Глава 6
Хуторок с привидениями

— А давайте пойдём клад искать! — ни с того ни с сего заявил вдруг Сенька.

— В Ветшаную усадьбу? — сразу догадался Арвиэль. — Там, почитай, почти все наши искали, да только никто ничего не нашёл.

— Вот именно, почти все. Кроме нас! Значит, нам уж точно бог Удачи «чёт» выкинет!

Сегодня в «домике-на-ножках» было особенно людно (и нелюдно). Кроме братьев Лесовят и Эртана, к караульному заглянули мельниковы дочки, даже Майя, поначалу державшаяся с деревенскими отчуждённо, к концу лета совсем вжилась в компанию и уже не считала зазорным гулять от заката до рассвета и обниматься со своим парнем на людях. Девочки подошли к делу ответственнее ребят, захвативших только табак и бутылку дрянного винца, на поверку оказавшегося забродившим сливовым компотом, и теперь на столе стоял жбан слабенькой цветочной медовухи, а в покорёженном щите, за неимением иной годящей посуды, лежали пирожки с рыбой-луком. Словом, вечер задался, и настроение у всех было преотличным.

— Давеча сон был мне в руку. Вещий, — загадочно прищурившись, Сенька неглубоко затянулся, но самокрутку по кругу не передал: так уж заведено, что баюну и трубку в руки, и чарку в обход остальных поднесут, лишь бы сказывал складно. Курили ребята не потому что хотелось, а для фасона, позёрствуя перед девочками, только Арвиэль хранил верность яблокам. Майю это очень даже устраивало.

— И что прриснилось? — поторопил приятеля Эртан.

Сеньян глубокомысленно набрал полный рот дыма и не спеша, с чувством и достоинством, выпустил в затерявшийся за сизыми облачками потолок.

— Ну?! — Лушка с Ташей с двух сторон ткнули его локтями под рёбра.

— Кхе-кхе-э! — не ожидавший подвоха рассказчик перегнулся пополам, и Веньян, пользуясь оказией, выхватил самокрутку. Откашляв остатки дыма, Сеньян возмущённо и обиженно уставился на брата глазами, полными горьких слёз.

— А я позавчерра видел, как водяной с бобррами из-за плотины брранится, — сказал Эртан, к которому перекочевала самокрутка.

— Так вот, сон, говорю, был мне вещий! — спохватился Лесовёнок, сообразив, что затянул с почином и рискует потерять право лидерства на сегодняшний вечер. — Иду я, значит, по тракту нашему на юг, а кругом — луга серебрятся. Луна-то полная, высоко стоит, всё далеко окрест видать. И тишина…

— А-ву-у-у! — закрыв рот ладонью, тихонько провыл Арвиэль. Под сердитыми взглядами остальных Майя щёлкнула его по носу.

— Вот если я сейчас с дивана встану и пасть тебе кулаком запечатаю, как думаешь, хорошо ли будет? — вкрадчиво поинтересовалась Лукьяна.

— И — тишина!!! — рявкнул Сенька, перебивая открывшего было рот аватара. — И вдруг чудится мне, будто филин в дальней чаще гукает: раз, другой, третий. А как смолк он, услышал я за спиной шаги, да такие чёткие, ровно кто на каблучках вышагивает. Али на копытах…

— Ой! — Ташка уткнулась лицом в плечо жениха.

— Цок-цок, цок-цок… И сопит тяжело так, недобро… — Сеньян покровительственно похлопал девушку по голове, смакуя и сам процесс, и возвращение самокрутки. — Замер я, точно в землю вмазанный, и обернуться не могу. Обгоняет меня козёл. Огромный, лохматый, чёрный, а рога-а… сам олений царь дорогу уступил бы, да ещё в ножки поклонился. Идёт, камни подбирает, а из… чрева его самоцветы сыплются! Тут отмер я и…

— Какаш… тьфу, камушки давай собирать, — подсказал Арвиэль.

— Что я, дурак…

— …Добро на дороге бросать…

Лесовёнок решил оставить последнее слово за настоящим дураком и продолжил:

— «Эй, рогатый, — окликнул я его, — постой! Скажи-ка мне, ты чистый дух, аль не чистый?» Остановился козёл, повернулся ко мне, а глаза так угольями и полыхают…

— И что говорит?!!

— Козлы не говорят, они блеют, — назидательно ответил Сенька.

— И что дальше? — даже Арвиэль начал проникаться.

— И — всё! — гордо объявил рассказчик и растёр по стене остатки самокрутки. — Я проснулся.

Какое-то время слушатели мрачно созерцали образовавшуюся на стене крокозяблу, потом Эртан плюнул.

— Тьфу ты, кудррить ных ррыха… — встал со своего ведра и пошёл разливать медовуху, дабы утопить в хмельном зелье обманутые надежды.

— Со-о-он! Ве-е-ещий! — сердито проблеял Веньян.

— Так ведь камушки, козёл! — горячо возразил его брат.

— Сам козёл! — оскорбился Венька.

— Безрогий! — подтвердила Лушка.

— Да не ты козёл, тот козёл! — Сенька наугад ткнул пальцем и попал в Эртана.

— Я тя щас… забодаю… — орк набычился.

— Тише, тише, стадо моё! — попытался усмирить всех аватар.

Но вышло с точностью до наоборот. Майя вдруг беспричинно возмутилась и опрокинула парня на тюфяк.

— Девчонки, он нас козами обозвал! Айда всыплем ему!

Лушка с гоготом ринулась в атаку булыжником, пущенным из пращи, за ней отколотой щебёнкой поскакала краснеющая Таша. Арвиэль не особо и сопротивлялся, когда на него навалались три разнопропорциональные дамы. Остальные парни снисходительно фыркали: каждому не хотелось и одновременно хотелось оказаться на его месте.

Арвиэль опомнился и начал отбиваться, но хулиганки на пару хватали его за руки, в то время как третья душевно отхаживала по рёбрам.

Когда куча-мала наконец распалась, все отдышались, отсмеялись, стражник раздумчиво сказал:

— А ведь сон и впрямь мог быть вещим. О том хуторе чего только не говорят, но все сходятся в одном — там спрятан клад. Над входной дверью особняка вырезана козлиная голова с огромными витыми рогами, да и балясины на веранде ими заканчиваются. И идти туда как раз по тракту на юг.

— Во-от! — воспрял духом Сенька. — А я про что?!

— А что о том хуторе рассказывают? — спросила Майя: от любопытства и медовухи глаза у неё разгорелись.

— Привижения шам вожащщя, — ответила Лушка, разгрызая кедровый орешек.

— Не привидения, а вурдалаки, — возразил Венька.

— Корроче, упырри! — подытожил Эртан.

— Лет восемьдесят назад, а то и раньше, хутора не было, а была избушка в одну комнатку, — начал Арвиэль. — Стояла она на старице Клин, которую иначе называют Бесовы рога, и как раз на смык рогов выходила покосившаясь дверь избушки. Жил там молодой отшельник. То ли изгнанником он был, то ли бирюком по натуре — никто не знает, но только семьи он не заводил и гостей не звал. А потом как-то внезапно разбогател и стал купцом, да таким хватким, будто деньги сами шли к нему в руки. Его так и прозвали — Золотая Лапа…

— На красном сукне он разбогател, — подсказал Сенька. — Краску изобрёл особо стойкую и яркую.

— Не на сукне, а на овечьей шерсти, — авторитетно поправил Венька. — Говорят, будто он скупал простую шерсть в окрестных деревнях и вымачивал в растворе, от которого она становилась необычайно мягкой, прочной и золотом на солнце отливала.

— Уж вам ли, пасечникам, не знать! Пчёлы у него несли мёд такой целебный, какого во всём мире не сыскать! — поддела братьев Лушка.

— А иные говоррят, будто он с бесями из одной чаррки пил. Детей по окррестным дерревням ворровал, а беси ему за них золото по весу отсыпали, — тихо, но проникновенно сказал Эртан.

— Как бы то ни было, дела он вёл в Стрелецке…

— Но я там живу и никогда о том хуторянине не слышала, — перебила стражника Майя.

— Откуда ж тебе слышать, ты же в гимназии учишься, — противненько съязвил Венька, дескать, куда вам, вшивой интиллигенции, до нас, неграмотных, да сведущих.

— Лушка, как думаешь, если я ему сейчас пасть кулаком запечатаю, хорошо ли будет? — глядя в потолок, спросил Арвиэль. Ему не ответили, и аватар спокойно продолжил: — Другие купцы да торговцы спрашивали совета, и никогда Лапа не ошибался. Естественно, и с этого он имел выручку. Бывало, сядет в карты играть и из-за стола не встанет, пока остальных игроков до порток не разденет. Решит куда пешим прогуляться — так непременно хоть сколку на дороге, да найдёт. Отстроил себе хоромы, батраков нанял, прислугу… Да вдруг перестал в Стрелецке появляться. Уж и летние ярмарки прошли, и зерно он должен был по осени подвезти — а нету, пропал человек. Решили стрелецкие проверить, не случилась ли с ним беда какая. Собрались, а самим боязно: уже тогда недобрые о Лапе слухи ходили. Но всё-таки набрались храбрости, запрягли возок и поехали…

Рассказчик выразительно кашлянул, и опустевшая кружка мигом наполнилась золотистым нектаром, а в подставленную ладонь опустилось наливное яблочко.

— Едут и издали чувствуют — неладно что-то, а как подъехали — ахнули. Вымерла усадьба, будто и не жил там никто. Распахнутой створкой ветер играет, гоняет по пустому двору травяные колтуны. Ни человека, ни зверя. Только козлиные головы со всех сторон скалятся. Опустел хутор. Самое странное, что никто не решился обжить его заново, хотя и дом крепкий, и место хорошее… Упыри, вурдалаки, призраки… Не знаю, но место это нечистое, а клад, что покойник спрятал, проклятый.

Свечка, надсадно трещавшая последние пару минут, погасла как от порыва ветра. Завизжали девушки. Сенька дёрнул ногой и сшиб Эртана с ведра, и грохот спровоцировал новую волну воплей. Нервно посмеиваясь (самого пробрало, что сказать), стражник выдрал из «Отчётника» испорченную сослуживцами страничку, высек на неё искру и заново зажёг свечу.

