Глава 9
Условие обмена
Не успел Виталий выехать на Волоколамку, как разразилась сильнейшая гроза. Молнии сверкали прямо над головой, раскалывая свинцово-серое небо яркими трещинами, поминутно грохотал гром. Такого дождя в этом году еще не было – воистину «разверзлись хляби небесные». Вода лилась сплошной серой стеной, видимость была почти нулевая, никакие фары, никакие «дворники» не помогали. Обстановка на дороге сделалась опасной, машины ползли еле-еле. И если по направлению в город, куда ехал Малахов, автомобилей было еще не слишком много, то из Москвы тянулся сплошной поток. Ничего удивительного – пятница, вечер, люди стремятся за город. Понадеялись на русское «авось»: может, повезет и удастся проскочить до дождя…
Виталий был в напряжении. Он с детства не любил гроз – слишком уж много знал неприятных историй про молнии. А уж вести машину в такой ситуации – это вдвойне неприятно. Сейчас народ стал ездить черт знает как, не подчиняясь не только правилам дорожного движения, но и элементарной логике – причем, вопреки расхожему мнению, так поступают не только женщины, но и многие мужчины. Малахов уже несколько раз еле успевал уворачиваться от придурков, которым надоедало «тошнить», как выражаются водители, в общем потоке, и они вдруг решали вырулить на пустую (по их представлениям) встречную полосу, чтобы обогнать более терпеливых товарищей по несчастью. Конечно, подобные лихачества сходили с рук далеко не всегда. На протяжении пути Виталий уже трижды наблюдал последствия аварий – к счастью, без жертв и серьезных повреждений.
«А что, если этот странный, такой явственный, сон окажется вещим? – пронеслось вдруг в голове у Малахова. – Прямо сейчас кто-нибудь выскочит, как из-под земли, или не справится с управлением… Мы с ним столкнемся – и я разобьюсь насмерть…»
От этой мысли стало так жутко, что тело свело судорогой. Он еще больше снизил скорость и даже стал подумывать, не съехать ли ему на некоторое время на обочину и не постоять ли там, пока не придет в себя. Однако усилием воли он заставил себя собраться и в конце концов вернулся домой – очень медленно, но зато без приключений. Минувший день вымотал Виталия настолько, что у него едва хватило сил принять душ. Уже «на автопилоте» он добрался до своей спальни, упал на постель и мгновенно уснул.
Утро субботы началось для него весьма непривычно – его разбудила супруга. В девять утра Лана не только оказалась на ногах, но даже выглядела бодрой и свежей.
– Зайка, подъем, подъем! – она потянула с него одеяло. – Вставай скорее, нам же ехать надо! «Черная радуга» заждалась.
В этот раз она собралась на удивление быстро. Ничего не потерялось и не забылось, все подходило и сидело как надо. Отправились целой толпой аж на трех машинах. Возглавляло процессию «Вольво» цвета «мурена», где сидели Малаховы, в двух других были представители проектно-строительной компании «СТК-проджект» и видеооператор, на присутствии которого так настаивала Лана. Загадочной Тани Тосс с ними не было.
– А зачем она нам там нужна? – пожала плечами супруга. – Пусть занимается салоном, там же у меня сегодня много работы.
И Малахову нечего было на это ответить.
К удивлению Виталия, Максим, Ланин водитель, широкоплечий парень двухметрового роста, уже откуда-то знал маршрут. Изредка сверяясь с картой, он не только ухитрился ни разу не ошибиться в переплетении проселочных грунтовок, но даже подъехал прямо к «Черной радуге» – с другой стороны, минуя сторожку.
– Здесь дорога даже лучше, – объяснил он. – Все-таки грузовики приезжали, строительные материалы возили…
От вчерашней грозы не осталось даже воспоминаний. В небе сияло солнце, и даже земля кое-где уже успела просохнуть.
В мгновение ока Лана организовала всех на работу. В недостроенном доме и на поляне вокруг поднялась суета. Оператор снимал здание и участок с разных сторон, проектировщики что-то измеряли, размечали, горячо обсуждали, сама Светлана умудрялась быть одновременно в нескольких местах, контролируя и направляя действия каждого.
– Зайка, ну что же ты стоишь! – возмутилась она, подбегая.
– А что я должен делать? – отвечал несколько ошарашенный Виталий.
– Проследи, чтобы они правильно разметили территорию! Ну, где мы будем делать забор. Это же самое главное – огородить наши владения! Остальное может и подождать!
И Малахову ничего не оставалось, как заняться этим вопросом. И через некоторое время проектировщики, при помощи проволоки, увеличили размеры принадлежащего им участка более чем в три раза.
– Чтобы завтра уже начали ставить забор, слышите? – командовала Лана. – Пока можно что-то временное, не очень красивое, главное, чтобы было надежно.
Виталий чувствовал себя более чем странно. И дело было даже не в том, что он вообще не ощущал радости обладания «поместьем» «Черная радуга», не испытывал никакого удовольствия от участия в процессе строительства собственного дома, о котором столько мечтал. Мысли его то и дело уносились на другую поляну, к сторожке покойного лесника Кочеткова. Он с трудом подавлял в себе желание сходить туда и посмотреть, не сидит ли в причудливом кресле из древесных коряг странная женщина с завораживающим взглядом?
Обычно сны имеют привычку забываться. Утром, когда только-только откроешь глаза, еще можно припомнить довольно многое, но стоит встать с постели и погрузиться в привычную суету, как яркие образы и удивительные по своей силе ощущения (наяву почти никогда не испытываешь ничего подобного) начинают потихоньку выветриваться из памяти, и к вечеру, как правило, уже вообще не остается никаких воспоминаний.
Здесь все было иначе. Без особых усилий Малахов мог бы до мельчайших подробностей восстановить в сознании вчерашний сон, но не позволял себе этого делать. Всякое бывает в жизни, и яркие сны тоже. Не стоит придавать этому особого значения. И все же на поляну тянуло невыносимо, он едва удержался, чтобы не пойти туда. Помнится, женщина во сне сказала: «Приезжай послезавтра». Стало быть, в воскресенье, а сегодня суббота. Чушь собачья, конечно, он никуда не поедет, нечего тут завтра делать…
В Москву вернулись еще засветло. Лана высадила его из «Вольво» и тут же куда-то умчалась, не иначе делиться впечатлениями с подругами. Виталий поднялся было в квартиру, но сидеть дома совершенно не хотелось. Он набрал несколько номеров, предлагая встретиться, но безрезультатно – все друзья оказались заняты, Никиты не было в городе, Боря со своей Алисой собрались на какую-то нашумевшую театральную премьеру, и даже Долька, обычно всегда готовая примчаться куда угодно по первому зову отчима, как раз ехала на день рождения к институтской приятельнице. От скуки Малахов отправился в любимое маленькое кафе, но и там его ждало разочарование – «девушки из таверны» сегодня не было, вместо нее работала напарница, молоденькая узбечка или таджичка, довольно хорошенькая, но не вызывавшая в Виталии никаких эмоций. Он нехотя выпил кофе, отметил, как буйно разросся за время его отсутствия знакомый цветок с резными листьями и красными волосками, расплатился и вышел на улицу.
