Ночь пролетела мгновенно, а ранним утром Литус оделся, обнял Лаву и сказал:

– Я ухожу. Теперь я буду постоянно сопровождать Амплуса. Это его распоряжение.

– Почему мы здесь? – выдохнула она наконец наболевшее.

– Там, – Литус махнул рукой куда-то в сторону окна, – Бараггал. Там все решится, вот увидишь, я это чувствую. И я должен быть там. Но сам по себе я мало что могу. Поэтому… я с Амплусом.

– А я? – прошептала она.

– И ты будешь там. Но пока тебе придется побыть здесь. И я не обещаю тебе, что будешь сидеть без дела. Это война, Лава. Но не волнуйся, мы еще увидимся. И если Энки соблаговолит, то мы оба переживем эту напасть. Только сдерживай себя, если случай столкнет нас. Ни на секунду не забывай, что враг может захотеть подобраться к тому, что скрыто во мне. И через тебя тоже. Береги себя.

– Подожди, – она потянулась, поймала его за ногу, прижалась щекой, замерла на секунду, потому что только теперь ощутила, что минувшая ночь может оказаться единственной и последней, и ощущение тепла, защиты, нежности – тоже единственным и последним. – Иди.

– Сейчас, – он наклонился, тоже прижался губами к ее ноге, скользнул по бедру, выше, замер. Она изогнулась, раскрылась, потом повернулась к нему лицом, обняла и только тогда не удержала слез.

– Плачь, – он пристегнул ее ардуусский меч на пояс, накинул балахон послушника ордена Земли, подхватил мешок. – Слезы приносят облегчение. Но помни, я живучий. Так что береги себя. Забираю твой меч, у тебя их два, к тому же орден Воздуха не носит мечей. Но может быть, тебе разрешат оставить меч даку. Он подойдет тебе больше. Но я оставлю тебе еще и мой меч. Это твоя защита. Поупражняйся, привыкни к нему, в нем есть секрет. И собирайся. Еда на столе. Но здесь оставаться нельзя. За тобой придут. Через час. Или позже. Если тебе будет трудно, помни, что быть послушником в магическом ордене не то же самое, что быть послушником в одном из Храмов Энки. Послушники ордена – воины ордена.

– С кем они сражаются? – спросила Лава.

– Обычно с теми, кто пытается навредить ордену, уничтожить его, – ответил Литус. – Но теперь у нас у всех один враг.

Улыбнулся и ушел.

Ушел.

Она лежала еще минуту или две. Сначала перестала лить слезы. Потом успокоила дыхание. Еще лежа, стала гладить живот. Поднялась, вновь погладила живот, пожала плечами, ощупала себя всю, особенно там, где прикосновения Литуса как будто еще не истаяли без следа. Подумала, что какое-то новое ощущение появилось или в ушах, или на коже, но не на животе. Мотнула головой, выпрямилась, потянулась и только после этого ужаснулась, бросилась к дверям, задвинула щеколду и осмотрелась.

Обитатели башни ордена Земли явно не слишком заботились о роскоши, но не отказывали себе в удовольствиях. Стены небольшой кельи, шесть на десять шагов, были сложены из грубо обработанных камней, но швы между ними были тонкими, едва различимыми, и уж точно исключали возможность сквозняков и каких-то потаенных пазов для сырости и насекомых. Узкое окно-бойница располагалось высоко, почти под самыми сводами, смыкающимися конусом, но давало достаточно света, и теперь было чуть приоткрыто, но высокий табурет на толстых ногах и палка с крючком, чтобы управляться с рамой и замком на ней, стояли тут же. «Пролезу, – подумала Лава и снова ощупала живот, – пока пролезу. Но зачем? Кажется, мы поднялись едва ли не на середину высоты башни. И от кого мне убегать?» На цветном витраже в свинцовой раме был изображен охваченный пламенем человек.

