22

Внезапно жизнь Джона вошла в такую прочную и ровную колею, как никогда прежде. Он вставал утром в полседьмого, принимал душ, завтракал, и в половине восьмого его ждал автомобиль, чтобы отвезти в офис в сопровождении команды телохранителей, число которых, казалось, росло день ото дня, по менявшимся каждый день маршрутам. Таким образом он хоть немного посмотрел Лондон, потому что оставшееся время проводил с одержимым Маккейном, присутствие которого действовало на него как наркотик.

Орды рабочих накинулись на офисное здание, проложили телефонные линии, компьютерные сети и системы контроля доступа, перестелили полы, обновили отопление, уложили мрамор там, где прежде была тиковая древесина, и золото там, где раньше довольствовались высококачественной сталью. Неожиданно Джон оказался в кабинете, имевшем размеры четырехкомнатной квартиры, с видом на панораму города, за право посмотреть которую можно было бы требовать плату. Маккейн получил зеркально расположенное помещение в противоположном углу, а между ними находился огромный конференц-зал размером с теннисную площадку, со множеством опускаемых экранов и проекторов, жалюзи и так далее, с количеством кресел побольше, чем в парламенте. Остаток этажа заняла приемная, полная больших кожаных кресел, стеклянных столов и буйно разросшихся растений, чтобы полчищам посетителей было удобно ждать, когда их примут. Шесть красивых, как картинки, секретарш восседали за столом из белоснежного мрамора, чтобы радовать глаз возможных посетителей, но пока что Маккейн заставлял их писать письма и вести телефонные разговоры.

Дни складывались в недели, недели в месяцы, и почти физически ощущалось, как все пришло в движение. Пустые указатели на лифтах и лестничных пролетах заполнялись. На этаже прямо под ними разместился отдел кадров; аналитики и экономисты, которых они наняли, занимали три нижних этажа. Остальные этажи здания пока пустовали, но уже существовали точные планы их применения; каждый день приходили рабочие, привозили офисную мебель, и было ясно, что к концу года башня будет вибрировать от деятельности. Казалось, будто локомотив весом в миллион тонн медленно набирает скорость, поначалу едва заметно, но раз уж он уже пришел в движение, остановить его нельзя.

Они говорили о том, чтобы купить для Джона квартиру на время, но у него не было желания снова совершать поездки с маклером, и поэтому он решил, что с тем же успехом может пожить и в гостинице. Люкс был достаточно велик, чтобы можно было привыкнуть к дальнейшей жизни в замке, да и роскоши хватало. Даже завтрак стал лучше, после того как он сделал по этому поводу краткое замечание менеджеру отеля; целую неделю после этого каждое утро после уборки приходил лично шеф-повар и старательно интересовался пожеланиями, пока блины не стали такими мягкими, кофе душистым, а тосты – хрустящими, что, ложась спать, Джон уже предвкушал следующий день.

Сначала он попросил прислать из Портечето побольше костюмов и тому подобного, но потом он вспомнил, что Маккейн просил его мыслить широко, поэтому велел соединить его с портным, у которого уже были его размеры, чтобы заказать еще один полный гардероб. И не через шесть недель, а pronto! И – о чудесная сила денег! – никому не понадобилось больше трех дней на то, чтобы доставить заказанные костюмы, рубашки и так далее прямо в отель. Никто не утруждал его счетом, это уладилось как-то само собой, Джон даже не заметил как, да это его особо и не интересовало.

Дни, складывавшиеся в недели, казались бесконечным водоворотом событий, без остановки, без выходных и праздников. Маккейн таскал его за собой на совещания, давал ему прочесть планы, проекты договоров и бесконечные списки чисел, пояснял ему балансы и экономическую статистику, давал на подпись чеки, договоры купли-продажи, договоры на аренду, трудовые договоры, формуляры учреждений и так далее. И когда между всем этим у Джона появлялось немного времени, он садился за свой роскошный письменный стол в своем роскошном офисе и читал различные газеты, финансовые, биржевые бюллетени, книги по экономике, управлению и экологии, которые советовал ему Маккейн. Большинство из них он переставал понимать, как только продирался дальше десятой страницы, но пытался и виду не подавать. Чаще всего не проходило и получаса, как Маккейн снова приглашал его к себе, и Джон мог только с удивлением наблюдать, как этот человек разговаривает одновременно по целой батарее телефонов, выслушивает отчеты подчиненных и гонит их прочь с новыми поручениями. Когда Джон приезжал утром в восемь, Маккейн был уже на месте, и, хоть тот ни словом, ни делом не давал понять, что ожидает от него такого же самоотверженного образа жизни, Джон не мог избавиться от нарастающего чувства вины, когда возвращался обратно в отель в восемь часов вечера, а Маккейн все еще оставался в офисе. Со временем он стал задаваться вопросом, уезжает ли тот вообще домой.