Теплый майский вечер был в самом разгаре, Малахов даже пожалел, что приехал сюда на «Лексусе» – сейчас самое бы время прогуляться пешком, полюбоваться весенними сумерками, поглазеть на прохожих… Он нехотя направился к машине, которую оставил чуть поодаль, но тут почувствовал рядом с собой отвратительный запах и услышал за плечом гнусавый голос: «Миленький, подай рублик-другой на хлебушек…»
Он обернулся. К нему приближалось отталкивающего вида существо, которое разве что с огромной натяжкой можно было назвать женщиной – грязное, растрепанное, пахнущее перегаром и давно немытым телом, с испитым лицом в синяках, одетое в какие-то невообразимые лохмотья. Виталий брезгливо посторонился и буркнул:
– Проваливай!
Обычно нищие понимали такого рода ответ с первого раза и тут же исчезали. Но эта оказалась не только недогадливой, но еще и настойчивой. А может, просто была слишком пьяна, чтобы соображать. Она пошатывалась и, похоже, с трудом держалась на ногах.
– Ну подай, – ныла бомжиха. – Что тебе стоит… Ты ведь богатый… Дай мне немножко денежек, я хлебушка себе куплю, кушать очень хочется…
– Сказал, отвали! – он повысил голос и отвернулся, чтобы хоть как-то скрыться от мерзкой вони. Как всякий много работающий человек, Виталий не терпел бездельников и попрошаек. Понятно, была бы еще старуха немощная. А то ведь, несмотря на запущенный вид, вполне здоровая и сильная тетка.
Однако нищенка не унималась. Она не только не оставила его в покое, но даже наоборот – следовала за ним по пятам и канючила:
– Ну да-а-ай… Ты же не хочешь, чтобы я с голоду померла…
Малахов не выдержал и, с трудом борясь с подкатившей к горлу тошнотой, заорал:
– Да наплевать мне! Сдохнешь – только воздух будет чище!
Должно быть, выглядел он в этот момент действительно очень грозно, потому что пьяная испуганно шарахнулась от него и забормотала: «Ну че ты, ну че ты…» Она подалась назад, оступилась, видимо, запнувшись обо что-то, неловко взмахнула руками, пытаясь удержать равновесие, упала навзничь и ударилась головой об угол каменной ступени. Бомжиха даже вскрикнуть не успела, просто дернулась несколько раз и затихла, уставив невидящий и моментально остекленевший взгляд в синее вечернее небо. Все произошло почти мгновенно, и он даже не сразу понял, что она мертва.
В первый момент Малахов онемел от ужаса. Он был уверен, что сейчас переулок наполнится криками, возбужденными голосами, к месту происшествия тут же стечется народ, примчится, воя сиреной, милиция. Свидетели дружно укажут на него, будут, перебивая друг друга, рассказывать, что произошло, стражи порядка запихнут его в свою машину и отвезут в отделение… Но ничего подобного не случилось. Народу в переулке было не так уж много, и никто из проходящих мимо даже не заметил падения какой-то пьянчужки. Прохожие были слишком заняты своей жизнью, чтобы обратить внимание на внезапное прекращение чужой. И Виталий понял, что сейчас легко и беспрепятственно сможет дойти до «Лексуса», сесть в него и уехать. И никто, ни одна живая душа никогда в жизни не вспомнит, что именно он стал невольным виновником гибели человека.
Он торопливо шагнул в сторону… и вдруг увидел ее. Снова, как и несколько недель назад, в саду у казино, она стояла над телом и смотрела вниз. На лице ее было то же самое выражение, что и тогда, но теперь Виталий понял, что оно означает. Это была удовлетворенность мастера своей работой. Работой мелкой, рутинной, малоинтересной, но которую изредка приходится выполнять даже лучшим специалистам. Не всегда повар-виртуоз готовит кулинарные шедевры – иногда он жарит и самую обыкновенную яичницу. Одаренный писатель иногда строчит на бегу коротенькие записки для родных «не волнуйся, буду поздно», а талантливому художнику может понадобиться быстро покрасить батарею отопления в своей квартире. И тогда они не вкладывают в этот труд всю душу. Просто закончат работу, кинут быстрый оценивающий взгляд, убедятся, что все сделано хорошо, и отправятся творить дальше.
Дама посмотрела на труп, потом подняла голову, встретилась глазами со взглядом Виталия и усмехнулась:
– А я ведь предупреждала тебя: будь осторожен в своих словах! Я ж тебе сказала, что иногда люблю зацепиться за одну случайную фразу. Иногда я исполняю подобные просьбы, будто бы оброненные невзначай. Ты пожелал ей смерти – и ее тут же не стало.
Только сейчас он разглядел, что одета дама в этот раз была ярко и броско, даже безвкусно. На плечах полушубок из натурального меха – это в мае-то месяце! – на голове блондинистый парик, в ушах огромные тяжелые серьги, на пальцах – множество золотых колец с крупными камнями. Дама была очень сильно накрашена, почти размалевана, но, несмотря на это, казалась намного моложе, чем в казино. И совсем не худощавой, даже наоборот, скорее, полной.
«Наверное, именно так и представляла себе Смерть эта несчастная нищенка, – пронеслось в голове у Виталия. – Получается, для нее кончина была благом?»
Дама удовлетворенно кивнула:
– Молодец, догадался. Я смотрю, ты начинаешь соображать… Ну что, надеюсь, теперь ты мне поверил? И наконец-то перестанешь уговаривать себя, что я – только необычный сон?
Он хотел ответить, но она жестом остановила его:
– Помолчи! Сейчас не время и не место. Обсудим все завтра, как договорились.
Он был уверен, что не сможет заснуть в эту ночь, но снова мгновенно отключился, едва коснулся головой подушки. Вырубился, как говорила в таких случаях Долька. А около одиннадцати утра уже подъезжал к сторожке.
