Беда, которую ждали давно, пришла на двенадцатый день второго месяца зимы. Лаурус с самого утра замер в тревоге. Гул доносился из-за вершин Балтуту, как будто огромный великан ворочал глыбы камня, схлопывал их друг с другом, дробил в пыль и хохотал, оглашая гулким эхом холодные пропасти. Затем с ближних вершин сошла снежная лавина, присыпав две крайние улицы Хонора. Воинов там почти не было, а тех, что были, удалось к полудню откопать. Мурус дал команду отходить к западной окраине, потому как гул продолжался, а снега на склонах оставалось предостаточно. В полдень что-то оборвалось в небе. Лаурус, который все это время стоял рядом с Мурусом на плоской крыше трехэтажного особняка хонорского купца, обернулся на север. Небо, которое клубилось непроглядной мутью все последние недели, вдруг посветлело, только где-то в стороне самой середины Светлой Пустоши как будто остался темный столб, но глаз едва различал его. Четыре сотни лиг было от Хонора до Бараггала.

– Бьется что-то, – в недоумении нахмурился Мурус.

– Барабан на ордынском берегу, – протянул руку на юг Лаурус.

– Слышу, – поморщился Мурус. – Другое. Это камнепады… наверное, Урбанус Рудус рушит скалы над каменным коридором. Посылал же король Хонора сына в горы! И не барабан. Другое. Прислушайся.

Лаурус закрыл глаза. Постоял, прижимая пальцы к вискам. Снова открыл. Над головой вдруг начал кружить снег. Морозец был слабым, чуть-чуть добавить тепла, и легкая наледь на дорогах обратится в лужи. Кажется, весна на подходе, а еще и до середины зимы несколько дней. На дальнем берегу суетились ордынцы. На глазах собирали шатры, седлали коней, тянули повозки к западу. И что-то билось. Билось в висках, но не собственным пульсом, а общим, который сотрясал все, горы на востоке, реку и бескрайнюю степь, до самых далеких гор Габри на юге. Реку и тиренскую равнину на западе, поганую муть на севере. Всю Анкиду. Небо. Скрытое серыми облаками – солнце. Все под небом. Всю Ки. И даже каждая снежинка не только кружилась в воздухе, но вздрагивала с каждым ударом.

– Бьется что-то, – прошептал Лаурус, снова закрыв глаза, и в это мгновение Мурус закричал:

– Гахи!

Они ползли по заснеженному горному склону, словно тараканы по грязному трактирному столу или блохи по сдохнувшей собаке – сплошным ковром. Со стен крепости, на которых застонали трубы, полетели стрелы, но они, казалось, тонули в черной пелене, не прореживая ее. Вот на зубчатые бастионы высыпала дружина Хонора, затрепетало зеленое полотнище с желтыми цветами, но тысячи хонорских воинов казались жалким островком под напором летящего с горы селя. Минута, вторая, и вот гахи облепили бастионы, поползли вверх, срываясь от летящих в них стрел, камней, потоков смолы, но это были только оспины на новом окрасе хонорских башен. Не прошло и получаса, как черная пелена перевалила через край стен, и стон хонорских труб сменился визгливым писком гахских дудок.

– Они воют, – сказал Лаурус. – Они беспрерывно воют.

– Мы тоже сражаемся не молча, – стиснул зубы Мурус. – Что ты разглядел?

– Я увидел, что один из лучших атерских замков пал за час, – прошептал Лаурус.

– Прошло два часа, – поправил помощника Мурус. – Да и не такие крепости пали. Бабу, а особенно Раппу не покорились даже Лучезарному. А гахи их взяли. Еще что?

– У них нет мечей, – нахмурился Лаурус. – Отсюда далеко, почти лига, но я вижу, что у них нет мечей. Мало у кого. В основном легкие луки и короткие копья с широкими, часто изогнутыми наконечниками. Доспех легкий, но прочный. Стрелы не приносят им слишком большого урона. Щиты маленькие. Они их закидывают на спину, когда лезут по стенам, закрепляют на головах. Я могу ошибаться, но здесь не все войско. Не знаю, правда ли, что их под триста тысяч, но Хонор взяли не более пятидесяти.

– Это все? – спросил Мурус.