Дни шли, проходило время. Франция, несмотря на международные протесты, взорвала атомную бомбу под атоллом Муруроа, бывшую звезду футбола О. Дж. Симпсона оправдали после раздутого сенсационного суда по обвинению в убийстве, а премьер-министр Израиля Ицхак Рабин был застрелен во время демонстрации сторонников мира. Все чаще Лондон по утрам окутывал туман, уже давно перестали ждать Джона Фонтанелли возле отеля с микрофонами и вспышками, и вот наступил день, когда все по-настоящему началось.

– Вот они. Первые рекомендации аналитиков.

– Ах! – произнес Джон.

– Но мы их, – произнес Маккейн и бросил на стол стопку бумаги, – пока что проигнорируем.

Звук, с которым приземлились бумаги на потрясающе безупречную поверхность стола в конференц-зале, еще некоторое время висел в воздухе. Здесь, наверху, в этой огромной комнате было так тихо, как будто мира снаружи вообще не существовало.

– И вместо этого сделаем что? – спросил Джон, поскольку чувствовал, что Маккейн ждет именно этого вопроса.

– Первое приобретение нашей фирмы, – пояснил Маккейн, – должно стать сенсацией. Прозвучать, как удар молота. Чтобы никто не смог проигнорировать это. Наш первый удар должен пробрать до костей весь мир.

Джон смотрел на бумаги. Большая столешница стола для конференций сверкала в свете утреннего солнца, как черное озеро в безветренную погоду, а растрепанная стопка высилась на нем, словно скалистый остров.

– Вы имеете в виду, что мы должны купить по-настоящему крупную фирму?

– Да, конечно. Но одного этого недостаточно. Она должна еще и что-то символизировать. Не просто фирма. Институция. И это должна быть американская фирма. Мы должны отхватить филейный кусок ведущей мировой экономики одним взмахом ножа.

Джон нахмурил лоб, припоминая названия фирм. В той или иной степени все они институции, верно? Похоже, в самой сути крупной фирмы заложено то, что она должна стать институцией.

– Но ведь вы сейчас не спрашиваете меня, кого нам купить? У вас уже есть кое-что на примете.

Маккейн едва заметно кивнул, по-хозяйски положив руку на спокойное черное озеро.

– Вот у вас, как у американца, с каким именем ассоциируется богатство?

– Билл Гейтс.

– Alright, его я сейчас в виду не имел. Я думал кое о ком из прошлого века.

Джону пришлось немного задуматься, прежде чем он догадался.

– Рокфеллер?

– Именно. Джон Д. Рокфеллер. Вы знаете, как называется его фирма?

– Подождите… «Стэндарт ойл»? – Так говорили в школе? Он не помнил. Он читал об этом в одной из книг, скорее случайно. И по телевизору однажды наткнулся, много лет назад. – Да, точно. «Стэндарт ойл корпорейшн». Это была история. Рокфеллер обладал монополией на нефтяном рынке, пока правительство не разрушило его концерн, приняв антитрастовый закон.

– Это народная версия. На самом деле все было так: Джону Д. Рокфеллеру в 1892 году в Огайо после принятия антитрастового закона были предъявлены обвинения, но он ушел от приговора суда, распустив «Стэндарт ойл» и разместив фирмы в других странах. Фирмы, которые по-прежнему контролировались им и его штабом. Судебный процесс заставил его основать первый многонациональный концерн.

– Ну хорошо. И что? Все равно «Стэндарт ойл» больше не существует.

– Думаете? Нью-йоркская «Стэндарт ойл компани» с 1966 года называется «Мобил ойл». «Стэндарт ойл» штатов Индиана, Небраска и Канзас с 1985 года называются «Амоко». Компании «Стэндарт ойл» Калифорнии и Кентукки в 1961 году слились, а с 1984 года стали называться «Шеврон». И самый крупный блок из всех – это бывший холдинг «Стэндарт ойл Нью-Джерси», который в 1972 году изменил свое название на «Эксон корпорейшн».