— Эх, хоррошо-о! — Венька довольно потянулся. — Жуть!

— Ага. Тьфу! — подтвердила Лушка, сплёвывая на пол кожуру.

Майя дождалась, когда Арвиэль вернётся к ней на тюфяк, и мечтательно вздохнула:

— Вот бы сходить туда! Кроме Симки и ваших русалок, я никогда нечисти не видела, а ваши все добренькие. Хотелось бы хоть одним глазком на настоящую нечисть посмотреть.

— Русалки добренькие? — усмехнулся аватар. — Мириада сказала, что, если ты одна на реку придёшь, она тебя за косу под воду утянет.

— За что?! — изумилась Майя.

— А догадайся.

— Из-за тебя, да? Ревнует, что ли? Но она же — нечисть с рыбьим хвостом, а ты… — девушка неопределённо покрутила рукой.

— Ррусалки вообще обычных девушек не жалуют, — пояснил Эртан. — Но Лушка и Таша — местные, и обижать их чрревато, моя Ксанка им сестрра названая, а ты — чужачка, посягнувшая на их добрро.

— Вот жадюги сопливые! — похоже, Майя всерьёз обиделась и расстроилась.

Обычно не склонный к нежностям Арвиэль прижал её к себе.

— Они вовсе не скользкие. Понимаешь, когда я был маленький, то едва не утонул в омуте… из-за одного зеленорожего засранца, кстати! Мириада меня спасла, а теперь считает кем-то вроде… даже не знаю, кем именно, но уверен, что не утону в Истринке, даже если вдруг захочу утопиться, не вернусь с рыбалки без улова и что она рада, когда я прихожу к её омуту.

— Кстати, дедко Леший тебя давно заприметил и просил передать, чтоб ты не боялась в лес ходить. Приходи одна, он тебе поляну с лисичками откроет, а ещё Царь-боровик для тебя от червей и гнили приберёг, — подала голос обычно молчаливая Таша.

— Правда? — с недоверчивой надеждой спросила Майя.

— Ага, — подтвердила Лушка. — Только ты с ним ухо востро держи, а то любит он перед нами, девками, молодцем оборачиваться, да таким добрым…

— Так мы идём клад искать или нет? — нетерпеливо вмешался Сеньян.

— А давайте, — неожиданно для самого себя кивнул Арвиэль. — Через три дня я выходной, и ещё на денёк с Акимом очередью обменяюсь.

— Давайте! — обрадовались девочки.

— А вы-то куда собрались? — спросил Веньян.

— С вами!

— Не, вы ещё маленькие, — снисходительно отмахнулся Лесовёнок.

— Как губищи распускать — так не маленькие, а как за золотом идти — не доросли ещё?

Лушка размахнулась, чтоб погорячей приласкать жениха, и попала кулаком в нос сестре. Таша возмущённо дёрнула её за косу, и девочки с визгом повалились Сеньке на колени, а тот, не будь дураком, сразу сгрёб в охапку обеих, за что получил от брата леща. На диване поднялась кутерьма с писком, хохотом и незлой руганью.

— Так и живём, — пояснил аватар Майе, норовящей дёрнуть за острое ухо.

Чувствуя себя не при делах, Эртан подошёл к Арвиэлю и молча нахлобучил своё ведро ему на голову.

* * *

— Думаете, мы правильно сделали, что девчонок не взяли? — обеспокоенно обернувшись, посоветовался Арвиэль, когда три дня спустя кладоискатели вышли за ворота. Петухи ещё спали, вокруг стояла фиолетовая темень, и над молчаливой округой сияла полная луна, заливая серебром бескрайнее поле, — совсем как в Сенькином сне.

— Лушка начнёт ныть, что у неё ножки устали, у Таши они и впрямь устанут, а Майя — городская, к долгим походам непривычная. К тому же пришлось бы и белку эту брать, а с ними и твой Симеон навязался бы в няньки. Сам знаешь, сколько они на пару жрут: мы бы тащить умаялись, — фыркнул Венька. На этот раз Лесовята проснулись первыми и сами разбудили остальных.

— Тоже верно, — согласился аватар. За месяц с небольшим сумеречный бельчонок Козьма здорово вырос и перепробовал на зуб всё в доме Игната, включая и самого горшечника. Единственный плюс — хищник ловил крыс, но и это не убедило мужчину провести пару дней наедине с зубастым Козенькой. Зато к белке здорово привязался Симеон, такой же чёрный, пушистый и прожорливый.

Приключение в Сумеречном лесу научило Лесовят не спорить с «бригадиром», и к полудню компания вышла к столбу. Давным-давно на нём была шильда, а теперь осталась только гнилая, изъеденная насекомыми палка.

— Привал? — Арвиэль повернулся к остальным.

— Не, до озера рукой подать, — отмахнулся Сенька. — Там отдохнём и перекусим. Давай лопату понесу.

Рощу, загородившую собой усадьбу, было видно с дороги, но идти туда пришлось около полутора часов. Лесовята уверяли, что на берегу должен быть плот, связанный предыдущим поколением кладоискателей, но, сколько ребята ни шарили по кустам, ничего не нашли.

— Сюда Зосий последним ходил, — многозначительно подытожил Венька.

Пришлось браться за топор, хорошо хоть верёвку прихватили. На дом старались не смотреть — успеют ещё, но Арвиэлю почудилось, будто в окошке что-то мелькнуло. Не то чтобы он боялся призраков, тем более в россказни про нечистую усадьбу не верил, но по спине вдруг прошелестел неприятный холодок.

Дно на этом берегу было опасным, заваленным корягами, поэтому смыть дорожную пыль решили на противоположном, где манил песочный пляж, окружённый раскидистыми кустиками. На них развесили одежду, под них положили самую ценную поклажу — две лопаты.

— Вам не кажется, будто за нами наблюдают? — настороженно спросил Арвиэль, медля с тесёмками на штанах.

— Кажется, — подтвердил Эртан.

— Знаете, что бесов не хуже образов и кукиша отпугивает? Голая задница! — Венька первым скинул порты и с разбега сиганул в воду.

— И правда — жуть, — посмотрев ему вслед, согласился Арвиэль.

Вдоволь наплававшись, нанырявшись и, естественно, нахлебавшись воды, ребята вылезли на берег, к вещам. И тут их ждал сокрушительный сюрприз. Нет, всё было на месте, но…

— Вся одежда вывернута наизнанку… — Сенька содрогнулся.

— Свят-свят-свят! — его брат истово кропил кусты святым знамением.

— Кажется, не спасла нас твоя задница, — заметил аватар, поспешно выворачивая порты: даже перед призраком было немного неловко. На мгновение он опустил взгляд, а когда поднял — обомлел.

За окном стояло привидение. Белолицее, глубоко запавшие глаза обведены синяками, чёрные губы беззвучно шепчут то ли мольбу, то ли проклятия. Сивые космы ниспадают по плечам, отчасти скрывая кровавое пятно на саване, скрюченные пальцы царапают по откосу.

— Ребята…

— А-а-а! — сцепившись в обнимку, заголосили Лесовята.

— Хоррошо, что мы девчонок не взяли, — Эртан попятился.

Входная дверь гостеприимно распахнулась настежь. Вытянув руки, призрак отступил во мрак проклятого дома.

— Ну что, будем клад искать или обратно вернёмся? — деревянным голосом спросил Арвиэль.

— Д-да ну его, к-клад этот, — содрогнулся Венька, лязгая зубами. — Видал, как оно нас обматюгало? Нипочём копать не даст, только в душу нагадит!

— Вроде это была она.

— Точно, девка, — подтвердил Эртан. — И, по-моему, это не прривидение, а умерртвие.

Зубы Лесовят зачастили с удвоенным энтузиазмом.

Шелохнулись ставни, тяжело заскрипела дверь: на кладокопателей пахнуло гнилью и старостью давно нежилого, обветшалого дома. Впрочем, волчий нюх учуял ещё кое-что, заставившее Арвиэля мгновенно запрыгнуть в порты, в коих он тут же почувствовал себя гораздо увереннее.

— Ну, вы как хотите, а я, пожалуй, покопаю… — стражник потянулся, зевнул, картинно размял мышцы, зная, что за ним наверняка наблюдают.

— Сдурел?! — ребята вытаращились на бригадира как на идиота, сообщившего, что он идёт сунуть голову в пчелиное дупло, дабы откушать медку «с пылу с жару».

— Это точно было не привидение. А умертвие или упыря можно убить усекновением башки мерзопакостной! — во всеуслышанье рявкнул Арвиэль.

— Чем?!

Аватар воинственно потряс лопатой. Приосанился и Эртан, воздев лопату совком вверх: то ли боевой степной дух в нём взыграл, то ли тоже кое о чём догадался.

— Я с тобой, дрружище! А вы с нами? — эльф и орк выжидающе уставились на Лесовят. Судя по их глазам, идиот уже сунул голову в дупло и радушно приглашал остальных последовать его отважному примеру.

— Арвиэль, ты, часом, на завтрак мухоморы не ел? К тому же лопат у нас только две, чем мы-то с Сенькой башку усекать будем? — с неожиданным спокойствием поинтересовался вдруг Венька, спровоцировав у брата тот же ошалелый взгляд, каким только что сам потчевал нелюдей.

Бригадир зловеще усмехнулся.

* * *

Снаружи усадьба столетней давности ничем, кроме козлиных голов, примечательным не выделялась: дом и дом с подклетом и теремом, двор и двор. Отдельно от хозяйского особняка — барак для батраков с провалившейся крышей, какие-то сараи, по прошествии времени утратившие изначальный вид и функциональность. В запущенном саду за домом вволю разрослись яблони и груши, малина переплелась с терновником, точно страстные любовники, образовав неодолимый колючий забор для охотничков не только за златом-серебром. Словом, ничего особенного. А вот козлиные головы — да, впечатляли, особенно те, которые раньше подпирали козырёк крыльца, сейчас обвалившийся. Два почерневших столба торчали как идольники, только вместо голов божеств их венчали пакостные хари: лупоглазые, с оскаленными зубами. Если задачей краснодеревщика, их вырезавшего, было отвадить народ от усадьбы, то постарался он на славу: при виде глумливых рож, свысока пялящихся на тебя буркалами навыкате, хотелось плюнуть через левое плечо (за которым, как известно, бес стоит), осенить себя треуглом и дать стрекача куда подальше. На правом столбе один рог обломился, зато на втором висела полуистлевшая воробьиная тушка, будто кем-то принесённая в жертву.