В глубине души он еще надеялся, что не встретит никого на поляне, но в то же время отчетливо осознавал, что надежды эти напрасны. И нисколько не удивился, увидев ее сидящей все на том же месте, в странном кресле. Скорее, он изумился бы, если бы дамы там не оказалось. Но она была – а значит, им предстоял новый разговор.
– Ну, здравствуй, – строго сказала она. Сегодня у нее опять был новый имидж. Большие очки в толстой старомодной оправе, рыжеватые, точно подкрашенные хной, волосы собраны на макушке в небольшой пучок. Невзрачный темно-бордовый вязаный жакет, бежевая блузка с воротником-стойкой, коричневая юбка-миди и коричневые же туфли на плоской подошве. Настоящая училка – разве что указки и классного журнала с «двойками» не хватает.
Виталий вышел из автомобиля и молча направился к своему «старому месту» на лавке у стены. Приветствовать собственную смерть и уж тем более желать ей здравия ему показалось абсурдным. Женщина скривилась:
– Какой ты все-таки некультурный! Разве не знаешь, что не отвечать, когда с тобой здороваются, невежливо? И садиться без приглашения дамы – тоже дурной тон… Впрочем, откуда тебе это знать? Ты же как был, так и остался деревенским мальчишкой. Носишь галстуки за тысячу долларов, а не знаешь элементарных правил этикета. Собственную жену называешь супругой.
– А что в этом особенного? – не понял Малахов.
– То, что это не принято. Слова «супруг» или «супруга» можно употреблять только по отношению к кому-то другому: ваш-ваша или его-ее. А моя всегда только жена. Ладно уж, можешь сесть.
Виталий опустился на скамью, чувствуя себя просто по-идиотски. Он ожидал от этой встречи всего, чего угодно, – но уж никак не того, что Смерть будет учить его хорошим манерам.
– Ну что? – улыбнулась она. – Так и продолжаешь убеждать себя, что я сумасшедшая, сбежавшая из местного дурдома?
Он покачал головой:
– Тогда бы у тебя не было никаких сведений обо мне. А ты в курсе моего прошлого, моих воспоминаний, поступков, о которых никто не знал, моих мыслей… И потом, все то, что я испытываю, находясь рядом с тобой…
Он не договорил, прислушиваясь к своим ощущениям. В этот раз не было ни ступора, ни панического ужаса. Даже наоборот – он чувствовал себя довольно комфортно. Настолько, насколько может быть комфортно человеку, которому суждено вот-вот умереть.
Дама довольно улыбнулась и кивнула:
– Вижу, что ты не просто так потратил время между нашими встречами. Размышлял и кое до чего додумался сам… Что же, молодец. Не сомневаюсь, что у тебя накопилось множество вопросов – можешь задавать.
Так оно и было. Малахову не терпелось выяснить массу вещей, но начал он с самого главного:
– Когда я умру? Сегодня, сейчас?
Она посмотрела на него поверх очков.
– За сегодня и завтра можешь не беспокоиться. Я тебе обещаю, что это произойдет после следующей нашей встречи, которая будет… Ну, скажем, опять послезавтра. Во вторник.
Значит, на все про все у него осталось двое суток. Виталий застонал и спрятал лицо в ладонях.
– Ну почему?! Почему так рано? Мне же всего сорок лет…
– Всего? – переспросила она с усмешкой. – Ты же сам совсем недавно говорил: целых сорок. Мол, это уже солидный возраст, почти старость, все уже позади…
Но ему было не до ее иронии.
– За что? Чем я это заслужил? Что я сделал?
– Можно подумать, ты праведник! – снова усмехнулась она. – Поразмышляй-ка на досуге – есть ли на свете грехи, которых ты не совершил? Хотя бы за последний месяц? Слышал когда-нибудь о смертных грехах? Ну да ладно, я тебе не исповедник, и мне нет до этого никакого дела. И вообще, если бы я забирала вас в зависимости от того, кто как себя вел… Это уже каким-то детским садом попахивает, ты не находишь? Вот ты плохой мальчик, отправляйся в чулан. А ты хорошая девочка, на тебе конфетку.
– Тогда чем же ты руководствуешься в своем выборе? Почему одни уходят с тобой рано: в юности или даже в детстве… Да что там – сразу после рождения! А другие остаются жить до глубокой старости, когда и им существование не в радость, и сами они становятся в тягость окружающим? Кто это решает? Бог?
– Бог?.. – повторила она задумчиво. – Знаешь, меня вообще всегда изумляли ваши людские представления о Боге и о Дьяволе. На самом деле все выглядит совсем иначе… Не сомневаюсь, что Сатану, каким вы его рисуете в ваших сказках, вы специально выдумали для того, чтобы оправдать свои же подлые стороны души. Да и Бог для вас – только способ решить проблемы. В церковь вы ходите, как в супермаркет, когда что-то понадобится – пошли мне, Боженька, прибыль побольше, должность новую или мужа чужого, а я тебе за это свечку поставлю…
– Но кто же тогда решает, жить нам или умирать? Неужели ты?
– Думаю, тебе знакомо такое понятие, как судьба… Каждому из вас предопределен некий путь, то, что вы называете «на роду написано». И обычно в течение земной жизни человек более или менее четко следует этому пути. От рождения и до встречи со мной.
– И что, эту программу никак нельзя изменить?
– В том-то и дело, что можно, иначе это было бы слишком скучно. На программу, как ты выразился, влияет очень и очень многое. Случай. Сам человек. Другие люди, которые его окружают. Всевозможные обстоятельства. Ну, в том числе и я. В конечном счете именно я принимаю решение, когда тот или иной человек покинет этот мир.
– И от чего же зависит это твое решение?
– Да каждый раз по-своему. Иногда просто от какой-то одной случайной фразы. Ведь каждый случай особенный. Не думаю, что для тебя будет новостью услышать, что все люди разные. При всей схожести, при многих общих чертах, все вы – особенные. И любой, кто стремится себя осознавать, готов бороться за эту свою особенность, отстаивать свое неповторимое «Я». Мир не случайно устроен так, что каждый человек – это центр вселенной. Во всяком случае, пока он живет на земле. Оттого-то я и хожу к вам, и разговариваю…
– И решаешь за нас, жить нам или умереть? – Он сам не знал, зачем расспрашивает ее так подробно. Да, конечно, хотелось узнать как можно больше… Но он уже не сомневался в том, что все усилия будут бесполезны. Его участь уже была определена.