Лава оглянулась. Все в предоставленной им с Литусом комнатушке было таким – удобным без следа скупости и щегольства одновременно. Широкий лежак был сделан из дуба, но его прочность превалировала над красотой. Удобный тюфяк скорее всего был набит конским волосом и прятался под дорогим бельем, но покрывало явно видело не только лучшие годы, но и лучшие десятилетия. Все это стояло на обычном каменном полу, на нем же лежала изрядно потертая коровья шкура. На нем же стоял и ничем не украшенный сундук, выполненный, однако, из красного дерева. Простенькое, накрытое глиняной крышкой отхожее место в углу комнатушки, за глиняной же печью, тем не менее не издавало никакого запаха. Жаль, что не было зеркала. Лава наклонилась над чаном с водой, пригляделась к собственному отражению, взъерошила короткие волосы, вздохнула об утраченном богатстве, но тут же вспомнила, что оно в целости и сохранности лежит в ее мешке. Зачем ей теперь отрезанные волосы? Хотя в сказках из женских волос воины плели тетивы для луков. Но и лука у нее тоже нет. А теперь нет и меча.

Лава посмотрела на угол, в котором лежал ее мешок, на забитые в стену над ним костыли, на которых висела ее одежда, шагнула к столу, стоявшему у изголовья кровати. На черной от времени столешнице стоял глиняный кувшин, на блюде лежал хлеб, сыр, тушеное с фруктами мясо. Интересно, кто приносил еду, или Литус сам ходил за ней? Во всяком случае, Лава проснулась обнаженной, одеяло сбилось в жарко натопленной комнате к ногам. Ладно. Теперь было бы неплохо перекусить. Но чуть позже. Неужели он и в самом деле оставил ей подарок собственной матери? Блюдо, словно стальная змея, окружал пояс Литуса. Оставил, значит, так и надо, но не натрет ли ремень ей живот или бедра? И как же она застегнет его, если у нее вырастет живот? Что значит если? Обязательно вырастет. Рукоять диковинного меча вместо пряжки, конец лезвия заходит под нее, под рукоятью крючки, но увеличить размер пояса можно только на две ладони. Хороша же она будет, когда пояс придется застегивать под животом? Или к тому времени война закончится? Или закончится она сама, Лава? Пять метательных ножей с одной стороны, два кинжала с другой, кисет с мантией и, кажется, кошель, и еще какие-то кисеты – с другой. Все в рунах защиты. Фламма, наверное, прочитала бы каждый знак и все объяснила. Но Фламмы уже давно нет… Блеск черного изогнутого клинка и бронзовых скоб снаружи, бронзовые сплетенные друг с другом кольца под клинком и желтая мягкая широкая кожа изнутри. И никакой магии. И даже от мантии… Все сделано как надо. Позаботился…

Она провела ладонью над поясом. Нет. Странное ощущение, почудившееся ей после пробуждения, было не от оставленного Литусом меча. Что-то другое слегка беспокоило ее.

Лава взяла кувшин, глотнула легкого араманского вина, затем подняла пояс. Разомкнула замок под рукоятью, надела пояс на голое тело, ощупала. Новое оружие явно весило меньше прежнего. И ножи снимались с пояса легко и одновременно крепились на нем надежно. Лава выдернула из ножен один кинжал, приложила его к предплечью, он был для нее в самый раз, как будто затевался под женскую руку. Все тот же черный металл, с серым наконечником, как будто конец клинка поседел на толщину трех пальцев. И никаких украшений. И ножи тоже серые на остриях. И опять никакой магии. Лава подбросила на руке один из ножей и метнула его в сторону табурета. Нож завяз в толстой опоре. Следом за ним последовали его собратья, потом и кинжал, хотя он-то уж явно не предназначался для метания. Что сделать с последним? Испортить клинок? Или испытать его?

Она раздумывала секунду, пожалуй, даже две секунды, непозволительно много для капризной и беременной почти принцессы. Или же бродяжки? Кинжал полетел в каменную стену. Полетел с силой, не так, как бросала она ножи и первый кинжал, чтобы те завязли в дереве только остриями. Бросила со всей силой. Сейчас раздастся звон, и затупленный клинок упадет на пол. И ей станет легче. Ее мать в таких случаях била посуду. Нет. Кинжал загудел, вонзившись в камень. Не веря своим глазам, Лава прошлепала босыми ногами до стены и с некоторым трудом выдернула оружие из камня. Серое лезвие не затупилось. Так вот, оказывается, чем пробиваются латы!

А что же с мечом? Сможет она им управляться, как Литус, или это стальное черное кольцо будет болтаться у нее в руках, словно пастуший кнут?

Лава пригляделась к поясу, ухватилась за рукоять и одним движением выдернула меч. Почти на излете руки, но удобно. Клинок был длиной в полтора локтя, но локтя женских. И рукоять не скользила в руке, если бы еще оружие не билось, подобно выдернутой на берег удильщиком рыбе, да не мешался выступ на рукояти под большим пальцем. Точно напротив выемки в гарде. А ну-ка?

