Сон Большого, или немного пелевенщины

Большой спал. И снился ему сон.

Посреди пустынных степей, среди мрачных колючек и кактусов идёт дорога, такая же пустынная и безжизненная. Но вот вдруг откуда-то со всех сторон на дорогу стали выходить крепкие, мускулистые чернокожие мужчины с копьями в руках.

– Кто вы, о прекрасные воины? – вопрошал их во сне Большой.

– Мы – воинство великого Джа! – ответил один из воинов, очевидно, их предводитель.

– Зачем вы тут?

– Мы здесь, чтобы защищать столицу Древней Хазарии – Великий город Биробиджан – от страшных орд Перуна Белого. Вон, смотри, там, на горе – наш славный город.

Иван увидел на пригорке посреди пустыни где-то вдалеке как будто остров, состоящий из небоскрёбов, покрытых огнями. Толпа воинов великого Джа направлялась как раз к этому острову огней. Тут Большой почувствовал, что перспектива неожиданно изменилась, и вот он уже стоит на дороге посреди воинов и движется вместе с ними по направлению к городу. Дорога шла сверху вниз, как будто в центр какой-то гигантской долины, по краям все такой же жёлто-безжизненной. Центром же долины был Великий город Биробиджан – гигантское скопление невероятно высоких домов, становившихся всё более и более гигантскими по мере приближения к ним. Меж домов летали самолёты, почему-то похожие на мультяшные джеты из «Чудес на виражах». Ярко сияли огни окон, фонарей и рекламы. Пространство между домами было заполнено серым смогом. Небоскрёбы уже нависали над Иваном и воинами, они становились всё толще по мере роста этажей, как какие-то грибы-мутанты-переростки.

– А вон там они – наши враги, – снова заговорил предводитель африканского воинства.

Большой повернулся в сторону и увидел в лучах ослепительно сияющего солнца группу каких-то, очевидно, также воинов, похожих чем-то на викингов, чем-то на былинных русских богатырей из детской книжки. Впереди ехал богатырь на белом коне с обнажённым мечом в одной руке и какой-то хищной птицей – в другой. Яркое солнце, играющее на доспехах «белых» воинов, как подумал про них Большой, контрастировало с тёмным смогом Биробиджана и чёрной кожей его защитников.

«Зачем я здесь?» – подумал Большой.

– Ты нужен нам, чтобы провести обряд, – белозубо улыбнулся чёрный предводитель.

– Какой обряд? – только успел спросить Большой, как вдруг…

– Началось! – тревожно произнёс воин Джа и опустил своё копьё.

Вокруг всё зашумело и затряслось. Иван посмотрел на белых воинов и увидел, как их предводитель взмахнул рукой, и сидевшая на ней птица вспорхнула и полетела по направлению к Биробиджану. В тот же момент стоявшие, было, неподвижно белые воины бросились навстречу воинам чёрным.

Клубящийся повсюду в городе смог собрался где-то высоко, под самыми шляпками грибов-небоскрёбов, в облака с тем, чтобы пролиться дождём. Капли полетели вниз прямо на чёрное воинство. Мокрые и прекрасные воины Джа бросились навстречу белому воинству, такому же прекрасному, но сухому. Они бежали навстречу друг другу: одни – сопровождаемые мокрыми каплями, с дикими криками, сотрясая копьями; другие – в лучах белого солнца, покрытые звериными шкурами, с мечами в руках. На границе солнца и тьмы, посреди пустыни они встретились. Началась схватка. Большой чувствовал, как его дух воспарил над битвой и пролетел по переднему краю, где крепкие мужчины сражались не на жизнь, а на смерть. Он летел и видел под собой мелькание стали, сцепленные руки, он слышал стоны людей и крики птиц.

– Вот он, ловите его, – закричал предводитель чёрных воинов.

Иван понял, что это про него. Неожиданно он снова очутился на земле, причём уже на границе городских кварталов Биробиджана. Он бежал по пустынным улицам, пытаясь скрыться от преследователей, он ускорялся, но ему всё время что-то мешало, чем-то липким были покрыты панели, мостовые, поручни лестниц. Бежать становилось всё тяжелее, преследователи настигали его.

– Это глень, она задержит его, – услышал он радостный крик, доносившийся сзади.

Большой сделал усилие и бросился в первую попавшуюся дверь. Внутри была необъятных размеров комната, непонятно как поместившаяся в здании. Вдали, в другом конце комнаты, которая, как разобрался сейчас Иван, была вовсе не комнатой, а стадионом, виднелись люди. Большой из последних сил направился к ним, пересекая огромное зелёное поле, освещённое со всех сторон яркими огнями прожекторов.

