Глава 15
Кошка на свалке
– Она думает, ты знал, что это случится, – сказал Кальвино, когда Пратт припарковал полицейскую машину на улице Казем Рат.
– А ты что думаешь? – спросил полковник, запирая дверцы. Он зачесал назад волосы и надел полицейскую фуражку, которая придавала ему официальный, военный вид.
Кико задала Кальвино тот же вопрос, и он дал ей ответ, которого она не хотела слышать.
– Лек стал покойником, когда Бунма не сумел убить меня в «Африканской Королеве». Мне представляется, что кто-то решил прикрыть небольшой бизнес Чанчая. Его парни напортачили. Ребята возили наркотики. Они могли выдать имена и адреса. Лек выложил всю подноготную нам с Кико, а потом побежал прямо под грузовик – Чанчай на это рассчитывал. Он пытается поправить дело. Может, ты знал, что он так поступит. Я не знаю.
– Я не знал, Винсент, – ответил Пратт, с хрустом шагая по гравию. – То, что они сделали, – это безумие.
– Они настроены решительно. – Кальвино встал на рельсы и посмотрел в обе стороны. Насколько хватало глаз, в обоих направлениях, где рельсы сходились в одну ниточку и исчезали, по железнодорожному пути шли люди. Пратт уже пересек пути и ждал друга.
– Настроены сделать что? – спросил полковник; он смотрел назад, рукой прикрывая глаза от солнца.
– Использовать свое покровительство и власть для устранения угрозы. Это не делает их безумными. Это делает их опасно умными, – ответил Кальвино.
Они двинулись к скоростной магистрали, которая бросала длинную тень на глубокие колеи грунтовой дороги внизу; она служила плоским бетонным потолком на высоте пятьдесят футов. После того, как свернули с улицы Казем Рат, они попали на окраину трущоб Клон Той и останавливались через каждые несколько метров, расспрашивая о Бопите, Леке, Вичае и Бунме. Никто ничего не знал; никто не признавался, что когда-либо слышал о ком-то из этих парней.
– Они напуганы. Нам нужно только, чтобы хоть один разговорился, – устало произнес Пратт, снимая фуражку и вытирая рукавом лоб.
– Это невозможно, – ответил Кальвино. – Так же было в моем прежнем районе. Появляются полицейские – и никто ничего не знает; дяди, братья, двоюродные братья – никто о них ничего не слышал.
Ему вдруг захотелось выпить. В Бруклине было несколько довольно опасных районов, тянувшихся от Флэшбуш-авеню, но здесь, понял он, глядя на свалку под скоростной магистралью, заселенную людьми, здесь зона последнего отчаяния.
Ему хотелось повернуть обратно; он впал в депрессию в тот момент, когда увидел первого голого ребенка, безразличного, с распухшим лицом и руками, лежащего под вентилятором, который обдувал его маленькое тельце.
Когда они вошли прямо под эстакаду, из слепящего солнечного света попали в обитель заброшенных машин, людей и животных. Это были не трущобы; старая, ржавая колючая проволока, натянутая на скрюченные деревянные столбы вдоль рельсов, мусор и животные с открытыми болячками наводили на мысль о концентрационном лагере. Жалкие лачуги из фанеры с кривыми стенами, брошенные грузовики, пахнущие ржавчиной и маслом, бельевые веревки, провисшие под тяжестью рваных рубах и штанов. Хижины из картонных коробок. И люди из плоти и крови, которых смели под скоростную магистраль, как пыль под ковер.
Кальвино чувствовал, что не может перевести дух. Он был потрясен страданием. Остановился и посмотрел вверх, на массивную бетонную конструкцию. Приглушенный рев грузовиков и автомобилей, мчащихся в Бангкок и из Бангкока над его головой. Винсент предоставил Пратту, который пошел дальше между колеями, остановиться и поговорить с молодой женщиной, держащей на своих тонких руках ребенка. Ее глаза бегали из стороны в сторону, пока Пратт ее расспрашивал. Она была похожа на дикого зверька, попавшего в западню, который хочет защитить своего детеныша. Впереди виднелись другие обитатели трущоб, сбившиеся в кучки по пять, шесть и больше человек, на грубых платформах, сколоченных из шершавых досок, выброшенных с ближайших стройплощадок; они смотрели телевизоры, подключенные к проводам, тянущимся над головой. «Кто эти люди? – гадал Кальвино. – Они убежали в Бангкок с северо-востока. Они приехали в большой город и произвели на свет Леков, Бунм, Бопитов и Вичаев. В надежде на что? На лучшую жизнь? Какие шансы у той молодой женщины, которую расспрашивал Пратт?»
