Четвертый сон Вадима. В бане у Романовича. Москва. Вечер Того Самого Дня

Грудь Вадима жгло, изнутри в разные стороны как будто летели искры. Он быстро шёл, почти бежал в сторону трамвайной остановки. Голова его наполнялась чёрным дымом, сквозь который он видел, как в бане, расположенной на окраине Москвы, Члены Совета Мудрейших, а также некоторые «кандидаты в Члены» собирались на мероприятие, о котором еще утром им сообщил Абрам Борисович Дубовский.

Баня, в которой должно было проходить действо, представляла собой комплекс домов, выстроенных в псевдорусском стиле с теремками, резными ставнями, фигурными балясинами. Приезжающих встречала строгая охрана, состоявшая из суровых мужчин с невероятно толстыми шеями, затем на крыльце гостей ждала длинноногая блондинка, которая провожала их внутрь теремка, служившего предбанником.

Баня эта была достаточно случайно открыта Абрамом Борисовичем несколько лет тому назад, когда он, по его собственному признанию, «хотел просто по-человечески где-то помыться» и набрал первый попавшийся на глаза номер из объявления в «Московском комсомольце». По приезде в баню Дубовский был в хорошем смысле удивлен как приятной обстановкой, так и уровнем сервиса. Хозяином бани был некий Романович, которого все звали просто «Ромашей», молодой и улыбчивый человек, всего в жизни добившийся сам. К этой «добивчивости всего» Ромашу сподвигла уверенность в том, что никто ему ни в чём не поможет, перешедшая в веру в свои и только в свои возможности. А этому Ромашу научили ранние годы, проведённые в детском доме, впрочем, нисколько его не ожесточившие. Ромаша, скорее, стал расчётливым, чем злым, он был немногословен, поскольку предпочитал пустым словам дело. Его случайная встреча с Дубовским в начале девяностых в бане была судьбоносной, причём для обоих. Абрам Борисович, знавший толк в людях и умевший «читать их по лицам», с первого взгляда понял, что перед ним «тот» человек. Первая встреча переросла во вторую, третью, Ромашу пригласили в офис Абрама Борисовича, дали первое поручение, блестяще вскоре выполненное, затем просьбы и поручения стали множиться и переросли в нечто большее, близкое к доверию, хотя вряд ли Абрам Борисович кому-либо до конца доверял. Вернее всего, он чувствовал близкого по духу человека, который был многим ему обязан и потому, по мысли Дубовского, уж точно не мог обмануть. Абрам Борисович, будучи человеком государственным, во избежание ненужной шумихи стал раз за разом оформлять на Ромашу доли в предприятиях, которые, вообще-то, считал своими. Сложные цепочки корпоративной зависимости, перекинутые через моря и океаны, вели к богом забытым островам, загадочным секретарям и подставным акционерам, которые подписывали малопонятные трастовые соглашения с истинными владельцами собственности. Всё чаще подписантом этих соглашений становился, с одобрения Дубовского, именно Романович.

Тем временем баня Ромаши стала увеличиваться в размерах, к одному теремку пристроили ещё три, внутреннее убранство заблистало серебром, золотом и сваровскими блестяшками. Ромаша стал проводить «тематические» вечеринки для VIP-гостей. Характер «тематики» определялся запросами публики и был весьма дифференцирован, что и понятно: люди все разные, тем более люди с деньгами, порой заменявшими им воображение и вкус. Ромаша никому ни в чем не отказывал, он не лез в душу, он просто записывал, звонил, ставил задачи и следил за их выполнением. Никто не видел, чтобы он повышал голос, тем не менее его слушались беспрекословно. Постепенно, по мере роста бани, имущественных возможностей самого Романовича, руководство банным комплексом он стал передавать своим подчиненным, сосредоточившись на более важных поручениях Дубовского, однако все вокруг всё равно говорили по старинке: «Идём в баню к Ромаше».

Этот вечер должен был стать особенным, так просил «шеф». Поэтому всё было на высоте. В предбаннике с посетителей снимали одежду две улыбчивые девушки, на которых были длинные в пол чёрные юбки. Помимо юбок, на девушках из одежды не было ничего. Далее в комнату отдыха гости сопровождались двумя юношами – официантами, на которых, в противоположность девушкам, одежда была только на верхней части тела. Молодые люди представали взору вошедших в чёрных жилетках, а также чёрных бабочках, надетых прямо на голое тело. Некоторую пикантность официантам придавало и очевидное отсутствие крайней плоти на сами-знаете-каком месте (видимо, устроители мероприятия хотели подчеркнуть еврейскость праздника).