– Они бросали что-то, – нахмурился Лаурус. – Мне даже показалось, что сквозь их вой я слышал хлопки. Фейерверки так хлопают на праздниках. Раньше хлопали. И еще, странный дым поднимается над замком. Он – желтый. Магия?

– Не знаю, – покачал головой Мурус. – Не чувствую. Хотя Софус говорил, что я мог бы стать… неплохим магом. И еще он говорил, что не нужно все объяснять магией. Потому что даже саму магию можно объяснить чем-то гораздо более простым.

– Почему же… – не понял Лаурус. – Почему ты не стал магом? Это же…

– Потому, – хлопнул помощника по плечу Мурус. – Потому что никогда не становись кем-то, кто неплох. Выбирай то, где ты будешь лучше других. Трубим отход. Трубачи!

– Мы отступаем? – спросил Лаурус.

– А ты хотел, чтобы я оставил половину войска на улицах Хонора? – удивился Мурус. – Нет, мы идем в поле. И первым делом подойдем поклонимся Субуле.

…Летом это были хлебные поля. Перемежаемые небольшими рощицами, они тянулись до границ Тирены, теперь усыпанных поганым пеплом. Сейчас над ними кружил снег. Тридцать пять тысяч войска Раппу заняли один из двух пологих холмов, составив ряд из щитов длиной в половину лиги. Воины располагались друг за другом, и таких рядов получалось более двадцати. Еще три больших отряда, вооруженных луками, ждали своего часа за ними. Два по флангам и один чуть в стороне, ближе к реке. От строя до крайних домов Хонора было около полутора лиг, на котором воины Субулы разбрасывали охапки соломы и проливали их земляным маслом. На вершине холма были укреплены две замковых баллисты из Бабу. Все это Лаурус разглядывал, подъезжая вместе с Мурусом и пятеркой посыльных к палатке Субулы, которая расположилась на вершине холма между метательными машинами.

Субула сидела на раскладной матерчатой скамье и прихлебывала горячий напиток из чаши. Встала на ноги она только тогда, когда Мурус с эскортом оказались в пятидесяти шагах. Ее рост был таков, что останься Мурус верхом, ему бы не пришлось наклоняться, чтобы пожать руку невестки королевы Раппу. Впрочем, руку она не протянула. Поклонилась, кивнула на чан, от которого поднимался пар.

– Вы были не слишком быстры, но лучше поздний ум, чем поздняя глупость. Хотите освежить себя? Ягодный отвар с вином и медом.

– Низкий поклон тебе, Субула, – спрыгнул с лошади Мурус. – Нас семеро. Чаши найдутся?

– Найдутся, – сказала Субула и сама, не призывая слугу, которых и не было поблизости, наклонилась к сундуку и извлекла из него стопку глиняных чаш, потом раздала их гостям и взглянула на Муруса. – А слуг здесь нет. И посыльных тоже. Если надо что-то приказать, я могу крикнуть так, что услышат и в вашем войске.

– Ты читаешь мысли? – удивился Лаурус.

– А ты как думал? – подняла брови Субула. – Или, думаешь, как я вышла замуж за Лентуса Нимиса, да упокоит Энки его бренный дух? Он единственный думал обо мне с нежностью, не насмехался над моим ростом и силой. Да и так, хорошим был парнем, – Субула сглотнула, шмыгнула носом и вдруг рассмеялась. – Не бери в голову. Я шучу. Нет, что-то я могу угадать, но твое удивление было написано у тебя на лице. Спрашивайте, но имейте в виду, времени у вас мало, советую поторопиться, через час будет битва.

– Как расставить войско? – спросил Мурус.

– У вас мало щитов, – задумалась Субула. – Но воинов больше. И оружие у них получше. Ставь столько же рядов, сколько у меня, но щиты расставляй не на каждом ряду, а через три. Два последних ряда можешь выстроить из подвод. Только лошадей отгони, а подводы лучше опрокинуть набок. Тот холм севернее, подобен этому, но чуть выше. Уйдет примерно двадцать тысяч войска на это. А их у тебя всего около восьмидесяти. Всю конницу оставляй в тылу. Всех лучников – ближе к вершине холма. И имей быстрые отряды, если гахи будут обходить справа или слева. Хотя, слева для гахов – я, так что… Не станут они обходить.

– Все поняли? – обернулся к посыльным Мурус. – Вы двое. Допивайте и быстро к войску. Передавайте все это тысячникам. Выстроить войско. У них есть полчаса.