— Ну что, други, готовы свершить вы дело благое по упокоению погани богопротивной? — переступив порог, зычно вопросил бригадир кладокопателей, а по совместительству охотников за привидениями.

— Во славу Триединого! — с готовностью подтвердил Сенька.

— Банзай! — Эртан отсалютовал лопатой.

Умертвие попалось с чувством юмора: захихикало в кулачок из кладовки под лестницей. Наверху хлопнула дверь, обрушив дождь трухи из зазоров между потолочными досками.

— Жаль только, лопаты у нас тупые: с одного удара не перерубить шею упыриную! — громко посетовал Венька. Юморное умертвие в кладовке поперхнулось.

Каждый из ребят отправился к своему упырю, только Эртан, за неимением оного, остался с Сенькой, передав лопату Веньяну, который пошёл на второй этаж, проникновенно скрипя лестницей. Арвиэль крался бесшумно, опираясь на нюх, а тот вывел его из гридницы и повлёк сенями вдоль веранды. Идти приходилось осторожно, чтобы не спугнуть умертвие и не провалиться в подклет: предыдущие кладоискатели перевернули все до единой половицы, а назад уложили как попало. Чутьё привело оборотня на кухню, а оттуда в кладовку, где и обнаружился люк. Арвиэль постучал в крышку черенком лопаты:

— Есть там кто живой?

Умертвие промолчало, как и подобает благовоспитанной нежити.

— А неживой?

— Убирайся или умри, несча-а-астный! — обрадованно завыли внизу. — Не то как выскочу, как выпрыгну, как пойду вонзать зубы острые в зад… в шею белую!

Видимо, Венькин способ борьбы с упокойными произвёл на упырей неизгладимое впечатление.

— Ах, вот ты как?! Ну ничего, знаю я способ верный, как тебя навек упокоить! Отсеку тебе голову хладной лопатой острой, а чтоб ты зубы не распускало, зажгу сейчас лапник и вниз к тебе сброшу: сразу смирненьким станешь! Как раз целую охапку надрал!

— Аха-ха-ха-ха! Меня лопатой не убьёшь! — заявило умертвие, впрочем, без особой уверенности.

— Вот мы и проверим.

Над головой бухнуло-ахнуло: видимо, Венька упокаивал своего упыря. Дверь кладовой надсадно скрипела: туда-сюда, туда-сюда. Скрр-виии… скрр-виии… скрр-беее…

Оборотень защёлкал когтями будто кремнем о кресало.

— Ты что там делаешь? — настороженно спросило «умертвие» тонким девичьим голоском.

— Что и обещал: лапник поджигаю, чтоб тебя потравить как следует.

Крышку попытались приподнять снизу, но на ней стоял аватар.

— Арвиэль, это я, Майя!

— Так ты меня заморочить хочешь? Майя у меня красавица писаная, а ты пугало поганое.

— Сам ты погань! Выпусти меня, здесь холодно!

— Вот-вот. Маюшка мне в жизни слова худого не сказала, а ты вон как обзываешься.

— Ты же дом спалишь, придурок!

— Ничего, зато ты согреешься, — хмыкнул Арвиэль. Он понимал, что перегибает палку, что шутка может обернуться ссорой, но какой-то гаденький голосок внутри продолжал нашёптывать: «Помучай её, помучай, пусть девка знает своё место».

— Открывай сейчас же… нелюдь паршивый! — испуганно и злобно крикнула Майя.

Аватар сжал губы и кулаки: ах, вот как?! Воспитанная гимназистка немного раскрепостилась в Северинге, но никогда не позволяла себе оскорбить кого-то или унизить. Тем более своего парня. Тем более расой попрекнуть.

Арвиэль дёрнул крышку на себя, а поскольку Майя напирала снизу, то вывалилась она прямо к ногам парня. Отступив, он подал ей руку — чисто машинально. Девушка ударила по ней наотмашь, что было сил, и встала сама. А затем — ещё хлеще. Пихнула Арвиэля в грудь, выталкивая из кладовой на кухню. Аватар скрипнул клыками. Если бы девушка его племени посмела… Да нет, что за ерунда! Женщины-аватары даже представить себе такое неуважение к мужчине не смогли бы.

Какое-то время стояли молча, сверля друг друга одинаково ненавидящими взглядами. С потёкшим «упыриным» гримом Майя выглядела настоящим пугалом. Арвиэля корёжило от одной мысли о том, как ещё вчера он целовал эти чёрные губы, серую, в разводах, кожу. Мерзость какая…

Наверху, в тереме, стояла ругань, бранились и в гриднице — но эти звуки казались дальним эхом по сравнению с душераздирающим блеяньем проклятой двери. Захлопнуть её, что ль, чтоб ругаться не мешала?!

Майя отмерла первой.

— Ах ты, мерзавец…

— О, да. Я же нелюдь, верно? — холодно усмехнулся аватар.

— Ты первый начал.

— Неужели? Это я сюда прокрался, чтобы выставить свою девушку идиоткой, а потом над ней похохотать с друзьями.

— Мы просто хотели пошутить!

— И мы тоже.

— Ничего себе у вас шуточки! Ты меня до смерти напугал! — Майя сжала кулачки.

— Ведь и вы того же хотели. Просто мы оказались умнее.

— Умнее?! Дураки! Деревенщина! — взвизгнула девушка. — Я-то думала, что ты другой, а ты такой же, как все! На людях паиньку корчишь, а сам только и думаешь, как бы меня на сеновал затащить, чтоб потом перед дружками подвигом хвастать! Вам ведь, остроухим, только девиц подавай, на баб вы не согласны! Думал, под конец лета я сама тебя позову, а я и правда… А ты меня даже не любишь!

— Ты права, человечка. Не люблю.

Майя открыла рот, Арвиэль, напротив, закрыл. Молчали оба.

Жутко бухало в груди, в ушах. Что он такое сказал, это понятно. Но зачем? За что? Непонятно, о чём думала Майя, а вот Арвиэль действительно чувствовал себя распоследним мерзавцем.

«Скрр-беее… беее… беее» — дверь в кладовую и без ветра ходила сама собой. «Цок-цок-цок!» — стучало в голове.

Наверху что-то грохнуло, кто-то заорал; захохотал Эртан в гриднице…

Арвиэль будто в прорубь нырнул: помутневшее сознание обрело кристальную ясность.

Усадьба… Проклятье… Сгинувший хуторянин… Привидения…

Привидения, которых здесь нет и никогда не было!

— Майя, пойдём отсюда! — Арвиэль попытался взять подружку за руку, но Майя снова его оттолкнула.

— Никуда я с тобой не пойду, нелюдь!

Тогда аватар повёл себя чисто по-мужски: перекинул девушку через плечо и понёс, только не в избу, а из неё, не обращая внимания на брань и сыплющиеся на спину удары. Даже верную лопату впопыхах едва не забыл.

В гриднице бушевали Сенька и Таша, причём застенчивая девушка поливала парня такими словечками, какими Арвиэль только берберианцев удостаивал, и то шёпотом, дабы не огорчать сквернословием Пресветлую. Орк, вместо того чтобы их разнять и успокоить, гоготал, держась за живот.

— Эртан! — Арвиэль вцепился в рукав приятеля. — Хватай людей и вон отсюда, пока мы друг друга не поубивали!

Степняк нахмурился и хотел что-то возразить, но потом тряхнул головой, точно отгоняя наваждение. Схватил под мышки обоих бунтовщиков и припустил к выходу вслед за Виллем. Веньку звать не пришлось: парень сам чуть ли не кубарем скатился с лестницы, подгоняемый Лушкой с лопатой наперевес. Как девчонка умудрилась отобрать противоупыриное орудие, Арвиэль решил не заморачиваться.

В дверях орк и аватар столкнулись, сзади поднажал Венька, торжествующе завопила Лукьяна… за порог вывалились кучей-малой.

* * *

— Вот тебе и хуторок с привидениями, — сплюнул Венька, когда компания разобралась в руках, ногах и лопатах, подсчитала синяки и помятые рёбра, а заодно остыла.

— Нет здесь ни призраков, ни упырей, — мрачно отозвался Арвиэль, помогая Майе выпутаться из простыни, послужившей погребальным саваном для «нежити». — У самого дома аура дурная. Видимо, человек, который здесь жил, был настолько чёрным, что особняк насквозь злом пропитался. Даже не представляю, что такого нужно было сделать, если и за сотню лет оно не выветрилось.

Девушки смыли в озере привиденческий раскрас, стоя по очереди на стрёме с прутом в руках, дабы парни в отместку не удумали подглядывать, а потом рассказали о своём грандиозном замысле. Сговорились они в тот же вечер, как мальчишки решили пойти клад копать. Во-первых, им самим было интересно, что из затеи выйдет, во-вторых, мельниковы дочки хотели проучить женихов, а Майя жаждала романтики и увидеть настоящее привидение, чтоб было о чём рассказать городским подругам. Естественно, родным соврали, дескать, идут с парнями. Вышли на рассвете, угнали плот, на месте нарядились-накрасились и приготовились ждать. Причём девушки уверяли, что, пока они были одни, ничего страшного не происходило. Как будто дом подслушивал разговоры и нарочно выжидал.

— А как это вы нас опередили, если мы раньше вышли! — возмутился Сенька.

— Нас дедко Леший тайными тропами провёл, когда мы ему всё рассказали, — натянуто хихикнула Таша.

Сидели на берегу озера, плотным кружком, однако не касаясь соседей плечами. Из всей компании только Эртан и неунывающая Лушка сохраняли прежний оптимизм, остальные же лишь изображали веселье. Арвиэль не знал, что успели наговорить друг другу Лесовята и мельниковы дочки, но у них впереди полно времени, чтобы объясниться и помириться, а Майя через полторы недели уедет в Стрелецк и, возможно, уже не вернётся следующим летом. Уедет с тяжёлым осадком на сердце благодаря Арвиэлю, которого ни разу ни в чём не упрекнула и ни о чём не просила. Парень хотел устроить на прощание романтический вечер с конфетами-букетами и обещанием никогда не забывать это прекрасное лето… а вышла вот такая пакость. И ничем её уже не загладишь.

