Вадим у Наташи дома. Юрятин. Ночь Того Самого Дня

Наташа, держа Вадима за руку, уверенно вела его к своему дому, точнее сказать, к общежитию, в котором она жила с мамой.

Общежитие располагалось в двух кварталах от «Кривых ступеней» в старом, явно требующем ремонта двухэтажном здании, зажатом между двумя современной постройки многоэтажками. Из вывески над входом Вадим понял, что в общежитии проживали преподаватели и студенты местного педагогического института.

– Это со мной! – громко и даже как-то грубо буркнула Наташа в ответ на взгляд вахтёрши.

– Поздно уже, Наташа, с собой гостей приводить! – заметила вахтёрша, сделав на слове «гостей» такой акцент, чтобы всем слышавшим было понятно, что она-то понимает, какого рода гостя привела к себе Наташа, точнее, для каких целей она его сюда привела, даже ещё точнее – кто после всего этого Наташа есть, и какой позор она для её матери, преподавателя со стажем.

– Когда хочу, тогда и привожу, я живу тут вообще-то, тётя Надя! – грозно ответила Наташа, протаскивая за собой через турникет Вадима, в свою очередь, всей своей интонацией показывая, что она уже не маленькая девочка, чтобы какой-то вахтёрше ей тут указывать, с кем и когда ей видеться, когда и во сколько приходить, и вообще: при чём тут мама?

– А можно? У тебя проблем не будет? – вяло расспрашивал Вадим Наташу, пока они поднимались по лестнице по направлению к Наташиной комнате. Его вдруг охватило позорное желание сбежать отсюда, как часто бывает с теми, кто неожиданно оказался на пороге исполнения желания, о котором долго думал.

Наташа молча провела его по тёмным коридорам общаги, открыла дверь своей комнаты и ткнула выключатель. Вадим очутился в каком-то царстве книг! Помимо стеллажей, заставленных книгами от пола до потолка, книги были на полу, на подоконнике, они были везде: в твёрдой обложке и в мягкой, потрёпанные и новенькие, на русском языке и какие-то иностранные. Здесь явно жили поглотители букв, словоеды, книголюбы. Будучи сам книгоманом, Вадим почтительно восхищался таким изобилием. Взгляд его после некоторого брожения по всему этому великолепию упал в конце концов на толстый том Соловьёва.

– Ничего себе у вас книг!

– Это всё мама. Она у меня преподаёт русский язык и литературу. Мы когда из Украины переезжали, в основном везли только книги, не знаю даже, сколько их, тонны две, наверное, – усмехнулась Наташа.

– А Соловьёв чей?

– В смысле, чей? Он свой собственный.

– Я в смысле, кто читает? Мама или ты?

– Я.

– Не совсем женская литература…

– Тебе, видимо, одни дуры попадались. Я, знаешь ли, тоже, конечно, не гений, но вот взяла как-то и прочитала. За ночь весь том. Однажды, когда не спалось. Чай будешь? Хотя нет, у нас вроде чай кончился. Иди лучше сюда, я тебе свою комнату покажу.

«Комнатой» Наташи была территория, отделённая от остальной части помещения шкафом. Почти все пространство «комнаты» было занято диваном, на полу, так же как и в других местах, стояли стопки книг.

– Слушай, а Салмана Рушди у тебя нет? – почему-то спросил Вадим и, приобняв Наташу правой рукой, немного притянул её к себе.

– Нет, его не печатают на русском, вроде бы, – слегка дрожащим голосом ответила Наташа, поглаживая Вадима по лицу, потом опустив руку на плечо и ниже, проведя кончиками пальцев по рубашке, продолжила, – он там что-то такое написал, типа «Мастера и Маргариты», но про ислам.

Вадим высвободил Наташину кофточку из-под джинсов и тихонько потянул наверх, Наташа послушно подняла руки и помогла Вадиму снять с себя тёплую одежду, после чего, оставшись в лифчике, вся немного съёжилась от холода и немедленно юркнула под одеяло на диван. Вадим скинул рубашку и джинсы и тоже залез к Наташе, которая в это время возилась под одеялом с застёжкой от своих джинсов. Наконец молодые люди остались в нижнем белье один на один, нежно поглаживая друг друга.

