39

У него действительно был зáмок. Она с трудом верила собственным глазам, даже тогда, когда они остановились перед коваными воротами в ожидании, когда перед ними раскроются створки, украшенные красной буквой «f» Фонтанелли. Мало того что они летели на небольшом самолете, который был целиком в их распоряжении, и из аэропорта их забрал один из этих длинных черных лимузинов, в котором она вдруг почувствовала себя словно в фильме, – теперь еще оказалось, что этот замок, о котором постоянно говорил Джон, действительно существует. А она-то считала, что это шутка.

Серый, суровый, огромный, он вынырнул из-за холма и показался ей странно неподходящим тому, у кого просто есть деньги, но нет семьи, которая правила бы этой местностью на протяжении поколений. А слуги стояли рядами в ожидании, их были сотни – мужчин и женщин в традиционных униформах, соответствующих профессии: повара, горничные, официанты, садовники, рабочие, конюшие и так далее. Как только шофер открыл дверцу, подошел настоящий дворецкий в строгом фраке и, поджав губы, приветствовал их на высокопарном британском английском.

Сотни пар глаз смотрели на нее, когда она выходила из машины. Только бы не споткнуться, только бы не сделать глупого движения, о котором будут шептаться на протяжении нескольких недель. Джона все это, похоже, оставляло совершенно равнодушным, он не казался исполненным достоинства и не пытался казаться таковым; посреди всех этих помпезных декораций он выглядел как обычный нью-йоркский парень.

Замок, самый настоящий! Оказавшись в холле, она испытала чувство, будто вошла в недавно отреставрированный музей; она невольно ожидала увидеть кассу, где продают входные билеты. И опять слуги, которые смотрят на нее с любопытством, или это зависть сквозит в глазах у некоторых? Она затосковала по своей маленькой простой комнатке, в которой могла быть собой, где никто не наблюдал за ней.

– К этому быстро привыкаешь, поверь мне, – сказал Джон, беря ее за руку. – Идем, я должен тебе кое-что показать, а то не поверишь.

Вверх по лестницам, вдоль по коридорам, двери, двери, двери и наконец портал, достаточно высокий для того, чтобы самый высокий человек всех времен выглядел между створками как карлик, за ним – бальный зал в синих и золотых тонах, с роскошными портьерами на стенах и огромными хрустальными люстрами на потолке. И посреди всей этой почти восточной роскоши… огромная позолоченная кровать с балдахином! Заполненная шелковыми подушками и роскошными одеялами, закрытая блестящими занавесками, висящими на мраморных колоннах, настоящий парчовый кошмар.

Урсула лишилась дара речи на некоторое время.

– Ты ведь не думаешь, – наконец произнесла она, – что я буду спать на этом монстре?

Джон только усмехнулся.

– На этом монстре еще никто никогда не спал. Это такая шоу-спальня – существует только для того, чтобы ее снимали фотографы. У голливудских звезд есть такие, как рассказал мне дизайнер интерьеров, и он посчитал, что мне она тоже нужна.

Бассейн, похоже, ей все же понравился, равно как и обе сауны, парная и маленькая галерея, ведущая через оранжерею с тропическими растениями. Джон присел на край, поболтал ногами в воде и наблюдал за ней, как она плывет на спине, закрыв глаза, как от нее расходятся мягкие волны и устремляются к краям бассейна. Пятнышки света плясали по выдержанной в голубых тонах мозаике на потолке и искусственным скалам, с которых можно было при желании спустить небольшой водопад.

– Ты часто делаешь это? – спросила она, отфыркиваясь, когда вернулась к нему. – Проплываешь пару полос?

Джон смущенно улыбнулся.

– Вообще-то скорее нет.

Она оттолкнулась от стенки, нырнула, показалась на поверхности и затрясла головой; мокрые волосы разлетелись во все стороны. Выглядела она восхитительно.

– Эй! – крикнул он. – Тебе уже доводилось видеть такое?

Выключатели были расположены вокруг бассейна, защищенные от брызг. Он нажал на один из них, и, словно по волшебству, большие стекла, отделяющие плавательный зал от сада, стали молочного цвета и потеряли прозрачность. Это был последний писк моды, и стоил он головокружительно дорого.

Ошеломленная Урсула наблюдала за процессом.

– Что это было?

– Пьезо-что-то, я забыл точное название. Пока подается ток, стекло совершенно непрозрачное, но пропускает столько же света, сколько и прежде.

– Здорово, но зачем?

– Ну, – осторожно произнес Джон, – чтобы никто не мог за тобой наблюдать. Я имею в виду, что… мы могли бы, к примеру, купаться голышом. Если захотим. Или… ну, что угодно…

Она одарила его недвусмысленным взглядом.

– Я не чувствую себя настолько дома, – сказала она и исчезла под водой. Цветной силуэт, скользивший в глубине.

– Я просто пояснил, – пробормотал Джон и нажал на кнопку, снова вернувшую стеклу его былую прозрачность.

К этому можно было привыкнуть. К элегантно накрытому столу, всегда свежему полотенцу рядом со всегда чистым душем, к четвертьчасовому предварительному массажу. Комнаты, в которых они спали и жили, были обставлены со вкусом, всегда чисты и убраны, словно по мановению волшебной палочки. К этому можно было привыкнуть, да.

А это, значит, Лондон, за тонированными бронированными стеклами.

– Я вот уже целых два месяца не был в офисе, – сказал Джон и попросил ее пойти с ним, чтобы познакомиться с его партнером и директором Малькольмом Маккейном.

