23

Глядя на число, красующееся на бумаге, словно нечто само собой разумеющееся, Джон почувствовал, как внутри у него поднимается горячая волна. И именно это нечто само собой разумеющееся и злило его, но в то же время он чувствовал себя непонятным образом вынужденным проглотить свою злость.

– А не слишком ли это, а?

Маккейн поднял брови.

– Что вы имеете в виду?

Джон приподнял листок. Внезапно ему показалось, что он весит целый центнер.

– Я как раз читаю параграф с зарплатой, и почему-то у меня такое чувство, что вы написали лишний ноль.

– Нет, совершенно точно нет.

– Но сто миллионов долларов… Во всем мире нет управляющего, который зарабатывал бы сто миллионов долларов в год, даже в первом приближении!

– Да бросьте, Джон. – В голосе Маккейна послышались нотки раздражения. – Сто миллионов – это проценты, набегающие на ваше состояние за один-единственный день. А я повышу ваш доход. Не напрягаясь, увеличу его вдвое. Это значит, что я верну вам свою зарплату в тройном размере. Покажите мне служащего на этой планете, который может утверждать подобное.

– Но суть не в этом. Мы ведь делаем все это не ради того, чтобы накопить еще больше денег? Я думал, мы здесь затем, чтобы выполнить мою задачу? Чтобы повернуть судьбу мира в другую сторону?

Маккейн изучал свои ногти.

– Вы же знаете, я делаю это не ради денег, Джон. Моя зарплата – это символ. Она символизирует то, что я – начальник крупнейшей фирмы в мире. Причем с огромным отрывом. Поэтому у меня должна быть с огромным отрывом самая большая зарплата, которую когда-либо выплачивали, вы понимаете? Такого не удержать в тайне. Да я и не хочу этого. Когда я буду сидеть напротив одного из тех ребят, который привык считать себя важной шишкой, я хочу, чтобы он знал: я зарабатываю в пятьдесят раз больше него. Таковы правила игры, Джон. Он узнает об этом и почувствует себя маленьким и незначительным, сделает все, что я скажу.

Джон снова посмотрел на число. Сто миллионов долларов. Конечно, теоретически он мог отказаться подписывать. Ему принадлежат деньги, ему принадлежит фирма, ему принадлежит здесь все: стул, на котором сидит Маккейн, бумага, на которой был напечатан договор, ручка, которой он должен его подписать. Он мог зачеркнуть число и написать другое, двадцать миллионов, или двадцать пять, или даже десять, что все равно будет кучей денег, и если Маккейн не примет этого, их пути разойдутся.

Теоретически. Практически он только что купил многонациональный нефтяной концерн, офисное здание стоимостью в миллион, нанял людей, подписал договоры… Он начал делать вещи, с которыми в одиночку сам не справится. Обо всем, что связано со сделками и миром экономики, он имел понятия меньше, чем Мурали, производитель пиццы. Он даже не сможет руководить газетным киоском, не говоря уже о предприятии, собственный капитал которого больше, чем у трехсот крупнейших предприятий после него.

Он почувствовал, как ладони стали влажными. Словно от бумаги шел жар. Он бросил взгляд на Маккейна, но тот сидел с каменным лицом.

Может быть, Маккейн не уйдет. Как бы там ни было, этот проект – дело всей его жизни. По крайней мере, он так говорил. А может, это был просто утонченный план относительно того, как быстро заработать много денег? Но даже если и так, у Джона нет выбора. Каким-то образом он оказался загнанным в угол, где ему не помогут все его деньги.

– Хм, – произнес Джон.

Вообще-то именно чувство беспомощности ему и не нравилось, не сама сумма. И возможно, Маккейн был даже прав в своих утверждениях.

В любом случае выбора у него не было.

Джон снова взял ручку, которая почему-то выскользнула из руки, когда он начал читать договор.