Лава поднесла рукоять к глазам, пригляделась к едва различимым зазорам и попробовала сдвинуть выступ к гарде. С некоторым усилием, но это удалось. И тут же меч перестал болтаться в руке.

– Отлично, – прошептала Лава, сделав несколько выпадов. – Правда, надеюсь, его не придется доставать часто, потому как вставлять его обратно в пояс на людях будет неловко. Может быть, на каждый день обойдусь дакским трофеем?

– И долго ты еще будешь забавляться? – раздался чуть насмешливый голос у нее в ушах.

– Кто это? – оторопела Лава, оглянулась, вспомнила, что она все еще обнажена, упала на постель и потянула на себя одеяло.

– Твоя теперешняя покровительница, – продолжил звучать голос. – Не скажу, что я в восторге от этого бремени, но чем ближе мы к краю пропасти, тем глупее капризы. Я магистр ордена Воздуха, но ты меня будешь называть просто Лакрима. И перестань озираться, вывихнешь шею. Я не вижу тебя, так что если ты сидишь на стульчаке, можешь сидеть дальше. Но что-то я все-таки разбираю даже сквозь охранную магию Амплуса. Тем более что окно в твоей келье приоткрыто. Так… Кажется, ты любовалась мечом и метала ножи в стену. Достойное занятие для будущей матери. Собирайся. У тебя есть около четверти часа.

– А потом? – судорожно принялась натягивать белье Лава.

– Выходишь из предоставленных Амплусом покоев, спускаешься вниз и оказываешься на площади, – удивилась Лакрима. – Или ты думаешь, что я предложу тебе вылететь в окно? Окно, кстати, закрой.

– А меня выпустят? – спросила Лава.

– С облегчением, – проговорила Лакрима. – Что бы ни говорил Амплус, у него есть женщины в ордене. Но ни одна из них не расхаживает голышом по своей келье. Согласись, это нелегкое испытание даже для послушников ордена Земли. А уж знать, что вы творили всю ночь со своим молодым мужем…

– Они подглядывали? – ужаснулась Лава.

– Нет, конечно, – успокоила девушку Лакрима. – Но они знали. К тому же там все хорошо слышно. Во всяком случае, я твои стоны слышала даже из своей башни, всего лишь открыв окно. Но ты не тушуйся, дело молодое. Лучше поторопись. Балахончик ордена Воздуха ждет тебя в сундуке. Только ничего из амулетов. Ничего.

– У меня и нет ничего, – прошептала Лава в растерянности, но тут же поняла, что чужого голоса в ушах уже нет, и бросилась собираться.

Она успела. В несколько минут и оправилась, и облилась холодной водой, устроив, может быть, небольшой потоп в кельях ярусами ниже, и поела, и оделась, надев пояс Литуса на кольчужницу, но под гарнаш, нацепила меч даку, наручи, поножи, извлекла из сундука и в самом деле лежавший там лиловый, выгоревший балахон, и даже успела, краснея и улыбаясь, поправить постель. Затем она подхватила мешок и спустилась по узкой лестнице вниз. Ей не встретился ни один из послушников ордена. К тому же двери башни за ее спиной не только захлопнулись сами собой, но и как будто заперлись.

Под ногами скрипел снег, щеки обдавало легким морозцем, от реки на площадь полз туман, но три фигуры в полусотне шагов перед башней ордена Земли Лава разглядела. Она подошла к ним с робостью, но твердо. Все три, судя по силуэтам, были женщинами, но капюшон, заставив Лаву замереть, сдвинула с лица на затылок только одна – Лакрима. Лава замерла.

Она не раз видела прекрасную дакитку, но никогда не разглядывала ее вблизи и впервые смотрела ей в глаза. Впрочем, та и сама рассматривала Лаву. У дакитки были черные или темно-коричневые глаза. Черные, вразлет, брови, черные, коротко остриженные волосы. Нежная, чуть смугловатая кожа плавно закругляющегося к подбородку лица, тонкий нос, чуть высоковатые скулы, алые, едва заметно выдающие клыки – губы. Да, недаром в Ардуусе ходили слухи, что Лакрима никогда не снимает капюшон балахона со лба, чтобы не вносить разлад в головы и сердца сиятельных вельмож. Хотя где те вельможи? А красавица-дакитка, вот она. Здесь.