Загремели чаши о стол, Субула растянула губы в улыбке.

– Не волнуйся, почтенный Мурус. Этих мы уничтожим. Их легче победить, чем Орду. А с ней тебе уже сражаться приходилось.

– Но Аштарак мы оставили, – заметил Мурус.

– Нельзя пробить головой стену, – пожала плечами Субула.

– А это? – показал Мурус на хонорский замок и на оставленный город, на зданиях которого уже были различимы тени гахов.

– Их около пятидесяти тысяч, – сказала Субула. – Всего в войске около трехсот, но после взятия Раппу и Бабу осталось где-то двести пятьдесят. Если мы не оплошаем, то уменьшим сегодня гахов еще на полсотни тысяч.

– Послушай, – нахмурился Мурус. – Почему ты не сказала то, что сказала мне, – Гратусу? Ты понимаешь, что Хонора больше нет?

– Я не лекарь, – покачала головой Субула. – Впрочем, я и сама бы не покинула замок Раппу, когда гахи полезли на его стены. Нужно было увидеть. Я, конечно, проливала стены льдом, но сейчас слишком тепло. А в покоях Гратуса я провела несколько дней. И каждый день умоляла его покинуть город. И сказала ему больше, чем тебе. Он не внял моим словам. Это был его выбор. Ты оказался умнее, воевода.

– Что нам делать? – спросил Лаурус Субулу. – Мне кажется, что ты знаешь больше, чем мы, и не только о гахах.

– Сейчас мы сражаемся с гахами, – произнесла Субула. – И их нужно уничтожить. Хотя бы потому, что от них беззащитны наши бастионы. Наши дома. Гахи вкусили человеческой плоти, поэтому отныне и навсегда, во время этой битвы и после нее, гахов нужно истреблять. Даже если однажды они выродятся в обычных воров. Думаете, Лучезарный просто так скрыл их в подземельях Донасдогама? Готовил свое возвращение? Он уберегал свое главное войско от кровавых усобиц. Нельзя смешать молоко и кислое вино. Пропадет и то, и другое!

– Что же получается? – не понял Мурус. – Нынешние правители Эрсет не боятся того, чего боялся Лучезарный?

– Разве Лучезарный чего-то боялся? – удивилась Субула. – Но я не стану обвинять нынешних правителей Эрсет или кого бы то ни было – в глупости. Это не глупость. Это расчет. Им нужно залить Анкиду кровью – и они делают это. Гахи будут истреблены нами, это неизбежно, но мы должны сохранить войско, потому что наш главный враг – не гахи.

– А кто же? – не понял Мурус. – Орда? Воинство Эрсет? Кто-то еще?

– Кто-то еще, – произнесла Субула и ткнула пальцем в сторону Светлой Пустоши. – Не исключая всех прочих. У нас мало времени, спрашивайте.

– Зачем щиты? – спросил Лаурус.

– Стрелы, – объяснила Субула. – У каждого гаха лук и короткое копье. Их стрелы бьют на четверть лиги, но они отравлены. Достаточно царапины, чтобы воин забился в горячке. Это проходит через день, но на день воин ни на что не годен. Я уже не говорю о ранах. Кровь перестает сворачиваться. А повязки в горячке делать некогда. Щиты сырые, потому что влага этот яд ослабляет. Когда гахи приближаются вплотную, они закидывают луки за спину и начинают рубиться своими копьями. Орудуют ими очень ловко. Поэтому в момент сшибки надо выставлять колья. Это слегка их прореживает. У меня колья в каждом ряду. У тебя – будут только в первом. И это тоже хорошо. Но это ненадолго. Они их преодолеют. И они сражаются, как звери. Пускают в ход зубы и когти. Кроме этого, у многих есть метательные ножи. Они разного размера, без рукоятей, но имеют сразу четыре лезвия. И это не все. Есть шары с шипами, дубины, покрытые иглами, короткие топорики. И сами гахи – разные. Более опасны те, что в стальных доспехах. Но те, что в кожаных, зачастую способны удивить. Нельзя забывать и об их зубах и когтях. Они вырывают глаза, причинные места. Могут вцепиться в глотку. Иногда, когда их противник слаб, начинают жрать человечину. Предпочитают откусывать от раненых, которые еще шевелятся и чувствуют боль. Но вообще-то они варят мясо так же, как мы.