– Ну хорошо. – Он предпринял попытку обставить это как свое собственное решение. – Думаю, вы правы. Если принять во внимание масштабы, это совершенно справедливо.

Он перевернул последнюю страницу, нацарапал свою подпись на предусмотренной для этого линии, быстро повторил эту процедуру с остальными экземплярами, положил один из них в свою папку и протянул Маккейну остальные, которые тот принял безо всякого выражения на лице.

На миг повисла напряженная тишина.

– Окей! – нарочито легкомысленно воскликнул Джон, откинулся на спинку кресла и хлопнул в ладоши. – Когда отправляемся? Что собираемся делать с техасцами?

Маккейн встал.

– Мы поговорим с членами совета правления, всем приветливо пожмем руки, а потом уволим половину из них.

– Что? Почему это? – заморгал Джон. Казалось, в комнате вдруг стало на градус холоднее. – Это необходимо? Я имею в виду, они ведь явно хорошо делали свою работу, если «Эксон» – предприятие настолько прибыльное.

– Конечно. Но причина не в этом. Причина в том, что мы должны недвусмысленно дать им понять, что теперь все решаем мы.

– Что-что?

– Мы посадим туда своих людей.

Джон поднял руку.

– Подождите-ка. Это мне не нравится. Я не хочу иметь ничего общего с подобными играми во власть.

Маккейн холодно посмотрел на него сверху вниз.

– Джон, у вас в голове скрывается еще один предрассудок, от которого нужно срочно избавиться. Якобы мы можем делать то, что собирались, и при этом оставаться милыми, замечательными ребятами. – Он покачал головой. – Забудьте об этом. То, что мы потребуем от людей, не будет похоже на увеселительную прогулку и уж точно не будет никому приятно. Нас возненавидят за это. Наши имена на сто лет превратятся в ругательства, быть может, даже навечно. Черчилль обещал нам в свое время кровь, пот и слезы, но эта метафора себя изжила; второй раз люди на нее не купятся. Мы не можем ни у кого спрашивать разрешения, мы должны просто проталкивать то, что нужно протолкнуть, и это вопрос власти, да. Вам, Джон, предстоит еще много узнать о власти. И как часть своей задачи я рассматриваю то, чтобы научить вас всему, что знаю об этом сам. – Он поднял оба экземпляра своего трудового договора. – Вот первый урок. Чему вы научились?

Джон нахмурил лоб.

– Что вы имеете в виду?

– Я принес вам договор с заоблачными требованиями по зарплате, и вы подписали его, хоть и сочли их чрезмерными. Почему?

– Потому что, поразмыслив, я согласился с вашими аргументами.

На лице Маккейна мелькнула улыбка.

– Это ложь.

– Почему же? Мне ведь действительно не стоит возмущаться из-за пары миллионов…

– А вот теперь вы оправдываетесь перед самим собой. А истина такова: вы сочли мою зарплату слишком высокой, но подумали, что у вас не остается иного выбора, кроме как согласиться. Иными словами, я оказался в главенствующем положении, хотя самый богатый человек на земле – это вы, а я – ничтожество. – Маккейн отвернулся, сделал несколько шагов, остановился. – Хотите знать, как я это сделал?

У Джона отвисла челюсть, и какой-то миг он не мог заставить себя снова закрыть рот. Мало того что Маккейн каким-то образом взял его за горло и вытряс зарплату, которая в двести раз превышает зарплату американского президента, теперь он еще и хвастается этим, хочет подробно объяснить, как ему это удалось!

– Я весь внимание, – хриплым голосом произнес он.