Граница между бездомными и обитателями трущоб расплывалась и дрожала, как волны жара от пустынного участка шоссе.
– Лек говорил, что их грузовик обшит досками, – сказал Кальвино.
Пратт улыбнулся.
– Только он не сказал тебе, что все развалины здесь обшиты досками.
– Именно это превращает грузовик в дом, – ответил Винсент.
Пратт понимал, что его друг все больше огорчается и злится. Американцы всегда требуют решений, правильных ответов. Они хотят починить то, что сломалось, в том числе то, что чинить предстоит не им – например, Таиланд. Пратт помнил это по Нью-Йорку; именно это делало их американцами.
– Мне это тоже не нравится, Вини. – Но полковник также знал: что-то всегда будет сломанным и не поддающимся ремонту. Будда учил, что мир несовершенен и непостоянен и все проходит.
Пратт подошел и осмотрел старый грузовик и спросил у какого-то старика, кто его владелец. Старик ответил, что это его дом. Когда его спросили о Вичае, Бопите, Бунме и Леке, его ввалившиеся красные глаза уставились вниз, в грязь, и он стал казаться маленьким, грустным и испуганным. Больше он ничего не сказал, и Пратт отпустил его; старик захромал, собрав все жалкие остатки собственного достоинства. Лицо Пратта стало жестким от отчаяния. Здесь стояли десятки обшитых досками грузовиков с выломанными моторами, с бортов которых свешивались провода, и перспектива обыскивать каждый металлический остов бросала полковника в дрожь.
– Мы его найдем, – сказал Кальвино.
Ему нравилось это американское отношение Винсента ко всему – «мы это сможем». Он кивнул и пошел дальше. Кальвино догнал его и зашагал рядом.
– Суровая жизнь. Если можно назвать это жизнью, – сказал он.
Об этом Пратту не хотелось говорить; он принимал эту жизнь как неизбежные условия для многих людей – и в следующей жизни, если они будут добродетельны и пойдут по срединному пути, то могут снова родиться для лучшей жизни. Его чувство стыда было другим; американцы не так стыдились своего количества бездомных и убийств. Двое мужчин стояли и молчали, думая, что понимают все и ничего друг в друге.
– Пойдем, – сказал Кальвино.
Пратт показал вперед.
– Там еще стоят грузовики.
Полковник пошел к шеренге брошенных грузовиков, и Винсент потащился по пыли за ним.
«Как глубоко придется погрузиться, прежде чем упадешь ниже значения нищеты?» – думал сыщик. Бездомные люди используют мосты, эстакады и скоростные магистрали вместо крыши; они опустились так глубоко в грязь, что скоростная магистраль стала общественным их убежищем. Женщины и дети перед телевизорами были медлительными, тощими и тихими. Может, виной тому жара, или пыль, или удушающие запахи нечищеных сточных канав; или на такой стадии нищеты они лишились энергии или воли бороться и снова пробиваться наверх. Существует стадия между безнадежностью и смертью, и это место является местом обитания людей на такой стадии. Лица здесь лишены выражения и чувств. Свалка под скоростной магистралью завалена до небес выброшенными на помойку мечтами.
Пратт подошел к группе молодых людей в джинсах и темных очках, которые сидели, прижав колени к подбородку. На вид им было примерно столько же лет, как Вичаю и остальным. Кальвино продолжал шагать вперед; его мучило острое, до боли, желание выпить. Пройдя сотню футов, он присел на доску и стал наблюдать за тощей пятнистой кошкой под старым серым грузовиком с оторванным капотом. Сквозь ее кожу были видны кости, нос высох, на боках шерсть облезла клочьями. Он смотрел, как кошка подняла голову и начала лизать узким языком шасси.
