Самая короткая глава, рассказывающая о том, как Данила побыл немного Сварогом. Иная реальность. Вне времени

Раз, два, три, четыре… Где я? Пять… Кто Вы? Шесть… Я… Семь. Я Сварог! Я великий Бог и Повелитель Стихий, моя могучая сила, о как ты могуча! А ты кто такой? Перун? Тоже Бог? Круто, значит, мы вместе, а вместе мы – сила, пойдём и завоюем этот мир, пойдём выбьем из них всё иудо-христианское, ведь мы-то с тобой помним про Мать-Сыру-Землю, про Небо и Огонь. Оооо! Хорошо-то как быть Богом! И совсем не трудно! Эй, Перун, ты что делаешь? Отойди от меня, Перун. Перун, иди на хрен! Отстань, придурок! Ман, у тебя кассету, кажется, зажевало!

Данила снова Данила. Завершение встречи у Манчестера дома. Юрятин. Начало ночи Того Самого Дня

– Не помню уж всего… ну, в общем, не знаю как, но тут до меня вроде как дошло… дошло, что он… Одним словом, собрал я манатки и бегом оттуда.

– Да уж, Данила-мастер, чего-чего, а этого я от тебя не ожидал! – издевательски заметил Манчестер, при помощи карандаша наматывая плёнку на катушку кассеты.

– Чего ты не ожидал? Я же не переспал с ним, с профессором этим долбаным, так что не надо тут, не гунди! Но зато я многое понял, так что это печальное, я бы сказал, трагическое происшествие, не только оставило шрам в моей душе, поскольку я разочаровался окончательно в этом вашем национализме, но и оказало существенное влияние на формирование моего мировоззрения.

– Лишь бы в жопе у тебя шрамов не осталось, а в душе-то что… – продолжал издеваться Ман.

– Какого мировоззрения? – с трудом выговорил Большой, понявший вдруг, что давно уже не пил много, – говори скорее, пока я не накидался.

– Кстати, давай-ка по последней, – незамедлительно отозвался Манчестер и разлил остатки «Кеглевича». Друзья взяли рюмки, – давай за самое святое для русского человека – за нацизм!

– Я же говорил тебе, что я прозрел, – Данила махнул рукой на последнюю фразу Манчестера, типа «отстань уже со своей фигнёй», и опрокинул в себя рюмку. – Видишь ли, любой опыт несёт в себе положительное зерно. Профессор хоть и принадлежит к националистам и сексуальным меньшинствам, но он тонко подметил определённое превосходство темнокожего африканского населения, пусть и в такой пошлой форме, как сравнение негритянских, то есть африканских членов с, так скажем, европейскими. А ведь, в сущности, действительно, будущее за ними, за африканцами, так что пофигу, что они унитаз не изобрели и героином на углу торгуют.

– Слушай, Большой, а что это у тебя за хрень такая играет? – прервал его Манчестер, прислушиваясь к звукам, доносящимся из бумбокса после того, как кассета была перемотана на начало, – это что – «Отбитые мошонки» что ли?

– А, это… да, нравятся они мне почему-то… – смущённо пробормотал Иван.

– Да ладно, Ванятка, не ссы, ты хоть и говно слушаешь, зато член профессору не сосал.

– Потому что они держатся своих корней! Вот тут-то я и решил, что всё, необходимо менять ориентиры, учти, Ман, не ориентацию, а ориентиры. Всё это ваше «Дед мой был штурмфюрер СС» и прочая хрень нацистская, а также и всё это, это… – язык у Данилы стал заплетаться, – растаманство, Джизас-рэп… Это всё не наше, не родное. Мы же русские, и вера у нас должна быть наша, русская, православная. Ты вот, Большой, «Отче наш» знаешь? Ты вот знаешь, почему мы тремя пальцами крестимся? А ты, Ман, знаешь, где в церкви солЕй?

– Данил, а ты который раз «уже прозрел»?

– В этот раз навсегда. Потому что это от земли, это с молоком матери. Это то, что сформировало нашу… нашу идентичность. Так что вот, братья мои, – Данила приобнял «братьев» за плечи. – Я принял решение: окончательно возвращаюсь в лоно русской православной церкви и завтра же начну изучать каноны православия. Ибо мы настолько отринули и забыли…

– Слышь, Данилка, подожди проповедовать, ты хоть и бывший растаман, но это, у тебя, может, немного осталось, слышь, из старых запасов? Или каноны православия запрещают? – опять прервал рассуждения товарища Манчестер.

– Насчет канонов не знаю, не уверен, но вообще у меня немного есть, – несколько снизив голос, ответил Данила.

– И ты молчал?! Давай, может, напоследок, а? Во славу Великого Джа! Как завещал Питер Тош! Проводим твоё растаманство? – предложил Манчестер.

– А меня сегодня из еврейской школы уволили, – тихо пробормотал Большой.

Друзья осеклись посреди своего диалога и удивленно посмотрели на Ивана.

– Из какой школы? – спросил Манчестер.

– Из частной еврейской школы города Юрятина имени Бен-Гуриона.

– Имени кого? – с интересом переспросил Манчестер, услышав знакомое по «Осторожно: сионисты» имя.

– А за что уволили? – в свою очередь спросил Данила.

– А ты что там делал? – не дождавшись ответа на предыдущий вопрос, снова спросил Манчестер.

Большой чувствовал себя «не очень», с каждой минутой ему становилось всё более «не очень», сказывался долгий период нахождения в завязке. Ему явно было сейчас не до долгих рассказов о своих последних похождениях. Друзья были в курсе, что он работает в какой-то школе, но никаких подробностей Большой им не открывал, а сейчас, похоже, был не готов к новым откровениям.

– Пойду я, – пытаясь привстать, сообщил пьяный, как он это теперь отчётливо чувствовал, Большой.

– И как они?

– Тебе хоть заплатили?

– Заплатили. Пошёл я, плохо мне что-то, – проговорил Большой. В животе у него бурлило, того и гляди, скоро мог раздаться взрыв.

– Большой, а ты в курсе, что у иудеев существует такая заповедь: не вари козлёнка в молоке его матери?

– Данила, ну что ты всякую хрень выдумываешь? – возразил Манчестер, – это кому ж в голову такое придёт? Это сначала козу надо подоить, потом туда козлёнка засунуть, потом варить…

– Ман, ты не знаешь и не лезь! Это на самом деле метафора.

– Кстати, хорошо, что книга у меня с собой, щаз погадаем!

– Да засунь ты её себе!

– Мне идти надо… – промычал Большой.

– Большой, подожди, – Манчестер схватил поднимающегося Ивана за рукав. – Слушай, а как они вообще? Вблизи… А то я только по переписке…

– Вообще? Маленькие вроде нормальные, только евреи, конечно, а больших я толком и не видел.

Иван наконец поднялся с дивана, оставив друзей наедине с их вопросами, вышел в коридор, оделся и тихонько затворил за собой дверь.