– Сначала вы сделали большую ошибку, которую не имеете права делать впредь. Вы допустили задержку в подписании трудового договора. Таким образом получаются свершившиеся факты, а по поводу свершившихся фактов уже не поторгуешься. Я мог спокойно подождать, пока вы окажетесь в ситуации, когда уже практически невозможно просто встать и уйти. И если вы начинаете переговоры без этой возможности – просто встать и уйти, – вы автоматически становитесь слабее. – Теперь Маккейн напоминал профессора, постулирующего самые элементарные основы своего предмета. – Предположим, вы переезжаете на новую квартиру, не договорившись с хозяином относительно оплаты. Если вы уже переехали, то хозяин может потребовать что угодно – бóльшую арендную плату, ремонт каждый год и так далее, – потому что альтернатив у вас уже нет, как было до переезда, когда вы могли закончить разговор и отправиться искать другую квартиру. Вашей альтернативой стал бы дорогостоящий переезд. Вы понимаете? Вы допустили то, что факты свершились, и из-за этого ослабили свою позицию в переговорах.

– Это значит, что мы должны были поговорить о вашей зарплате еще во время нашей первой встречи?

– В идеальном случае – да, – кивнул Маккейн. – Тогда ваша позиция была оптимальной. Я был человеком, посвятившим свою жизнь идее, которая могла быть реализована только с вашего согласия. Вы были богатейшим человеком в мире и довольно-таки не заинтересованы в проекте. Вы просто могли потребовать, и я согласился бы работать на вас бесплатно.

Джон вспомнил день, когда вместе с Марко приехал в Лондон, впервые без ведома Вакки.

– Не очень-то я ловок в таких вопросах, да?

– С этой способностью не рождаются. Этому нужно учиться. Курс только что начался.

– У вас суровые методики обучения.

– Да и предмет не из легких, – произнес Маккейн. – Ведь правда же, вы подумали: «Что же я буду делать, если он оставит меня со всем этим одного?»

Джон неохотно кивнул.

– Это было настолько очевидно?

– Нет. Я знал, что вы так подумаете. Но заметили ли вы, что я не угрожал? Это было бы вымогательством. Если бы я сказал что-то вроде «либо вы подписываете, либо я ухожу!» – вы, вероятно, стали бы сопротивляться. Моя сила заключалась в том, что я знал: вы в курсе своей ситуации и моих возможностей. То, что я не упоминал ни о том, ни о другом, усиливало мою позицию. Вы не знали, как я поступлю, но знали, что я могу сделать. Аргументы, которые я привел, хоть и были правильными с фактической точки зрения, но решающими не были. Решающим было текущее распределение власти между нами обоими. – Маккейн широким жестом указал на окно. – В последующие месяцы нам придется много поездить, провести много переговоров. Важно, чтобы вы понимали, что при этом происходит. По-настоящему понимали, я имею в виду.

Джон смотрел на него, пытаясь осознать его слова. Почему-то было сложно представить себе, что именно по этим правилам функционирует мир.

– И кто же из нас двоих от кого зависит? – спросил он. – Я имею в виду, по-настоящему?

Маккейн пожал плечами.

– Как мне кажется, зависимость обоюдная. Вы не можете выполнить план без меня, без моего опыта, всех проведенных мной предварительных работ, а я – без вас. Полагаю, это называется симбиозом.

Джон взял свою копию трудового договора и поднял ее вверх.

– Значит ли это, что мы его порвем?

Маккейн сложил договоры вдвое и спрятал во внутренний карман пиджака.

– Что вы! – Он насмешливо улыбнулся. – Считайте это платой за обучение.

Они прилетели в Техас, приветливо улыбаясь, пожали всем членам правления «Эксона» руки, и, когда сели, Маккейн зачитал имена тех, кто должен был немедленно оставить свой пост.

Это было похоже на казнь. Сотрудники службы безопасности, которых привел лично Маккейн, сопровождали уволенных до их письменных столов, следили за тем, чтобы те собрали только личные вещи и ни с кем не разговаривали, и не отходили от них до самой парковки. Компьютерные специалисты позаботились о том, чтобы были стерты их пароли и коды доступа. Джон наблюдал за всем этим, не проронив ни слова, с непроницаемым выражением лица следил за происходящим.