— Н-да, а мне, сколько я ни просил хоть одну тропу показать, он только кукиш под нос совал, — Арвиэль озадаченно почесал макушку.

— Тю-у-у! И не надейся! Мы-то, девочки, с ним давно на короткой ноге, а уж перед новенькой он разве что тропку не подметал: ни одна гадина не проползла, ни один пискун, ни один зудень не потревожил! — Лушка звонко рассмеялась, Майя улыбнулась краем губ. Парни удручённо переглянулись: похоже, всё комарьё увязалось за ними.

— А Козьму ты с кем оставила? — поинтересовался аватар.

— С Симкой у вас дома. Не волнуйся! — пожала плечами Майя.

— И правда, о чём волноваться?.. — Арвиэль мысленно подсчитал убытки в кладовой.

— А всё-таки мы вас напугали! — победно заявила Лушка.

— Ещё чего! — задрал нос Сенька.

— Вы бы свои рожи видели!

— И не только рожи, — поддакнула Таша.

— Так и пррыгали бы к нам в озерро, чего издали-то глазеть? — подмигнул Эртан, и смутились уже девочки.

— Ладно, так что теперь делать будем? — поставил бригадир вопрос дня. — Если домой идти, то сейчас: как раз к сумеркам вернёмся.

— Домой. Здесь мы не клад выкопаем, а друг дружку зароем, — вздохнул Сеньян, горько прощаясь с мечтой разбогатеть, а пуще того — прославиться на весь Северинг.

— Врроде снарружи безопасно, — оглядевшись и прислушавшись, заметил Эртан.

— Безопасно, — подтвердил Арвиэль. — Опасен только сам дом, но и там можно какое-то время пробыть, если держать себя в руках.

— И то верно! — Сенька мигом воспрял духом. — Другие тоже группами ходили и даже ночевать здесь оставались, но с ними ничего плохого не случилось!

— Ходили только мужчины. Наших девочек дом тоже не тронул. Может, он злобствует, только когда парень с девушкой приходят вместе? — предположил Веньян.

— Может быть. А ты что скажешь? — аватар обернулся к Майе. Девушка сидела спиной к нему, лицом к озеру, опустив ноги в воду. Расслабленно-отрешённая поза, голова чуть склонена набок, русые волосы перебирает шаловливый ветер, пальцы рисуют на песке неведомые символы — путник мог бы принять её за печальную водяную деву, одинокую или на кого-то обиженную.

— Мне здесь нравится. Озеро как будто из сказки, пейзаж красивый, а ночью, когда разведём костёр и поднимется луна, станет просто волшебно… Будет, о чём осенью вспомнить. А здесь русалки не водятся?

— Да не! — отмахнулся Сенька. — Если б водились, они бы наш плот перевернули: это у русалок так с парнями знакомиться принято.

— Тогда остаёмся на романтический ужин с проклятой усадьбой, прекрасными «умертвиями» и волшебной луной. И будем надеяться, что папоротник спутает эту ночь со Свитличной и укажет нам, где собака… тьфу, клад укопан! — объявил Арвиэль, радуясь, что хоть чем-то поднимет девушке настроение. Разговора по душам хотелось бы избежать, но, увы, не получится. Оставалось надеяться, что к вечеру Майя немного остынет… а там и луна дорожку на озере высеребрит, и сверчки запоют, и подружка на ветру продрогнет — согреть надо будет…

— Как будем искать? — глаза у Лушки прямо-таки светились азартом: дай лопату, и не только двор, а поле под пшеничку вскопает.

— Искать мы будем, а вы лучше покушать приготовьте…

— Чаво?!

— Если найдём что-нибудь, поровну поделимся, а если голодными упашемся, сами к утру умертвиями станем. Разобъёмся на пары и будем по очереди обыскивать особняк и двор. Как только тем, кто в доме, станет невмоготу — меняемся.

Хитро прищурившись, Веньян колупнул кончик носа.

— Если б ты был купцом, где бы схрон сделал? В доме или во дворе?

— Во дворе его могли батраки найти, так что, скорее всего, в доме, — озабоченный собственными проблемами Арвиэль не заметил подвоха.

— Тогда мы — в дом! — обрадовались Лесовята.

* * *

Деревянный козлиный рог был слишком велик для крохотного тельца, и со стороны могло показаться, что кто-то злой шутки ради насадил на него воробья вместо украшения.

— Зосий сюда последним ходил, — пробормотал Венька.

— Ага, — рассеянно кивнул Сеньян. Лесовята стояли на крыльце, задрав головы вверх, смотрели на трупик и почему-то не могли просто войти. — Давай его снимем?

— Что, птичку жалко? Похоронить решил? — неуклюже съязвил Венька, тоже чувствуя какую-то нелепую обязанность перед мёртвой птахой. Ну, висит, и пусть висит себе дальше…

— А вдруг кому на голову свалится? — нашёлся Сенька.

— Особенно если Таше: от её визга дом сам подклет подымет и на столбах уковыляет, — хмыкнул его брат, ища в траве палку, чтобы стряхнуть трупик. Лопаты забрали те, кому предстояло начать раскоп двора.

Сеньке повезло раньше. Палка нашлась хорошая, прочная, но, увы, коротковатая, и до цели доставала самым кончиком.

— Он там застрял. Подсади-ка, — попросил Сенька.

Брат подставил сцепленные в замок руки, и младший Лесовёнок упёрся ногой. Парни весили одинаково, и Венька сквозь зубы ругался, из последних сил пытаясь не разжать пальцы, а живая конструкция угрожающе раскачивалась; измазанный в глине Сенькин лапоть скользил; палка никак не попадала по воробью.

— Ты скоро там? — прошипел Венька.

— Сейчас… А-а, едрёна мать!!!

Сбитый упокойник наконец-то упокоился, но не в земле, как положено, а у Веньки за пазухой, предварительно тюкнув Сеньяна по макушке. Естественно, «башня» рухнула. Младший Лесовёнок растянулся плашмя, а старший заскакал вокруг, почти в суеверном ужасе выдёргивая рубашку из штанов. Орать не орал, но бранился от души.

— Ну что, в крапиву его откатим? — неуверенно предложил Сенька, когда птичка вытряхнулась и печально распростёрла в траве крылышки. — Девчонки точно туда не сунутся.

— Да нет, лучше похороним, — ответил Венька и, оправдываясь, добавил: — А то вдруг они крапивные щи варить удумают?

* * *

— Давай отсюда начнём! — решил Арвиэль, вонзая лопату у корневища векового раскидистого дуба.

— Думаешь, тут оно заррыто?

— Не-а, просто здесь тенёк, да и земля рыхлая. Видимо, кто-то до нас уже копал, и не раз.

Аватары по природе своей существа, до богатства не охочие, Эртану с лихвой хватало дохода от «Оркан-бара», оба приятеля не верили в мифический клад, так что копали развлечения ради и чтобы не обидеть остальных. Арвиэль украдкой наблюдал за Майей, щебечущей с сёстрами над кипящим котелком: девочки варили щи из крапивы, а на второе решили просто запечь картошку в золе, что вприкуску с салом да огурчиками всегда идёт на ура.

Арвиэль боялся связываться с ровесницами из своего города, зная: рано или поздно всё закончится либо жрецом Теофаном и ленточкой на запястьях, либо позорным изгнанием за ворота. Подколки насчёт того, что семнадцатилетний парень до сих пор ни с кем не встречается, уже не просто надоели, а раздражали, и приезд Майи он воспринял как подарок Пресветлой. Девушка ни на что не намекала, просто отдыхала в своё удовольствие. Стражник — тоже. Болтуны наконец-то отстали. Всё шло просто отлично до сего дня. А сегодня Арвиэль понял, насколько сам изменился за это лето, насколько Майя изменила его. Свидания при луне, робкие поцелуи за углом (ай-ай, а вдруг взрослые застукают, жуть же как интересно!), игры в бутылочку — это всё было до своей девушки, но понарошку, по-детски. Аватар и не думал, что постоянные отношения не только обяжут его, но и привяжут, заставят ждать её стука в дверь, прикосновения её рук, звука её голоса. Нет, Арвиэль не любил Майю. Но теперь понял, как плохо будет без неё, одному, увязшему в городе как шельма Наринэ в своём болоте. С одним лишь призраком надежды, что когда-нибудь в гости заглянет родственная сущность.

А по всему выходило, что одиночество — единственный выход. По крайней мере, здесь, в Северинге.

За час парни украсили ямами полдвора, второй час их зарывали, дабы не лишать кладовых угодий последующих охотников за мечтой. Тем временем обед поспел и остыл, и девочки позвали к столу.

— Пойду ополоснусь, — аватар вытер лоб рукой. Рубашку он сразу снял, работали в теньке, но с северянина всё равно лило в три ручья. — Ты пойдёшь?

— А на кой ляд? Всё рравно ещё копать и копать, — Эртан сплюнул изжёванный мятлик, сорвал свеженький. Привычный к жаре степняк почти не вспотел и поросёнком на вертеле себя не чувствовал — в отличие от несчастного приятеля.

— Ну-ну, — Арвиэль принюхался, — будем надеяться, что твой степной дух напугает дом больше Венькиной задницы.

Парень спустился с пригорка к воде и ушёл за кустики. Не стеснялся, просто не хотел, чтобы Майя просверлила ему спину обиженным взглядом. Разговаривать с ней пока рано, будут одни слёзы да упрёки.

До сумерек было ещё далеко, но солнышко уже зацепилось краем за конёк особняка. Арвиэль представил, как оно съезжает вниз по скату, точно на салазках, чтобы уснуть там, в заброшенном саду, и усмехнулся. Когда-то Дариэль Винтерфелл удивлялся, откуда у сына берутся такие странные, несвойственные аватарам фантазии. Например, с уверенностью заявить, будто у луны есть лицо — то грустное, то улыбающееся. Или придумать, что небесные гончары лепят из облаков фигурки зверей, горы и корабли, а снег из них высекают кузнецы метелей. Это всё осталось в голопузом детстве, но сейчас Арвиэль был полностью согласен с Майей: это место действительно казалось волшебным. По сути, небо оставалось небом, трава травой, вода водой, песок песком, ольшаник на противоположном берегу — обычным кустарником, но всё вместе складывалось в чудесную купель покоя и света, в которой язвой чернел проклятый дом.