Бедняки всегда были узниками, думал Кальвино. В каждый период истории и в каждом регионе мира. Забывать это наследие было современной иллюзией. «Что это капает?» – подумал он. Отношение к беднякам ненадолго поменялось в 60-х годах, но это продолжалось недолго. «Кошка хочет пить», – подумал он. Затем мир стал относиться к беднякам как к еще одному предмету потребления. Большинство правительств, в том числе тайское и американское, никогда не понимали, что наказывать бедняков, сажая их в тюрьму, бесполезно; перемещение преступника, живущего под скоростной магистралью, в тюрьму не внушит ему страха или уважения. Это не наказание. Людей со свалки невозможно наказать. Люди со свалки похожи на грузовики со свалки: они годятся только на запчасти.
Кальвино продолжал наблюдать за кошкой. Она много дней не ела. Он еще никогда не видел кошку в таком плохом состоянии, но еще живую. Ей требовались все силы, чтобы подняться на задние лапы и пить влагу с шасси. Жидкость выглядела густой, похожей на смазку для коленчатого вала.
Пратт встал над ним, упершись руками в бока.
– У тебя такой вид, будто тебе надо выпить, – произнес он.
Кальвино наклонил голову к плечу и поманил полковника.
– Посмотри.
Тот встал на колени и заглянул под старый грузовик.
– Я наблюдал, как пьет эта кошка.
– Что пьет? – спросил Пратт, придвигаясь ближе.
Винсент лег на бок и протянул руку под грузовик. Кошка взвизгнула, спутанная шерсть на ее спине встала дыбом, потом она убежала. Что-то капало. Кальвино мгновение смотрел на жидкость, потом медленно и осторожно сунул руку под струйку. Пальцы стали липкими. Он перекатился назад и протянул руку Пратту. Это была кровь.
– Похоже, мы нашли наш грузовик, – сказал сыщик.
У них ушло несколько минут, чтобы найти обрезок трубы и использовать его в качестве лома. Задняя дверца была заперта на блестящий, новенький замок с комбинацией цифр. Внутри грузовика мигал в полумраке телевизор «Сони». Рядом лежали два трупа. Босые, в шортах и футболках, они могли смотреть телевизор; только им перерезали горло.
Пратт нагнулся над одним из парней, потрогал руку покойника.
– Они умерли часа два-три назад.
– Я видел их раньше, – сказал Кальвино.
– Где?
– У «Африканской Королевы» в Патпонге. Они были там вместе с Вичаем.
Пратт с размаху сел на пол грузовика. Стены были украшены, как спальня подростка. Рекламный плакат мотоцикла «Сузуки»; на нем мчался молодой человек, которого обнимала за талию красивая девушка. Еще один плакат, где был изображен остров Пхукет с пальмами, песчаными пляжами и молодыми людьми, выпивающими под тентом. Лежала опрокинутая набок жестянка с растворителем. Сюда они приходили спасаться, прятаться от глаз людей и от тени скоростной магистрали.
– Я этим займусь, – сказал Пратт. – Тебе лучше отсюда убраться.
– Это не может быть один только Чанчай.
В голове у Кальвино вертелись бирманцы, фальшивые американские автомобильные номера, крокодил в доме духов со слезящимися глазами, подношение в виде героина, оставленное Вичаем. И сам Вичай, кто единственный остался в живых.
Пратт прочел его мысли.
– Не думаю, что Вичай на этот раз убежит обратно в Исан. Ты уже туда за ним приезжал. Поймал его. Он это помнит.
– Если он еще жив, – ответил Кальвино, вспомнив Вичая в ковбойской рубахе и кроссовках «Рибок» у бара «Африканская Королева».
Он подумал о том, не Вичай ли убил Тик. Почему-то Винсент надеялся, что это не он; и на основании слов Лека, сказанных перед смертью, ему казалось, что это был кто-то другой. У него было ощущение, что Тик повела его в ту ночь в Патпонг из-за своих чувств к Вичаю. Было нечто такое, что застряло в его мозгу, в том, как они переглянулись; нечто, похожее на любовь.
– Тот, кто это сделал, захочет убить и тебя тоже.
Пратт посмотрел на мертвых мальчиков, с перерезанным от уха до уха горлом, лежащих в темноте, как сломанные куклы. Он не опроверг вывод Кальвино. И в то же время чувствовал, как что-то острое режет его изнутри; скорее не боль, а рубец от удара кнутом, открывшийся в памяти. Это ощущение жгло, и он хотел прогнать его, боролся с ним.
– Ты уверен в том регистрационном номере на сером БМВ, который видел выезжающим со двора Даенг?