Она никогда прежде не была в Лондоне, да и вообще в Великобритании. Наблюдение за левосторонним движением привело ее в ужас, поэтому она сосредоточилась на изучении городских пейзажей. Некоторые мужчины здесь действительно носили котелки и остроконечные зонты, просто невероятно! Соответствующие рисунки в учебнике английского языка она всегда считала карикатурами.

Имя Малькольма Маккейна было ей, как и всякому жителю Земли, знакомо так же, как и имя американского президента. Шеф «Фонтанелли энтерпрайзис», крупнейшего концерна в истории. Человек, получающий зарплату в сто миллионов долларов в год. Человек, которого одна половина журналистов экономических изданий считала самым одаренным управляющим планеты, а вторая – лживым обманщиком.

Но они не узнали бы его, если бы встретили на улице. Его почти никогда не показывали по телевизору. У всех газет, похоже, было одно-единственное его фото в архиве, причем у всех одно и то же. Ван Дельфт рассказывал ей, что полгода назад австралийский экономический журнал хотел назвать его Управляющим 1996 года, но он не согласился на фотосессию и не дал интервью, поэтому замысел провалился.

Шофер сделал ей одолжение и проехал мимо Букингемского дворца, через Трафальгар-сквер и немного вдоль Темзы, чтобы она могла увидеть Биг-Бен. Значит, они действительно существовали, эти легендарные постройки! После всех путешествий подобные открытия по-прежнему приводили ее в восторг.

Потом пошли высотные дома, старые и современные, банки и страховые компании, известные во всем мире и неизвестные. Перед одним из зданий автомобиль свернул, остановился, сотрудники службы безопасности высыпали на улицу, огляделись по сторонам, словно находясь на вражеской территории, и только после их знака они смогли выйти и поспешить в стеклянное фойе. Небрежная вывеска сообщала о том, что здесь находится штаб-квартира «Фонтанелли энтерпрайзис», настолько неброская, что Урсула едва не проглядела ее.

Эскорт к лифту, в котором на стене висел подлинник Пикассо, умело освещенный и наверняка столь же умело защищенный от кражи. Они поднимались вверх, и с каждым метром можно было представить себе, что чувствуешь, как приближаешься к центру мира, единственному существующему сосредоточию власти завершающегося двадцатого века. Гонг, который сопровождал последовавшее наконец открытие дверей, звучал так, словно возвещал о прибытии к подножию трона, с которого правил миром Бог Отец.

– Мисс Вален, – услышала она низкий голос, и теперь она его узнала. Маккейн. Он пожал ей руку, слегка поклонился, улыбнулся, произнес: – Рад познакомиться с вами. – Похоже, он был искренен.

Джона он приветствовал не менее радостно.

– Хорошо выглядите, – объявил он, – тропическое солнце пошло вам на пользу. И, как видно, вы нашли даму своего сердца?

Ей стало почти неприятно при виде того, как расцвел при этих словах Джон. Как ученик, получивший похвалу от учителя, которого боготворит. Она отвела взгляд, посмотрела на огромные цветочные горшки, стоящие между мягкими уголками: орхидеи, папоротники и кусты, самый настоящий девственный лес под низко висящими лампами дневного света.

Они провели ее в зал для конференций, излучавший такую атмосферу власти и величия, что у нее едва не остановилось сердце, провели по офисам. В то время как офис Джона казался нежилым, офис Маккейна дышал неутомимой жаждой деятельности. Карта мира за огромным письменным столом, покрытая красными логотипами Фонтанелли, с головой выдавала тот факт, что на самом деле центр здания находится здесь. Джон владел им, но все равно был лишь гостем.

Затем они спустились на этаж ниже, в общий зал, в собственный небольшой, роскошно обставленный ресторан, где все вместе пообедали. В обиходе Маккейн, несмотря на излучаемую им кипучую энергию, в некоторые моменты казался жутким, почти ужасающим. Он расспрашивал ее о жизни, предпочтениях и с интересом выслушивал ответы, причем она никак не могла отделаться от ощущения, что все, что она рассказывает, ему давным-давно известно.

– Произошло много всего, пока вы путешествовали, – сказал он, обращаясь к Джону, и, криво улыбнувшись Урсуле, продолжил: – Но я не стану докучать этим вашей спутнице.

Джон серьезно кивнул.

– Скоро я снова буду регулярно приходить в офис. Думаю, уже с завтрашнего дня.

– Только не перетрудитесь, – отмахнулся Маккейн. – У нас все под контролем. А то, что я отвык от личной жизни, не должно стать для вас поводом разрушать свою.

Еда была вкусной. Вид сказочным. Маккейн посоветовал ей как-нибудь походить по магазинам и изучить культурную жизнь Лондона.

– Хоть я уже и не в курсе событий, – признался он, – но, говорят, здесь, как и прежде, происходит многое.

Урсула пообещала заняться этим.

– Замечательный человек этот Маккейн, – проронила она на обратном пути.

Джон кивнул.

– Можно сказать и так.

– В принципе все делает он, не так ли? Он ведет дела. Он решает все.

– Ну да… но без моей подписи ничего не случается, – поспешил заверить ее Джон. Урсула внимательно поглядела на него. Похоже, эта тема была ему неприятна.

– Я не хотела критиковать, – сказала она. – Я спросила просто потому, что хочу понять, что происходит.

Джон мрачно взглянул на нее.

– Он управляющий. Как следует из названия должности, он управляет делами. Но он мой служащий. А принадлежит все мне.

– Но ты подписываешь то, что он приносит, так ведь? Или иногда говоришь: нет, мы поступим иначе?

– Конечно, я мог бы сказать так в любое время. Просто еще никогда не было такой ситуации. Потому что он по чистой случайности очень хорош и ему не приходят в голову глупые идеи.