В шёпот веток вливался едва уловимый плеск воды, птицы пели слаженно, будто заранее сговорились, насекомые их не перебивали, вступали, только когда более опытные певцы замолкали, и все эти звуки вместе растекались над озером мотивом песни, которой Арвиэль никогда раньше не слышал и слов не знал.

По лазоревой росе,
По лазоревой росе
Ходит девица босая
С алой лентою в косе…

* * *

Похоже, Венька оказался прав, и особняк сводил с ума только парочки, связанные определённой разновидностью любви, к коей братская не относилась. Наполовину обследовав гридницу, ребята решили, что вряд ли скрытный мужик будет прятать клад в большой столовой. Сени, подклет и переходы, куда был доступ слугам и батракам, тоже оставили на потом и занялись комнатами. В первой же их ждало открытие. Не клад, правда, но всё равно потрясающее.

— Фью-у-у! — присвистнул Венька, благоговейно лаская трухлявый седой лоскут, отороченный выпирающим из брёвен мхом как мехом. — Да у него стены были полотном обиты, и не простым, а шёлковым, с рисунками!

— Ну и чё? — Сеньку куда больше занимал пустой сундук, в котором он с методичностью дятла выстукивал двойное дно. — У господина Грайта, вон, тоже обиты, и у Лушки с Ташей, и у Демьяна…

— Так это сейчас! А сто лет назад такое только в столице купить можно было, да и то на заказ! Представляешь, сколько оно стоило? Шёлковое, с рисуночками?!

— Нет! — Сенька переключился с сундука на лавку. — Но я его уже хочу!

— Ты ищи-ищи, глядишь, и нароешь себе и на полотно, и на избу, чтоб было куда прибивать! — Венька тоже без дела не сидел, поддевал долотом половицы.

— Арвиэль хорошо решил, чтоб мы поровну делились, — хмыкнул Сенька. — Коли деда с Мироном не передумают, будет у нас с тобой по двойной доле.

— Это если мы не передумаем! — назидательно поправил старший брат.

— Или Лушка с Ташей.

— А девкам вообще думать незачем и нечем.

Пасечник Лесович и мельник Мирон были закадычными приятелями. У одного подрастали внуки, у другого — дочери, так что сам Триединый велел семьями породниться, да и молодёжь вроде была не против. А как известно, девке нельзя деньги в руки давать — всё на ленты да орехи изведёт, вот Лесовята и прикарманили будущие невестины доли на резонных основаниях. По крайней мере, в Таше Сенька не сомневался. А вот в Лушке очень даже.

Братья тщательно обследовали две комнаты и перешли к потенциальному тайнику — хозяйской опочивальне. Обоих такой азарт захватил, что заныло под рёбрами, а по спине побежали мурашки. Венька церемонно распахнул дверь…

— Н-да, — Сенька уныло прицокнул языком.

Из убранства в опочивальне осталась только картина с малоразличимым сюжетом на тёмном фоне, а всё остальное уже кто-то вынес.

— Ну, давай хоть с веничком пройдёмся, — Венька постучал долотом по косяку.

Старший Лесовёнок занялся полом, младший ощупывал и оглаживал стены, но не везло обоим. Когда дошло до картины, Сенька схватился за тяжёлую бронзовую раму, и тут же отдёрнул руки.

— Шушеля мать! Она будто иглами утыкана!

— Чего?

— Картина, говорю, колется!

Скептически хмыкнув, Венька подошёл, коснулся рамы, холста…

— Да не, не колется. Почудилось!

— Ну да, точно, — Сеньян ткнул в раму сначала пальцем, потом взялся рукой. — А что здесь намалёвано? Скотный двор?

— Ну да, вроде… Вон свиньи, козы… бе-е-е, вон баба… девка то есть, зерно птице сыплет, а это… медведь?!!

— Ага, медведь, — ошалело согласился Сенька. — А ещё — две лисы и соболь на чурке сидит. Занятная у хозяина скотинка была…

— Интересно, почему её вместе с остальным не утащили? — Венька, пыхтя, снял картину — тяжёлая.

— Да разве ж такое продашь? Хотя раму можно…

Одна догадка посетила братьев одномоментно:

— Она из золота!!!

Увы, после упорного расковыривания трещины выяснилось, что рама не то что не золотая, даже не медная, а деревянная, покрытая творёной бронзой. Стена за ней тоже сюрприза не преподнесла.

Никчёмную картину так и бросили валяться в уголке.

Былой запал угас, и братья просто выполняли свою нудную работу: один поддевал и переворачивал, второй стучал и ковырял. Но порядком громче и нуднее этой какофонии урчало в пустых желудках…

— Да я смотрю, у вас тут сокровищ горы — дракон лапы сломит! — румяную щёку в окне подпирала столь же аппетитная пухлая ручка. — Пойдёмте-ка обедать, пока ножки во злате не протянули.

— Не суйся в дом, дура! — хором заорали Лесовята.

Лушка ахнула, потом сердито плюнула, правда, в жениха не попала.

— Больно надо! — и непечатно добавила, в каком конкретно месте братья могут сами себе нарыть пропитание и чем.

Девушка развернулась, стегнув тяжёлой золотистой косой, как кнутом, и исчезла с гордо поднятой головой. Сенька почесал свою, лохматую, припорошенную трухой с лоскутьями паутины.

— Эх, и крепка ж она на язык! Тьфу!

— А ты зачем мою Лукьяну дурой обозвал? — набычился Венька.

— Ты же сам её обозвал!

— Лукьяна моя, а не твоя! Иди свою Ташку обзывай, как хочешь, а мою Лушку не смей!

— Ташу обзывать не за что, она тихая да покладистая! — гордо парировал Сеньян.

— Ага, а кто тебя сегодня по матушке крыл так, что стены дрожали?!

— Так ведь не она виновата, а… — Сенька осекся и приложил палец к губам.

— Да, пойдём-ка отсюда! — подхватил Веньян, воровато стреляя глазами туда-сюда. — Ты — лучший на свете брат!

— Ты тоже, брат! — Сенька растроганно распахнул объятья. — Давай я быстренько этот угол закончу и пойдём. Лады?

— Лады, брат, я помогу!

Полюбовно намяв друг другу рёбра, парни принялись за работу, а в четыре руки дело шло ладно да гладко. Всё бы ничего, но одна мысль вцепилась в Сеньку клещом и отлипать не желала. Чтобы не рассориться, Лесовёнок начал издалека:

— Лушка у тебя — девка фактуристая, что ни говори.

— А то! Есть за что подержаться… может, и Ташка через пару лет мясцом обрастёт?

Младшая сестра была такой же золотокосой и миловидной, как старшенькая, но почти вдвое худее её и на полголовы ниже. Зато девушка брала хозяйственностью и кротким нравом. Сенька за невесту, конечно, обиделся, но сдержался.

— Так вот, фактуристая она, но вздорная.

— Не вздорная, а с характером! — По правде говоря, за глаза Венька Лушку и не так величал, но чтобы кто-либо другой — да никогда!

— Нехорошо это, — гнул своё Сеньян. — Сегодня тебя лопатой гоняла, как пса шелудивого, а завтра вовсе каблук тебе на шею поставит!

— Она-то не поставит, а вот ты в Ташкин хомут сам лезешь, — подозрительно тихо возразил Веньян.

— Поставит-поставит, а потом и рогов понаставит не хуже, чем у тех козлов.

Старший Лесовёнок встал с колен, младший не замедлился. Глаза у обоих стали тёмные, нехорошие.

— Лушка всегда прямо говорит, что думает и чего хочет, а Таша тихоня тихоней, глазки в дол, а сама ими так и стреляет, пока ты не видишь. Будет тебе на радость каждый год детишек носить — то остроухого, то зелёненького, то бородатенького.

Сенька немного помолчал, а потом взял да и выпалил то, что накопилось за день:

— Знаешь, Веньян, хоть и без рогов ты пока, а козёл козлом!

* * *

— Арр Арвиэль…

Неправду люди говорят, будто роса хрустальная, они просто не смотрят под ноги. Но если прилечь на бережке ухом к шепчущей волне, глаза в глаза с лугом, то увидишь, что роса — лазоревая, дрожит на зелёных ресницах, словно прощальные слёзы тающей утренней луны…

— Арр Арвиэль! Дрружище! — голос орка грубо оборвал озёрную песню, песню луны и росы.

— А? — Арвиэль обернулся.

— Дрружище, ты уснул, что ли?! — запыхавшийся Эртан схватил приятеля за плечо. На скуле орка расцветал здоровенный синяк. — Идём!

— Что случилось? — на ходу, точнее, на бегу спросил Арвиэль.

— Лесовята насмеррть рразодррались! Я к ним сунулся, так думал, живьём загррызут! Это меня-то! Насилу ноги унёс!

— Ну а я что сделаю?

— Дык… Ты ж у нас мирротворрец!

Девочки стояли у окна, выходящего в сад. Таша взахлёб рыдала на плече мрачной Лушки, бледная Майя судорожно комкала юбку. Увидев Арвиэля, она бросилась к нему на шею, будто и не было размолвки, коснулась губами уха:

— Не ходи туда…

Аватар молча отстранил её и заглянул в окно. Братья катались по полу пустой комнаты, намертво сцепившись в клубок. Они не бранились, не кричали — дрались молча, и от этого было особенно страшно. Мелькающие лица не выражали вообще ничего — ни ненависти, ни ярости, ни жажды победы. Лесовята просто делали важную работу, которую им поручили.

Убить друг друга.

Скрипнув зубами, аватар прыгнул в дом. По привычке попытался с налёта растащить драчунов, но получил такой пинок в живот, что отлетел к стенке. Когда звёздочки в глазах померкли, а слух резанул жалобный писк Майи, оказалось, что братья уже выкатились в сени, оставив на косяке клочок окровавленной рубашки.