Винсент кивнул и поднял пейджер, лежащий рядом с одним из трупов.
– Конечно. – Он прищурился в темноте, стараясь разобрать телефонный номер. Свет был слабым, и он поднес пейджер к боковой стене, ловя отраженный свет, льющийся сзади. Потом показал пейджер Пратту. Он узнал этот номер – основной телефонный номер полицейского управления.
Полковник отбарабанил номер на память, схватил пейджер и швырнул его через самодельную комнату. Тот врезался в стену из деревянных досок.
– Ты знаешь, кто это, – произнес Кальвино.
Мышцы на шее Пратта напряглись. Ничто не шевелилось в полутьме, кроме изображений на экране телевизора. В нижней части экрана бежала строка с ценами акций на фондовой бирже. Пратт с трудом сглотнул и, бросив взгляд на друга, прошептал:
– Да, знаю.
* * *Послеполуденная жара косыми лучами солнца хлестала танцовщиц святилища Эраван. Они танцевали рам каэ бон, танец жертвоприношения духам сан пхра пхум. Стройные юные девушки извивались, приседали, кланялись и опускались на колени в ритуальном танце вокруг идола. Их лица покрывала гротескная маска лепешкообразного макияжа; жирные синие тени вокруг глаз и ярко-красная губная помада превращали их в безликих китайских кукол. Волосы у них были подняты на макушку и открывали длинные шеи. Восемь танцовщиц миновали Кальвино, пока он шел в заднюю часть святилища. Девушки были одеты в традиционные костюмы, усыпанные зелеными, красными и золотыми блестками, и высокие золотые конусообразные шапки.
Он смотрел, как они преклоняют колени перед святыней. Играл оркестр из трех человек с барабанами, бамбуковыми клавишными инструментами и колокольчиками. Макияж вздувался пузырьками и стекал по их длинным шеям, будто мороженое таяло внутри золотых конусов их шапок. Кальвино уже выпил половину маленькой бутылки «Меконга». Его прошиб пот, но нервы успокоились. Сыщик приехал в Эраван один. Глубоко засунув руки в карманы, он смотрел на остров тени. Нашел скамью и сел. Босые девушки двигались в танце к нему, потом повернулись, изогнулись и затанцевали вокруг центра святилища Эраван. Тяжелый способ зарабатывать по четыре доллара в день, подумал Винсент.
Клиенты Эравана платили наличными за пятнадцати– или тридцатиминутный блок танцев как награду за то, что боги этого храма выполняли их просьбы. Выигрыш в лотерею, возвращение сбежавшего мужа в гнездышко, продвижение по службе или, в случае Бена Хоудли, нужная подсказка насчет того, когда покупать и продавать акции на фондовой бирже Таиланда.
Транспорт на Ратчадамри тормозил у светофоров, и выхлопные газы успевали смешаться со сладким запахом курительных палочек. Несколько туристов бродили вокруг с мини-камерами «Сони», а также домохозяйки, продавцы из «Дзен» и небольшие группы тайцев средних лет, похожих на бывших кикбоксеров, которые стремятся вернуться на ринг – единственное место, где им оказывали почет и уважение. Другими словами, Эраван ранним вечером был тем местом, куда приходили неудачники, чтобы удвоить ставки на свою судьбу. Это был дом духов, внесенный во все путеводители и привлекающий тысячи туристов со всех концов света. Никто, кроме горстки людей, никогда не слышал о доме духов плачущего крокодила в Клонг Той. Никто никогда не услышит о мальчиках-подростках, которых нашли мертвыми в кузове старого грузовика, переделанного в клуб.
Уже от входа Кико увидела Кальвино, сидящего в углу. Она подошла сбоку и окликнула его. Он резко вскинул голову, потом увидел ее и глупо улыбнулся.
– Ратана сказала, что ты, возможно, здесь, – сказала Кико.
Он вышел из святилища и подошел к ней.
– Она тебе сказала?..
– Она мне сказала. Я ходила сегодня утром в Фонд. – Ее нижняя губа задрожала. – Я хотела увидеть родных Лека. Я сказала им, что помогу. И мне рассказали…
Голос ее прервался, она не смогла договорить; но ей и не надо было, Кальвино понял. Он обнял ее, поцеловал в щеку и прошептал:
– Все будет хорошо.