Она разбередила рану, это было ясно как божий день. Рану, о существовании которой Джон даже не подозревал.

– Разве ты можешь судить об этом? – спросила она, исполнившись вдруг странной жестокости, о происхождении которой даже не догадывалась. – Я имею в виду, что ты ведь не изучал ни производственную экономику, ни…

– Мне это и не нужно, – перебил ее Джон. – Я так жутко богат, что мне вообще не нужно ничего знать и уметь. И, тем не менее, мне принадлежит полмира. И это самое странное.

Она невольно задержала дыхание.

– Звучит так, – осторожно заметила она, – как будто ты не особенно этому рад.

– А я и не рад. – Его взгляд был устремлен прямо вперед. – Три года назад я развозил пиццу. Нужно время, чтобы найти свое место в такой ситуации. Это происходит не сразу. – Он сделал неопределенный жест. – Ясно, Маккейн все это изучал, знает все, имеет план и так далее. Моим единственным решением было позволить ему заняться этим.

Она потянулась к нему, положила руку на плечо.

– Ничего страшного в этом нет, – негромко сказала она.

Он посмотрел на нее.

– Но теперь все изменится, – заявил он. – В дальнейшем я собираюсь уделить пристальное внимание деталям.

Все снова стало как обычно, только лучше. Было приятнее идти на работу, когда позади у тебя чудесная ночь и когда знаешь, что дома ждет чудесная женщина. Джон здоровался со всеми, кого встречал, с сияющей улыбкой, чувствовал, поднимаясь на лифте, как возвращается грандиозное ощущение победы, вошел в офис Маккейна и воскликнул:

– Ну что, у нас есть план?

Маккейн как раз собирался звонить, но отложил трубку в сторону и, нахмурившись, посмотрел на него.

– План? У нас всегда был план.

Джон покачал головой.

– Нет, я имею в виду профессора Коллинза. Он ведь уже должен был закончить расчеты, ведь так?

– Ах, это, – кивнул Маккейн. – Да, конечно. Я был у него в прошлую пятницу. Он закончил первую фазу. Мы до полуночи спорили относительно результатов.

– И что?

Маккейн пролистал стопку документов, лежащую у него на столе, хотя не было ощущения, что он ищет что-то конкретное.

– Странная штука с этими компьютерами. Конечно, они не дают идей. Но если их упрямо снабжать всеми возможными комбинациями самых различных исходных значений, то они обрабатывают их совершенно бесстрастно, без каких бы то ни было предрассудков. Они не думают: «Ах, это все равно ничего не даст!» – они проглатывают числа и выплевывают результат. И иногда находят что-то, что в некотором роде идет вразрез со всеми ожиданиями, и наталкивают тебя на идеи, до которых бы ты иначе не додумался. – Он поднял взгляд, посмотрел на Джона, похоже, подыскивая слова. – Вы помните первые дни здесь, в Лондоне? Как я сказал вам, что однажды американские элеваторы будут представлять собой бóльшую власть, чем авианосцы морских вооруженных сил США? Именно это и есть точка приложения сил.

– Элеваторы или авианосцы?

– И то, и другое. В принципе, все очень просто. Население растет, площадь пахотных земель сокращается. Каково логичное следствие? Весь мир вынужден увеличивать урожайность. Но обычными методами многого не выжмешь. Так что остается?

Джон скрестил руки на груди.

– Голодать, полагаю.

– Это – или генная инженерия.

– Генная инженерия? – Он озадаченно заморгал. – Вы всегда говорили, что эта область нам неинтересна.

– С прошлой пятницы это не так. С прошлой пятницы это стало самой интересной областью. – Маккейн злорадно улыбнулся. – Генетическим способом можно будет создать сорта растений с намного более высокой урожайностью и в то же время более устойчивые к разным болезням, вредителям и другим негативным влияниям, чем все, что может дать обычная селекция. – Он наставительно поднял указательный палец. – И в первую очередь: соответствующий генетический код можно запатентовать. Это означает, что никто, кроме нас, не сможет производить это растение. И никто не сможет в перспективе отказаться от наших семян просто потому, что его вынудят к этому проблемы с урожаем. Звучит ведь как выгодная позиция для нас, не так ли?

Джон кивнул.

– Выгодно – не то слово.

– А может быть еще лучше. Рынок семян уже сегодня занимают немногие производители…

– …которых мы купим… – вставил Джон и усмехнулся.

– Само собой. Но интересно то, что уже на сегодняшний день состояние отрасли позволяет выводить то, что называется гибридами, то есть неплодородные скрещения родственных видов. Проще говоря, дело обстоит так, что вы покупаете семена, из которых вырастает чудесная пшеница или овощи, которые, однако, не дают семян, а если и дают, то такие, которые, в свою очередь, не прорастут.

– Значит, нельзя добиться самостоятельности, приходится каждый год покупать семена, – с удивлением понял Джон.

– Это свойство, конечно, тоже можно привить генетически созданному посевному материалу, – кивнул Маккейн. – А это означает, что если мы сделаем все правильно, то контроль будет абсолютным.

Джон опустился в кресло, сложил руки за головой и удивленно посмотрел на Маккейна.

– Это гениально. Государства будут вынуждены делать то, что мы хотим, поскольку будут опасаться, что в противном случае мы не станем поставлять им семена.

– Хотя, конечно же, мы никогда не станем угрожать открыто.

– Конечно, нет. Когда мы начинаем?

– Я уже начал. К сожалению, биржевая стоимость фирм, занимающихся генетикой, мягко говоря, заоблачная. Мы будем вынуждены взять нескольких партнеров. И должны для начала подготовиться к тому, что нам попортят много крови. Это означает, что нам придется контролировать все СМИ, чтобы спустить дело на тормозах.