«Все-таки, несмотря на всеобщую бездуховность и безыдейность, полную потерю нравственных идеалов, есть что-то хорошее в нашем времени. Или, наоборот, вот именно в этой-то потере всё хорошее как раз и заключено. Можно вот так вот взять и внезапно оказаться в одной постели с девушкой. А что бы я делал в 18-м веке? Полгода бы ходил к папаше понравившейся девицы на чай, потом полгода ходил бы обрученным, потом… Хотя вот Пушкин, судя по его похабным стихам…».

– Ты не уснул, зайчик? – впервые так нежно обратилась к Вадиму Наташа.

Молодые люди некоторое время изучали тела друг друга с помощью рук, попутно помогая освободиться от ненужных остатков белья, как вдруг в комнате раздался звук, к которому Вадим пока ещё не привык. «Что-то из Бетховена» звучало из нутра мобильного телефона. Вадим выскочил из постели и направился в сторону звука. Нащупав аппарат, он нажал на кнопку и сказал своему телефону: «Алло».

– Вадим!

– Да?

– Это Валера!

– …Ты?

– Я! Что, не узнал? Мне дядя Петя звонил, сказал, что ты теперь большой человек с мобильным телефоном!

– Папа тебе звонил?

– Да! Рад за тебя! Давно знал, что ты далеко пойдёшь!

– Валера, слушай, я сейчас немного занят…

– Блин, Вадимка, это, правда, ты?

– Правда.

– Три года ведь не виделись! Приезжай ко мне в Вологду, на речку сходим, порыбачим!

– Конечно, да, слушай, а можно я тебе перезвоню?

– Подожди, Вадик, слушай, не вешай трубку. Тут такое дело. Ты не мог бы мне помочь? Ненадолго, месяца на три, не больше. Просто с меня бандюганы трясут! Я отдам, мне очень надо! Помоги, братишка, убьют ведь меня. Не к кому идти, один ты у меня.

– Валера… Ты… Сколько?

– Тыщща долларов всего. Я тебе паспорт свой продиктую, через Сбербанк завтра скинешь, а?

– Диктуй.

Вадим записал паспортные данные брата, попрощался с ним и положил телефон обратно в карман куртки. Он почувствовал себя уже совершенно трезвым. Доза алкоголя, которую он впитал в себя в «Кривых ступенях», улетучилась, а вместе с ней ушло то весёлое и беззаботное ощущение, которое обычно сопутствует легкому опьянению. Зато взамен вернулось чувство тревоги, вернулся этот, такой длинный, почти уже прожитый день вместе с ожиданием завтра, которое уже расписано до вечера, и ещё вернулась полузабытая за последние пару часов Мэри. Вот почему-то сейчас, когда мозг вроде бы должен был отступить под напором инстинктов, в голове у Вадима крутился образ плачущей девушки перед телевизором.

– Кто звонил? – Наташа присела на кровати, стыдливо прикрыв углом одеяла грудь.

– Брат. Денег просил.

Вадим молча присел на кровать спиной к Наташе. Нелюбимый брат, с которым он дрался всё детство, брат, научивший самому главному в жизни: курить и играть на гитаре; брат, уехавший от них после окончания института и в своё время, как он хвастался, «первым в Великоустюгском районе» купил себе «Мерседес», этот самый брат звонит ему посреди ночи и просит денег.

– О чём ты думаешь? – спросила Наташа.

Вадим думал о многом и в то же время ни о чём, откуда-то из глубины вылезло и стало разворачиваться, как гегелевская спираль, противное чувство вины за что-то ещё не совершённое. Вадим, недавно радостно рассуждавший про себя о преимуществах своего века, отчётливо осознал, что спать с Наташей он сегодня не будет.

– Наташ, ты знаешь, я… ты мне нравишься, но я, наверное, не могу вот так.

– Ну да, мы же ещё не обручились, – грустно усмехнулась Наташа, всё уже понявшая без слов.

– Не в том дело, просто, видишь ли, у меня ведь девушка есть, ну, как бы сказать, мы с ней официально ещё не расстались.

– Обалдеть! Вот сейчас, после того, как мы тут друг друга держали за то самое, действительно, самое время вспомнить о том, что у тебя есть девушка! Чуть пораньше не мог об этом подумать?!

– Ну я не думал, что до этого дойдет… – врал Вадим.

– О Боже! Ну везет же мне на… – Наташа схватилась рукой за голову и глубоко вздохнула.

– Наташ, ты извини. Давай, я тебе массаж сделаю что ли, раз уж мы всё равно тут голые.