Наконец, стали появляться гости мероприятия. Среди них были как уже известные нам члены Совета Мудрейших, так и прочие, приближенные к телу Абрама Борисовича Дубовского. С лёгкой руки последнего подобных лиц стали именовать по аналогии с кандидатами в члены ЦК КПСС «кандидатами в Совет Мудрейших» или просто «кандидатами». Таковых было много, так что вскоре все теремки, составлявшие банный комплекс, были заполнены людьми. Члены Совета Мудрейших и «кандидаты», закутанные в белые простыни наподобие древнеримских сенаторов, расхаживали по сооружению или, разбившись на группы, уединялись в укромных уголках.

Одну из таких групп составили Яков Соломонович Бердичевский (банкир) и Матвей Израилевич Птицинский (владелец «пятой кнопки» ТВ), которые продолжали свой, начатый ранее на заседании Совета разговор о смысле талмудических понятий.

– Вот еще какой обычай есть, Яков Соломонович, на Рош Ха-Шана называется «тишлих».

– Как, Матвей Израилевич?

– Тишлих. Это когда группа наших собирается у реки или ещё какого-то водоема и молится, чтобы все нам простили и всё у нас было в будущем хорошо.

– Ясно.

Яков Соломонович задумался на миг и изрёк, не глядя на собеседника:

– Слушай, Матвейка, а тебе не кажется, что этого всего нет?

– Чего нет, Яша?

– Что мы на самом деле не существуем, а являемся кем-то придуманными персонажами какого-то дурацкого романа про… не знаю, душевные терзания молодых людей конца девяностых?

– Совсем ты, Яша, переутомился, – вздохнул Матвей Израилевич и, немного поразмыслив, продолжил, – знаешь, задолбал, честно говоря, Дубовский с этими своими посиделками. Собираемся каждый месяц, ведём какие-то протоколы на пергаменте, пейсы носим, чушью какой-то занимаемся, а у меня, между прочим, банк. У меня дел по горло, как и у тебя. Ты, кстати, как всё успеваешь?

– А я ничего и не успеваю. Поначалу переживал, пытался оптимизировать, секретарей нанимал, графики строил, а потом понял, что всё равно до чего-то не добежишь. Хотя, если бы не эти Протоколы наши, ещё бы что-то успел.

– Вот у тебя кукушка-то и перегрелась, Яшка, вот тебе и чудится не пойми что. «Персонажи», «какого-то романа», «про душевные терзания». Выспаться бы тебе.

– Да, пора заканчивать эту ахинею. Вот придёт Абрам, я с ним поговорю. Ладно Мурмулис и Липшиц, они чинуши, им всё равно, где языками чесать и по какому поводу, но мы-то с тобой люди дела! Так, Матвей?

Матвей не ответил, так как в предбаннике раздался какой-то шум, свидетельствовавший о том, что приехал Хозяин. Действительно, Абрам Борисович показался на территории, разрезая толпу своих восторженных почитателей, как нож масло. Всё вокруг Абрама Борисовича, включая как будто даже воздух, расступалось.

– Ого, Ромаша, ну ты молодец, расстарался сегодня на славу, сразу видно – человек понимает толк в роскоши. Насчёт мальчиков ты, возможно, погорячился, обратно им не приклеишь ведь, хотя, кто его знает, девушкам же как-то зашивают… но во всем остальном – красавец, просто красавец!

Абрам Борисович расточал комплименты Романовичу за, как всегда, хорошо организованный вечер, Романович молча слушал и улыбался, растягивая свои небритые щёки и сверкая белыми зубами.

– Ну, что тут у нас интересного? – продолжал Дубовский.

Среди интересного в теремке № 1 гостям мероприятия был предложен Аполлон Макарович Вербинский, поэт-шестидесятник, чьи стихи давно уже стали классикой. Абрам Борисович питал определенную слабость к представителям творческой интеллигенции, и такие личности, как поэт Вербинский или режиссер Борцов, давно стали завсегдатаями проводимых под патронатом Романовича мероприятий.

 

– Я в сайт сейчас вхожу, как в женщину когда-то,

Собака для меня теперь не зверь, а знак.

Пусть потерял страну, но я не чувствую утраты,

Пока жую латук и пастернак.

 

Вербинский декламировал, в одной руке держа перед собой тетрадку с текстом и размахивая другой рукой. Вокруг раздавались крики «браво», «великолепно», «ещё давай», «жги, Макарыч». Аполлон Макарович, слегка наклонив голову, чуть, кажется, смущенно, прищурившись, принимал овации в свою честь, а затем, после небольшой паузы, начинал «жечь» снова. Абрам Борисович кивнул Аполлону Макаровичу и прошёл дальше.

В следующем помещении он увидел другую группку посетителей, которая сформировалась вокруг шеф-повара известного московского ресторана, угощавшего «членов» и «кандидатов» блюдами национальной кухни в стиле отмечаемого праздника. Сунув в рот какую-то корзиночку с непонятной рыбной начинкой и запив её рюмкой «Джемисона», Абрам Борисович продолжил путь.