– Попортят кровь? Как кто-то может возражать против того, что мы занимаемся разработкой семян?

– Генные инженеры – большая редкость, и в настоящий момент многие из них работают в медицине. Нам придется обрушить несколько исследовательских проектов, чтобы заполучить нужных людей. – Маккейн потер нос. – Думаю, в первую очередь исследования СПИДа.

Урсула разглядывала Джона через роскошно накрытый стол. Он вернулся из Лондона в приподнятом настроении, что-то сказал по поводу гениального плана, который поможет исполнить пророчество, и, казалось, находился в такой эйфории, как будто принял наркотик.

– Тебе вообще нравится жить здесь? – спросила она его, когда разговор наконец стал более спокойным и в комнате не осталось официантов.

Он ковырялся в десерте.

– А что? Замок ведь, круто? Как в сказке.

– Как в сказке, точно. Я сегодня его осмотрела.

– Неужели дня хватит? Я разочарован.

Она вздохнула.

– А ты его уже видел? Был уже во всех комнатах?

– Был ли я во всех комнатах? – Он поднял голову, пожал плечами. – Понятия не имею.

– Джон, я нашла коридоры, где на каждой дверной ручке лежит пыль. Есть дюжины комнат, где вообще ничего нет – совершенно пустые.

Он не понимал. Ей захотелось встряхнуть его.

– Пыль на дверных ручках? – повторил он и нахмурил лоб. – Вот это да. За что же я плачу людям?

– Ты платишь им за то, что они обслуживают замок, который слишком велик для тебя, – мрачно произнесла Урсула.

Джон с удовольствием облизнул ложку.

– Знаешь, где мне было по-настоящему хорошо? – спросил он и взмахнул ложкой. – В моем доме в Портечето. Нужно будет показать его тебе как-нибудь. Он такой красивый. На юге. Италия. И не слишком большой. В самый раз.

– А почему ты не живешь там? Если тебе там так нравится?

Он недоуменно посмотрел на нее.

– Потому что мой командный центр находится в Лондоне. И потому что, если присмотреться, дом в Портечето не совсем соответствует моему положению.

– Не соответствует положению. Понятно. А кто определяет, что соответствует положению, а что нет?

Джон поднял бокал и посмотрел на золотисто-желтое вино в нем.

– Смотри, я самый богатый человек в мире. Это должно быть видно. Психологически важно производить впечатление на людей.

– Почему это важно? То, что ты самый богатый человек в мире, знает уже каждый ребенок; тебе никому не нужно это доказывать. Да и кто это все видит? Ближайшая дорога в трех километрах отсюда.

Он терпеливо посмотрел на нее.

– К примеру, здесь однажды был премьер-министр. Не Блэр, предыдущий, Мейджор. Поверь мне, он был впечатлен. И это было важно. – Он обреченно вздохнул. – Это все часть плана Маккейна. Мне тоже пришлось поначалу привыкать ко всему. Эй, я сын простого сапожника из Джерси – думаешь, я в детстве ел с золотых ложек?

Она невольно рассмеялась над веселой гримасой, которую он при этом состроил. И может быть, подумала она, ей действительно все видится в слишком мрачном свете. Она вспомнила собственное детство, когда часто в разговорах за столом речь шла о том, как получить что-то определенное и где это достать. Дефицит был вездесущим, а импровизация – постоянной необходимостью. Хотя со времен объединения дела пошли в гору, однако оказаться вот так, внезапно, в мире полнейшего изобилия было для нее слишком.

Время спуститься в общий зал они находили только тогда, когда нужно было уделить внимание гостям. В остальном же они вернулись к своей привычке перекусывать в полдень в конференц-зале.

– Кстати, вы понимаете, что деньги на самом деле не преумножаются? – как-то спросил Джон.

Маккейн, жуя, посмотрел на него.

– Что вы имеете в виду?

– Ведь об этом все говорят. Что нужно отнести деньги в банк, чтобы они приносили проценты. Но если я вкладываю деньги, то проценты, которые мне за это начисляют, я получаю от других людей. Которые должны работать ради этого.

И в двух словах Джон попытался описать знания, полученные на острове Панглаван, впрочем, не вдаваясь в подробности и не рассказывая о шоке, в который его повергло это открытие, – было слишком неприятно, что он не видел всей картины раньше: почти то же самое, что всю жизнь верить в Деда Мороза и только недавно узнать, что на самом деле подарки делают родители.

– Верно, – согласился Маккейн. – Вкладывать деньги означает давать их взаймы. И тот, кому вы их даете, должен уже соображать, как он с вами расплатится.

– А почему же мы все время дурачим людей? Я смотрел наши банковские проспекты: все то же самое. «Пусть ваши деньги работают на вас».

– Мы рассказываем это, потому что людям нравится верить в сказки. И пока они верят в сказки, они не интересуются реальностью, все просто, – пояснил Маккейн. – На самом деле, деньги есть не что иное, как вспомогательное средство, служащее для регулирования двух вещей, необходимых для сосуществования людей: во-первых, кто и что должен делать, и, во-вторых, кто и что получает. Если два человека вступают в контакт, в принципе, всегда один должен заставить другого делать то, чего хочет он. А это чаще всего довольно примитивно: дай! Дай мне кусок добычи! Дай мне секс! Дай мне то, что у тебя есть! Так уж устроены мы, люди, и поскольку деньги – наше изобретение, оно отражает нашу природу, а что же еще? – Маккейн взмахнул вилкой. – Но это звучит совершенно не романтично, нужно признать. Никто не хочет этого знать. Поверьте мне, люди предпочитают слушать сказки.