– Ну, случается, даже вы берете на себя смелость решить, продолжится чья-то жизнь или оборвется. Один сам лезет в петлю, другой бьет соседа дубиной по голове, а третий приказывает сбрасывать бомбы на город. Но и тут не так просто… Кто-то умрет, а кто-то нет. Потому что его время еще не пришло.
– Зато мое пришло, – проговорил Малахов удрученно. – Мне предстоит провести два дня в ожидании, а потом…
– Ну, и что в этом страшного? Скажи мне, что плохого в смерти?
– Она… Ты… Со смертью все прекращается. Это необратимость. Это конец.
– А с рождением кончается внутриутробное существование ребенка. Еще раньше, когда его душа поселяется в тело матери, кончается ее существование подле Бога. И когда душа покидает землю, она тоже не исчезает, а просто переходит в другой мир. Мир, где все совсем иначе. Где все спокойно и размеренно. Так почему меня надо бояться?
Малахов промолчал. Ему вдруг пришло в голову, что он никогда не задумывался, почему люди страшатся смерти. Просто всегда воспринимал это как должное. Дама продолжала:
– Меньший страх – это страх потери близких. Многие опасаются, что их родитель, возлюбленный, супруг или ребенок умрут. Иногда для этого есть основания – болезнь, например, или опасное занятие, но часто этот страх возникает и просто так, безо всяких на то причин. Но вот что интересно! Когда тот или иной человек боится смерти другого, то он беспокоится совсем не о том, каково будет тому, кто умрет. Потому что природа ужаса перед чужой гибелью – это страх не за другого, а за себя. Ребенок боится смерти матери, потому что не знает, как выжить без нее, а мать страшится гибели ребенка из-за того, что ее пугают связанные с этим переживания, горе, отчаяние и одиночество… Пока человек рядом с вами, вы от него получаете что-то хорошее, неважно, денежное ли содержание или радость общения с ним. А когда он уходит, вы это теряете. Вот вы и обижаетесь. Он или она умер – ах, как мне теперь плохо.
И снова Виталий не нашелся что сказать. Он не был согласен с подобными утверждениями – и в то же время не мог привести ни одного аргумента против. А дама между тем говорила и говорила:
– Но, конечно, есть и другой, куда более сильный страх смерти – страх за самого себя. Вы боитесь собственной кончины и потому привыкли связывать со мной все самое негативное…
– Ну, не будешь же ты уверять меня, что умирать легко и приятно, – перебил, не выдержав, Виталий.
– Не буду, – согласилась она. – Переход в иной мир действительно не относится к сфере доступных вам удовольствий. Неважно, рождение это или смерть – ощущения не слишком комфортные. Но боитесь вы в конечном счете совсем не этого, а неизвестности. Она пугает вас везде, где бы вы ни были. Не исключено, что в том мире, где живут ваши души до рождения, ходит Жизнь – ну совсем как я, только, может быть, чуть помоложе, – и тоже каким-нибудь орудием, ну, допустим, вилами, гонит тамошних обитателей в этот мир. Мол, нечего тут прохлаждаться, пора вам жить. Идите рождайтесь. А те от нее врассыпную…
Малахов криво усмехнулся:
– Знаешь, хотелось бы верить, но… Я такой же, как и все. Тоже боюсь боли и страданий. Но сильнее всего – и в этом ты права – меня действительно пугает неизвестность.
– Успокойся. Со временем ты все узнаешь и поймешь, что не так уж это и страшно. То, что происходит перед встречей со мной, ты уже прочувствовал на себе, так?
– Разве со мной происходило что-то особенное?
– Конечно, какой же ты ненаблюдательный! Возьми хоть эти твои необъяснимые смены настроения. Они свойственны очень многим. Людей начинает кидать из крайности в крайность. То вдруг жизнь беспричинно становится не мила, то, наоборот, ни с того ни с сего просыпается безудержная радость бытия, хочется творить, петь, любить весь мир вообще и каждую попавшуюся под руку женщину в частности. Многих также тянет вспоминать все пережитое, помнишь, как у тебя это было недавно? На кухне?
– Откуда ты все это знаешь?
– Оттуда, что уже некоторое время наблюдаю за тобой.
– Начиная с казино, да?
– Даже раньше.
– Скажи, – не удержался от вопроса Виталий. – Почему я тебя тогда не испугался? Позавчера, когда увидел тебя здесь, сначала испытал просто-таки панический ужас. А тогда не было ничего похожего.
– Неужели не ясно? – удивилась дама. – Мне казалось, ты и сам можешь это сообразить.
– Потому что в казино ты пришла не ко мне?
– Ну конечно! Тогда я просто показалась тебе, чтобы подготовить к будущей встрече. Я считаю, что когда человека собираются убить, он имеет право знать об этом заранее.
Если бы сейчас с чистейшего, без единого облачка майского неба вдруг обрушился снегопад, Малахов изумился бы гораздо меньше. Он сидел как громом пораженный и не верил своим ушам.
– Меня… собираются убить?
Она кивнула так невозмутимо, точно речь шла о самых обыденных вещах.
– Ну а отчего, по-твоему, чаще всего умирают молодые бизнесмены? Ты здоров как бык, по натуре своей очень осторожен, экстремальными видами спорта не увлекаешься. Войн, эпидемий, природных катаклизмов вокруг тебя тоже не наблюдается. Значит, остается два варианта – несчастный случай или убийство. А все вариации уже внутри.
Малахов отказывался осознать смысл сказанного. Ему казалось, что он уже смирился с тем, что умрет через два дня. Но что это будет убийство…
– Кто? – спросил он, и голос почему-то прозвучал хрипло, точно при простуде. – Кто это задумал? Кто-то из конкурентов?
Она скривилась:
– Ты еще скажи – мафия. Нет, дорогой, тут все гораздо интереснее… Отдать тебя мне хочет кое-кто, находящийся рядом с тобой. Из близкого окружения, как у вас это называется.
Час от часу не легче. Он еще готов был бы поверить, что его собираются «убрать» из-за бизнеса, как это случилось в свое время с Сашкой Семеновым. Хотя тоже маловероятно, но все-таки… А тут – кто-то из близких. Да чушь собачья!
– Этого не может быть! – сказал он вслух.
Дама подняла одну бровь:
– У тебя есть основания мне не верить? Или у меня есть основания тебя обманывать?
– Нет, но… Ты скажешь мне, кто это?