СМИ вспылили, в первую очередь потому, что по-прежнему не было никакой официальной информации, ни одного интервью. «Чего хочет Фонтанелли?» – так называлась статья-комментарий в газете «Франкфуртер альгемайне».

Маккейн был весьма доволен; некоторые газеты и журналы лежали у него на столе раскрытыми по нескольку дней. Джон спросил его, не опасается ли он, что такие сообщения могут повредить им.

– Ах, да бросьте, – только и сказал тот. – Через неделю это будет все равно что прошлогодний снег.

Так оно и вышло. В середине января шестидневная драма с заложниками в Чечне закончилась кровопролитием, когда российские войска сровняли с землей село Первомайское. В начале февраля самолет «Боинг-757» турецкой авиакомпании «Бирген эйр» упал у берега Доминиканской республики. После семнадцати месяцев перерыва ИРА снова принялась закладывать взрывчатку в Лондоне: убитых три человека и раненых более сотни. В середине февраля ходящий под либерийским флагом нефтяной танкер «Си эмпресс» налетел на скалу перед городом Мильфорд-Хейвен в Уэльсе и отравил острова Стокгольм и Скомер, где гнездились десятки тысяч морских птиц, а также охраняющийся законом национальный парк «Пемброкшир-коуст». Эксперты поставили эту катастрофу в один ряд с катастрофой, вызванной крушением «Эксон Вальдез» в 1989 году.

– Мы должны позаботиться о том, чтобы с нашими танкерами не случилось ничего подобного, – предложил Джон, и в глубине души он был потрясен тем, с какой легкостью научился говорить о наших танкерах.

– Действительно, хорошая идея, – ненадолго задумавшись, сказал Маккейн. – А потом передать соответствующую информацию прессе.

Затем появилось сообщение о том, что компания «Фонтанелли энтерпрайзис» распорядилась, чтобы сырая нефть перевозилась только в тех танкерах, которые соответствуют строгим условиям контроля их собственной команды по вопросам безопасности, и что уже поручено разработать проект танкера с двойными стенками. Единственной реакцией на это стало падение акций «Эксон».

Двадцатого марта британское правительство было вынуждено признать, что нельзя больше исключать возможность связи между чумой крупного рогатого скота и болезнью Кройцфельдта-Якоба у людей, после чего ЕС потребовал ввести запрет на экспорт мяса, действующий во всем мире, и было приказано забить пять с половиной миллионов голов крупного рогатого скота. То, что это заболевание связано с неправильным питанием коров, уже никто не оспаривал.

– Самое время остановить этих политиков, – мрачно прокомментировал Маккейн, скомкал газету и швырнул ее в мусорное ведро, стоящее на расстоянии семи метров, и, как отметил восхищенный Джон, попал точно в цель.

Под впечатлением роковых известий интерес общественности к деятельности компании «Фонтанелли энтерпрайзис» поутих. От внимания большинства ускользнуло то, что процесс скупки только начался.

Маккейн теперь внимательно прислушивался к рекомендациям аналитиков, а Джон слушал Маккейна. Они покупали крупные фирмы, мелкие фирмы, фирмы отрасли производства продуктов питания и химической промышленности, производителей электронных запчастей и металлических промежуточных изделий, машиностроительные предприятия и производителей бумаги, горные предприятия, сталеплавильные заводы, атомные электростанции, компании, производящие программное обеспечение, сети супермаркетов, страховые компании, фармацевтические фирмы. Маккейн, похоже, вообще перестал спать, но зато обзавелся четырьмя руками, чтобы пользоваться восемью телефонами одновременно. Одно совещание сменяло другое, с раннего утра и до позднего вечера, в невероятном темпе. С управлением системы видеоконференций Джон вскоре научился обращаться лучше, чем с пультом телевизора. Иногда в приемной среди заботливых переводчиц и секретарш одновременно сидело до дюжины делегаций, в ожидании, когда перед ними откроются двустворчатые двери конференц-зала. Их деловые партнеры выдерживали двенадцати-, четырнадцати-и двадцатичасовые перелеты, чтобы уйти после получасового разговора. Они основывали холдинги, которые, в свою очередь, покупали фирмы, чтобы заняться их реструктуризацией, разбить их и собрать заново. С фирмами, находившимися в частном владении, или с теми, которые нельзя было купить по другой причине, они заключали договоры о сотрудничестве. Они покупали поместья, землю, фермы и плантации. На основании подписи под завещанием Джакомо Фонтанелли молодой дизайнер разработал элегантный логотип для фирмы, состоящий в основном из размашистой темно-красной буквы «f» на белом фоне, и этот по-королевски изящный логотип грозил заполнить карту мира.