Постепенно Урсула научилась узнавать каждого из домашней прислуги. Официанта, сервировавшего завтрак, звали Ланс, у него были обкусанные ногти и бледная кожа, он говорил мало, зачастую вообще молчал. Франческа была одной из горничных в ее крыле: девушка не отваживалась поднять глаза и всегда казалась печальной, зато выполняла все свои задания с настоящей самоотверженностью. А шофера с волосатыми руками, который возил ее за покупками в город, когда бы она ни пожелала, звали Иннис. Во время поездки нужно было либо разговаривать с ним, либо поднимать перегородку, потому что если его рот не был занят чем-то другим, то он насвистывал себе под нос искаженные до неузнаваемости мелодии.

Джон дал ей золотую кредитную карточку на ее имя, лимита которой хватило бы на всю жизнь по нормальным меркам, не говоря уже о месяце, но Урсула старалась пользоваться ей как можно осторожнее. Большую часть времени она просто гуляла, наблюдала за людьми, смотрела на то, что могла себе купить, и пыталась забыть о присутствии двух широкоплечих мужчин, следовавших за ней по пятам, конечно же, на деликатном расстоянии. Однажды к ней подошел пьяный и довольно грубо заговорил с ней на диалекте, которого Урсула почти не поняла, – кажется, насколько она разобрала, он хотел денег, но тут словно из-под земли выросли двое мужчин справа и слева от него, и… что ж, они быстро избавились от него, незаметно и эффективно.

После этого случая она стала так задумчива, что не могла сосредоточиться на выставленных в витринах духах, платьях и украшениях, и вскоре попросила, чтобы ее отвезли домой.

Во время одной из таких прогулок она посетила самые большие книжные магазины и наконец нашла большую иллюстрированную книгу о средневековье, содержащую хорошую репродукцию портрета Якоба Фуггера Богатого, нарисованного Альбрехтом Дюрером. Она купила книгу, вырезала иллюстрацию, изображавшую серьезного, одетого в безвкусные черные одежды мужчину со строгим живым взглядом, заказала для нее рамку в соответствующей мастерской и повесила ее в спальне на стене, так что ее невозможно было не заметить.

– Решила открыть фамильную галерею? – удивился вечером Джон.

Урсула покачала головой.

– Это должно служить напоминанием.

– Напоминанием? О чем? О Якобе Фуггере?

– О том, что он всю свою жизнь дергал за ниточки. Что он поставил все на то, чтобы заставить остальных действовать по его указанию.

Джон посмотрел на нее. В глазах его сверкнула злость, когда до него дошло.

– Оригинальный способ испортить вечер, – проворчал он и повернулся на бок.

Джон попросил принести ему большие комплекты документов из бухгалтерии, принялся подробно изучать их, не стесняясь вызвать к себе соответствующего исполнителя и потребовать отчета по неясным моментам. Оставаясь наедине, он отваживался заглянуть в книги по экономике, которые тщательно прятал под замком в своем письменном столе, и, только когда уже и они не могли помочь ему, отправлялся к Маккейну.

Это означало, что впервые он ворвался к нему с вопросом:

– С каких пор мы владеем долей в фирмах, занимающихся производством оружия?

– Что-что? – Маккейн недовольно оторвался от работы. – Ах, это. Это неважно. Отложенные деньги.

Джон помахал в воздухе бумагами.

– Это миллиарды. У одного производителя боеприпасов для пулеметов, бронебойных снарядов и различных взрывчатых веществ.

– Нам известно о предстоящем заказе из арабского региона. Мы заберем курсовую прибыль. – Маккейн поднял руки, словно собираясь сдаваться. – Это все идет через подставное лицо, и капитал мы потом переместим в область генной инженерии. Мы должны действовать осторожно, иначе курс без надобности поползет вверх.

Джон озадаченно заморгал, начиная смутно догадываться о взаимосвязях.

– Ах, вот оно что, – произнес он и, когда Маккейн дал понять, что хочет снова заняться документами, удалился, сдержанно поблагодарив партнера.

Но на следующий день снова нашелся пункт, в котором обнаружились такие загадки, что он опять пошел к Маккейну.

– У вас найдется минутка времени? – вежливо спросил он.

Маккейн сидел перед компьютером и разглядывал ряды чисел. Судя по всему, оторваться от их созерцания было тяжело.

– Снова что-то нашли? – только и спросил он, мысленно витая где-то далеко.

– Да, можно сказать и так. – Джон взглянул на листок, который держал в руках. – Согласно этой смете мы заплатили фирме под названием «Каллум консалтинг» только в прошлом году более трехсот миллионов фунтов в качестве гонораров за консультации. – Джон недоверчиво поднял взгляд. – Ради всего святого, что это за фирма?

– Занимается консультациями по вопросам менеджмента, – неохотно ответил Маккейн. – Это ведь видно из названия.

– Консультации по вопросам менеджмента? – эхом повторил Джон. – Зачем нам нужны консультации по вопросам менеджмента? Да еще с такими гонорарами? Это же… это же почти миллиард долларов!

Маккейн издал громкий, словно взрыв, вздох, повернулся в кресле, оторвался от экрана и встал. То было резкое, угрожающее движение, как у боксера, выходящего из угла в первом раунде.

– Эти люди работали на нас. Повсюду в мире. Высококвалифицированные люди. Лучшие, которых можно нанять за деньги и доброе слово. И именно такие люди нужны мне для того, что мы собираемся сделать. Потому что я, кстати, не могу все делать один, понимаете?

– Да, но, простите, Малькольм, миллиард долларов на гонорары консультантам! Это безумие!

