) я вошел в него, как острая стрела, погрузился в работу, не отверг слова уммии, не пошел у себя на поводу, и в результате «большой брат» остался доволен моим исполнением.Ему было приятно, что я перед ним смиренен, и отчитался (?) в мою пользу (?).Все, что он задавал мне, я выполнял, я все клал на свои места – (даже) дурак мог с легкостью (?) следовать (?) его указаниям.Он ставил мне руку на глине, показывал, как себя нужно вести, «вкладывал» в рот мой слова, давал мне хороший совет, обращал (?) мой взор на те правила, что ведут к успеху: усердие – залог успеха, времени трата пустая – табу; тот, кто зевает и время теряет во время работы, терпит неудачу.Он («большой брат») не кичился своим знанием, был сдержан в словах. Если бы он хвалился, глаза бы полезли на лоб.Навести его до восхода (и) до наступления прохладных сумерек; не пренебрегай удовольствием быть бок о бок с «большим братом»; рядом с «высокими лбами» ты научаешься достойным словам.Он («большой брат»?) не отвел во второй раз свой пристальный взор…, он повязал тебе на шею ленту (?) человеческой любезности и уважения.Утешив сердце обиженного (?), он свободен от чувства вины.Тот, кто приносит в жертву (?) молоко (?), сделал правильный дар; богатый человек прижал к груди свое коленопреклоненное дитя – так (?) должен и ты почитать мужа, наставника и хозяина, радовать их сердца».
Довольно с нас пространных велеречивых поучений угулы. Далее после фразы «Ученый писарь смиренно отвечает угуле» текст возобновляется весьма далеким от смирения ответом:
«Ты обратился ко мне…, как…, а теперь ты послушай-ка, что я скажу; своим ревом, подобным бычьему, тебе меня не удастся представить невеждой с недостатком разумения – я отвечу тебе сполна (?) (буквально «шестьдесят раз»).Как у щенка, глаза твои широко расставлены, (даже если) ты изображаешь разумное существо.Что это ты поучаешь меня правилам, словно бездельника?Всякий, услышав тебя, только руками всплеснет (?) от отчаянья (?).Дай-ка тебе объясню (буквально «вложу тебе в руку») искусство быть писарем, коль (?) ты о том заговорил.Ты поставил меня управлять твоим домом (и) никогда праздным меня не видал.Я следил, чтобы рабыни твои, и рабы, и все домочадцы своим занимались бы делом; смотрел и за тем, чтобы были довольны они хлебом своим, одеждой и жиром и чтобы трудились, как полагается.Ты не следил за рабом в доме твоего господина; я выполнял неприятную (?) эту работу (?) и ходил за ним по пятам, как овца.Я ежедневно читал молитвы защитные (?), что ты приказал; овцы твои и быки хороши на радость богу твоему; днем, когда челн твоего бога стоит у причала, (жрецы?) на тебя налагают ладони (в благословенье). Ты оставил за мной «грудь» поля (вероятно, высокое, неорошаемое место), я заставлял там работать людей – трудное дело, что не оставляет на сон ни ночи, ни жаркого дня.(Тем не менее) все… (и?) сыновья фермеров кивают (?) в знак одобренья (?)Я по-доброму вел себя в поле, (и) обо мне говорят хорошо; я заставил быка приносить тебе все, чем обилен (?) твой путь (?), нагружал его ношей твоей.Ты с юности растил меня, смотрел за моим повеленьем, хорошо обращался со мной, как с дорогим серебром, не… Я же тебя охранял от всего, что «не ходит в величье», словно это табу для тебя; я сдувал с тебя даже пылинки («малые ветерки»), чтобы ты их и вовсе не знал.Подними же голову выше, ты, что некогда был маленьким мальчиком, а теперь обратить свою руку способен против (?) всякого (человека), действовать (?), как подобает».
На этом, вероятно, кончается ответ писаря, хотя разделительная линия между репликами собеседников отсутствует. И неожиданно любезный ответ угулы завершает композицию:
«Ты, что был предан (?) мне, благословил (?) меня, влил наставленье в меня, словно съедобные молоко (и) жир – так как ты не бездействовал, я обрел благосклонность земли, не подвергся несчастьям. И уммия, и «знающие слово» кивают в знак одобренья (?), о тебе говорят у себя в домах, и там, где бывают (?) они. Имени твоему сопутствует (лишь) похвала, распоряженья твои принимаются (?) благосклонно. Погонщики волов (?) (оставляют) ссоры, заслышав сладкие песни твои; при звуках песен твоих спорщики (?) спор (?) прекращают. Уммия воздает (?) тебе должное всем своим сердцем, (говоря): «Ты, что маленьким мальчиком был мне послушен, радовал сердце – Нидаба (богиня-покровительница эдуббы) наделила тебя честью (стать) уммией; ты, служитель Нидабы, да будешь вознесен до небес. Да будет сердце твое благословенно в радости, не познает душевной боли; да превзойдешь все то, что есть в эдуббе, доме по-знанья; пусть же величье Нидабы даст тебе несравненную радость. Твоя добрая мудрость станет препоной (?) вражде; малые дети забудут раздоры…Пусть ремесленник имя твое говорит с уваженьем;… упоминают… На улицу, что песне откликнулась (?), ту улицу, где…, ты принес непреложные ме; ты познал (?) направленье гармоничных (?) деяний (поведения)».
И наконец, типичная концовка: «О Нидаба, хвала тебе!» На что современный профессор и учитель, наверное, задумчиво и с долей зависти отзовется: «Аминь!»
Назад: Глава 5 Художественная литература шумеров
Дальше: Глава 7 Характер шумеров: побуждения, мотивы и ценности