Под тяжестью тел одна половица задрала ветхий край, вторая… И обе встали на дыбы.

Лесовята с грохотом рухнули в подклет. Вот теперь они заорали. Не теряя времени, аватар нырнул за ними.

Рухнувшие половицы подняли земляную пыль, густым слоем устилавшую пол, так что казалось, будто здесь трусили мешок с серой мукой. Аватар раскашлялся, и это отдалось спазмом в пострадавшем животе. Справа кто-то застонал: за оседающей пылью Арвиэль разглядел Сеньку. Веньян, глухо, жутко рыча, уже вставал на ноги слева.

— Ребят, хорош! Давайте пойдём хоть к шушеля матери, только подальше отсюда! — сохраняя последние остатки хладнокровия, стражник попытался воззвать к затуманенному разуму Лесовят.

Напрасный труд! Два брата ринулись друг на друга, намеревась снова сцепиться в драке. Аватара это рассердило.

— Хватит!

Злой, как упырь в разгар солнцестояния, Арвиэль перехватил обоих, треснул друг о друга лбами — аж гул поплыл — и развёл руки в стороны, чтобы балбесы не сцепились снова.

— Хватит, я сказал! Надоело! Грызётесь, как два безмозглых щенка, у которых под хвостом свербит! Проку от такой грызни никакого, только тявканье на всю округу!

Тут парень заметил, что братья, как-то странно посмотрев на него, перевели взгляд вниз. Тоже глянул. Ясненько. Лапти Лесовят едва касались пола. Арвиэль разжал пальцы, и два безвольных кулька свалились в пыль.

— Ты как это сделал? — держась за лоб, простонал Венька. Глаза у него косили, как у пресловутого козла, бригадир даже занервничал, не перестарался ли с воспитанием. Но по крайней мере Лесовёнок стал самим собой.

— Физиология такая, — буркнул аватар. — Вон, баба телегу подымет, если под неё ребёнок угодил… А у меня два придурка с мозгами, как у телеги!

— Ты чего рычишь, как пёс цепной? — испугался Сеньян.

Ох, лучше бы он молчал. Назвать волка собакой рискнёт только самоубийца или распоследний идиот. Глубоко внутри взбешённый аватар ещё помнил, что Лесовята принадлежат когорте последних, и не свернул Сеньке шею, а всего лишь заломил руку и ткнул носом в пол. На жалобный крик брата Венька бросился, не раздумывая, но только ради того, чтобы оказаться в таком же положении.

— Я вам не пёс! Ясно? Пошли вон отсюда, пока я обоих вместо клада не зарыл!

Братья медленно поднялись на ноги, поддерживая друг друга. На Арвиэля они больше не огрызались, даже не смотрели. Вот и молодцы. Знают, что сильный всегда прав.

С одной стороны, аватар понимал, что этой злобой его питает дом. Но с другой — разве настоящий волк не должен быть таким? Сильным. Злым. Свободным.

А ведь мог стать таким. Нет, должен был стать таким.

Эртан помог выбраться охающим Лесовятам, затем протянул руку приятелю, но оборотень легко выбрался сам. Орк привычно хлопнул его по плечу:

— Ну, ты даёшь, дрружище!

— Чего даю? — подозрительно сощурился Арвиэль.

— Настоящий дикий оррк!

— А-а… Ну да, дикий.

Вот только живёт за частоколом городской стены, охраняет тех и служит тем, кого, по сути, не должен охранять и кому не должен служить, да и вожак его «стаи» — человек. Господин Берен Грайт, и ему волк обязан жизнью до смерти.

Наружу выбирались так же, через окно, не желая задерживаться в бесовском особняке. Спалить его, что ли, к шушелю?

Аватар скользнул безразличным взглядом по нелепой картине, висящей на правой стене. Она была тёмной и мрачной, под стать дому, с единственным светлым пятном посередине.

* * *

На улице Арвиэль остыл, а за обедом окончательно утвердился в мысли, что он хоть волк сильный, но отнюдь не злой и дикий, а добродушный и цивилизованный. Сестрёнки увивались вокруг него как пчёлы у туеса с мёдом, наперебой подсовывая то яйцо с оранжевым желтком, то присоленный огурчик, то самый аппетитный кусочек сала на хрустящей горбушке. Под конец это стало утомлять, и аватар жалобно поглядывал на Майю, но та вдруг вспомнила, что ещё дуется, и на помощь не спешила. Лесовята сидели пришибленные, не понимая, как с ними такое могло произойти. Двойняшки дрались с пелёнок, но чтобы пожелать смерти брату?!

— Как будто это были мы и не мы одновременно. В памяти осталось только плохое, а язык сам собой молол одни гадости, — с содроганием вспоминал Венька. — И главное, поссорились-то из-за такой ерунды, что сказать тошно!

— Из-за какой? — заинтересовалась любопытная Лукьяна, но парень только поморщился, дескать, отстань, противная, и без тебя муторно.

— Ну его к лешему, золото это! Нехай другие дураки ищут! — махнул рукой Сенька.

Хвала Пресветлой, хоть парни и здорово помяли друг друга, но обошлось без серьёзных травм, отделались ушибами и ссадинами, да ещё Сенька подвернул ногу, когда упал в подклет, а Венька оцарапал плечо о гвоздь. О возвращении в таком состоянии домой — ночью, по плохой дороге — речи не было, решили переплыть озеро и заночевать в поле, но тут вдруг заартачился Арвиэль, дескать, делайте, что хотите, а я останусь здесь.

Само собой, одного в проклятом хуторе его не бросили.

Солнце уже скрылось. Арвиэль представил, как оно, сладко зевнув, падает в заботливо переплетённые ветви яблонь и груш, точно в гамак, а те передают его спрятавшим колючки ароматным малине да терновнику, и, наконец, оно укладывается в мягкой, им же самим согретой траве. И заброшенный сад до утра хранит его покой.

Кладоискатели стали готовиться к посиделкам у ночного костра. Эртан пошёл за дровами, Лесовята мужественно вызвались собрать хоть какой-нибудь урожай по кромке сада (только и слышалось «Брат, давай подсажу!», «Брат, осторожно, там змеюка!»), а девочки соображали романтический ужин. Медовухи было мало, но много и не требовалось.

Арвиэль снова спустился к озеру. Он не был уверен, что днём действительно слышал здесь песню. Быть может, сам придумал мотив и слова сочинил, но аватару отчаянно хотелось узнать продолжение. Почему-то ему казалось, что это очень важно.

Эльфы воспринимают мир не органами чувств, как люди, а словно пропускают его через себя вплоть до крохотной былинки. Крылатых оборотней же Пресветлая одарила ещё и звериной способностью различать и выбирать одно-единственное — искомое — из сотен и тысяч похожих оттенков цвета, запахов, звуков. Родители Арвиэля слишком рано ушли в Хрустальные Чертоги, и за десять лет жизни в родной семье мальчик мало чему успел научиться, но сейчас он попытался вспомнить мелодию той песни как можно чётче и возродить её в своём сердце. Кого же он слышал?

Ветер и лёгкую зыбь на воде.

Шёпот плакучих ив и ольхи.

Синиц, дроздов, соловья.

А вот запела и зарянка.

Кузнечиков и стрекоз.

Пчёл, но это не всё…

Ах, конечно!

Роса… Он слышал росу…

Увидал ту деву князь,
Увидал ту деву князь,
Осадил коня гнедого
И подходит, не таясь…

Она подошла со спины, обняла его и положила голову на плечо.

— Да, Майя?

— Ты сказал, что не любишь меня. Это правда?

— Ты мне очень нравишься. Это — правда.

Майя усмехнулась.

— Ты же мастер говорить загадками и увиливать от прямого ответа. Так мог и сейчас обмануть.

Арвиэль развернулся лицом к девушке.

— И ты бы мне поверила?

— Кто знает… — она отвела взгляд. — Когда родители отправили меня к дяде на каникулы, я думала, что зачахну в этой глуши. Я взяла книги, шитьё… И первым, кто мне встретился, был ты. Помнишь, у ворот?

— Ещё бы! — рассмеялся Арвиэль. — Ты стала третьей за последние пару лет, кто поставил на проходном листе подпись, а не закорючку.

— А я помню, как ты мне улыбнулся и сказал: «Добро пожаловать в Северинг, сударыня Майя!» И мне вдруг стало хорошо-хорошо… Арвиэль! — голос Майи окреп и зазвенел. — Я не хочу спрашивать, будешь ли ты меня ждать, потому что сама не знаю, вернусь ли на следующий год. Просто вспоминай меня хотя бы изредка.

— Можно и не изредка…

«Быть тебе моей женой,
Быть тебе моей женой,
Станешь в тереме княгиней,
Поезжай сейчас со мной…»

— Шушеля ма-ать… — простонал парень, нехотя отстраняясь от Майи. Ну что за безобразие?! То девушка не даёт песню дослушать, то песня девушку не даёт доцеловать.

— Ты чего? — Майя ещё не решила, обидеться, рассердиться или посочувствовать больному на голову Арвиэлюшке, поэтому вопрос звучал спокойно.

— Не слышала ничего… ммм… необычного?

— То ли ты меня снова обозвал, то ли я плохо целуюсь, — фыркнула девушка.

— Нет, ты просто чудо! — искренне сказал аватар. — Но мне нужно срочно кое-что проверить… — уже на бегу Арвиэль обернулся. — Продолжим вечером, лады?

Майя развела руками.

— Ну, лады…

(Парень уже не видел, как подружка с задумчивым выражением лица возвращается к костру, дабы околотками выспросить у девочек, не случалось ли Арвиэлюшке беседовать с поленницей о вечном или гонять метлой со стен крапчатых бесиков.)

Эртан увязался с приятелем, дескать, нечего в одиночку по бесовской хате блуждать. Арвиэль был уверен как раз в обратном, однако спорить не стал. Друзья добрались до середины ветхой опасной лестницы, когда тяжёлое сопение за спиной аватара стало зловещим. Пришлось остановиться.

— Ты чего на меня так сердито молчишь?

Орк колупнул когтем стену, цыкнул клыками:

— Да вот думаю, чего это ты днём на мой дух намекал, дрружище? Ксанку вполне устраивает, а тебя от меня ворротит, что ли?