Маккейн встряхнулся, он по-прежнему был похож на пребывающего в дурном настроении боксера.

– Джон, – медленно произнес он, выпячивая вперед нижнюю челюсть, – я думаю, наступает время кое-что прояснить. В моем дне двадцать четыре часа, и в один момент времени я могу находиться только в одном месте. Я работаю днем и ночью – в то время как вы, кстати, катаетесь по южным морям, спариваетесь с прекраснейшими женщинами мира и играете со своими телохранителями в казаки-разбойники. Кстати, я хотел вас попросить никогда больше этого не делать. Вы понятия не имеете, какой опасности подвергли все наше начинание. Все остальное было в порядке – я просил вас об этом, это служило нашему делу, и к тому же вы – наследник, что дает вам привилегии, которые я не собираюсь оспаривать. Но, – продолжал он, и слова его падали с тяжестью топора, – крестовые походы и сексуальные оргии не дают мировой власти, которая нам нужна. Кто-то должен выполнять работу, тот, кто может это делать. Люди из «Каллум консалтинг» могут. Они – мои глаза и уши, мои руки и рупоры во всем мире. Они делают то, что нужно, и работают настолько упорно, насколько это необходимо. Мы платим им много денег, да, – но они стоят каждого потраченного пенни.

Джон уже почти просверлил взглядом дыры в бумагах, которые сжимал в руке, ему казалось, что уши его стали красными, словно фонари. Пульс бешено стучал. Его не ставили на место таким образом с тех пор, как он закончил школу.

– Ладно, – пробормотал он. – Я просто задал вопрос. Просто было важно понять… – Он остановился, поднял голову. – Если они так хороши, то не разумнее ли просто купить их?

Маккейн опустил плечи, удостоил его снисходительной улыбкой.

– Некоторые фирмы, – сказал он, – нельзя купить, Джон. Это не можем сделать даже мы.

– Правда? – удивился Джон.

– Кроме того, конечно же, я воспользовался тем временем, когда вы с мисс де Бирс отвлекали внимание на себя. То, что вы видите, – это мелочь. Покупать фирму не стоило бы. Никто ведь не покупает корову, собираясь выпить только стакан молока.

– Хм… – нерешительно произнес Джон. – Ну ладно. Я просто спросил.

– Спрашивайте. Но только если можете выслушать ответ.

Джон не нашел, что на это возразить, поэтому кивнул и ушел. Уходя, он снова обернулся и сказал:

– Кстати, я не спал с Патрисией де Бирс.

Маккейн только презрительно поднял брови.

– Тут уж я ничем не могу вам помочь.

А потом Урсула сказала, когда он встал перед ней на колени, держа в левой руке розу, а в правой – футляр с кольцом за двадцать две тысячи фунтов:

– Я не могу этого сделать, Джон. Я не могу выйти за тебя замуж.

Он смотрел на нее, и ему казалось, что на него только что свалился мешок тяжестью в двадцать две тысячи фунтов.

– Что? – прохрипел он.

Ее глаза блестели. Пламя свечей отражалось в набегающих слезах.

– Я не могу, Джон.

– Но… почему нет?

Он так старался, правда. Организовал этот совершенно особый ужин, подобрал меню, нанял струнный квартет, исполнявший романтические произведения в исторических костюмах, не пропустил ни единой детали в обстановке маленькой столовой, все должно было идеально подходить к этому моменту. И кольцо купил. Целый букет цветов, из которого выбрал один, самый красивый. Он перестал понимать мир.

– Неужели ты меня не любишь?

– Что ты, конечно, люблю. И поэтому мне так тяжело, – ответила она. – Вставай.

Он остался стоять на коленях.

– Тебе не нравится кольцо? – глупо спросил он.

– Ерунда, кольцо чудесное.

– Тогда скажи мне, почему нет.

Она отодвинула стул, села рядом с ним на пол и обняла его, и так они сидели вместе на ковре рядом со столом и плакали.

– Я люблю тебя, Джон. С тех пор, как я впервые прикоснулась к тебе, мне показалось, что я знала тебя всегда. Как будто наши сердца бьются в такт. Как будто я когда-то потеряла тебя и наконец нашла снова. Но когда я представляю себе, что выйду за тебя замуж, – ломающимся голосом произнесла она, – у меня все внутри переворачивается.

Он посмотрел на нее затуманенным взглядом, ему хотелось одновременно и убежать на край света, и чтобы она никогда не отпускала его.

– Но почему же?

– Потому что, если я выйду за тебя замуж, я буду вынуждена сказать «да» и той жизни, которую ты ведешь. Которую я должна буду разделить. А от этого я прихожу в ужас, Джон.

– Ты приходишь в ужас от богатства?

– Я прихожу в ужас от того, что приходится вести жизнь, не принадлежащую ни тебе, ни мне, Джон. Я целыми днями ходила по этому замку, и я не увидела в нем ничего от тебя, нигде. Он, похоже, не имеет к тебе никакого отношения. Твои работники живут в нем. А ты здесь в гостях.

Он почувствовал, как что-то задрожало в горле, словно оно собиралось разорваться. Мир начал трескаться, вот оно что, и под трещинами оказалась бездна.

– Хочешь, чтобы мы жили где-нибудь в другом месте? – спросил он заплетающимся языком, зная, что ничего уже не спасти, что все рушится. – Мне все равно, можем купить, не знаю, дом в городе или за городом… где захочешь…

– Дело не в этом, Джон. Дело в том, что я хочу разделить с тобой жизнь, но у тебя нет своей жизни. Ты позволяешь человеку, который мертв вот уже пятьсот лет, определять смысл твоего существования. Твой управляющий говорит тебе, где и как ты должен жить. Ты даже позволяешь дизайнеру интерьеров навязывать тебе шоу-спальню, боже мой!