– Миленькая, – неожиданно произнесла Лакрима тем самым голосом, который уже звучал в ушах Лавы, и втянула тонкими ноздрями морозный воздух. – А каким мужчиной от тебя пахнет, просто ах! Но ты и в самом деле миленькая. Я бы даже назвала тебя красавицей. Много несчастий обрушилось на род Тотумов, я уж не говорю о роде Арундо, но и судьба одарила вас сверх меры. Пожалуй, две первые атерские красавицы Анкиды – это Камаена Тотум и Лава Арундо – Тотум по матери. Немного отстает от вас Процелла, но она еще нагонит, если останется жива. Есть и еще красавицы, но чтобы вот так, в одном роду… Хотя, Камаена меня не удивляет, все-таки в ней даккитская кровь. А вот ты…

Лава стояла не двигаясь.

– Но волосы в темный цвет ты покрасила зря. Я уже вижу светлые корни, перестань красить. Захочешь, верну тебе прежний цвет. К твоему лицу он подходит больше. Я бы добавила в твой облик чуть-чуть мягкости. Вот как раз волосы ее и дают… Твои амулеты в мешке?

– У меня нет амулетов, – ответила Лава.

– Что тогда у тебя в мешке? – удивилась Лакрима. – Я не могу ошибиться.

– Белье, веревка, сухое, чтобы переобуться, – перечислила Лава. – Немного еды. Огниво. Мои волосы.

– Твои волосы, – кивнула Лакрима и как будто обратилась к своим спутницам, которые не шелохнулись при этом. – Амулетов нет, но есть волосы. Так вот, моя милочка, запомни. Твои волосы – это самый сильный амулет, который только можно придумать. Сколько раз ты их срезала?

– Впервые, – призналась Лава.

– Что ж, – улыбнулась Лакрима. – Тогда в них мума столько, сколько не было бы, если бы ты их даже замачивала в нем. Но это единственный амулет, который я могу тебе разрешить. Идем.

Она развернулась и не пошла, а как будто поплыла через площадь, но не к башне ордена Воздуха, а в другую сторону, к башням угодников, что высились недалеко от Храма Энки. Солнце уже поднялось, площадь посветлела, но туман продолжал наползать, окутывать и храм, и основания башен угодников, чтобы подобраться и к шести магическим башням. К тому же опять закружился снег и стал добавлять белого к кровлям домов, окружающих площадь, к ступеням храма и всем башням. Лава оглянулась, бросила взгляд на них, вдруг показавшихся безжизненными и пустыми, снова обернулась на башни угодников и едва не споткнулась. Одна из них, та, что стояла чуть дальше от храма, была повреждена. То, что от храма казалось грудой камней, с этой стороны представало обрушением. Едва ли не четверть башни на всю ее высоту рухнула внутрь строения, выбросив наружу часть древних камней. И теперь снег старательно заметал открывшиеся проемы. Внутри них возились несколько человек. Рядом стояли две подводы, на которые старатели выносили и укладывали корзины.

– Хранилище рукописей обрушилось, – обернулась Лакрима. – Я бы о многом поговорила с герцогом Сигнумом, но здесь он поступает правильно. Спасает свитки и манускрипты. Может быть, они и есть главная ценность Эбаббара.

– А эта башня? – чуть повысила голос Лава, поняв, что они идут ко второй башне угодников. – Она не может рухнуть?

– А ты думаешь, что та башня рухнула от ветхости? – улыбнулась Лакрима.

– А от чего же? – спросила Лава, но ее вопрос остался без ответа.

Когда ступени второй башни угодников уже были близки, Лава еще раз окинула взглядом площадь. Заметила два дозора, стоящие на двух широких улицах, одна из которых вела к пристани и замку короля, а другая поднималась в ремесленные кварталы. Еще раз пригляделась к шести башням и подумала, что они явно пусты, но не пусты вовсе. «Где Литус», – появилась в голове мысль, и тут же слезы подступили к глазам, потому что на мгновение он показался Лаве недостижимо далеким.

– Заходи, – бросила Лакрима через плечо, и, поднявшись по древним ступеням, Лава ступила вслед за хозяйкой ордена и ее спутницами в неожиданное тепло. Древние ступени закручивались спиралью слева направо, своды и стены казались пропитанными тысячелетней пылью, но одновременно всюду царила чистота и как будто покой. Но та дрожь, то биение, что Лава почувствовала утром, стали сильнее.

