День начался напряженно, но потом все успокоилось. После обеда Перл забрали на каток. Вскоре Бью запросился на боковую, и по прошествии часа Майя и Отис остались на кухне одни.

Теперь Отис слушал музыку, воткнув в ноутбук наушники. Он не сводил глаз с экрана и отбивал огромными ножищами ритм по цоколю кухонной стойки. Майя огляделась. Она прибралась внизу, взбила все подушки, убрала все тарелки, все фломастеры, все бумажки. Солнце спряталось за облака, и теперь дом казался огромным и пустым. Раньше Майя бывала здесь только при большом скоплении людей, среди детского шума. Было странно и как-то тревожно находиться здесь почти одной: она чувствовала себя как старлетка перед камерой популярного телешоу, когда все актеры разъехались по домам.

Она предложила Отису перекусить и попить, он вежливо, но односложно отверг то и другое. Тогда она поднялась наверх. Стены лестницы были увешаны художествами детей, свидетельствами разных этапов их развития: сначала карандашные упражнения, потом акварельные впечатления о поездках; здесь же висели фотографические коллажи. Майя двинулась по холлу к огромному комоду, уставленному фотографиями, среди которых высилась ваза с роняющими лепестки пионами. На коврике в горошек, у самой двери, веером лежала почта. Майя нагнулась за почтой и положила ее на комод, рядом с переливающимся всеми цветами радуги стеклянным пресс-папье и со шкатулкой, полной камешков и ракушек – «драгоценностей», найденных на различных пляжах в школьные каникулы.

Двойные двери слева вели в парадную гостиную: здесь громоздились диваны в бархатных зеленовато-голубых чехлах на пуговицах, заваленные подушками с фазанами, половицы были белые, зеркала в позолоченных рамах, на зеркальном кофейном столике стояла внушительная батарея книг в твердых переплетах. И здесь теснились шеренги фотографий, кучи пляжных трофеев. В углу стояло побитое жизнью пианино, загороженное холстом с абстрактным рисунком, рядом высился большой хромированный торшер, по-лебединому выгибавший шею. Стеклянная дверь вела на чугунную винтовую лестницу. Все выглядело так, словно никто никогда не старался навести здесь хотя бы подобие мещанского уюта.

Майя продолжила подъем. На следующем этаже располагались кабинет и спальня Кэролайн, еще выше – спальня, как во дворце, со старинной люстрой.

Она вспомнила рассказы Эдриана в ранний период их романа об этом доме, об этом браке. О том, как он ненавидел этот дом, о том, что они с Кэролайн пять лет только о нем и говорили, потому что именно столько времени ушло на то, чтобы вывести дом из прежнего состояния запущенности. О том, что гораздо счастливее он и Кэролайн были в съемном жилище – только они и малыш Отис.

«Дом – всегда источник гниения, – повторял Эдриан. – Там женщина начинает больше заботиться о диванных подушках, чем о любви».

Слушая его, Майя кивала, чувствуя свое превосходство: она-то никогда в жизни не увлекалась подушками! Она понимала – о да! – понимала, как трудно ему жилось с такой бездушной пустышкой. Она представляла себе этот дом безупречной тюрьмой из подушек и заказных безделушек, из люстр, превратившихся в наваждение, из плитки в ванной, обсуждавшейся столько раз, что от одного этого можно было подохнуть. Она воображала апофеоз бездушия и черствости – претензии ужасной женщины, плевать хотевшей на своего бедного заброшенного мужа.

Впервые побывав здесь, Майя решила не обращать внимания на свое удивление. Уже тогда она убедилась, как здесь приятно, как все кричит о семейном уюте и о любви: детская мазня, никакой показухи, все скромно и естественно. Шум, беспорядок, примятые диванные подушки. Она сразу поняла, что это замечательное семейное гнездышко, сплетенное любящей женщиной, воображавшей, что проживет здесь с семьей до гробовой доски. Не больше и не меньше. Эдриан солгал. Но Майя ему это спустила.

Как спускала многое другое, происходившее в те первые месяцы.

Постель Кэролайн не была застелена, тут же валялось ночное белье. Шторы остались задернутыми, даже вода в унитазе в смежном со спальней туалете не была спущена. Хозяйка утром очень торопилась – до такой степени, что даже воду не успела спустить! Подготовить троих детей к предстоящему дню – не шутка. Настоящий каторжный труд. Причем без мужа под рукой.

Стоя в двери между спальней и ванной, Майя не сводила глаз с кровати Кэролайн. Раньше это была ИХ, Кэролайн и Эдриана, кровать. В ней они зачали двоих детей, здесь им снились кошмары, здесь они делились тайнами, шептали друг другу на ухо, мечтали о будущем. Майя вспомнила утро после первой ночевки детей в их квартире, дверь спальни, открытую маленькими пальчиками, две кудлатые головки в проеме, Эдриана, сидящего в постели, протирающего глаза, улыбающегося, хлопающего ладонью по простыне: «Сюда, малышня!» Потом Майя вспомнила, как головки исчезли из проема, как дверь медленно закрылась, как стихли удаляющиеся шаги.

Они никогда не заходили по утрам в комнату Эдриана и Майи. Знали, что там не их гнездо.

Что она натворила? Как бы Перл ни считала, что Эдриан все равно ушел бы, он ушел ради Майи. Ушел ради тех ложных обещаний и пустых мечтаний, которыми она нечаянно его поманила, страстно пожелав быть с мужчиной, накопившим такой высококачественный багаж.