– Все будет по-другому, – сказал он. Собственный голос показался ему слабым и беспомощным. – Все изменится, клянусь тебе.

– Не клянись, Джон, – печально попросила она.

Он поднял голову, огляделся по сторонам. Они остались одни. Музыканты, должно быть, втихомолку вышли, а он и не заметил. Официанты тактично удалились. Столовая была покинутой, пустой, мертвой.

– Что ты теперь будешь делать? – спросил он.

Она не ответила. Он поднял на нее взгляд, посмотрел ей в лицо и все понял.

Маккейн долго смотрел на него, не говоря ни слова, только кивал время от времени и, похоже, всерьез задумался над тем, что сказать и что сделать.

– Мне очень жаль, Джон, – наконец произнес он. – Мне действительно казалось, что она та самая для вас… С моей точки зрения, конечно же. Хотя я не эксперт в отношениях.

Джону казалось, будто он умер. Словно ему вырезали сердце, и на его месте осталась пустота.

– Она настояла на том, чтобы вернуться рейсовым самолетом, – сказал он. – И даже не захотела, чтобы я проводил ее в аэропорт.

– Хм…

– Думаете, это правда? Если женщина говорит, что ей нужно время, чтобы все обдумать… может ли быть, что в конце концов она вернется?

В двери постучали, в комнату заглянула секретарша. Маккейн жестом велел ей удалиться.

– Не знаю, Джон. Но если быть до конца честным, то я думаю… – Он не закончил.

– Что? – спросил Джон с широко раскрытыми глазами.

Маккейн закусил губу, словно уже жалея, что заговорил.

– Конечно, я могу судить только по тому, что вы мне рассказали, Джон.

– Да? И что?

– Мне жаль, что я вынужден говорить вам это, но мне кажется, что она – человек принципов. Принципов, которые для нее важнее, чем вы.

Джон застонал. Нет, сердце все же осталось. По крайней мере, в качестве места, которое может болеть.

– И совершенно очевидно, – Маккейн продолжал растравлять открытую рану, – что она не может принять ответственность, связанную с наследством. Вы, Джон, можете сделать это. Это большая ноша, и иногда она болезненна – но, тем не менее, вы несете ее. Именно это и делает вас наследником. И как бы ни было мне жаль, ваша спутница должна поддерживать вас, или она не может быть вашей спутницей.

Да, пожалуй, это верно. Джон смотрел прямо перед собой, изучая рисунок из темно-синих и черных линий на застеленном ковром полу, который расходился во все стороны, да, словно трещины.

– Вы справитесь, – сказал Маккейн. – Но вы не имеете права вешать нос, Джон.

– Не знаю… – простонал Джон.

– Джон, черт возьми, у вас есть задача. На вас лежит ответственность. Вы наследник, Джон!

– Если бы я им не был, она бы не ушла.

Маккейн издал звук, похожий на сильно сдерживаемое проклятье, сделал несколько шагов по комнате, схватился руками за голову.

– Силы небесные, Джон, это недостойно! Я не могу на это смотреть. Прекратите, черт побери, мучить себя!

Джон вздрогнул, словно от удара плетью.

– Вот там, снаружи, настоящие мучения, – фыркнул Маккейн и ткнул пальцем в экран телевизора. – Их приносят нам с доставкой на дом, по всем каналам, и никто не понимает, что мы заглядываем в будущее, в наше будущее – если мы оба, вы и я, Джон, не соберемся и не сделаем то, что должно быть сделано. Вы понимаете? Мы не можем позволить себе сидеть и зализывать раны, причинять себе боль. Мы должны действовать. Дорог каждый день. А поэтому проглотите обиду. У нас много дел.

– Много дел? – эхом повторил Джон. – Это каких же?

Маккейн протопал через комнату, остановился перед картой мира и хлопнул рукой по Центральной Америке.

– Мехико-сити. На следующей неделе здесь состоится первая подготовительная встреча для конференции по защите окружающей среды, встреча специалистов национальных рабочих групп. Вы должны принять в ней участие.

– Я? – Джон с ужасом посмотрел на карту. С Мехико его связывали только тако в ресторане быстрого питания, когда он уже не мог видеть пиццу. – Но ведь я не специалист, ни в какой области.

– Но вы – Джон Сальваторе Фонтанелли. Вы – основатель премии Геи. Если вам будет что сказать, вас будут внимательно слушать. И вы узнаете многое о положении дел в мире, если будете внимательно слушать.

Джон потер щеки ладонями.

– В Мехико? Я должен лететь в Мехико?

Маккейн скрестил руки на груди.

– По крайней мере, это вас отвлечет.

Маккейн проводил его в аэропорт и по дороге снабдил документами для переговоров в Мехико. Стопка документов была внушительной – папки, переплетенные научные отчеты со всего мира, дискеты, заключения, переводы и рефераты. Девятичасового перелета как раз хватит на то, чтобы все хотя бы пролистать.

Как обычно, их автомобиль пропустили на летное поле, где уже стоял готовый ко взлету «Манифорс Ван». Воняло керосином, горелой резиной, когда они вышли из машины, земля была мокрой после ночного дождя, над ровным бесконечным полем носился резкий, пронизывающий ветер.

– Это как перетягивание каната, – крикнул Маккейн, пытаясь перекрыть рев заведенных турбин. – С одной стороны, мы должны стремиться к тому, чтобы начали функционировать обязательные для всех положения по защите от атмосферных воздействий, а с другой стороны, это не должно нам сейчас ничего стоить. Такова цель программы для биржи вредных веществ, понимаете?