Она молча покачала головой.
– Ну почему? Почему же?
Дама чуть слышно вздохнула – или ему это показалось?
– Видишь ли, я принципиально не вмешиваюсь в ваши, людские, отношения. У вас друг с другом свои дела, а у меня с каждым из вас – свои. Быть может, ты и догадаешься, кто тот человек, который решил, что ему станет лучше, если ты перестанешь жить. Но скорее всего, ты так об этом и не узнаешь. Ты будешь ломать голову, перебирать кандидатуры, но этот человек так и останется для тебя вне подозрений. Это последний, на кого ты подумаешь. Тебе он всегда будет казаться невинным, как младенец.
Малахов все никак не мог прийти в себя.
– И… что же теперь?
Она улыбнулась:
– Помнишь наш прошлый договор? Об обмене?
– Да, помню, – кивнул он. – Ты сказала, что можешь забрать кого-то вместо меня…
– Именно так. От тебя потребуется только решить, кто же из вас уйдет со мной – ты или тот, кто задумал твое убийство.
– Вот оно что… – Виталий был в полном недоумении. – Постой, но ведь ты сама говоришь, что я могу так и не узнать, кто это… И что же, я должен буду отправить на смерть… неизвестно кого? Да еще из моего близкого круга общения?
– А так ли уж ты хочешь знать, кто это? – Дама снова поглядела на него поверх очков. – Признайся себе честно – готов ли ты взять на душу такой груз? Открыть, что близкий тебе человек, которым ты дорожишь и который якобы души в тебе не чает, тайно готовит твое убийство?
– Да, – быстро и уверенно заявил Малахов. – Горькая правда всегда лучше сладкой лжи. Лучше я буду знать, что мой сотрудник или даже друг меня ненавидит, чем продолжать доверять ему.
– Ну-ну, – отвечала дама с усмешкой. – Тебе решать. Хочешь знать, кто это, – ищи. Сам ищи, я тебе тут не помощник. Моя роль в этой истории совсем другая. Послезавтра я снова буду ждать тебя на этом месте. Ты приедешь и скажешь о своем решении. А теперь садись в свою машину и поезжай. У тебя еще много дел.
Что верно, то верно – дел у человека, который должен будет послезавтра умереть, всегда немало. Необходимо все закончить, успеть, подготовить, продумать… Хотя надо ли? Может, ну его к чертовой матери? Какая ему разница, что будет потом? А сейчас, в оставшиеся дни, даже часы, он может позволить себе все что угодно, любой поступок, любое безрассудство. Оглядываться и ограничивать себя уже не нужно – все равно вот-вот умирать…
Не успел он доехать до ближайшей деревни, как зазвонил мобильный.
– Зайка, а ты где? – пропел веселый голос Ланы. – Я встала, смотрю, а тебя нет.
– Да так, отъехал по делам. Часа через два буду, – отвечал Малахов.
– Ой, тогда меня уже не будет. Я скоро улетаю перышки чистить. Ты, надеюсь, не забыл, что мы с тобой сегодня приглашены на день рождения к Карине?
Ну конечно, это вылетело у него из головы. До того ли ему было сейчас?
– Лана, у меня нет никакого настроения… – начал было он, но супруга (то есть жена) не дала продолжить:
– Виталя, но ты с ума сошел! Это же Карина! Моя подруга и, между прочим, тетка твоего любимого заместителя Аркадия. Они все страшно обидятся, если ты не приедешь! А уж я как обижусь!
Обижаться Лана умела, и Малахов знал это. Менее всего ему хотелось тратить драгоценное оставшееся время на семейную ссору. Приходилось выбирать из двух зол – и день рождения явно был меньшим.
– Хорошо, уговорила, – сказал он со вздохом.
– Ну и чудненько! Значит, встречаемся дома в пять. Максим нас туда отвезет.
Он отшвырнул телефон на соседнее сиденье и посмотрел на часы. Оказывается, еще не было и половины двенадцатого. А значит, выходило, что Малахов провел на поляне перед сторожкой всего несколько минут. Как странно – ему казалось, что их разговор тянулся много дольше…
Дорога за окнами уже стала привычной. Виталий вел свой «Лексус» почти машинально и все прокручивал в голове недавно услышанное. Ему было странно, что он почти ничего не ощущал – ни страха, ни паники, ни отчаяния, ни боли. Зато голова была очень ясной. Вероятно, это был такой своеобразный шок – словно кто-то специально отключил его чувства и оставил работать мысли. Малахов перестроился в правый ряд и приступил к размышлениям.
Итак, кто-то из его близкого окружения замыслил его убийство. И ему, Виталию, обязательно надо выяснить, кто же это таков… Будем рассуждать логически и начнем с самого начала. Что это вообще такое – близкое окружение? Семья, друзья, работа… Вот вроде бы и все. Ну, семья исключается сразу. Друзья… Оказывается, не так-то и много у него друзей. Скорее, это приятели, партнеры по бизнесу и прочие, как выражается Лана, фигуры из их круга. Борька Егорин, Никита, ну еще два-три человека… И тех уже можно назвать близкими только с натяжкой. Но с чего бы вдруг Борьке или тому же Никите его убивать? Ну, может, они ему завидуют, не исключено, что в глубине души недолюбливают, но затевать убийство – какой смысл? Они ведь ровным счетом ничего не выиграют от его смерти… А первый вопрос любого преступления – это всегда: «Кому выгодно?»
Значит, остается работа. Конкуренты (но она сказала, что они тут ни при чем!), подчиненные – весь штат его фирмы, начиная с секретарши Полинки и заканчивая Аркадием. Теоретически – чисто теоретически! – помощник мог бы ненавидеть своего босса и желать ему смерти… В этом ракурсе Аркадий выглядел бы подходящей кандидатурой, если бы не одно «но». Малахов ведь так и не успел сделать его своим компаньоном! А значит, Лошманову нет никакой корысти его убивать. Более того, внезапная кончина владельца компании может доставить ему массу проблем. Неизвестно, как еще Аркашка сработается с новым хозяином… А не исключено, что и срабатываться вообще не придется. Новый владелец фирмы обычно всегда стремится окружить себя своими людьми. Все то же самое относится и к Коле Тихомирову. Он человек очень мягкий, доброжелательный… Представить его в роли заказчика было просто невозможно.