– Зачем тряпье? – спросил Мурус. – Да еще мокрое?

– У них есть грибы, – объяснила Субула. – Каждый выращен на камне. Мы захватывали носильщиков таких камней. С целым мешком подобной пакости. Не знаю, как выращивают они эту дрянь, но выглядит она, будто улитка, присохшая к камню. Да еще залитая черным воском. Если ее бросить или содрать воск, на свету эта улитка вздувается до двух кулаков, лопается и выбрасывает желтый дым. Споры. Пять секунд в нем – и ты лишен зрения на неделю. Надышался – задохнешься от кашля. Прополоскал глотку, глотнул внутрь, уйдешь до ветра и не вернешься, пока не потеряешь половины веса. Мокрые платки уменьшают отравление. Сильно уменьшают. На гахов – не действует. Они могут прикрывать глаза полупрозрачной пленкой. У них второе веко. И нос так же.

– Солома? – спросил Лаурус. – Ты хочешь поджечь ее? Они боятся огня?

– Нисколько, – пожала плечами Субула. – Но через два часа стемнеет, а гахи видят в темноте. Нам потребуется свет.

– Почему ты уверена, что они нападут? – спросил Мурус. – У нас в два, почти в три раза больше воинов!

Субула помолчала, потом снова зачерпнула себе горячего напитка, стряхнула из волос набившийся в них снег, посмотрела на Муруса.

– Отправляй оставшихся посыльных. Пусть расскажут о предстоящей схватке. То, что я скажу дальше, услышишь только ты и Лаурус.

– Быстро! – кивнул посыльным Мурус.

Лаурус посмотрел на соседний холм. Вышколенное Мурусом войско поспешно строилось в ряды. Когда посыльные умчались, Субула подошла к баллистам. Стоявшие у них мастера склонили головы и отошли на пару десятков шагов.

– Ты не спросил о баллистах, воевода, – заметила она.

– Я спросил уже о многом, – ответил Мурус.

– Они бьют на шесть сотен шагов, – подал голос Лаурус. – Но до гахов дальше. И я не вижу снарядов. Ни камней в половину веса взрослого воина. Ни бревен, обитых железом. Ни крепости, которую надо разрушить.

– Да, – согласилась Субула. – Шестьсот шагов. А если снаряд будет весить не больше веса головы взрослого человека?

– Тогда? – Лаурус прищурился. – Тогда они добьют до окраины Хонора. Даже дальше. Но зачем? Баллиста не бьет точно. Такой снаряд не нанесет никому ущерба. Зачем?

– Чтобы гахи ринулись в битву, – ответила Субула, наклонилась к лежащим между баллистами мешкам, развязала один из них и вытащила засыпанную солью голову гаха. Глаза его были вытаращены, раскрытый рот скалился острыми зубами. Лаурус отшатнулся.

– Самое большое оскорбление для гаха – не смерть, – объяснила Субула, бросая голову к баллисте, – а то, что он может быть съеден после гибели. И соль – первый признак того, что его уже едят или собираются съесть. Это ядовитый плевок в лицо гаху. Он затмевает им разум. К счастью для нас, здесь нет их главарей, поэтому подобная хитрость может пройти. Но уже сегодня нам предстоит идти на север. Еще не менее двухсот тысяч гахов идут к Утису и Фиденте. Мы должны быть там не позже чем через неделю. Они идут медленно, дорога в горах трудна, но и нам придется нелегко. Их отряды в любом случае заполняют все горы. И будут заполнять, пока зима не выкатила морозы, о которых я уже устала молить Энки. Идти придется быстро, но ночами. Иначе гахи будут нападать на ночевках. Осыпать стрелами и вырезать дозорных и снова уходить в горы. Я это уже проверяла. Конечно, мы отправим гонцов, предупредим утисцев, что всем нужно уходить за реку, в Фиденту, но… – Субула улыбнулась, – пример Хонора печален.

– Кто их главари? – спросил Лаурус. – И почему их двое?