– Они сказали, что было бы лучше, если бы я не возвращалась в Клонг Той некоторое время, – сказала Кико, смахивая слезу. – Я знаю, что они думали; это читалось в их глазах. «Почему ты не умерла вместо них?»
В то утро ее ждало в Фонде эхо глубокой печали. Словно она снова вернулась в спальню своей убитой горем матери.
– Мне очень жаль, – сказал Винсент, снова обнимая ее. – Я знаю, как это важно для тебя, и… – Он не закончил мысль. – Я поговорю с ними.
– Не надо, Вини, – ответила Кико и сжала его руку. – Ты – последний человек, которого они хотят видеть.
Она права, конечно, подумал он. У него на руках кровь. Кровь их детей. Было много причин того, почему и как это случилось, и он их знал, перебирал их в уме, но вернулся в холодную реальность смерти, и их утраты, и его роли в том, почему они вынуждены страдать.
Кико высморкалась, а потом подошла к торговцу купить курительные палочки, свечи, пакетики золотых листочков и цветы. Она увидела, как Кальвино улыбается старухе, продающей приношения для святыни.
– Это самодовольная улыбка? – спросила она.
– Моя бывшая жена однажды обвинила меня в том, что у меня самодовольная улыбка. Это было во время игры «Янкиз» против «Блю Джейс». Я поймал мяч, отлетевший от биты Дейва Уинфилда в шестом иннинге. Я думал о том, что она сказала. Она была права.
– И что?
– Я бросил мяч обратно. С тех пор я старался не вести себя так, будто выиграл игру, когда я всего лишь зритель.
– Знаешь, Винсент Кальвино, я бы хотела перестать чувствовать к тебе то, что я чувствую. Но ты не облегчаешь мне задачу.
Потом они вернулись в Эраван, и он оставил Кико, которая подносила курительные палочки к голубому пламени масляной лампы, стоящей в стеклянном футляре с наклонной золотой крышей – такие лампы итальянцы из среднего класса ставят в своих дворах перед домом в Квинсе.
Делами занимались в глубине святилища. За ободранной стойкой стояли двое тайцев в белых рубахах с закатанными до локтя рукавами, в черных парадных штанах и мокасинах. Позади них висела реклама танцовщиц: две за 260 батов, четыре за 360 батов, шесть за 610 батов или восемь за 710 батов. Если клиенты хотели больше восьми танцовщиц, они должны были особо договариваться у стойки или привести свою собственную труппу. В стороне играл оркестр. Два молодых тайца с барабанными палочками били по клавиатуре из бамбуковых трубочек и звонили в колокольчики. Один дул в маленький рожок. Музыка стелилась над дорожным шумом подобно туману из звуков. Она отличалась всплесками диссонанса высоких нот, как мелодия с улиц вокруг цитадели североафриканского города. Она навевала Кальвино мысли о теневых сделках, гангстерах, первых рядах матчей по кикбоксингу или о концерте Филипа Гласса.
Винсент насчитал четырнадцать деревянных слонов, выстроившихся небольшим стадом, повернутым к Плоэнчит-роуд. Самые большие были около восьми футов высотой на уровне их плеч. Меньшие слоны были размером с крупных крыс, живущих в стене у передних ворот его многоквартирного дома. Кальвино подошел к стойке.
– Жарковато, – произнес он, обращаясь к старшему из двух тайцев. У мужчины за стойкой было морщинистое лицо, узкие губы и такая улыбка, которая заставила сыщика подумать, что в этом месте, возможно, и живет какой-то дух.
– В Бангкоке всегда жарко, – ответил тот, подмигнув своему помощнику.
Винсент достал листок бумаги, на котором Ратана записала адреса мастерских в Чанг Май, специализирующихся на изготовлении больших деревянных слонов, и подал его тайцу с безмятежным лицом монаха. Тот сморщил нос и надел очки для чтения в серебряной оправе.
– Я хочу купить слона. Большого слона. Может быть, бирманского слона. Как вон тот. – Он повернулся и показал на одного из слонов, который, казалось, был вырезан в масштабе 1:1.
Таец поднял глаза от бумаги.
– Они из Чанг Май. Магазины в Бангкоке заказывают их в Чанг Май. Они не делают. Делают только в Чанг Май.
Чанг Май находился в семи километрах от Бангкока, и Кальвино спросил у них, как компания транспортирует слонов в Бангкок из Чанг Май.