Наташе захотелось закурить. Сначала она как-то по-женски обиделась на Вадима, а потом… Как Вадим никоим образом не был героем-любовником и не совсем до конца понимал, как же он оказался в постели с «не своей» девушкой, так и Наташа не была ветреной особой и тоже, в общем, до определённой степени чувствовала себя не совсем комфортно. В её жизни этот секс, если бы он состоялся, был бы самым быстрым, несмотря на три месяца знакомства с Вадимом.

– Вообще, ты знаешь, – проговорила Наташа через пару минут тихого созерцания потолка, – тебе ведь это тоже не всё равно, но сегодня же еврейский Новый Год, так что, может, оно и к лучшему, не о том сегодня надо думать.

Про себя Наташа еще подумала, что у неё сегодня не очень красивые трусы и ещё она в душ не сходила.

– Мне сегодня уже про это говорили, – повернулся к собеседнице Вадим, радуясь перемене темы, – просто я, вообще-то, и устал ещё очень, у меня же командировка была, да и, вообще, я ведь не кОбель какой-нибудь, ты не подумай, я не смотрю на женщину только как на объект удовлетворения потребностей.

Про себя Вадим ещё подумал, что потенциально мог бы переспать сегодня аж с тремя женщинами и установить таким образом личный рекорд в категории «количество женщин в сутки».

– Господи, Вадим, ну какой ты дурень всё-таки!

– Почему?

– Потому, что кОбель – это еврейская фамилия, а собака мужского пола – это кобЕль. И да, ладно, раз уж, как ты сказал, «мы тут всё равно голые», можешь мне сделать массаж, только дай я трусы надену, а ты не смотри.

Вадим расположился на уровне Наташиной попы и начал разминать ей плечи и спину мягкими поглаживающими движениями. Ему вспомнилось, как кто-то из кривоступовцев, кажется, Егор, однажды называл Наташу по фамилии, причём по такой, которая, как сказал бы Михал Михалыч, была «примерно, как у тебя, Вадим», и он задал вопрос, давно уже вертевшийся на языке.

– Наташ, а ты еврейка?

– Да.

– Как ты легко это сказала.

– А что тут сложного? Знаешь, когда ты понимаешь, кто ты, становится легко. Не надо притворяться, надо быть самой собой. Я когда-то пыталась обмануть себя, давно, ещё в детстве, и до сих пор сожалею, что ответила тогда не так, как сейчас. А что, тебя это беспокоит?

– Видишь ли, у меня фамилия Чехолто, меня все вокруг считают евреем. Как сказал бы один мой коллега, власть фамилии над человеком безгранична. Хотя, если мне зададут такой же прямой вопрос, как я тебе сейчас, то я не буду столь уверен в ответе.

– Ну да, судя по тому, что я у тебя там нащупала, не такой уж ты и Чехолто. К тому же крестик носишь. Зато тебе не придётся в бане выбирать, ну, ты знаешь – в анекдоте…

– Да, я понял… У меня есть знакомые евреи: друг, коллега по работе, такие, понимаешь, настоящие… А сам я ни в зуб ногой… Мне тут сказали, что надо морковки купить на какой-то симес, а я даже не знаю, что это.

– Цимес, наверное.

– Вот, видишь… мне непонятны все эти разговоры, все эти мишигордоновские переживания «что значит быть евреем». Я толком, честно говоря, даже предков своих не знаю, отец говорит, что мы с Украины.

– Удивил, все русские евреи с Украины! Я тоже, между прочим.

– Откуда, с Полтавщины?

– С Одесщины. Я одесситка. Классическая одесская еврейка.

– И что, почему сюда?

– Мама так решила. Из-за национализма. К нам туда прилетали люди из Израиля, помогали организовывать хедер. Помню, мы шли, ещё совсем маленькие, а они на пути стояли и кричали всякое… Кто стоял? Украинские националисты. Да и потом, работы у нас там не было, а здесь всё-таки город высокой культуры или, как мои знакомые шутят, «коль тувы».

Соль шутки Вадим не понял, хотя в целом этот разговор его, без сомнения, волновал.

– Наташ, а вот зачем вам всё это нужно было? Хедер этот? Кстати, что это?

– Это школа такая, еврейская. Я думаю, что это попытка найти свою национальную идентичность, которую в своё время у наших отцов и дедов отняли большевики.

– Какую ещё идентичность?! Мы все люди. С научной точки зрения, найти национальную идентичность – это выделить несколько сотых процента из общечеловеческой ДНК. И потом, получается, что одни националисты у вас там гоняли детей, которые шли в школу, организованную другими националистами. А как определить, какие националисты лучше?