– Они всегда рядом, – объяснила Субула. – В Фиденте, Утисе – они будут. Одного из них зовут Великий Гах, другой носит имя Сальд. Я пытала вот этих, – она кивнула на мешки, – выучила кое-какие слова. Поняла, что Сальд славен тем, что бессмертен. Если его убивают, любой воин может стать Сальдом. И, говорят, все мечтают об этом. А Великий Гах колдует и правит всеми. Его имя неизвестно. И тот и другой гонят это дикое стадо на уничтожение. Гонят, чтобы добыть из тела Анкиды как можно больше крови. Потому что сами они – не гахи.

– Мурсы! – выдохнул Лаурус. – Как их убить?

– Их можно только развоплотить, – пожала плечами Субула. – Немногие в Анкиде могут это. Особенно если ты хочешь, чтобы мурс рассеялся дымом тысяч на пять лет. Или дольше. Но я могу это сделать. Отец научил меня. Еще бы добраться до этих…

– Низкий поклон Флавусу Белуа, – пробормотал Мурус.

– Светлая память, – прошептала Субула. – Он… мертв. Уже почти полтора месяца как… Я знаю… Я чувствую… И этих мурсов я тоже чувствую… И они знают тоже. Они не приблизятся. Хотя… Может быть, эти пятьдесят тысяч здесь только для того, чтобы убить меня. Не удивляйтесь, если вся орда пойдет на мой холм. Впрочем, увидим.

– Наряд! – крикнула мастерам баллист Субула. – Готовьтесь!

Она повернулась к Мурусу и Лаурусу, опустилась на колено и склонила голову.

– Войско Раппу присягает в верности новому правителю Ардууса, – сказала она и добавила, поднявшись: – Постарайся выжить, Лаурус. Твой дядя Пурус – уже мертв. Из всех отпрысков дома Арундо остались в живых только ты и дети Фоссы Ренисус. Но им предстоит наследовать Бэдгалдингир.

– Кто правит Ардуусом? – хрипло спросил Мурус.

– Тот, на кого пала тень Лучезарного, – ответила Субула.

…Не прошло и десяти минут после того, как защелкавшие баллисты отправили в сторону захваченного Хонора первую порцию страшного груза, как над городом поднялся вой. Наряды едва успели закрутить пружины метательных машин и отправить вторую порцию в окрашенный заходящим солнцем в розовый цвет Хонор, как от крайних домов к холмам с воем и визгом дудок поползла темная пелена.

– Редко так бывает, – покачал головой Мурус. – Так, чтобы чистое поле и друг против друга. Война – грязное дело, но вот так, чтобы отдельное место для грязи – очень редко. Ну что, наследничек, будешь беречься?

– А ты как думаешь? – спросил Лаурус.

– Думать будем потом, – ответил Мурус и рявкнул посыльному: – Лучникам быть наготове! Идут сплошняком, бить навесом и с пламенем. Эх, будь я поумнее, раньше бы прислушался к этой великанше, все бы поле соломой застелил! Давай-ка, братец, беги в засадную дружину, ту, что с севера стоит. Выходить только в спину, пока последние ряды гахов не увидишь, стоять на месте!

– Прости, воевода, – склонил голову Лаурус и вытянул из ножен меч. – Так не делается. В той дружине хороший старший. Я в первый ряд. Если Энки соблаговолит, останусь жив. А если нет, то не стыдно будет предстать перед ним.

– Да помогут тебе боги, – вздохнул Мурус. – А так хотелось пожить в королевстве, в котором не нужно вздрагивать от безумства правителя.

– Бог даст, будем хотеть вместе, – улыбнулся Лаурус.

Подпаленные стрелы взлетели, когда до рядов гахов оставалось три сотни шагов. Когда их вой уже стоял в ушах, вызывая дрожь во всем теле. Кое-где загорелась наспех разбросанная солома, но большого урона гахи не понесли. Лаурус покосился на поле перед холмом Субулы. Ее лучники тоже прореживали врага, но солому пока не жгли. Прошли еще секунды, и по щитам застучали короткие стрелы. Некоторые из них находили щели, и вот уже несколько воинов забились в судорогах.

– Готовься! – заорал тысячник и тут же захрипел со стрелой в горле.

– Колья! – крикнул Лаурус. – Готовь колья. Поднимать по команде!