– Поднимайся на самый верх, увидишь там вино и фрукты в меду, угощайся. Тебе потребуются силы, – услышала Лава голос Лакримы, которая вдруг исчезла вместе со спутницами, и пошла дальше одна. На лестнице царил полумрак, лампы, расставленные через каждые два десятка ступеней, лишь отодвигали темноту к сводам и нишам, но Лава смогла рассмотреть, что окна, через которые должен был бы падать свет, заложены камнем, замазаны свежим раствором и покрыты какими-то знаками. На каждом ярусе лестница обращалась площадкой, чтобы сделать затем следующий виток, но Лава не встретила никого, хотя иногда и видела в проемах дверей свет. Наконец лестница закончилась, и Лава оказалась в фонаре башни. Здесь окна сохранились, хотя они и не были закрыты не то что витражами, но даже обычным стеклом. В двух или трех из них мутно блестела слюда, остальные были завешены войлоком и забиты тряпьем. Посреди круглого зала стояла жаровня, на расставленных кругом тумбах помаргивали лампы, но Лава сразу почувствовала холод, хотя выходящая наверх лестница не была прикрыта ни люком, ни занавесью. Выходящего оттуда тепла хватало только на пару шагов. Пол расчерчивали линии и круги. Кое-где виднелись руны, которые так же, как весь рисунок, как будто были выполнены собранной и рассыпанной пылью. Лава подняла взгляд к куполу и поняла, что изображенное на полу повторяется таким же рисунком на потолке, но последний был выполнен чем-то черным, может быть, углем или графитом, хотя рисунок на потолке доходил до стен, а высыпанный полосками пыли на полу оставлял полосу шириной в три шага. Почти в центре зала за жаровней и в самом деле стоял стол с кувшином, кубками и маленькой корзиной, наполненной медовыми фруктами, имелись даже две скамьи, накрытые войлоком, но Лава застыла, едва попытавшись сделать шаг. Нет, она не почувствовала ни боли, ни опасности, но странное ощущение, что она должна будет выйти из темного помещения на свет, остановило ее. Лава закрыла глаза, прислушалась к самой себе, к этому биению, которое теперь уже казалось шумом в ее собственных висках, почему-то коснулась живота сквозь одежду и доспехи, поежилась, снова посмотрела на потолок и медленно пошла вдоль стены. В какое-то мгновение ей показалось, что биение стихло. Она посмотрела на потолок и поняла, что линия, отчерчивающая начало спирали на потолке, на полу отсутствует. Сделала один шаг, другой, замерла у развилки между двух линий, пошла там, где биение снова стихло. Зашла в тупик, вернулась, нашла валик, который был внизу, но которого не было наверху, и снова стала двигаться по спирали. Когда она наконец добралась до стола и опустилась на скамью, то поняла, что всякому угощению предпочла бы бадью теплой воды в комнате без сквозняков, но налила в чашу вина и стала есть вываренные в меду дольки фруктов.

– Сумасшедшая, – раздался уже знакомый голос в ее ушах.

Лава вздрогнула, повернулась и увидела Лакриму, которая стояла у лестницы. Она смотрела на Лаву с удивлением и как будто даже качала головой.

– Сумасшедшая, – повторила Лакрима, затем махнула рукой, и вся пыль, что расчерчивала пол, закружилась низкими смерчами, слетелась к ногам Лавы и улеглась точно под жаровней, откуда она и просыпалась. Это был пепел. Лакрима подошла к столу и села напротив Лавы, плеснув и себе вина в чашу.

– Сумасшедшая, – сказала она в третий раз. – Иметь дар к магии и потратить юность на то, чтобы обучиться фехтованию. Заполучить в чрево потомка акса и мурса и продолжать мечтать о любовных утехах. Впрочем, последнее не так уж плохо. И ты ведь не об утехах мечтаешь? Не утешиться хочешь?

– У меня нет дара к магии, – пробормотала Лава. – Я пыталась учиться у Софуса, но он не обнаружил у меня способностей.

– Софус себе на уме, – ответила Лакрима. – Всегда был себе на уме. Признаюсь, я тоже не вижу в тебе способностей к магии, но ни одна послушница из этой башни, многие из которых обладают не только способностями, но и знаниями и опытом, ни одна бы не добралась до стола.