Несколько мужчин и женщин в униформах бросились вниз по трапу, чтобы помочь выгрузить коробки с документами и перенести их на борт. Пилот тоже спустился, держа под мышкой папку с контрольными списками, пожал им руки и объявил, что самое время взлетать.

– Если мы пропустим стартовое окно, может пройти не один час, прежде чем нам дадут новое. Евроконтроль снова хозяйничает.

– Да, да, – нетерпеливо отмахнулся Маккейн. – Еще минутку.

– Почему это не должно нам ничего стоить? – поинтересовался Джон.

Маккейн, похоже, избегал встречаться с ним взглядом и вместо этого принялся изучать горизонт.

– Я ведь вам уже объяснял. Мы перестраиваем целый концерн под новую стратегию. Если на этой стадии мы примем обязательство наладить повсюду очистку выхлопных газов, то это будет стоить нам денег, которые позднее могут решить вопрос победы или поражения.

Внезапно Джону все показалось нереальным. Словно они стоят на сцене и играют пьесу в театре абсурда. Он почувствовал, как в груди его что-то медленно поднимается, что могло быть как невинным приступом смеха, так и приступом рвоты, или того и другого одновременно.

– Когда мы по-настоящему будем что-нибудь делать? – Он перекрикивал шум моторов. – Мы все время что-то покупаем, накапливаем власть и влияние, но мы ничего с этим не делаем. Наоборот, мы делаем только хуже!

Маккейн посмотрел на него в буквальном смысле слова убийственным взглядом. Совершенно ясно, он отклонился от запланированного сценария. Это смертный грех для актера, ведь так?

– Вы совершенно неверно все себе представляете, – крикнул Маккейн. – Однако боюсь, что нам не хватит времени обсудить это сейчас. Давайте поговорим об этом после вашего возвращения.

В этот миг они увидели автомобиль, несшийся прямо к ним на безумной скорости. Мгновением позже Марко оказался рядом с ним, закрыл Джона собой и произнес:

– Может быть, вам все же стоит подняться наверх, мистер Фонтанелли.

– Что, черт побери!.. – крикнул Маккейн, но автомобиль уже остановился, взвизгнули тормоза, открылась дверь, и к ним бросился мужчина.

– Я ищу Марко Бенетти, – заявил он. Мужчина был стройным, в темном костюме, на лице – тонкие усы, а в руке дорожная сумка.

Марко все еще тянулся к пиджаку.

– Это я.

Мужчина продемонстрировал удостоверение с печатью, принадлежащей концерну службы безопасности.

– В штаб-квартиру поступил странный звонок от вашей жены, – с трудом переводя дух, произнес он. – По крайней мере, мы считаем, что это была ваша жена. Пытались перезвонить, но никто не подошел к телефону. – Он вынул ключи от автомобиля. – Я должен сменить вас. Можете взять автомобиль.

Марко побледнел.

– Что-то с ребенком?

– Я ведь уже сказал, мы не знаем. Мы решили, что будет лучше, если вы посмотрите сами. Вот. – Он встряхнул ключи в руке.

– Идите, – кивнул Маккейн, видя нерешительность Марко.

Пилот выглянул из кабины, многозначительно постучал по наручным часам. Пора.

– Да, идите, – произнес Джон. – Мы разберемся.

– Спасибо, – сказал Марко и пошел к машине.

Позднее, когда они были уже в воздухе, а впереди их ждал почти бесконечный день трансатлантического перелета, Джон подозвал новенького из числа телохранителей.

– Мне хотелось бы знать, как вас зовут, – сказал он.

Мужчина посмотрел на него ничего не выражающим взглядом. Глаза его были цвета застывшей лавы.

– Фостер, – произнес он. – Меня зовут Фостер.

Он остановил автомобиль, несмотря на знак запрещенной стоянки. Перед этим мчался на красный свет. Не обращал внимания на знаки «СТОП», превысил все возможные ограничения скорости, ему было наплевать на все. Дом – не самый новый, на шесть семей – находился в расположенном к юго-востоку от Лондона Уолтоне-на-Темзе и казался таким тихим и мирным, что ему стало плохо. Он бросился вверх по лестнице, на бегу вставляя ключ в замок, дрожащими пальцами открыл дверь и…

Карен стояла в прихожей, в руке у нее были детская бутылочка и нагрудник.

– Марко?

– Madre Dios! – вырвалось у него. Он обмяк от облегчения, на негнущихся ногах подошел к ней и буквально упал в ее объятия.

Она не знала, что и думать.

– Эй, тише, она только уснула… Дай я хоть нагрудничек положу… Скажи, я что-то перепутала? Разве ты не должен был лететь в Мехико?

Марко отпустил ее, пристально вгляделся в лицо.

– Ты не звонила в головной офис?

– В офис?

Он рассказал о том, что случилось.

– В Мехико сейчас летит мой багаж. Придется мне купить новую бритву, наверное. – Он покачал головой. – С чего в офисе взяли, что ты звонила?

Карен пожала плечами.

– Понятия не имею. Я не звонила. Я хотела позвонить Бетти, спросить, не зайдет ли она сегодня на чай, но соединения не было.

– Соединения не было. – Марко подошел к телефонному аппарату, снял трубку и прислушался.

– Гудки и сегодня утром звучали странно, – скептически произнесла Карен.

Марко покачал головой.

– Это не гудки. Нет связи.

Он очень осторожно положил трубку на рычаг. Конечно, все это может быть случайностью. Ошибочный звонок, недоразумение, чрезмерная реакция, неполадки в телефонной сети. Вполне может быть и так.

Но, несмотря на это, его не покидало дурное предчувствие.