Джон уставился на него и почувствовал, как его нижняя челюсть отвисает.

– Вы хотите купить «Эксон»!

– Именно. По ряду причин «Эксон» – идеальный кандидат для первого удара. Это одно из пяти крупнейших предприятий мира, второй по величине энергетический концерн после «Шелл», представлен во всем мире, на каждом континенте, кроме Антарктиды. И, что немаловажно, «Эксон» – одна из самых прибыльных фирм на планете.

– «Эксон»?.. – Джон почувствовал вдруг, что его сердце забилось где-то в районе шеи. – Но можем ли мы себе это позволить? Я имею в виду, «Эксон» ведь настоящий гигант…

Маккейн вынул из стопки своих документов журнал и открыл его на какой-то странице.

– Это список «Форчун-500», список 500 крупнейших промышленных предприятий мира. Важна предпоследняя колонка, собственный капитал. Пятьдесят один процент от него должен принадлежать вам, чтобы контролировать фирму. – Он придвинул к нему список. – Просто подсчитайте, насколько далеко сможете зайти.

Джон уставился на список, прочел такие названия, как «Дженерал моторс», Ай-би-эм, «Даймлер-бенц». «Боинг» или «Филип Моррис». Потянулся к большому калькулятору, начал складывать только миллиарды и остановился, дойдя до конца первой страницы, до пятидесятой позиции, а оставалось еще более шестисот миллиардов.

– Да я ведь действительно могу купить полмира, – пробормотал он.

Маккейн кивнул, словно учитель, довольный ответом самого трудного ученика.

– А когда вы купите полмира, – добавил он, – ваши деньги никуда не денутся. Они будут вложены. Это значит, что они как раз начнут зарабатывать еще больше денег. Денег, на которые мы сможем купить остальное.

То был один из магических моментов, которые навсегда остаются в памяти, как правильно высвеченные цветные диапозитивы. Джон сидел, смотрел на список из светло-и темно-синих названий и чисел, почти жалких чисел, если сравнивать их с невероятной мощью триллионного состояния, и в этот ярко освещенный миг впервые по-настоящему осознал, какую власть он получил в свои руки. Только теперь он понял, что собирается сделать Маккейн, понял весь размах плана и неостановимое движение, которое они собирались запустить. Они смогут сделать это. Просто потому, что не существовало никого и ничего, способного встать у них на пути.

– Да, – прошептал он. – Так и сделаем.

– Две недели, – произнес Маккейн. – Потом мы будем в Техасе.

Тут Джону пришел в голову еще один вопрос.

– Значит ли это, что практически все существующие крупные нефтяные концерны восходят к рокфеллеровской «Стэндарт ойл корпорейшн»?

– Не все. Корни «Шелл» – в Нидерландах и в Англии, они никогда не имели никакого отношения к «Стэндарт ойл». «Эльф Аквитань» – французская компания, «Бритиш петролеум», как ясно уже из самого названия, – английская. – Маккейн наклонился вперед. – Но видите? Кое-кто уже пытался двигаться в нашем направлении. Проблема Рокфеллера заключалась в том, что он пришел слишком рано. В принципе, он не знал, что делать с властью, которую получил. Если бы он жил сейчас, во-первых, ему не удалось бы разделить «Стэндарт ойл» на филиалы, а во-вторых, он знал бы, что час пробил. Вероятно, он последовал бы такому же плану.

Еще в тот же день компания «Фонтанелли энтерпрайзис» объявила о своем намерении поглотить «Эксон». Основной капитал предприятия к тому моменту составлял 91 миллиард долларов, тогда как собственный капитал не превышал и сорока, разделенный на части в два с половиной миллиарда каждая, находившиеся в руках у шестисот тысяч зарегистрированных акционеров. Текущий курс составлял 35 долларов, Фонтанелли предложил 38 за акцию.

Правление компании «Эксон» тут же созвало внеочередное совещание с целью обсудить ситуацию. То был шок; производственно-экономические средства были настолько велики, что компания могла чувствовать себя застрахованной от попытки поглощения. Но никто не был готов к инвестору, для которого лишний миллиард роли не играет.