Черная масса была уже близко. Прореживалась от летящих навстречу стрел, но затягивала прорехи сама собой, как смыкается черная вода над брошенным в нее камнем. Уверенной поступью шагали ноги гахов, обмотанные поверх грубой ткани и сапог ремнями. Подрагивали щиты, прикрывающие грудь. Работали руки, беспрерывно выдергивая из висящих на поясе тулов стрелы и пуская их во врага. Скалились острые зубы под закрывающими глаза шлемами. И несся над рядами вой, невыносимый вой. Услышат ли крик Лауруса воины?

– Смертный ужас, – прошептал молодой атер рядом с Лаурусом. – Это правда, что они проснулись только что, а уснули при Лучезарном? Выходит, это его воины? Воины Лучезарного? Ну и пакость!

– Ты не видел камнеедов в Сухоте, – шевельнул рядом усами ветеран. – Вот то – пакость. А это мусор. Его просто много.

Сто шагов, восемьдесят, семьдесят. Миг, и луки исчезли, вместо них сверкнули короткие копья.

– Колья! – во всю глотку заорал Лаурус, и схватка началась.

Он ждал этой минуты. Не знал о том, что она должна наступить раньше, но теперь ждал. Прежде Лаурусу казалось, что битва подобна учебным схваткам или фехтованию с его наставником Йором, когда усталость и боль постепенно обращаются в умение и стойкость. Что такое настоящая битва? То же самое, только чуть быстрее, чуть опаснее, чуть больнее. Иногда – до смерти. Но когда он оказался на том мосту у Аштарака, когда впервые ввязался в схватку, в которой ему пришлось убивать и стараться не быть убитым самому, настала та минута, о существовании которой он не подозревал. Та самая минута, после которой, если ты ее пережил, все меняется – время летит так быстро, что ты не успеваешь его замечать, но при этом каждая секунда растягивается на минуты. Страх исчезает, и вместо него появляется что-то вроде звериного чутья, звериной ярости и звериной ловкости. Именно тогда, в Аштараке, точнее, на следующий день, утром Лаурус вспомнил, что уже испытывал подобное. Во дворах Ардууса. Когда против него, ненавистного вельможного отпрыска, вставали мальчишки из простых ремесленных семей и вынуждали биться в кровь. Или когда против него, рожденного сестрой короля от безродного стражника, вставали мальчишки из вельможных семей и заставляли биться в кровь. Ужас сковывал колени. Руки дрожали. Все кружилось вокруг. А потом приходила та самая минута, когда уже ничто не значило – ни количество противников, ни их сила, ни неизбежность боли. Все исчезало. Оставался только он сам и мир вокруг него, который подчинялся его воле. Наклонялся, когда его нужно было наклонить, переворачивался по его желанию, складывался и рвался на куски.

– Не думай, – повторял его наставник Йор. – Дыши. Просто дыши. И слушай сам себя.

– Тогда зачем я учу эти движения? – не понимал Лаурус. – Я ведь могу дышать и без них?

– Можешь, – отвечал Йор. – Но движения – как слова. Ты разве думаешь, какие слова подобрать, когда говоришь? Ты выражаешь мысль, не думая о том, как ты ее выражаешь. Слова сами приходят к тебе на язык. Так же должны приходить и движения. Поэтому ты их учишь. А теперь скажи, как ты сможешь сказать больше, зная десять слов или десять тысяч слов?

Первый гах ударился о щит, возле которого стоял Лаурус всем телом, сполз вниз, напоровшись на меч Лауруса, второй проткнул копьем молодого парня и тут же лишился головы. Лаурус наклонился, пропуская взмах копьем еще одного воина, отбил в сторону летящий в него стальным крестом нож, а потом уже не разбирал ни где он, ни что он делает, ни кого рубит, ни от чьих ударов уклоняется. Только меч становился все тяжелее, ноги все непослушнее, а одежда и доспех все неподъемнее – то ли от собственной крови, то ли от крови сраженных врагов.

Битва закончилась уже ночью. Просто вдруг прекратился вой, и теперь вокруг стоял только стон, и Лаурус понял, что он лежит, придавленный сразу двумя телами, а голова его гудит и раскалывается.

– Все! – донесся откуда-то со стороны воинства Раппу звериный рык.

Лаурус с трудом столкнул в сторону двух мертвых гахов, поднялся и понял, что он лежал не на снегу, а на куче вражеских тел. Оглянулся и в свете костров увидел стоящую на вершине холма, вымазанную в крови Субулу. Повернулся к Хонору, пригляделся к полю, на котором что-то еще шевелилось, но всадники из запасной дружины Муруса ездили по полю с факелами и добивали раненых гахов. Там же волочили тележки лекари. Лаурус поднял к глазам меч, выудил из-за пазухи тряпицу и стер с клинка кровь, чтобы убрать его в ножны.