То, что на первый взгляд выглядело как магазинчик «Тысяча мелочей», при ближайшем рассмотрении оказывалось сложнейшим хитросплетением стратегических зависимостей, но поскольку компания «Фонтанелли энтерпрайзис» находилась в частной собственности, она была не обязана представлять отчет о своих балансах. Почти незаметно они обеспечили себе монополию на некоторые не очень заметные, но незаменимые материалы, такие как вольфрам, теллур и молибден, завладели значительной частью рынка селена и лития. Инвестиции в производство и распределение энергии были огромными, простирались на все способы добычи энергии, а затем – в стратегически важные отрасли: они владели атомными электростанциями, но в первую очередь они владели фирмами, производившими стержни для ядерных реакторов, и бериллием, из которого их производили. Они владели нефтяными месторождениями, нефтеперегонными заводами, трубопроводами и танкерными флотами, но главное, им принадлежали самые перспективные участки под разработку недр во всем мире.

– Сегодня каждый идиот вкладывает деньги в Интернет-магазины и фирмы, производящие программное обеспечение. Это объясняет, почему можно зарабатывать миллионы с помощью акций фирм, которые не приносят ни единого доллара прибыли, – замечал Маккейн. – Но когда коса находит на камень, считаются только настоящие ценности. Энергия. Сырье. Продукты питания. Вода.

И, несмотря на это, компания «Фонтанелли энтерпрайзис» была представлена и за пределами этих отраслей: купила крупный итальянский дом моды, часть акций всемирно известного рекламного агентства – что вызвало немало шума, – десять европейских фирм звукозаписи одним махом, чтобы объединить их. Такие процессы, по словам Маккейна, служат двум целям: запутать сторонних наблюдателей и позволить получить легкую прибыль. Эти инвестиции можно будет отбросить, как только они перестанут приносить прибыль.

– В первую очередь, кроме всего остального, мы должны повысить доходы, – пояснял Маккейн. – Можете подсчитать – если мы будем получать тридцатипроцентную прибыль, через двадцать лет нам в буквальном смысле слова будет принадлежать весь мир!

Газеты обратили внимание на некоторые сенсационные приобретения недвижимости, особенно когда они купили дом № 40 по Уолл-стрит – небоскреб, который когда-то на протяжении года был самым высоким зданием в Нью-Йорке, прежде чем его обогнал «Крайслер билдинг». Со времен биржевого кризиса 1987 года оно пустовало, и его продали немногим больше, чем за полмиллиарда долларов. В здании тут же начались ремонтные работы, и уже в 1997 году на карте Нью-Йорка оно обозначалось как «Фонтанелли тауэр».

– Дональд Трамп тоже хотел купить его, – рассказывал Маккейн, который вел переговоры. – Он предлагал даже больше, чем мы. Поэтому я позвонил мэру и парочке сенаторов, объяснил им, что нам нужно именно это здание, чтобы иметь возможность вести дела в Нью-Йорке так, как мы себе это представляем, и что единственная альтернатива этому – перенести деятельность в другой американский город, может быть, в Атланту или Чикаго. – Он злобно улыбнулся. – И это сработало.