– На грузовике. На большом грузовике. Они приезжают сюда ночью. Используют кран. Поднимают через ограду. Опускают. Потом уезжают обратно в Чанг Май и ждут следующего заказа. Вот так.
– Стрела и платформа, – произнес про себя Кальвино. Это были слова, которые он прочел в дневнике Бена. Тот хотел напомнить себе достать грузовик и стреловой кран. – И любой человек может заказать грузовик со стреловым краном? – спросил он у мужчины.
Тот кивнул. Винсент показал ему фото Бена Хоудли и отдал в его руки.
– Вы когда-нибудь видели этого фаранга?
На лицо монаха вернулась улыбка и стерла половину морщин, они утонули в море зубов с серебряными коронками.
– Я видел его раньше.
– Он привозил сюда слонов?
Монах снова улыбнулся и указал на стадо. Кальвино попытался продолжить линию его указательного пальца. Это было большое стадо из слонов разных размеров.
– Тот, большой?
– Три больших. Он покупал в Чанг Май. Весят тонну, может, больше.
– Как вы думаете, сколько сто́ит слон весом в тонну?
Помощник налил стакан воды из кулера позади стойки и подал его боссу. Тот выпил его длинными, медленными глотками, как человек, который пытается понять, почему в пятничный вечер кто-то внезапно появляется у его стойки и начинает выкачивать из него информацию.
– Бен был моим другом, – сказал Кальвино, немного погрешив против правды.
– Большой слон может стоить двести тысяч батов.
– Вы не вспомните, этих слонов привезли всех вместе?
Бен Хоудли либо свихнулся, погрузившись в магию, либо сменил веру в Эраване, потому что это означало бы, что вся его прибыль от махинаций с инвестициями пошла на приобретение и перевозку слонов. Или там было больше денег, гораздо больше денег, которые отмывали. Слишком много людей было убито ради жалкого миллиона батов. Что за дела Бен Хоудли в действительности вел с Даенг и седовласым тайским полицейским, владельцем нового «БМВ», – с тем полицейским, которого Пратт знал, но о котором не хотел говорить?
Кальвино смотрел, как старый таец обошел вокруг своей стойки, отпер выдвижной ящик и достал календарь с обнаженными инь на листке каждого месяца. Пролистал назад пару месяцев, провел пальцем по первой неделе августа, поднял глаза и снял очки для чтения.
– Шестой день августа, – сказал он.
– Еще один вопрос. Что бывает потом со слонами? Вы ведь не храните их вечно… или храните? – Винсент ждал ответа несколько мгновений.
Старик покачал головой.
– Они отправляются в ват. Никогда не выбрасываем слонов. Большие отправляются в ват. Ваш друг, он хотел пожертвовать этого в Ват Монгкут. Может, он передумал. Я его больше здесь не видел.
Кальвино посмотрел на трех больших слонов, которых привез Бен в качестве подношения.
– Этих скоро куда-нибудь отвезут?
– Вы сказали – еще один вопрос. – В старых желтых глазах блеснул огонек.
Сыщик сунул ему три новые банкноты по сто батов.
– Это вам на календарь на следующий год, – сказал он.
Тот парень в Бангкоке, который каждый год делал календарь с красивыми девушками, раньше жил с ним по соседству. Но его посадили, и Кальвино знал, что в календарь на следующий год будут внесены изменения.
Старик уставился на деньги, потом сунул их в ящик и вставил ключ в замок.
– Если кто-нибудь попытается забрать одного из больших слонов, вы мне позвоните? – снова задал вопрос Винсент.
– Без проблем. Можно, – ответил старик со своей улыбкой на миллион батов, бросил визитную карточку Кальвино в верхний ящик стойки и захлопнул его.
* * *Винсент сидел на мраморной скамье под сине-зеленым зонтом и смотрел, как Кико заканчивает свой обряд. Она прижимала один из золотых листочков к большому уху слона – она случайно выбрала одного из слонов Бена. Приклеивать фальшивые золотые листики было непросто. Нужно было определенное везение и терпение, иначе ветер их сдувал. Золотые лоскутки разлетались по святилищу. Ветер уносил их сквозь полусгнившую железную ограду, оставляя золотой след на кустах и пальмах; вихрь уносил их вверх перед зданием Сиамского городского банка. Молодая темнокожая девушка из Исана в серой форме смотрела, как золотые обрывки кружатся над ее головой, словно тысячи бабочек. Ее задачей было подметать тонкие, как бумага, листочки на тротуаре перед банкоматом. Какой-нибудь старый рабочий в Бангкоке мог назвать эту работу особой: уничтожать всякую иллюзию, что улицы города вымощены золотом.