В третьем «теремке» он сначала услышал, а потом и увидел струнный квартет, состоявший из прекрасных юных учащихся московской консерватории, исполнявших что-то из Брамса. Тела исполнительниц были прикрыты только инструментами, особенно ярко, как показалось Абраму Борисовичу, это шло прекрасной виолончелистке. Музыка лилась посреди дрожащих теней, отбрасываемых от зажженных вокруг семисвечников. Дрожание теней было вызвано отчасти движениями танцующей под музыку пары (как шептались гости вечеринки: «тех самых из Большого»). Балетная пара что-то пыталась изобразить на весьма ограниченном пространстве комнаты под не совсем подходящую музыку, но получалось не очень. Мешала, наверное, не только обстановка, но и нагота, которая была, очевидно, одним из необходимых элементов здешнего дресс-кода (всё-таки дело происходило в бане). Абрам Борисович невольно получил наглядное подтверждение тому, что даже хорошему танцору что-то может мешать.

Покинув пристанище Эвтерпы и Терпсихоры, Абрам Борисович достиг четвертого «домика», составляющего банный комплекс. Здесь находился еще один предбанник, а также, собственно, путь к парилке и в моечную. В предбаннике сидели замышлявшие, как мы помним, бунт на корабле Яков Соломонович и Матвей Израилевич. Абрам Борисович устало дошагал до скамейки и присел рядом с товарищами по Совету Семи Мудрейших. Услужливый молодой человек в бабочке на голом теле тотчас же возник рядом и поинтересовался, не желает ли чего господин Дубовский. Абрам Борисович, не говоря ни слова, вытащил из стоящих на подносе у официанта напитков банку «Туборга», резким движением открыл её и начал пить.

– Слушай, – спросил он молодого человека в бабочке, отхлебнув пару глотков, – а что ещё сегодня в программе?

– Роман Романович, кажется, еще цыган хотели привезти-с и медведей-с, – учтиво поклонившись, ответил юноша.

– Ну как же без цыган и медведей отмечать еврейский новый год?! – заметил с издёвкой Абрам Борисович, – ладно, ты иди, спасибо, – отпустил он молодого человека и снова пригубил банку с пивом.

Допив, он выжидательно посмотрел на Якова Соломоновича и Матвея Израилевича.

– Что это такое? Ну что это за голые бабы кругом? Ну какие еще медведи? – вопрошал Дубовский, разглядывая «сенаторов».

Закончив вопрошать, Абрам Борисович задумался, устремив взор вдаль. Перестав выглядеть могущественным вершителем судеб, он на мгновение стал поразительно похож на популярного актёра Евгения Леонова в «Тевье-молочнике».

– Ну что, Яшка и Матвейка, сидите и смотрите? Говорите, что хотели.

Решимость говорить отчего-то покинула двух членов Совета, едва они поймали взгляд Дубовского.

– Ну, не хотите, я сам вам скажу. Меня самого всё это достало. Все эти игры в евреев и всемирный сионистский заговор. Ну какой я еврей, ну посмотрите на меня? Ты вот, Матвейка, хоть книжки изучаешь, мальчику этому в бабочке хоть отрезали там кое-что, забыл, кстати, у него спросить, как теперь ощущения, ну да ладно. Идея, конечно, неплохая, но не век же в Советы Мудрейших играть.

– Что значит «играть», Абраша? – заинтересовался Матвей Израилевич.

– Ладно бы Я всё это придумал, так ведь какой-то дурачок из Юрятина…

– Что придумал? – восторженные почитатели в «тогах» плотно обступили своего кумира.

Абрам Борисович выдержал театральную паузу и продолжил.

– Всё, уважаемые, из Центра поступило распоряжение о закрытии проекта «Совет Мудрейших». Все вы, за ненадобностью, распускаетесь, – сообщил Дубовский и с интересом стал наблюдать за реакцией присутствующих.

– А дальше что? – удивленно спросил кто-то.

– Дальше? Мне тут один человек сказал недавно: все мы люди русско-советские вне зависимости от национальности. Так что будем возвращаться к своим корням, истокам своим, так сказать. Ясно, поцики?

«Поцики» слушали слова Дубовского молча.

– Кстати, этимология слова «поцик» кажется мне весьма интересной, – раздался голос Матвея Израилевича в тишине, чуть заполненной Брамсом, – скорее всего, слово это происходит от еврейского «поц», что, как вы наверняка знаете, означает…

Подожди ты, Матвейка, что же нам делать-то теперь, Абрамушка? – спросил немного опешивший Яков Соломонович.