Вечером, на фоне вида ночного Лондона, большой конференц-зал немного напоминал собор. Их посетитель, еще перед дверью такой разговорчивый и бойкий, невольно умолк.

Маккейн тут же перешел к делу.

– Чего я хочу, так это чтобы вы с помощью самых современных средств разработали компьютерную программу, которая будет симулировать развитие мира во всех важнейших отраслях: рост населения, энергетические резервы, обеспечение сырьем, загрязнение окружающей среды и так далее, причем как можно точнее. Она должна предсказывать последствия решений и действий по меньшей мере лет на пятьдесят.

– Именно это мы и пытаемся сделать уже на протяжении многих лет, – произнес их гость.

– И что мешало вам до сих пор?

– Нехватка денег, что же еще?

Профессор Гарлан Коллинз был худощавым мужчиной лет сорока, по виду которого можно было предположить, что ему не хватает денег не только для работы. На нем был потрепанный костюм, поношенный свитер с воротником вместо рубашки, а волосы, похоже, сами решили постепенно выпасть, чтобы он мог сэкономить на парикмахере. Он был экологом и кибернетиком, возглавлял Институт исследования будущего в Хартфорде и, по словам Маккейна, считался крупным специалистом в своей области. Джону никогда не доводилось слышать о нем, но это еще ничего не значило. Он занял свое любимое положение наблюдателя, стал листать документы, которые принес профессор, и предоставил говорить Маккейну.

– Что именно это означает? – не отставал тот. – Вам не хватает компьютеров?

Коллинз отмахнулся.

– Компьютеры – не проблема. Любой стандартный ПК сегодня способен на большее, чем когда-то было в распоряжении Форрестера и Мидоуса. Нет, чего нам не хватает, так это денег на компетентный дополнительный персонал. Мы должны добывать данные, сортировать их, проверять достоверность каждого числа. Нельзя разработать чувствительную модель, если строить ее на неточных данных. В принципе, это логично, но я трачу большую часть времени на то, чтобы путешествовать и проповедовать эти азбучные истины потенциальным инвесторам.

– Уже не нужно, – сказал Маккейн. Он откинулся на спинку стула. – То есть, если мы договоримся. Вы вернетесь в институт и будете заниматься своими непосредственными обязанностями. И что бы вам ни понадобилось в денежном эквиваленте, вы получите это от нас.

Глаза профессора округлились.

– Вот это я называю «предложение»! Что мне нужно сделать ради этого? Подписать контракт кровью?

Маккейн засопел.

– Возможно, вы уже слышали о том, что мы пытаемся исполнить пророчество. Мы должны вернуть человечеству утраченное будущее. Провидение дало нам для этой цели триллион долларов.

– Люблю проекты с крупными бюджетами, – кивнул ученый. – Да, я слышал об этом.

– Отлично. А что вы скажете по поводу изначальной предпосылки – «у человечества нет будущего»?

– В принципе, я знаю слишком много об исследованиях будущего, чтобы осмеливаться утверждать подобное.

– Вы меня удивляете. – Маккейн придвинул к себе один из стоящих на столе ноутбуков, запустил программу и указал на картинку, выводимую с помощью видеопроектора на экран такого же качества, как в кинотеатре. – Полагаю, вам знакома эта кривая.

Профессор заморгал.

– Да, конечно. Это стандартный ход программы «WORLD3».

– Слегка модифицированный. Видите красные линии, которые заканчиваются 1996 годом? Программа «WORLD3» была разработана в 1971 году с целью предсказания будущего. А я внес в программу действительный ход развития событий. До сих пор прогнозы и реальность на удивление совпадали, вы не находите?

Профессор Коллинз не удержался от терпеливой улыбки.

– Ну да. Можно рассматривать это и так. Вы, конечно же, понимаете, что «WORLD2» и «WORLD3» уже не являются последним словом техники.