Связались с крупнейшими акционерами, подумали о том, чтобы самим купить большие пакеты акций и предотвратить тем самым передачу контроля. А пока курс на бирже неуклонно возрастал, даже перерос ставку в 38 долларов, и все поняли, что компания «Фонтанелли энтерпрайзис» владеет практически бесконечным количеством денег. Курс стал подниматься выше, в заоблачные дали: словно в лихорадке, пытались инвесторы присоединиться к числу акционеров «Эксона», поскольку безумный миллиардер из Лондона якобы был готов заплатить любую цену.

– Идет игра на нервах, – говорили люди, считавшие себя биржевыми профессионалами, когда курс перевалил отметку 60 долларов. – Если он хочет иметь «Эксон», он заплатит.

Лондон отреагировал сдержанно, курс достиг 63,22 доллара, когда на информационном табло появилось одно из таких сообщений, от которых все внутри переворачивается и человек понимает весь масштаб случившегося. Джон Сальваторе Фонтанелли, сообщали хорошо информированные источники, сказал, что «в таком случае мы купим “Шелл”». И на следующий день акционерам всех остальных крупных нефтяных концернов были выдвинуты предложения о поглощении.

Все, кто купил акции «Эксона» по невероятно высокой цене, в панике бросились их продавать. Глупо, но новость успела разлететься, и никто больше не хотел их покупать. Курс камнем летел вниз.

Маккейн следил за цифрами на Нью-йоркской бирже с помощью своего монитора в Лондоне, излучая напряженное спокойствие предохранителя на бомбе.

– Сейчас, – мягко произнес он в телефонную трубку, когда курс достиг отметки 32,84 доллара.

Две недели спустя во всем мире сотрудники компании начали выбрасывать старую бумагу для писем, чтобы заменить ее новой, с шапкой «Эксон – Фонтанелли корпорейшн».

На этот раз они оказались на первых полосах всех газет, по всему миру. Не вышло ни одной программы новостей, где не говорилось бы в первую очередь о поглощении «Эксона». Если бы основную мысль всех известий пришлось бы выразить в двух словах, то они были бы такими: «чистейший ужас».

Сразу же стало ясно даже последнему журналисту, что означает частное состояние в один триллион долларов. Во множестве спецвыпусков, дискуссий и интервью по всему земному шару объяснялось то, что говорил Маккейн Джону еще во время их первой встречи: что одно дело, когда крупный инвестиционный фонд или банк распоряжается сотнями миллиардов долларов, и совершенно иное – когда одному человеку по-настоящему принадлежит та же самая сумма.

– Разница, – подытоживал знаменитый лорд Питер Роберн в интервью одному из самых авторитетных журналистов в области мировой экономики, – заключается просто в том, что, принимая решения, Фонтанелли может плевать на рентабельность. Это делает его непредсказуемым. Можно даже сказать – свободным.

Такая степень свободы вызывала подозрения. Министры экономики напоминали о социальной ответственности. Главы профсоюзов всерьез задумывались о подобной концентрации денег и влияния. Председатели советов правления других крупных концернов пытались излучать уверенность в себе и показывать, что все под контролем.

Повсюду шептались: что будет дальше? Некоторые журналы, среди которых были и серьезные финансовые издания, публиковали точные карты мира, где красиво, с изображениями логотипов фирм и их стоимости на бирже, демонстрировалось, как может выглядеть всемирный концерн Фонтанелли.

– Они делают половину работы за наших аналитиков, – с ухмылкой комментировал Маккейн.

Один не очень серьезный журнал довольно подробно рассчитал, какие из мелких африканских стран может полностью купить Фонтанелли, со всей землей, со всем, что есть у государства. Не было двух одинаковых прогнозов. В принципе, судя по всему, произойти могло все, что угодно.

На Рождество Джон принял неожиданное приглашение Маккейна на ужин с ним и его матерью.

Миссис Рут Эрнестина Маккейн страдала прогрессирующим ревматизмом; она сидела, скрючившись в своем слишком большом кресле с обивкой в цветочек, но тем не менее излучала непреклонную решимость противостоять болезни. Серо-голубые глаза смотрели пристально, покрытое мимическими морщинами и старческими пятнами лицо обрамляли густые волнистые седые волосы.

– Вам нравится ваш замок? – поинтересовалась она.

– Пока что трудно сказать, – ответил Джон. – Я живу там всего неделю.

– Но ведь получилось красивое здание, не так ли?

– Да, конечно. Очень красивое.