– Не говори ерунды! У нас история разная. Потом, наш народ прошёл через величайшие страдания.

– А все остальные не прошли через величайшие страдания? Или они были так себе? Страданьица?

– Кто, например?

– Ну, какие-нибудь древние хазары?

– А что у них такого было?

– Они себе жили спокойненько, никого не трогали, ходили в свои древнехазарские синагоги, а потом их цивилизацию разрушили древние славяне во главе, наверное, с вещим Олегом, он им вроде как собирался отмстить за что-то. Такая вот древнехазарская катастрофа. Кстати, как ты думаешь, несут ли потомки вещего Олега ответственность за эти события? Ну, вот немцы же несут ответственность за сама знаешь что…

– Какую ты чушь несёшь! Наши отцы и деды боролись за право быть евреями!

– Странно, я всю жизнь борюсь за право не быть евреем. Мне просто хочется быть самим собой. Я вообще не уверен, что подобные вопросы будут актуальны лет через сто, например.

Вадим хотел ещё что-то рассказать о своём видении светлого будущего человечества, но в этот момент тишину ночи снова прервал звук сигнала мобильного телефона. Вадим смешно вскочил с дивана и побежал к входной двери, около которой висела куртка. Достав из кармана телефон, Вадим нажал на кнопку звонка.

– Вадим! – раздался из динамика голос Михал Михалыча. – Вади-и-им! Ты чего молчишь?! – казалось, что голос раздаётся на всё Наташино жилище.

– Здрастье, Михал Михалыч, – тихо ответил Вадим.

– Ты спишь, что ли? – искренне удивился Михал Михалыч небодрому ответу.

– Так ночь ведь, – слабо попытался защититься Вадим.

– А-а-а! Ночь, говоришь! Хе-хе. Слушай, а я вот Спасскому звонил, они сидят там празднуют, и ничего, не жалуются. Слушай, Вадим, я посмотрел твой бизнес-план наконец-то, так вот, там что-то есть, конечно, но если разобраться – хрень полная. Выкидывай его или на черновики пусти. Можешь писать новый. Значит, запомни: надо на прибыль выйти уже в следующем году, без всякой раскачки.

– Для этого объёмы должны быть другими и издержки… и потом, у нас входная цена…

– Подожди ты, Вадим, ну послушай меня. Я недавно созванивался с серьёзными людьми, обсуждал молочные проекты, они говорят: «Да ты что! Это ж золотая жила! Молоко, в смысле. Какая там нефть!». Так что давай быстренько пересматривай свои показатели и бегом завтра в «Тюркобанк», я тебе говорил на базе, встречаешься завтра в 10 утра в их центральном офисе с каким-то то ли Александром, то ли Алексеем, какой-то он там то ли начальник кредитного отдела, то ли замначальника правления, не помню, в общем, разберёшься, придёшь, скажешь, что был разговор между мной и директором банка этого, или владельцем, хрен его знает, Рафаиловым, понял?

– Да, я записываю: завтра в 10–00, «Тюркобанк», Рафаилов, Алексей, Александр.

– Вот идёшь к ним на предмет кредита.

– На какую сумму?

– На какую? Да на любую! Сколько дадут, столько и берём. Покажешь им, значит, какие у нас планы, какие у нас будут объёмы!

– А какие у нас будут планы и объёмы?

– Вадим, ну не тупи, пожалуйста! Видно, что ты уже спишь, не соображаешь ни черта. Давай высыпайся, завтра метнись в банк этот, потом мне отзвонись. Хорошо?!

– Хорошо.

– Слушай, ещё одно. Тут это, Андрей с Пашей одно мероприятие организовали, а у меня денег нет, чтобы оплатить. В общем, три раза по триста долларов надо будет завтра отдать, куда – Андрей скажет.

– По триста?!

– Да, и ещё сотню одну прибереги, это уже мне надо будет, по моим личным делам. Итого тысяча. У нас ведь тысяча там ещё наскребётся?

– Наскребётся.

– Ну ладно, Вадим, давай, извини, что разбудил. Спокойной ночи.

– До свидания, Михал Михалыч.

Вадим сидел на корточках голый во тьме посреди заставленной книгами комнаты, зажимая правым плечом мобильник и делая пометки в ежедневнике. Закончив разговор, он сунул бумагу, ручку и телефон обратно в карман.

– Наташа, ты извини…

– Да ладно, ты хоть трусы-то надень, звезда стриптиза. И ложись спать здесь, я на маминой кровати лягу.