– Что-что? – переспросил явно сбитый с толку Маккейн.

– Обе модели рассматривают государства планеты как одну оперативную единицу, не учитывая региональные различия. Я помню, что в университете Сассекса эти модели были критически исследованы, и выяснилось, что они очень чувствительно реагируют на параметры ввода, содержащие широкий диапазон погрешностей. С другой стороны, они ведут себя, как обычно, – показывают известные границы роста – почти независимо от исходных данных. Иными словами, их поведение скорее зависит от кибернетических связей, чем от первоначальных данных.

– «Скорее»? – повторил Маккейн. – Разве это серьезное исследование?

– Думаю, Аурелио Печчеи и другим членам Римского клуба важно было поскорее развязать всемирную дискуссию. Для этого, конечно же, программа «WORLD3» и ее предсказания походили идеально.

Маккейн вскочил и стал ходить взад-вперед вдоль окон, за которыми красовалась роскошная панорама огней ночного Лондона.

– А что насчет модели Месаровича и Пестеля? Она учитывает региональные различия.

– «World Integrated Model», да. Похоже, вы действительно тщательно изучали материал, если еще помните ее. Тогда вы, вероятно, знаете и о том, что эта модель в гораздо меньшей степени учитывает окружающую среду, чем модели «WORLD». Ее часто критиковали за это, и тогда данный факт объясняли и без того невероятной сложностью модели.

– Но разве точная модель не обязательно должна быть сложной?

– Конечно. Но в первую очередь она должна быть убедительной. Нужно иметь возможность понять, что она делает. Иначе проще гадать на кофейной гуще.

Маккейн вынул из ящика толстый том и бросил его на стол.

– Что и сделали авторы этого исследования, если спросите меня. Полагаю, вам оно известно?

– Конечно, «Глобал 2000», исследование по поручению президента Картера. Предположительно, самая продаваемая из нечитабельных книг в мире.

– И что вы об этом думаете?

– Ну, она в основном строится на объединении оценок различных экспертов, а также дополняет их несколькими не очень точно документированными расчетами моделей. Что не обязательно делает ее хуже. Но самый большой недостаток – ограничение прогнозов 2000 годом. Сегодня уже ясно, что настоящие перевороты, если они вообще будут, произойдут в начале следующего тысячелетия.

– Вот именно. И я хочу знать какие, – сказал Маккейн.

– А когда будете знать?

– С помощью вашей модели я хочу выяснить, как я смогу предотвратить катастрофу.

Ученый долго смотрел на него, а потом неторопливо кивнул.

– Хорошо. Какими вам видятся условия?

Маккейн не колебался ни минуты.

– Во-первых, это должна быть кибернетическая модель. Неважно, насколько сложная, неважно, насколько дорогая. Никаких оценок, никакой интуиции, никаких предположений. Все должно иметь количественное выражение, быть связано друг с другом, ясно следовать из компьютерных расчетов.

– Как раз над такой моделью мы и работаем. В противном случае вы меня бы не стали приглашать.

– Верно. Во-вторых, вы отчитываетесь в первую очередь передо мной. Я решаю, когда могут быть опубликованы результаты.

Профессор Коллинз громко присвистнул.

– Это жестоко. Полагаю, вас от этого не отговорить?

– Можете даже не пытаться, – сказал Маккейн. – В-третьих…

– Сколько еще условий?

– Это последнее. Я хочу знать правду. Никаких политкорректных высказываний. Ничего для успокоения масс, никакой пропаганды. Правду.

Вскоре после этого был подготовлен «Джамбо Джет», который они купили за четыреста миллионов долларов и перестроили на верфи «Люфтганзы Фульсбюттель», превратив в комфортабельную базу на крыльях: с офисами, комнатой для переговоров, баром, спальнями и комнатами для гостей, со спутниковой связью со всем миром, разработанной в соответствии с положением владельца. Чтобы соответствовать имиджу концерна, весь самолет был выкрашен в белоснежный цвет, и только на заднем стабилизаторе красовалась размашистая темно-красная буква «f». Из-за отдаленного сходства с цифрой 1 самолет стали называть «Манифорс Ван» – сначала персонал, а потом и пилоты, и авиадиспетчеры во всем мире, то есть можно считать, что официально.