Да, ни в бизнесе, ни где-либо еще подходящих кандидатур не находилось. Что же еще может считаться «близким окружением»? Женщины? Но у него давно никого нет, кроме Ланы. Не принимать же в расчет абсурдную версию, что муж фарфоровой куколки Анечки оказался патологическим ревнивцем, разузнал о приключениях своей женушки на Лазурном берегу и теперь жаждет крови соперника… Какие еще варианты? Соседи? Кто-то из живущих через стену в их доме на Басманной положил глаз на малаховские двухэтажные хоромы? Бред. Стоп, а если? – мысль пришла внезапно и так потрясла, что Виталий не заметил перемены сигнала светофора и едва успел затормозить перед наземным переходом. – А если весь сыр-бор разгорелся из-за «Черной радуги»? Вдруг писатель, или его супруга, или их дети решили отомстить ему за то, что он лишил их родового гнезда? Нет, тоже чушь, попахивает какими-то старинными романами. Они с Ланой ведь не украли у Россихиных участок, а купили, деньги на счет переведены, Малахов лично это проконтролировал…
Он доехал до Москвы, так и не придя ни к какому мало-мальски приемлемому умозаключению. Возвращаться сейчас домой и проводить воскресный день наедине со всеми этими размышлениями не было никакого желания. Недолго думая, Виталий отправился на Покровку и вскоре уже сидел за столиком любимого кафе. Здесь, в привычной обстановке, рядом с дорогим сердцу им же самим ощипанным цветком, среди знакомых уютных ароматов, его посетили совсем другие мысли.
«Что я еще не сделал такого, что срочно нужно завершить? Может, составить завещание? Впрочем, нет необходимости. По закону и так все перейдет Лане и Дольке, включая банковские вклады. Лана, наверное, продаст фирму… Сама она с ней, конечно, не справится. Разве только сделает управляющей эту свою таинственную Таню Тосс… Значит, с супругой и с дочкой после моей смерти будет все в порядке, они не пропадут и будут обеспечены надолго. А про всех остальных нужно хорошенько подумать. Вспомнить всех, перед кем я виноват в чем-то и кому что-то должен, и постараться как-то решить эти вопросы за оставшиеся сутки. Вернуть все долги, вплоть до чужих книг и компакт-дисков…»
За спиной послышались легкие шаги. «Девушка из таверны» принесла кофе, даже не дожидаясь его заказа.
– Добрый день. Ваш кофе, пожалуйста, – она улыбнулась, взглянула на него, и тотчас ее лицо приняло тревожное выражение. – Что-то случилось? Что с вами?
– А что со мной? Что-то не так? – переспросил Малахов.
– Да. У вас такое лицо… Даже не знаю, как сказать. Словно произошло что-то очень страшное.
– Я выгляжу испуганным?
– Нет. Совсем нет. Вы выглядите… – она на секунду запнулась, потом подобрала слово, – обреченным.
Он с удивлением взглянул на нее. В ее глазах было столько искреннего волнения и участия, что ему вдруг неудержимо захотелось все-все ей рассказать. Но это было бы по меньшей мере нелепо.
– Ну что вы! Вам просто показалось! У меня все в порядке.
– Ну что же, хорошо, коли так… – она покачала головой и отошла. А он, даже не притронувшись к чашке, поспешил в туалет и внимательно изучил в зеркале свою физиономию. Неужели по его виду так заметно, что творится внутри? Но зеркало ничего такого не показало. Какие бы сомнения и терзания ни раздирали его душу, внешне это никак не отражалось. Виталий увидел в серебристом стекле обыкновенного стильного мужчину с озадаченным – но не более того! – выражением лица. Никаких тебе новых седых волос, невесть откуда взявшихся морщинок, изменившегося выражения глаз. На миг ему даже пришло в голову, что его отражение живет какой-то своей, отдельной от него, жизнью…
Официантка больше не подходила к нему, но несколько раз, поглядев в ее сторону, он встречался с ее взглядом. «А ведь я вижу ее последний раз в жизни! – вдруг осознал Малахов. – Завтра ее не будет, не ее смена… А послезавтра, возможно, уже не будет меня». И он решительно поднялся со своего места, подошел к ней и спросил то, что все время хотел узнать:
– Скажите, а как вас зовут?
Она ответила тотчас, будто давным-давно ожидала этого вопроса:
– Любовью.
– А я Виталий, – отвечал он, почему-то чувствуя себя слегка неловко.
– Я знаю, – кивнула «девушка из таверны». – Вы Виталий Павлович.
Он очень удивился:
– Неужели вы всех клиентов помните по именам?
– Постоянных всегда стараюсь запомнить, – отвечала она. – Но с вами это совсем легко – вы у нас особенный.
– Вот как? Почему?
– Очень немногие из наших посетителей могут себе позволить менять кофе из-за того, что он остыл, – рассмеялась она. – Остальным такое не по карману.
Надо же! Ему бы это и в голову не пришло. Он тоже невольно улыбнулся ей в ответ и вдруг подумал, что больше всего на свете хочет сейчас быть с ней, болтать о пустяках, слушать ее мелодичный голос и хрустальный смех, вдыхать исходящий от нее легкий запах старомодных духов…
– Девушка! – позвала пожилая дама за столиком у стены. – Можно вас на минутку?
– Да, сейчас, – откликнулась официантка и перевела взгляд на Малахова: – Вы что-то еще хотели, Виталий Павлович?
– Да, – кивнул он. – Расплатиться и попрощаться. Вот деньги за кофе. Прощайте, Люба.
– До свидания, Виталий Павлович, – с мягким упреком поправила она. – Я не люблю слова «прощай». Говорить его – плохая примета.
День прошел в суматохе, вечер заканчивался еще хуже. Сидя за накрытым праздничным столом, Малахов с неудовольствием думал о том, что даже последние оставшиеся часы своей жизни вынужден делать не то, что хочется, а то, что надо. Да и надо-то не ему, а Лане. У него, Виталия, вообще нет никакого желания находиться в этом особняке, среди этих людей, пришедших сюда продемонстрировать свой достаток, как модель на подиуме демонстрирует чужой наряд. Одежда и аксессуары, прически и косметологические ухищрения, слова и манеры, мужья и любовницы – все это служило одной цели: похвалиться перед остальными и не только показать, что ты не хуже других, но и вызвать зависть, по этикету принимающую форму восхищения. Виталий никогда особенно не любил светских тусовок, но сегодня ему здесь было уже совсем тошно. Не хотелось ни есть, ни пить, ни слушать все эти разговоры…
– …да-да, запомни: доктор Лодкин, Александр Борисович, клиника на Третьяковке, я потом скажу тебе название и точный адрес… Кудесник, говорю тебе, просто кудесник! Ты помнишь, какой у Маргариты был нос? А теперь? Это же произведение искусства, а не нос! А видела бы ты, какую грудь он сделал Анжелике, ну, ты ее знаешь, жена Никиты…
– …в милицейской форме. Останавливают средь бела дня, на оживленных магистралях, хорошие автомобили, просто-напросто выкидывают оттуда на дорогу и уезжают. Представляете, какая наглость! Ну и, конечно, найти их никто не может, это уж у нас как водится…
– …еще и вторую бутылку! А я сижу и считаю – семьсот на подарок, две бутылки вина по двести тридцать, да еще хавчика долларов на четыреста… Это ж получается, что он за один вечер больше полутора тонн на меня потратил! И тут я поняла – это любовь!..