Она подошла к кровати и присела на ее край. Посмотрела на фотографии детей в разнокалиберных рамках на прикроватном столике, на крем для рук «Space NK», на стопку банального чтива для сна, на салфеточку для стакана, на начатую упаковку ибупрофена и на увядшую розу в серебряной вазе. На другом прикроватном столике лежали детские книжки с картинками, заряжался айпод, стояла корзинка с деталями Lego.

Майя поднялась и стала изучать вещи в открытом гардеробе Кэролайн: жакеты, блузки со статуей Свободы, вязаные кардиганы, стираные брюки, ношеные полусапожки; в самом низу была выстроена шеренга ботинок «броги» на шнурках.

Познакомившись с Кэролайн, Майя испытала шок. Точеная фигура, волосы цвета льда, неулыбчивость – ко всему этому она была готова; неожиданностью стали мягкие руки, нежно прижатый к груди малыш, обкусанные ногти, несвежее платьице в цветочек, проеденные молью дыры в кардигане, смущенная и уязвимая манера поведения. Обо всем этом Эдриан Майю не предупредил. Из его рассказов вырисовывалась женщина на убийственных каблуках, в обтягивающих кожаных брюках, с кроваво-красными губами, с намертво прилипшим к уху мобильником, мать несчастных, заброшенных ребятишек.

Но Майя спустила ему и это.

Как и его остававшиеся без ответа эсэмэски старшему сыну. («Все в порядке, не переживай. Люк спокойный парень».) Как и знакомство с растерянной бедняжкой Сьюзи. («Думаю, своим уходом я сделал ей одолжение. Получив свободу, она расцвела».) Как и выражение оцепенелого разочарования на детских мордашках. («Они так малы! В этом возрасте дети не понимают происходящего. Они очень податливые».)

Майя ничего этого не замечала, не задавала вопросов. Так она стала его сообщницей на выжженном поле разочарования, где ей пришлось жить вместе с ним. Не жертвой – преступницей.

Она потянула вещицу из глубины гардероба Кэролайн – мягкий серый пакет для одежды с одной прозрачной стороной. Это оказалось свадебное платье – чудесные кружева, низкий вырез, вечный покрой, над которым не властно время. Майя расстегнула на пакете молнию, приложила платье к себе, вдохнула его запах. Пахло платье не так, как остальной дом Кэролайн. Это был не запах ее самой, не запах кондиционера, который она использовала при стирке вещей, не жасминовый аромат свечей, которые она тыкала на любом свободном сантиметре. Деревянные половицы, ее крем для рук, ее собаки – все пахло иначе. А платье – поняв это, Майя вздрогнула – пахло прежними временами, прежними местами. Временами и местами, хирургически удаленными из личного континуума Кэролайн. То был запах ее счастья.

– Что ты делаешь?

Майя от испуга дернулась и уронила платье обратно в пакет. Сердце у нее в груди заходило ходуном, она испуганно прижала руки к груди.

– Господи!..

– Что ты делаешь? – повторил с порога Отис, враждебно смотревший на Майю.

– Я только… Я… Просто… Ничего. Стало любопытно, вот и все.

– Зачем?

– Сама не знаю, – призналась она.

Он нахмурился, она вытаращила на него глаза.

– Зря ты это. – Он сунул руки в карманы, не спуская с нее глаз.

– Верно, зря. Мне не надо было… – начала она, пытаясь справиться с шоком, вызванным свадебным платьем Кэролайн. – Я пыталась кое-что понять.

– ПОНЯТЬ? – язвительно переспросил Отис. – Что понять?

– Даже не знаю. Все это. – Она развела руками. – Весь этот…

– Беспорядок? – хрипло подсказал Отис.

– Ну да. Наверное. Мне надо понять, что к чему.

– Не поздновато?

Майя почувствовала напор подступивших к глазам слез.

– Ты так считаешь?

Отис пожал плечами, отвернулся и вышел. Она слушала, как он ступает по лестнице, как входит в свою комнату на верхнем этаже, как там закрывается дверь, как скрипят пружины кровати, на которую он плюхнулся. Теперь в доме воцарилась полная тишина. Майя смахнула с переносицы слезу и глубоко задышала, чтобы успокоиться.

Она убрала свадебное платье Кэролайн обратно в шкаф и спустилась вниз. Собаки исполнили голодный танец вокруг своих плошек, и она механически накормила их. Сунула грязную вилку в посудомоечную машину – и вздрогнула от звука электронного сигнала. Это был не ее телефон и не кухонное оборудование. Майя кликнула мышкой ноутбука, и экран загорелся. На нем было сообщение Кэт в чате скайпа. Майя уставилась на строчки, испугавшись, что речь о ней.

Привет, братишка, ты еще здесь?

Ухожу. Целую.

Майя не сводила взгляд с экрана, соображая, как прочитать начало их разговора так, чтобы этого никто не заметил. И тут на экран с громким всплеском упало новое сообщение:

Вот и я. Я в своей комнате, на телефоне. Я увидел, как она залезла в мамины вещи.

Не может быть!

Может. Она сказала, что пытается что-то понять.

!!! Что это значит?

Не знаю.

Она ненормальная.

Ага.

Скажешь своей маме?

Может быть.

Обязательно скажи.

Может быть, скажу.

Еще что-нибудь?

Да, Бью на нее крикнул.

Не может быть! Что случилось?

Она выключила телик, не спросив Бью. Он распсиховался.

Господи! А она?

Ничего.

Глупая сучка.

Ага.

И чуть погодя, снова от Кэт:

До чего я ее ненавижу!

Я тоже.

Вот бы она исчезла. Совсем!

Ага.

Стерва.

Снова молчание. Затем Отис написал:

Мне пора.

Мне тоже. Напишешь потом?

Целую.

Целую.

Наступившей тишине уже не было конца.