– Лаурус! – послышался знакомый голос. – Вот уж не думал, что где-то было жарче, чем у нас.

Лаурус оглянулся. Такие же окровавленные, как он сам, к нему шли четверо.

– Лаурус, – повторил Каутус Скутум, княжич Араманы. – Мурус убит.

Лаурус повернулся еще раз, тряхнул головой, разглядел тела и фигуры на вершине холма, нашел взглядом посыльного, который тоже был в крови и, кажется, даже успел спасти ему жизнь в схватке. Но давно, точно давно. Тогда еще не было этой груды тел.

– Тысячников ко мне, – приказал Лаурус. – И пусть сотники считают людей. Скольких мы потеряли?

– Мы потеряли две тысячи из пятнадцати, – вытер со лба кровь Каутус. – От войска Араманы осталось тринадцать тысяч. Убит наследник престола Араманы – Келер. Убита жена князя Прунума – Фама.

– И женщины сражаются в моем войске? – спросил Лаурус.

– Да, – кивнул Каутус. – И не только в нашем войске. Кому еще сражаться, если их мужья пали? Луксурия, жена князя Претиума, потеряла в Раппу сына и мужа, сейчас она считает потери и в этой битве. Она ранена, но стоит на ногах.

– Тринадцать тысяч, – кивнул Лаурус и перевел взгляд на Казуса Тимпанума, княжича Аштарака. – Что у вас?

– Калтер Тимпанум, наш новый князь ранен, но жив, – ответил тот. – Погибла наша мать, Инсания. Дядя Ремотус. Его жена Инопия. Из наших десяти тысяч осталось восемь, то есть погибло две тысячи воинов. Но много раненых. Тяжелых – человек пятьсот. Ясно будет к утру.

– Веритас Краниум, последний принц Бабу, ранен, но в строю, – проговорила высокая и черноволосая женщина. – Занят ранеными. Погиб мой муж, – женщина запнулась и даже как будто качнулась, но сглотнула и продолжила: – Брат короля Бовес. Погиб второй брат короля – Вагус. Наши потери тоже две тысячи, но нас еще около восемнадцати. И тоже много раненых.

– Наши потери больше других, – с трудом выговаривая атерские слова, произнес черноволосый мальчишка. – Я – Флавис. Сын динского тана. Я один остался из вельмож. Мы потеряли только тысячу, но нас осталось четыре тысячи.

– Воевода! – окликнул Лауруса один из тысячников. – Наши потери велики и тоже много раненых. Мы сделали перекличку, не хватает примерно четырех тысяч воинов. Но еще находят раненых.

– Мы потеряли примерно семь тысяч воинов, – покачал головой Лаурус. – Это поле залито кровью.

– Кровью гахов, – раздался голос Субулы. Она подошла к куче тел, покачала головой. – А ты славно сражался, воевода. Я бы сказала, что не твое это дело, но и сама…

Она взмахнула мечом и убрала его в ножны.

– У меня потери меньше. Полторы тысячи. И я скорблю о каждом. Если мы будем все так сражаться, как я, то сбережем и жизни, и слезы наших близких. Но все не так плохо. Восемь с половиной тысяч против пятидесяти тысяч гахов. И, кажется, из них не ушел никто. В чем их не обвинишь, так это в том, что они убегают с поля битвы. Никогда.

– Все плохо, – сказал Лаурус. – Нас было больше!

– Да, – кивнула Субула. – В равном бою, мы могли и лечь так же, как легли гахи. К тому же у них не было грибов. Наверное, весь запас потратили на замок. Так что… легко не будет. Ты помнишь наш разговор, Лаурус?

– Отправляемся завтра утром, – сказал он. – Нужно собрать раненых, похоронить убитых. Немного отдохнуть.

– Хорошо, – кивнула Субула, развернулась и, уже отойдя на несколько шагов, обернулась: – Обычно гахи не убегают. И я не думаю, что кто-то остался в Хоноре. Но я уже отправила туда дозорных. Надо же знать, что говорить хонорцам, когда мы придем в Фиденту.