Почти напротив Малахова сидел Аркадий, племянник виновницы торжества, и Виталий украдкой наблюдал за своим заместителем. Неужели это все-таки он? Других кандидатур просто не было. Но Лошманов, даже если и вынашивал в душе коварный замысел, ничем себя не выдал, был, как всегда, весел, обаятелен и галантен с дамами. Ни разу Малахову не удалось поймать на себе какой-нибудь брошенный им подозрительный взгляд.
– Кариночка, а где вы заказали такую чудесную рыбку? – спросил над ухом, перекрывая общий шум, резкий женский голос. – Восхитительно вкусно, никак оторваться не могу!
– А тут у нас неподалеку ресторан «Рашн стайл», – отвечала хозяйка. – Они очень прилично готовят, я всегда там все заказываю…
Название ресторана почему-то показалось Виталию знакомым. Ну конечно же, это тот самый кабак, где они были с Джозефом. Потом прямо оттуда поехали в казино, где он первый раз уви… Стоп. Джозеф. Джо Коллуэй, его американский партнер.
От неожиданной догадки Малахов даже похолодел, хотя в людном помещении было очень тепло. Вот человек, у которого есть истинная причина его ненавидеть… Конечно, причина странная, с точки зрения здравого смысла, даже нелепая – но о каком здравом смысле может идти речь, когда в дело вступает ревность?
Эта мысль так потрясла Виталия, что он, не обращая ни на кого внимания, поднялся из-за стола и вышел из шумного зала на балкон. Подставил лицо прохладному весеннему ветру и попытался сосредоточиться.
После той досадной сцены у крыльца Джозеф больше с ним не общался. Не звонил и не брал трубку, хотя раньше, находясь в России, и нескольких дней не мог провести без своего «русского друга Вита». Это могло означать только одно – техасец очень обижен. Человек он взбалмошный, впечатлительный и не в меру эмоциональный. Да, такому вполне может прийти в голову смертельно отомстить своему обидчику… Тем более что Малахов понятия не имеет, чем у них там все закончилось с Наташей. И теперь Джо страдает и, как это иногда делают дети, решил обвинять во всех своих неприятностях одного конкретного человека… Дети, дети… Что-то она такое говорила о детях… Что-то вроде того, что его предполагаемый убийца чем-то напоминает младенца. Ну конечно же, значит, она имела в виду именно американца!
После этого открытия оставаться на празднике уже не было никаких сил. Виталий торопливо извинился перед именинницей, сославшись на неотложные дела, потом нашел Лану.
– Ой, зайка, а я совсем не хочу так рано уходить! – огорчилась супруга.
– И не надо. Макс отвезет меня и вернется сюда.
«Ну и что теперь делать? – думал Виталий весь обратный путь. – Она была права – я догадался, кто хочет моей смерти, но это ровным счетом ничего мне не дало. Ехать к Джо, искать его, пытаться как-то объясниться, может быть, даже просить прощения… И что?»
Он взглянул на часы – еще не так уж поздно, вполне удобно позвонить. Вынул мобильник, набрал номер Коллуэя и слушал длинные гудки до тех пор, пока связь не прервалась и на дисплее не появилось сообщение «нет ответа». Малахов позвонил еще раз и еще, а на четвертый услышал, что абонент недоступен. Теперь уже не оставалось сомнений, что Коллуэй слышит звонок. И… он выключил телефон.
«Значит, остается одно – наш с ней договор», – сказал сам себе Малахов. Но думать на эту тему сейчас уже просто не было сил. Завтра ему предстоял очень нелегкий день.
* * *
Утро снова застало Виталия в дороге. Он поднялся чуть свет и снова ехал за город, только уже совсем в другом направлении.
На Калужском шоссе он не был уже лет семь, если не больше, и теперь не уставал поражаться отличному состоянию дороги. Ну, прямо как на Западе, и когда его успели привести в такой приличный вид?
В десять утра, когда в «Мит-сити» еще только начинался рабочий день, он уже выехал за пределы Московской области. Малахов позвонил секретарю, предупредил, чтобы его сегодня не ждали.
– Ой, Виталий Павлович, ну а как же… – начала было Полинка, но он не дал ей договорить.
– Все вопросы к Аркадию, он во всем разберется.
Странно, но ему даже думать не хотелось о работе. Хотя совсем недавно казалось, что ничего на свете нет интереснее и важнее его бизнеса.
Родное Товарково, как ни странно, мало изменилось. Только магазинов стало больше, на улицах появились редкие машины – все больше «Газели» и старые отечественные автомобили с калужскими номерами, – да люди стали одеваться поприличнее. Вон, пацан лет шестнадцати даже по сотовому звонит… А так все по-прежнему. Пятиэтажки заметно обветшали, бараки никто и не думал сносить. Во дворах все так же сушится белье, бегает детвора, старушки сидят на лавочках, греются на майском солнышке.