И теперь они иногда целыми неделями носились без остановок по всему миру, с одних совещаний, переговоров или осмотров на другие. Джону начало нравиться выступать в качестве делового человека, приземляться в любой стране мира на собственном самолете, позволять красивым людям сопровождать себя к длинным черным лимузинам, казаться самому себе важным и нужным. Ему начало нравиться сидеть в обставленных со вкусом конференц-залах за столами из благородных пород древесины, выслушивать доклады нервных пожилых господ, поскольку он все чаще понимал, к чему относятся цифры, называемые докладчиком и мелькавшие на большом проекторе на стене. Бывало, что он задавал два-три вопроса, на которые, как правило, отвечали, заметно вздрогнув; но чаще всего он погружался во многозначительное молчание, предоставлял говорить Маккейну и со временем снискал славу загадочного и неприступного человека.

Для журналистов и просителей Джон Фонтанелли мог быть сколько угодно неприступным, но только не для семьи и не для друзей. Как и прежде, у него был личный секретариат, с другим персоналом, однако работавший по тем же принципам, что и основанный семьей Вакки. Даже список людей, с которыми он был лично знаком, чьи звонки переадресовывались лично ему, а письма передавались нераспечатанными, – их только просвечивали на предмет наличия пластиковой бомбы, – был тем же самым. Его матери только после третьего или четвертого звонка удалось понять, что он теперь живет в самолете, но осознать этот факт она никак не могла. А еще просто поразительной была скорость и ловкость, с которой письма находили его в любом уголке земного шара. Похоже, они случайно наняли ясновидящего, который раньше их самих узнавал, где в следующий раз приземлится самолет. Таким образом ему однажды пришел первый диск Марвина.

Джон с некоторым любопытством вскрыл конверт с внутренней защитной подкладкой и усмехнулся, увидев диск. Назывался он «Wasted Future». С обложки на него взирал Марвин с искаженным мировой скорбью лицом, снятый на какой-то мусорной свалке. «Дорогой Джон, посылаю тебе, как я надеюсь, первый шаг к крутому восхождению», – было написано на вложенной в посылку карточке, подписано Марвином и Константиной, которая тоже значилась в списке вокалистов на диске.

Очень интересно. Джон бросил все дела, пошел в салон самолета, оснащенный новомодным музыкальным центром за пятьдесят тысяч долларов, и с любопытством вставил в него диск.

Он оказался, говоря коротко, ужасным. Глухой невнятный звук тянулся из колонок, в нем отчетливо и неприятно выделялась только бас-гитара, в то время как вокал беспомощно тонул во всеобщей какофонии. Что, в общем-то, было небольшой бедой, поскольку пение Марвина звучало так, словно на него обрушились разом клиническая депрессия и острая форма туберкулеза. Все грохало и перекатывалось в однообразном ритме, и если там и звучало что-то вроде мелодии, то она так походила на известные песни, что ее можно было с полным правом назвать украденной. Константины почти не было слышно, но то, что удавалось различить, позволяло догадаться, что потерял он немного.

Спустя полчаса Джон, содрогаясь, вынул диск; он не сумел дослушать ни один опус до конца и несколько раз переключал на следующую композицию. Ему было очень жаль, что на нем тоже лежит доля вины за появление на свет такой халтуры, которая явно была не первым шагом, а точкой в карьере. Так что вскоре Марвину снова понадобятся деньги.

Он швырнул диск вместе с обложкой и карточкой в мусорное ведро и позвонил в свой лондонский секретариат с просьбой вычеркнуть Марвина из списка.