– Разве была какая-то опасность? – не поняла Лава. – Я думала, что эти ловушки всего лишь… шутка. Ну, что-то вроде крючковатого сука, которым оборванцы задирают девушкам юбки на ардуусской ярмарке. Что мне грозило?

– Вот! – щелкнула пальцами Лакрима, и из середины потолка к полу с сухим треском протянулась тонкая молния. – Не опалит, не обожжет, но пощипать может. Чтобы пройти этот лабиринт, нужно или уметь отводить удар, или прятаться от удара. Как ты прошла?

– Как-то прошла, – пожала плечами Лава.

– Как ты прошла? – повторила Лакрима. – Прохода не было!

– Почему же не было? – не поняла Лава. – Я шла и смотрела. Там, где рисунок не совпадал с тем, что на потолке, я проходила. Слушала и проходила. И так искала проход.

– Прохода не было, – повысила голос Лакрима. – И рисунки совпадали.

– Ну нет же, – нахмурилась Лава. – Я же…

– Встань у жаровни, – поднялась Лакрима. – Встань и закрой глаза.

Лава отставила чашу, встала и подошла к жаровне. Замерла почти точно под центром рисунка на потолке, который, как уже поняла она, был вычерчен копотью. Огляделась, почувствовала жар, исходящий от углей, и закрыла глаза. Словно ветер дохнул в лицо Лавы.

– Открывай, – сказала Лакрима.

Лава посмотрела на ноги. Теперь она стояла в центре небольшого, не более четырех шагов в поперечнике круга, и рисунок на потолке вновь был повторен пеплом на полу. И, кажется, в самом деле, точно с ним совпадал.

– Я не знаю, к чему ты прислушивалась, – сказала Лакрима, – но помни, что переступая через линию, ты неминуемо окажешься под ударом молнии. Удар будет не больнее щипка, но ты не сможешь от него закрыться. Зажмурь глаза и выйди из круга, хотя бы подойди ко мне.

– Как я могу выйти? – удивилась Лава. – Круг замкнут.

– Повтори то, что ты делала, – попросила Лакрима.

Лава опять закрыла глаза и прижала пальцы к вискам. Биение было тут как тут. Ухало, колотилось в ушах и под кожей. Или это лишь казалось ей? Ведь она только что сидела за столом и даже думать не думала об этом шуме в висках. И вот опять. Значит, нужно прислушиваться? Что ж, она прислушается, но какой смысл прислушиваться, если круг замкнут? Хотя, кажется, когда она поворачивается лицом в эту сторону, звук становится тише. Что ж, будь что будет. Как сказала Лакрима? Не больнее щипка? Один шаг…

– Глаза! – потребовала Лакрима.

Лава открыла глаза и увидела, что пепел перед ней разбегается в стороны, освобождая проход.

– Вот так вот, – снова плеснула в чашу вина и тут же его выпила Лакрима. – Вот так вот. Садись.

– Я что-то сделала не так? – не поняла Лава.

– Ты ничего не сделала, – мотнула головой Лакрима. – Но и я ничего не сделала, во всяком случае, не разглядела в тебе ничего. Я и теперь ничего не вижу, кроме твоей косы в мешке, да того, что ты совершила только что, сама ничего не совершая. И если что, не думай, никакой помощи тебе оказать плод Литуса, что начинает расти в твоем чреве, не может. Он еще слишком мал. Это все – твое. Признаюсь, я разочарована, я ведь рассчитывала использовать тебя в качестве приманки…

– Приманки? – не поняла Лава.

– Не волнуйся, – махнула рукой Лакрима. – Никакой опасности. Мне нужна была чистая девушка или парень, чтобы поставить его в точку силы башни угодников и увидеть через него источник беды Эбаббара. Но теперь мне придется подумать… Использовать девушку, которая и сама имеет силу, неразумно. Вести неизвестную ворожбу опасно…

– Что со мной? – спросила Лава.

– С тобой все в порядке, – ответила Лакрима, прикрыв глаза, – но что мне делать… я решу, скорее всего, только к полудню. Тебе будет где отдохнуть, хотя в башне угодников не слишком ухожено, не все мы успели… приготовить. Ну да ладно. Я подумаю…

Лакрима закрыла глаза и замерла.

– Так что же со мной? – повторила Лава, когда пауза затянулась.