«Да-да-да! Ты — вонючий, грубый, неотёсанный орчина! Сдохни же, сдохни!» — злорадно подсказывал дом, но Арвиэлю удалось сдержать не только язык и кулаки, но даже интонацию, и парень миролюбиво предложил:

— Эртан, иди лучше за огнём пригляди, а то у Лесовят он опять на хворост перекинется, и получится у нас два костра, а ночью — шиш. Я тут не заплутаю и сам себя тоже не убью, даже если дом будет очень настаивать. А представляешь, что будет, если мы с тобой тут подерёмся?

— Что будет — не знаю, а вот хуторра точно не будет, — подумав, хмыкнул орк.

Дальше оборотень поднимался в одиночку. В одиночку — да. Но не один. Воздух, казалось, загустел мучным киселём, стены жалили точно утыканные иглами, скрип каждой ступеньки почти невыносимо резал слух — дом буквально сочился злобой, но ничего не мог поделать с непрошеным наглым гостем.

Волки сильные. И очень, о-о-очень выносливые.

После коронного побега Веньки от Лушки дверь так и осталась распахнутой настежь. Бегло осмотрев с порога терем и придя к выводу, что для красной девицы он точно не годится, аватар зашёл внутрь.

Терем оказался не совсем теремом. Кроме красного окна на «лице», обращённом к озеру, вообще никаких окон не было, а единственная дверь выходила на крохотную площадку, огороженную обвалившейся балюстрадой со стороны лестницы и глухими стенами — с двух других. Выяснилось, что остроконечные башенки-смотрильни снаружи терема чисто декоративные, и изнутри проходов в них изначально не прорубали, а дыры в стенах появились уже во времена кладоискателей. При строительстве комнату зачем-то скруглили по периметру, забив углы досками. Сейчас же эти доски валялись на полу, а брёвна, к которым их некогда прилаживали, щетинились гвоздями и занозами. В общем, помещение выглядело на редкость неуютным, да, видимо, в нём и не жили: если на первом этаже ещё сохранились хоть какие-то следы отделки и убранства, то здесь — ничего. Пустая пыльная комната, где даже в солнечный день будет править полумрак.

— Будь я колдуном, мне бы здесь понравилось, — вслух пробормотал Арвиэль.

«Кхе-хе-хе-хе-хе…» — проскрипело в ответ в дырявой кровле.

— Да не нужно мне твоё золото! Отвянь!

Парень уже начал спускаться, когда педантичность, прививаемая отцом маленькому Арвиэлю, одержала верх над стражницким раздолбайством. Скрипнув зубами, аватар вернулся и громко закрыл дверь. Вот так!

Так-то так, да не там…

Арвиэль тихонько присвистнул.

Со стороны площадки на двери пузатилась толстенная петля из отличной гномьей стали. На одном с ней уровне кусок косяка оказался выломан.

Арвиэль знавал людей, которые запирают на ключ даже внутренние двери дома. Например, ростовщик Демьян таким образом уединялся с бутылочкой в кладовой, спасаясь от стервы жены.

Но вешать амбарный замок снаружи?!

Кого прятал в тереме Лапа? Или что?

* * *

В середине скошеня ночи уже по-осеннему зябкие, и оттого у костра особенно уютно. Обнять того, кто рядом, прижать к себе покрепче и вдвоём глядеть на рыжий беспокойный цветок; горящая пыльца срывается с лепестков и в хороводе летит ввысь, а там — своя свистопляска. Небесный полог кружится, прощаясь с летом, и звёзды сыплют как бусины с пояса ярмарочной танцовщицы — только успевай ладошку подставить да желание загадать. Желаний у смертных много, но звёзд ещё больше, на всех хватит. И неважно, кто ты — человек, орк или последний из рода аватар, для неба все равны, небо всех любит поровну. И всё оно видит и слышит. Скользит по озеру туман, обнимая стволы прибрежных ив, растекаясь по низине сонным облаком. Дышит на ветру старый сад, и его изломанная луной тень поглаживает обветшалую стену дома, точно успокаивая. Далеко-далеко, за озером, за рощей, за полем, за трактом запели волки.

— Жуть-то какая! — обрадовалась Лукьяна, выразительно глядя на полную луну. — Ай! Ты чего щипаешься?!

— Это не я! — Венька засвистел на сторону.

— Скажи ещё, оборротни по кустам бегают да примерряются, с какого бочка нашу Лушку кусать, — хмыкнул Эртан.

— Да нехай бегают! У нас — вон! — Сенька ткнул в костёр суковатой палкой. — На всю стаю жару хватит.

Майя поворошила прутком угли.

— Учительница в гимназии нам историю рассказывала про оборотня. Хотите послушать?

— Валяй! — разрешил Венька, от души хлебнув медовухи и передавая бурдюк дальше по кругу.

— Жила одна женщина в пригороде Стрелецка. Была она не то чтобы в возрасте, но уже и не девицей на выданье, и никто её в храм звать не спешил. По хозяйству хлопотала сама, и вроде всё у неё спорилось, да только мужской руки в доме не хватало. Как-то на исходе осени в её дверь постучался незнакомец. Дождь лил страшно, пополам со снегом, и женщина пожалела путника, пустила ночевать. Зашёл он в дом, да так и остался. Надёжным ей мужчина показался, ласковым, сметливым, любая работа у него спорилась, к тому же в коже да мехах он разбирался, вот и пошёл к старому скорняку в помощники. Одна только беда — в истинного Бога он не верил. Ну да ничего, думала женщина, авось удастся на верный путь склонить. Больше полугода селянка с тем путником прожила, не тужила и не нуждалась, о свадьбе разговоры пошли. Но как-то в полнолуние случилось ей задержаться у соседки, и домой она вернулась поздней ночью. В избу заходит, смотрит — и глазам не верит: волчара здоровенный, лохматый валяется у печи и прямо из кринки щи уписывает!

Аватар невольно хихикнул: нечто подобное и с ним было, правда, под лапой оказались не щи, а перловая каша. Убегался с волчьей стаей до рассвета, сил перекидываться не было, проголодался, вот и завтракал буквально с порога. Симка потом хозяина поросёй Зорькой обозвал.

— Увидел волк женщину и говорит елейным таким голоском, мол, не пугайся, родная, я это, муж твой благоверный. Извини уж, что так вышло, утром за собой приберу.

— Ну и как поговорили? — всерьёз заинтересовался Арвиэль.

Майя посмотрела на него как на полоумного.

— О чём с оборотнем разговаривать?! Хвала Триединому, арбалет под рукой оказался, а та женщина то ли от природы меткой была, то ли сам Иллиатар подсобил. Пристрелила в лоб и знамением осенилась. А оборотень, как издох, снова в человека превратился. Смотрит женщина — лицо родное, любимое. Да только нутро-то звериное, волчье. Одной тварью меньше стало, и то в мире чище!

— Ясно…

— Жуть какая! — восхитилась Лушка.

— А по-моему, грустно, — помолчав, сказала Таша. — Ну, оборотень и оборотень, так ведь любил же её, наверное.

— Люби-ил! — передразнил Сенька. — Сожрать он её хотел, вот что! Вприкуску к щецам!

— Жениться-то зачем тогда собирался?

— Чтобы среди людей затеряться. Жить как все, свой дом иметь, детей завести, — пожал плечами Арвиэль.

— Вот-вот! — подхватил Венька. — А потом парой гадин больше стало бы! Вот так живёшь рядом с человеком, живёшь и не знаешь, что он — тварь двуличная!

— А чего ты на меня так смотришь? — возмутилась Таша.

— А чего ты вурдалаков защищаешь?

— Истинные оборротни — это метаморрфы, а не вуррдалаки, — поправил Эртан.

— Да какая разница! Ну?! — напирали на девушку Лесовята.

— Больно мне надо гадин богопротивных защищать! — сдавленно пискнула Таша. — Сдох, туда ему и дорога. Мне… ту женщину жалко, снова ведь одна осталась.

— Зато живая! — Сенька обнял подружку, довольный, что она в любом вопросе жениху не перечит.

Вскоре девочки заклевали носами, и друзья стали укладываться на боковую. Выходить решили на заре, путь предстоял неблизкий, так что следовало если и не выспаться, то хотя бы отдохнуть. Дождавшись, когда дыхание Майи выровняется, Арвиэль подоткнул ей одеяло и поднялся.

— Ты чего? — встрепенулся Сенька. — Не твоя ж очередь дежурить.

— Пойду прогуляюсь.

— Ла-адно, — зевнул дежурный, — только от дома держись подальше.

— Угу.

Как раз туда-то Арвиэль и собирался.

Сделав небольшой крюк, парень бросил взгляд на полускрытое туманом озеро и уверенно зашагал к дому.

Странное дело, но история о человеческом перевёртыше зацепила аватара. Может быть, потому что мужик тоже перекидывался в волка. Прятался среди чужих, ловко притворяясь своим, как и сам Арвиэль… Вот так, живёшь рядом с человеком, живёшь и не думаешь, что однажды этот человек тебя прикончит и плакать не станет. Только Иллиатара восхвалит, дескать, вовремя глазоньки раскрыл на гадину богопротивную.

На крыльце перед чёрным провалом Арвиэль немного замешкался. В ночной свежести затхлая вонь изнутри ощущалась отчётливее. Козлиные головы ехидно скалились в лунном свете. Машинально аватар отметил, что мёртвая птица исчезла.

«Не ходи… иди по росе… по росе… по росе…» — трещали сверчки.

Арвиэль шагнул за порог. Почему-то ему казалось, что ночью дом сам откроет секреты, но юноша ничего не увидел и не почувствовал. Похоже, особняк решил больше не тратить свою драгоценную злобу на невнушаемого аватара.

Он поднялся в терем, скорее смахивающий на темницу, и встал у окна напротив одинокой серебряной луны.

Нет, нельзя искать себе пару среди людей. Не поймёт, испугается, убежит и другим со страху расскажет, что дражайший супруг частенько «забывает» поджарить вырезку и точит зубы о табуретку. Ах да, у него же ещё клыки, когти и хвост отрастают, и не только в полнолуние. Человечьим оборотням одна дорога — на костёр, а эльфийским — в лабораторию к магам, где вывернут наизнанку и выпотрошат как рыбу.