– Спасибо, а то мне уже очень поздно ехать. Да и куда? Слушай, Наташ, а ты… в Бога веришь?

– Ничего себе у тебя переходы. Какой-то вечер откровений просто. Верю, конечно. А ты?

– А можно не отвечать? Я верю немножко, но я как бы чуть-чуть и атеист. Видишь ли, это сложный вопрос, он кажется простым, но когда его начинаешь изучать, то видны разные нестыковки и с той, и с другой стороны. Меня больше беспокоит то, о чём Кант размышлял, а Достоевский за него сформулировал, что если Бога нет, то всё можно, правда, он так нигде не написал, но…

– Ясно всё с тобой, философ. Спи давай, а то тебе, я так поняла, завтра с утра в банк какой-то.

– Слушай, Наташ, а ты знаешь, кто такой Козлов?

– Какой ещё Козлов? Из «Брейн-Ринга»?

– Да нет, какой-то психолог… Мне тут посоветовали почитать его.

– А, этот. Ну есть такой, он пару книг написал про то, как надо жить.

– Ну и как?

– Там, знаешь, много чего: про то, что можно сексом до брака заниматься; про то, что детей надо воспитывать лучше; про то, что бога нет, и всё это сказки; ну ещё разные советы, как сделать свою жизнь лучше.

– Например?

– Например, если расслабишь мышцы лица и изменишь линию губ, то станешь из холерика сангвиником.

– Ясно. Спокойной ночи! Спасибо тебе!

– Спокойной ночи.

«Интересно, как же это так надо линию губ расслабить-то? Возьму завтра у Мэри книгу. Я ведь вроде бы ей не изменил, если разобраться. Не то что не кончил, а даже и не начал; сидение на попе за секс не считается. Так что можно сказать, что совесть чиста. Могу завтра смело к ней подойти и поговорить. Хотя какой смысл? Командировка эта дурная, только день потерял. Что я там хотел завтра? С утра в контору заскочить, потом в банк, потом мне с Голодовой надо засесть на пару часов. Сергей просил схему новую разобрать по налогам, Конституционный суд что-то принял, так что мы зависшие в РосВенчуре бабки отправим на налоги, вроде как должны зачесть. Теперь уже два бизнес-плана надо «нацарапать», один по базам, другой по молоку. Или ещё и по спорту? Зачем нам эти кредиты? Мы ж не отработаем. Надо БДДС поправить. Блин, поговорить бы с кем-то знающим. А она одна там спит, плачет, наверное. А я вот тут лежу, переживаю. Может, меня Бог за что-то наказывает? За что, интересно? За то, что вкалываю круглосуточно? И с Наташей как-то нехорошо получилось. И зачем я про Мэри разболтал? Не мог промолчать, что ли? Вот бы заранее всё знать, что делать. Ладно, завтра схожу к Мэри, помирюсь. Или, наоборот, разбегусь. Зачем я ей так про лесбиянок сказал?! Человеку и так плохо… Я ведь, главное, так не думаю… Или думаю? Ё-моё, зарплату ведь завтра обещал, опять ко мне эти ходоки пойдут, надо наскребать где-то, а где? Все деньги на благотворительность уйдут и строительство храмов. Православный строим, мусульманский строим, иудейский тоже, похоже, строим. Для полного счастья нам чего не хватает? Наверное, буддийского. Видимо, у Михалыча нет знакомых буддистов. Может, из кредитных дёрнуть? Так, если договорюсь с банками завтра-послезавтра, то через две-три недели примерно можем выйти на подписание. А закрывать как? Интересно, а меня какой Бог наказывает: православный, мусульманский или иудейский? А если иудейский, то горский или любавичский? Надо попробовать свести богов в таблицу. И ещё стать сангвиником».

Посреди размышлений Вадим снова услышал мелодию – всё ту же, которая была с ним утром в лифте, днём на базе и вечером в трамвае, но звучала она на этот раз нежнее и тоньше, гитара была не электрической, а акустической, так что до Вадима доносилось швыркание при переставлении гитаристом пальцев с лада на лад. И ещё был голос, только в этот раз не хриплый мужской, а тихий женский. Какая-то чудесная девушка пела его песню, пела так, как могут петь только девушки, сладко и робко, печально и прекрасно. Мысли Вадима вплетались в эту мелодию, постепенно растворяясь в ней.

И вот уже только песня в его голове.

Песня, которую он завтра наверняка забудет.