Провожаемый заинтересованными взглядами, он проехал через весь поселок и вскоре оказался на знакомой улице. Родной дом был обнесен новым сплошным высоким забором – теперь и не увидишь, что там внутри. Впрочем, ему и смотреть особо не хотелось. Дом давно продан, живут там совершенно чужие люди, наверняка сделали все по-своему…
Он остановился около соседского участка, где жили Лукьяновы. Но тут Виталия ждало разочарование. Совсем молоденькая девчонка в коротком халатике, державшая на руках толстого розовощекого непоседливого карапуза, сообщила, что тетя Маня померла в девяносто шестом году, а они с мужем получили ее дом в наследство. Она назвалась какой-то родственницей тети Мани, но Виталий так и не сумел вспомнить, кто она такая. Впрочем, ничего удивительного, ведь девчонка явно родилась уже после его отъезда…
Больше видеть никого «из прошлого» ему не хотелось. Разве что поговорить бы со своей первой учительницей и старенькой библиотекаршей – но ни той, ни другой уже давно не было в живых. «Ничего, скоро встретимся! – усмехнулся про себя Малахов. – Не исключено, что уже завтра…» Он совсем не боялся этого – ему было все равно. С тех пор, как он вычислил своего предполагаемого убийцу (а возможно, даже и раньше, сразу после вчерашнего разговора), Виталий словно впал в какую-то апатию. Ощущения, чувства, эмоции – все это было в нем точно заморожено. Он будто превратился в холодную и бесстрастную мыслящую машину. «Я уже умер, – подумал Виталий. – И какая разница, что будет дальше. Что я, что Джозеф – не все ли равно…»
Он поехал на кладбище и не без труда отыскал могилы своих родных. Они выглядели не лучшим образом – участок зарос травой, ограда слегка покосилась и облупилась, памятники засидели птицы. Хорошо было бы привести все в порядок… Поразмыслив, Малахов вернулся к своей машине и поехал в Калугу, где закупил все необходимое, а потом несколько часов посвятил уборке – выровнял ограду, тщательно выполол все сорняки, посадил новые многолетние цветы, вымыл памятники. Затем достал краску и принялся аккуратно красить ограду, осторожно водя кистью и стараясь не ронять черных капель… Нет, не на одежду, черт c ней, с одеждой! Он поймал себя на том, что бережет молодые листья и свежую траву, точно ему вдруг сделалось жалко все живое. «Пожалуй, еще немного – и я стал бы буддистом, – с горькой усмешкой подумал он. – Вот только этого «немного» у меня уже не будет…»
Закончил работу, положил привезенные из Москвы цветы – бабке с дедом сирень, а матери тюльпаны, она очень любила тюльпаны. Постоял, посмотрел на могилки. Пробормотал себе под нос: «Ну простите, если что не так…» – и побрел прочь.
– Витя! – вдруг окликнул его женский голос. – Витька, Малахов, неужели это ты?
Как давно никто не называл его Витей…
Он поднял голову. К нему стремительно приближалась незнакомая толстая женщина, на вид лет пятидесяти, в дешевом джинсовом платье, крашенная под блондинку, с давно отросшими темными корнями волос. Он удивленно взглянул на нее.
– Не узнаешь? – Она подошла совсем близко, и что-то такое родное почудилось в ее синих глазах…
– Господи, Галка! – ахнул он. – Галка Антипова?
– Что, так постарела, да? – огорчилась женщина. И у него недостало мужества ей возражать. К счастью, это оказалась и не нужно. Галка заговорила, не замолкая, о том, какой он стал красивый, но она его все равно сразу узнала, что зашла на кладбище прибраться на могилах родителей, так как на Пасху не успела, а потом все праздники в огороде провозилась, а сегодня понедельник, у них в магазине выходной, вот она и выбралась, смотрит – а тут он…
– Ну как ты, что, рассказывай! – теребила она. – В Москве живешь? Женился?
– Да, у меня все хорошо, – механически отвечал он. – Своя фирма, жена, дочь… А ты как? Замужем?
– Да уж восемь лет, как развелась, – вздохнула Галка. – Одна детей ращу. Девчонке семнадцать, школу заканчивает, парню вот недавно четырнадцать исполнилось… Может, пойдем ко мне, а? – вдруг проговорила она почти умоляюще. – Посидим, чаю попьем?
Малахов взглянул на часы. По-хорошему, уже давно пора было ехать, в городе его ждало столько дел…
– Ладно, – сказал он. – Пошли, только ненадолго. И давай по дороге в магазин зайдем, я куплю чего-нибудь к чаю. Есть тут у вас более или менее приличный продуктовый?
В магазине он набил под завязку два пакета, стараясь взять еды получше – колбасы, соленой рыбы, конфет, соков.
– Куда столько? – ахала Галка.
– А я голодный! – отвечал он. – С утра ничего не ел.
– Так у меня борщ есть. И котлеты… Господи, ну а лимонад-то ты зачем берешь?
– Детям. Они ведь любят?
– Ну любят, конечно, да кто же им покупает…
Жила бывшая одноклассница все там же, в одной из пятиэтажек. Сколько он в свое время провел долгих часов в этом дворе, заглядывая в окна на третьем этаже – вон те два, налево от подъезда… Тогда побывать в ее квартире ему так и не удалось. Теперь же он с тоской оглядывал давно требовавшую ремонта «однушку», где в комнате просто негде было повернуться из-за письменного стола и трех кроватей. Детей дома не было, оно и понятно – кому охота сидеть дома в такую погоду? Мальчик забежал один раз попить воды, обалдел от обилия увиденных яств, съел на ходу пару бутербродов, распихал по карманам конфеты и снова умчался. Девочку Виталий так и не увидел.
Они просидели на кухне несколько часов, болтали, вспоминали школу. Бывшая одноклассница рассказывала о себе, Малахов предпочитал отмалчиваться. Наконец, когда было уже совсем поздно, он поднялся с качающейся табуретки и проговорил:
– Галка, у меня к тебе напоследок будет просьба.
Она заинтересованно распахнула синие глаза.
– Я тут редко бываю… Ухаживать за родительскими могилами совершенно некогда. А ты ходишь на кладбище. Не могла бы ты и за моими тоже последить? Ну, убираться там, цветы сажать и так далее? Вот тебе на первое время.
Она подсчитала деньги и ахнула:
– Но здесь же… Куда ж так много, Витенька?
– Ну, это на год вперед, а там работы столько… Может, ограду понадобится сменить или что-то такое… И еще, Галь. Вот тебе моя визитка. Тут все телефоны – домашний, рабочий и мобильный, но ты лучше звони в офис. Если вдруг меня не будет, спроси Аркадия Андреевича. Запомни – Аркадий Андреевич. Он тебе во всем поможет. Не стесняйся – если какие проблемы, мало ли что понадобится, деньги кончатся, детям на учебу…
Она молча слушала и только кивала растерянно, словно лишившись дара речи. А когда Малахов уже уходил, вдруг прижалась к нему щекой, всхлипнула и проговорила сквозь слезы:
– Господи, Витька, какая ж я была дура…
Домой он приехал уже затемно и снова уснул как убитый. Никогда в жизни он так хорошо не спал, как теперь – перед смертью.