– Есть несколько видов склонности к стихийной магии, – наконец словно очнулась Лакрима. – Иногда это способность накапливать мум и, главное, способность обращать его в силу. Кроме этого, быстрота схватывания тонкостей колдовства, которая подобна таланту к игре на прайдской флейте или араманском рожке. Таковы мы, магистры магических орденов, некоторые их послушники, может быть, – Софус. Иногда случается полная невосприимчивость к магическим воздействиям из разряда мороков. Стойкость. Я знаю о двух таких случаях. Один в Бэдгалдингире, другой в Ардуусе. Но эти люди в родстве, так что, возможно, это что-то в их крови. Третьим видом склонности является зеркало. Говорят, что возможно отражение любой магии, что вместе с некоторым талантом способно произвести впечатление на кого угодно. Но подтверждений подобным способностям у меня нет. Кроме этого, встречаются пожиратели магии, но это тоже великая редкость. Довольно много лет назад был отмечен ребенок с такими способностями. Где-то в Тирене. Твой случай – пятый. Твой собственный, не различимый даже для тебя талант, оберегает тебя от чужой магии, взаимодействуя с ней. Не знаю, как надежно, но оберегает. И при этом, в магическом смысле, ты девственна. Боюсь даже предположить, что ты смогла бы творить, всплыви это твое умение в твою явь.

– И что же мне делать? – растерялась Лава.

– Пока что есть медовые фрукты, – пожала плечами Лакрима и отправила в рот щепотку изюма. – Послушай. Орден Огня – в Уманни. Орден Воды ушел в Аббуту, там завязывается страшное, поэтому орден Земли и твоя радость тоже отправились в Уманни. В городе остается пока только орден Воздуха, да и то до тех пор, пока мы не выясним, кто разрушил одну из башен угодников.

– Зачем кому-то рушить башни? – не поняла Лава.

– Чтобы ослабить город, – ответила Лакрима. – Башни сдерживают нечисть. Достаточно сказать уже то, что над городом нет сэнмурвов. Появились было, но исчезли. Так что каждая из башен – это словно бастион. И поверь мне, мы заняли вторую башню угодников не просто так. Она сильнее любой из магических башен, пусть и стояла брошенной несколько лет. Но если тот, кто проник в город, сумел разрушить хранилище, он разрушит все.

– А разве пустые башни что-то значат? – удивилась Лава.

– Больше, чем ты думаешь, – покачала головой Лакрима. – Они словно огромные амулеты. Даже пустые, как теперь башни угодников, они значат многое. Тебе бы рассказали об этом ордынцы, что штурмуют их в Самсуме… Хотя там им уже осталось недолго… Но представь себе, какой силой должен обладать некто, рушащий то, что не мог обрушить никто и никогда!

– Разве у Светлой Пустоши мало силы? – спросила Лава.

– Достаточно, – кивнула Лакрима. – Но нужен проводник. Тот, к кому эта сила может быть приложена. И вот он – наш враг.

– И что я должна делать? – спросила Лава.

– Слушать, – ответила Лакрима. – Смотреть по сторонам. Думать. Время у тебя есть. Мне ты не должна ничего. Только слушай.

– Биение? – спросила Лава.

– Биение? – тихо переспросила Лакрима и медленно поднялась на ноги. – Так ты это слушаешь? Как давно?

– Со вчерашнего дня, – ответила Лава. – Когда небо стало серым, оно застучало у меня в висках. Что это?

– Никто больше не слышит этого в Эбаббаре, – сузила взгляд Лакрима. – Только я. Амплус иногда и с большим напряжением. Феры и Никс Праины уже не было в Эбаббаре, когда это началось, а перекликаться с ними через пустошь я не рискну. Но ты слышишь…

– Что это такое? – повторила вопрос Лава. – Светлая Пустошь? Губитель? Или Лучезарный оживает в поганом Пире?

– Не знаю, – призналась Лакрима. – Ничего не могу сказать. Но именно это не дает мне покоя. Больше, чем угроза уничтожения сущего под этим небом. И только потому, что я не понимаю…

– Может быть, Энки вспомнил о нас? – с надеждой прошептала Лава. – Волнуется, и мы слышим биение его сердца?

– Забудь об Энки, – мрачно произнесла Лакрима. – Рассчитывай только на себя.

– Почему? – не поняла Лава.

– Потому что и ему тоже не на кого больше рассчитывать…