Взору Большого предстал длинный стол, за которым сидели бородатые люди в лёгких накидках. Стол был заставлен фруктами, какими-то напитками в изящных посудах, хлебом и чем-то ещё. Иван подумал, что где-то видел этих людей, то ли по телевизору, то ли на картине какой-то, вот только название картины он не помнил, и кто там на ней изображен, тоже не знал.

– Кто вы? – спросил Большой у обедающих бородачей.

– Что же ты, Большой, не узнаёшь нас? – рассмеялся «председательствующий».

– Не узнал, – честно ответил Большой.

– Я ведь Перун, дурья твоя башка, а это вот с бокалом вина – Джизас, там вон с косяком – Джа, Мухаммед с кальяном, да и остальные тоже, в общем, парни известные.

– А я вам зачем? Я что ли умер? – забеспокоился Большой.

– Нет, что ты! Ты всего лишь принимаешь участие в обряде. Тебе надо будет выварить козлёнка в молоке его матери.

– А зачем?

– Слушай, этого никто толком не знает, ты не вдавайся. Сказали тебе варить – вари, сказали тебе не варить – не вари.

– Так варить или не варить?

– Варить!!! – громко хором рявкнули «обедающие».

Перун протянул Большому ведро с какой-то палкой.

– Вот здесь будешь варить, а этим будешь перемешивать!

– Это ж мой набор «канадский»! – обрадовался Большой, – я эти вёдра и эти швабры прохожим впаривал!

– И много впарил?

– Да нет. Не хотели брать. Всё интересовались, как долго протянут швабры эти. А они же говно полное. Один дяденька, правда, так взял, без разговоров.

– Да, Ваня, вот видишь, что ж ты натворил! Дяденька-то сейчас, поди, страдает! Так что придётся тебе искупить свою вину.

Большой увидел, что бородачи окружили его плотным кольцом. В середине кольца стоял он с зелёным пластиковым ведром, наполненным молоком. Посреди молока плавал козлёнок. Всё вокруг стало белым и ослепительно ярким.

«Когда они его туда засунуть-то успели», – подумал Большой и неторопливо стал помешивать содержимое шваброй.

Внезапно откуда-то сверху, кажется, что-то капнуло, будто бы морось. Небо сменило окрас на тёмно-синий, набежали тучи. Чей-то грозный рёв раздался в тишине. К «обедающим» приближался великан.

– Эльцинд! – раздался чей-то истошный крик.

– Мы разбудили Великого Эльцинда! – паниковали «обедающие» и разбегались кто куда, смешно сталкиваясь, падая, вставая и снова падая, как в фильмах Чарли Чаплина.

– Эй, Перун, а я? – вопрошал Большой, – а козлёнок? Мне доварить?

Но Перуна уже не было. Не было и «канадского» набора. Вообще никого не было. Большой был один посередине тёмного, густого зимнего леса. Луна освещала верхушки елей, за которыми Иван отчетливо видел приближающегося великана. Тот шёл уверенно и твёрдо, раздвигая руками деревья, ломая и вырывая их с корнем. Великий Эльцинд целенаправленно шёл к Большому. Большой часто-часто дышал, ему становилось всё страшнее, вот и ещё одним деревом меньше, вот он уже совсем рядом…

И тут его кто-то обнял, кто-то прикрыл его своим плечом или, может быть, не плечом, кто-то вытащил его из тьмы густого морозного леса. Большой чувствовал, что летит куда-то среди облаков над городом.

«Это же Юрятин! – подумал Иван, – вон Пушечный завод, вон ДэКа Менжа, вон там телебашня».

Большой летел над родным городом, держа за руку своего таинственного спасителя, от которого исходил такой яркий свет, что Иван просто не мог его разглядеть. «Странно, там ведь не было никого. Значит, он меня и вытащил, это же Эльцинд!». Впрочем, Ивана это особо и не волновало. Он просто летел и просто чувствовал себя свободным.

Ощущения, которые Большой испытал во время сна в Ту Самую Ночь, он часто силился вспомнить позднее, особенно тогда, когда нуждался в позитиве, посреди невзгод и неурядиц своей жизни. Пытался он вызвать в памяти и содержание сна, чтобы найти ему объяснение. Однако, как ни сильны были впечатления Большого непосредственно после пробуждения, но деталей сна он уже не мог отобразить. Постепенно, день за днём, год за годом, сон затирался, зажёвывался, как лента кассеты, а потом и забылся вовсе. Осталось только ощущение полёта, ощущение свободы.