– Вы должны знать, – с улыбкой вставил Маккейн, – что моя мама пристально следит за тем, что пишет желтая пресса. Поэтому возможно, что она знает ваш замок лучше вас.

– Ах! – отмахнулся Джон. – Думаю, это не очень сложно.

На столе рядом с ней лежало несколько подобных журналов. Беглый взгляд на них заставил Джона с облегчением заметить, что хотя бы леди Диана по-прежнему оставалась на своем месте, то есть на первой странице.

Странно было видеть Маккейна первый раз, так сказать, в домашней обстановке. В офисе он напоминал работающую на высоких оборотах динамо-машину, бьющую током, поскольку находился в постоянном движении, целеустремленный до безрассудства, а в этот вечер, в собственном доме, спокойный в общении со своей престарелой матерью, он казался совершенно расслабленным, настоящим и пребывающим в хорошем расположении духа человеком.

Дом – исполненное достоинства белое здание, построенное на сломе веков, – располагался на тихой улице нешумного предместья Лондона и рядом с остальными роскошными виллами казался почти неприметным. Для матери Маккейна, которая могла передвигаться только с большим трудом, был оборудован современный стеклянный лифт, нарушавший архитектурную гармонию холла, но, несмотря на это, в здании можно было снимать фильм, действие которого разворачивалось бы в довоенное время, не слишком изменив при этом обстановку.

Еда была вкусной, но недорогой, почти домашней. На стол подавала полная экономка, единственная служащая в хозяйстве Маккейна, как довелось узнать Джону, за исключением сиделки, которая приходила два раза в день на час или два, чтобы присматривать за миссис Маккейн.

Когда Маккейн ненадолго вышел из-за стола, его мать указала на большую, обрамленную простой стальной рамой акварель, висевшую над камином.

– Узнаете?

Джон вгляделся в картину.

– Это Флоренция, – произнес он. – Один из мостов через Арно.

– Понте Веччио, да. – И добавила заговорщическим тоном: – Это нарисовал Малькольм.

– Правда? – Джон никогда не догадался бы, что Маккейн когда-то мог держать в руках кисточки.

– В молодости он некоторое время рисовал, – рассказывала миссис Маккейн. – Моего покойного мужа часто переводили с места на место, знаете ли, поэтому мы много путешествовали. Тогда мы жили в Италии, Малькольм устроился в компьютерную фирму и вскоре после этого перестал рисовать. – Ее глаза сверкнули. – Не говорите ему, что я рассказала вам об этом.

Джон смотрел на картину, не зная, что и думать. Глупо же считать это божественным знаком, правда? Но он не мог иначе. Когда-то они оба рисовали, потом бросили. Неважная деталь. Знак того, что им было предначертано встретиться.

– Мы все время откладываем кое-что, – произнес однажды Маккейн, когда они собирались вылететь на переговоры с советом директоров «Эксона» в Ирвинг, штат Техас, США. – Мой трудовой договор. Нужно уладить это, прежде чем я первый раз официально выступлю в качестве вашего управляющего.

– Ах да, – сказал Джон, потянувшись за ручкой. – Точно. Я вообще об этом забыл.

– Что ж, дел было много, – согласился Маккейн, вынул из кожаной папки документ на нескольких страницах в трех экземплярах. – Но вы ведь понимаете, время от времени приходится думать и о себе. Если мы сейчас не придем к соглашению относительно моего договора, получится, что я несколько месяцев работал бесплатно. И если окажусь на улице, выяснится, что вы не должны мне ни шиллинга.

Его опасения удивили Джона. Неужели он кажется британцу таким нерешительным?

– Ну, может быть, мы все же придем к соглашению, – попытался пошутить он и протянул руку. – Давайте.

Маккейн протянул ему подготовленный экземпляр и сказал:

– Прежде чем подписывать, внимательно прочтите. – Он сел, закинул ногу за ногу, скрестил руки на груди, словно готовясь к длительному ожиданию.

Джону пришлось заставить себя прочесть каждую страницу целиком, прежде чем перевернуть ее. Он и так с трудом понимал всю эту юридическую абракадабру.

И только когда он добрался до параграфа, где речь шла о зарплате, все изменилось. Написанное там было просто невозможно понять превратно. У Джона в буквальном смысле слова отвисла челюсть.

Маккейн требовал для себя годовую зарплату в сто миллионов долларов!