Когда Кико закончила, она подошла и села рядом с Кальвино на скамью. Ее улыбка была сияющей. Такая бывает у людей верующих и удачливых.
– О чем ты просила? – спросил у нее Винсент, глядя, как девушка подметает золотые листочки.
Кико поджала губы и сделала жест, показывающей, что заперла рот на замок и выбросила ключ. Обрывок золотого листика прилип сбоку к ее волосам. Кальвино осторожно снял его и протянул ей.
– Сохрани его. Это знак удачи и богатства.
Она легонько разгладила листик на его правой ладони. Над запястьем Кальвино остался золотой отблеск. Теперь он помазан. На мгновение Винсент вспомнил, как мальчиком прислуживал у алтаря. А через мгновение вспомнил липкую кровь, склеившую его пальцы в Клонг Той. Ему хотелось, чтобы ее действие – ее простая вера – отмыла их, снова превратила его в того мальчика, который шел по проходу в церкви и зажигал свечи.
– Это за прощение, – сказала Кико.
Они сидели, как обычная супружеская пара, сливаясь с толпой, и смотрели, как люди совершают обряд зажигания курительных палочек и свечей, преклоняют колени в четырех точках святилища, оставляют цветы на низкой ограде вокруг золотой статуи четырехликого бога. Кальвино вспомнил, что этот обряд был церемонией для облегчения боли. Он наблюдал за лицами – безмятежными и озабоченными, грустными и довольными, уверенными и испуганными – тех, кто окружал золотого идола Эравана. В вечер пятницы движение было очень затруднено. Бангкок всегда охватывала какая-то безумная паника в вечер пятницы, словно люди боялись, что уик-энд начнется без них. Им отчаянно хотелось побыстрее скрыться в своих клубах, барах и домах, пока демон с длинным змеиным хвостом не вытащил их из этой жизни в следующую. Кальвино посмотрел через Ратчадамри на здание Полицейского управления. Пратт находился в этом здании, звонил по телефону, пытался сделать самое трудное, что выпадает на долю любого копа: победить сотрудника управления, равного ему по рангу, возрасту и происхождению.
Кальвино вспомнил, как видел Бена Хоудли в морге всего несколько дней назад. Сыщик проходил мимо этого самого святилища, не глядя на него; он не знал, что стадо из трех восьмифутовых слонов Бена стоит как вкопанное через дорогу и ждет вызова, ждет, когда его отвезут в место постоянного упокоения, в тенистом месте в красивом, тихом вате, вдалеке от мчащихся автомобилей, где пахнет листьями и травой. Бен собрал свое стадо прямо напротив Полицейского управления. Было ли это британским чувством юмора? Смеялся ли он от души, поместив нечто прямо под носом у того, кто это ищет?
– Что ты узнал о слонах? – спросила у него Кико, когда они уже уходили из Эравана.
– Этих слонов в Таиланде никогда не забывают.
Она улыбнулась.
– А живые слоны никогда ничего не забывают.
– Да, а восьмифутовые деревянные слоны стоят того, чтобы ради них убивать.
– Что?
– Я пытаюсь понять, какой была во всем этом роль Бена. Почему его убили? За одного из этих слонов? Может быть.
Кико проследила за его взглядом и посмотрела на слона, которого выбрала для своего золотого листочка. Он был сделан из цельного куска тика и при этом свете был густого, жирного коричневатого цвета с оттенками светлого золота, расходящимися от выгнутого дугой хребта. Кико снова перевела взгляд на Кальвино, ища подтверждения. Но он отвлекся, глядя в противоположном направлении. За оградой молодая девушка из Исана пела, подметая частички золота с тротуара у банка. Золотые искорки окружали ее. Вот оно! Винсент оглянулся через плечо на слона. Ветер шевелил золотые листочки, прикрепленные к его ушам, хоботу, груди и шее. Бен Хоудли нашел идеальную банковскую ячейку в Бангкоке и идеальное прикрытие. Святилище Эраван и Главное полицейское управление.