Или, наоборот, девушка храброй окажется, как та. Щёлк! — в лоб из арбалета, и не смутится, что в довесок к лапам и хвосту прилагаются крылья. Оборотень и есть оборотень, тварь двуличная.

Но всё-таки для многих людей эльфы-оборотни — северная легенда. Поневоле аватар задумался, а каково живётся оборотням человеческим, всеми гонимым, всеми люто ненавидимым, клыками и когтями вырывающим каждый день жизни у богобоязненного общества? Одна вон на защиту перевёртыша встала, так и её сразу осадили. Думай, как все, будь частью своей стаи, иначе — анафема. На костёр! На кол!

…Вот если выпрыгнуть из этого окна, на козлиных рогах и повиснешь, как на кольях…

Эта идея Арвиэлю решительно не понравилась, и он спустился на первый этаж. В недрах дома тяжко застонало-заскрежетало, как будто сами брёвна ворочались. Аватар пошёл на звук. В сенях окон не было, и волчье зрение цеплялось только за полоску лунного света впереди. Кажется, там находилась спальня Лапы. Скрежет половиц в такт шагам оборачивался козлиным блеяньем. Решив проверить догадку, Арвиэль поднял ногу, но не опустил, а замер. Скрипнуло ещё дважды, прежде чем то, что обитало в доме, сообразило, что прокололось.

«Кхе-хе-хе-хе-хе…» — закряхтело над головой.

— Да оставь ты себе своё золото! Я пришёл помочь! Ты где?

«Скрр-беее…» — пошатнулась услужливо открытая дверь.

В спальне покойника-купца оказалось светло. Лунные лучи не дотягивались лишь до углов, а остальное пространство серебрилось мерцающей пылью. Арвиэль с удивлением отметил, что на картине гораздо больше зверей, чем ему показалось днём. Домашние, лесные, полевые — все собрались вокруг светлоликой девушки с золотыми как рожь волосами и глазами цвета неба. А она смотрела на Арвиэля. Красивая. Не просто по человеческим меркам, а вообще красивая. Тёплая такая, солнечная. Видно, она любит животных, может, и оборотней почитает за зверушек, изредка превращающихся в людей.

Жалко, что нарисованная…

Арвиэль коснулся тёплого полотна.

Ни к кому нельзя привязываться. Никогда. Вон, привык к одной, а она оборотней тварями называет, да и обычных волков боится. А если бы узнала, что тот, от кого хочет любви, — волк-оборотень? Пристрелила бы или мужиков с дрекольем позвала? Хотя нет, Майя практичная. Она бы магу стрелецкому сказала, что в Северинге живёт ценный для науки экземпляр.

Аватар сел в тёмный уголок, подтянув колени к подбородку. Он представил себя щенком, которого привозят с охоты в качестве трофея, приручают-ласкают, миску дают, на половичок у печки указывают… а потом вдруг замечают, что у волчонка какое-то врождённое уродство. Прибьют, конечно. А кому уроды нужны? Стало тоскливо, обидно, больно, и парень с удивлением понял, что точно разревелся бы, если б умел.

— У-у-у… — тихонечко заскулил волк от невыносимой жалости к самому себе.

«Цыц-цыц-цыц-цыц!» — осадили его цикады.

Сколько можно прятаться под чужой личиной? Десять лет? Двадцать? Пятьдесят? Волка на привязи не удержишь. Рано или поздно жизнь закончится либо на столе в лаборатории магов, либо на костре, либо с серебром в сердце, что одинаково неприятно.

…Лучше самому выбрать смерть, пока есть возможность — лёгкую, быструю, безболезненную…

Не будет страха. Сомнений. Тоски. Не будет одиночества. Потому что мёртвый не чувствует ни-че-го.

Ни шёпота ветра в ветвях ольшаника и ив, ни птиц, ни стрекоз, ни цикад.

В последний раз луна заплачет по мёртвому, уходя на заре, и роса для него испарится навсегда…

«По росе… по росе… по росе…» — Арвиэлю показалось, что сверчки уже не за окном поют, а у него в ногах, и поднял голову.

Кроме него и картины, никого в комнате не было, сверчки стрекотали в саду. Парень недоумённо огляделся, соображая, чего это он делает на полу в компании пыли и дохлых пауков.

Стоп. Да что за ерунда такая? Когда это раньше аватар сравнивал Избранных Саттарой с извращением природы — человечьими перевёртышами? Более того — о, ужас! — придумывал, как бы от жизни отделаться! Даже мысли о самоубийстве для аватар уже грех страшный!

Какого шушеля вообще пришёл в особняк, когда за ответами вовсе не сюда нужно…

— Да засунь ты себе это золото в заднюю дверь! — и с тем пожеланием парень выпрыгнул в окно.

Аватар бежал к озеру по колено в ночной росе…

Девица горда была,
Девица горда была,
Отвечает князю в очи,
Не склонившись до дола…

…бежал и с каждым шагом всё отчётливее понимал, что не он придумал эту песню. Её сложили люди, давно, лет двести назад, а может, и больше. Именно тогда последние из удельных князей некогда раздробленной Неверры признали единовластие рода Нэвемар и подчинились Империи. В те времена любили грустные песни-притчи, напевы, похожие на голос самой природы-матушки. Теперь поют совсем иначе и о другом, а прежнее забылось.

Аватар остановился у самой кромки озера, тяжело переводя дыхание.

Певунья шла по воде как по траве. Туман перед ней расступался, образуя дрожащий коридор изменчивых узоров, шевеля подол белоснежного сарафана.

Не зови меня с собой,
Мне не любый ты, не мой,
Воля мне хором дороже,
Отпусти меня домой…

— Ну, здравствуй, добрый молодец, — голос певуньи казался одновременно звонким и тихим, как говорок ручья.

— Здравствуйте, — у Арвиэля почему-то язык не повернулся «тыкнуть» незнакомке, хотя внешне она выглядела младше его самого — лет на пятнадцать. Тем более не смог даже в шутку назвать «красной девицей» нечисть с мраморной кожей и жемчужного цвета волосами. Вообще она походила на луну: такая же молочно-белая, нежная и мудрая. Только глаза чернели холодными колодцами без дна и света.

— Не ходи больше в дом, не испытывай себя. Ночью, при полной луне он становится ещё злее и коварнее обычного… Но и моя сила крепнет.

— Это вы меня оттуда позвали?

— Да, — кивнула нечисть. — Дом будит страхи и сомнения, даже если они глубоко в сердце запрятаны. Другие-то сразу от борьбы отказывались, а ты упрямый. Так золота хочешь?

— Мне не нужно золото, я жалованье получаю. На жизнь вполне хватает.

— Зачем тогда пришёл? — водяная подошла почти вплотную, парень невольно отступил. После встречи с Наринэ он решил держать ухо востро с незнакомой нечистью. Впрочем, на шельму эта девушка не походила, равно как и на русалку.

— За компанию с друзьями пришёл, — ответил Арвиэль. — А теперь хочу разобраться, что же случилось с купцом Лапой.

— А зачем тебе?

— Просто интересно.

— Мириада говорила, что ты любопытный, — усмехнулась нечисть.

— Так вы Мириаду знаете?! — Арвиэль обрадовался и сразу успокоился, зная, что друзьям знакомой можно доверять.

— В половодье моё озеро с Истринкой протокой сливается, вот я с вашими и общаюсь. Русалки мне многое про тебя нажурчали, Арвиэль.

— А-а! — спохватившись, парень подал руку девушке, и та, по-прежнему загадочно усмехаясь, вышла к нему на бережок. — Простите, но вы не похожи на русалку.

— Я — омутница. Вон там живу, — нечисть показала на затон под шатром плакучих ив. — Только имени не спрашивай.

— Я любопытный, но в меру, — разулыбался Арвиэль, спровоцировав уже настоящий смех. — А вы знаете, что здесь произошло?

— Конечно. Я в этом озере давно живу и про всё ведаю, — придерживаясь за руку аватара, омутница степенно опустилась в траву, оправила подол сарафана. Отчего-то забавным не казалось, что эта «девочка» ведёт себя и говорит как зрелая мудрая женщина, а на Арвиэля смотрит как на любопытного ребёнка, хотя ростиком ему едва ли по плечо: — И тебе скажу, ложись-ка рядышком… Да что ж ты падаешь ровно дубок подрубленный — аж волна от берега пошла да кротовины осыпались. Сказки ведь тоже любят, когда их сказывают правильно и слушают умеючи. Ложись, чтобы мягко было, голову мне на колени клади… вот так. А теперь слушай…

Волчонок зажмурился под нежной прохладной рукой и навострил ушки.

Князь на деву осерчал,
Князь на деву осерчал,
Замахнулся волчьей плёткой
Да ударил от плеча…

* * *

Более века тому назад жил на озере Клин молодой парень. Откуда пришёл, почему один остался — никому не ведомо, а кто ведал, те давно в земле спят. Осел он здесь, избу позёмную поставил, стал по дереву работать, чашки, плошки, кринки вырезать. Сперва окрестные поселяне охотно брали товар, да потом перестали: вся утварь была точно словом недобрым заговорена. Возьмётся кто щи хлебать — непременно губу или язык занозит, да так, что без знахаря и не вытащить; понесут пиалу ко рту — она возьмёт да треснет, едока кипятком обварит; нальют в кринку молока, а оно уже скисло, лучина догореть не успела. Стали парня гнать отовсюду как бесноватого. Может, и впрямь рука у него была дурная, может, тогда уже бес его к себе заприметил и нарочно посуду портил — никому не ведомо, а кто ведал, те давно в земле спят. Совсем обнищал парень, запечалился. Перебивался с рыбы на воду, единственную рубаху чинил-перелатывал, и в один день так ему белый свет опротивел, что поклялся он бесям душу продать, лишь бы богатеем стать да в уважаемые люди выбиться. А как клятва отзвучала — грянул гром, зарницею откликнулся.

И вот в ночь на Свитлицу слышит парень, будто в дверь стучит кто-то. Удивился он, гостей-то давненько не было. Однако ж дверь отпер. Отпер и дар слова потерял: стоит перед ним человек — не человек, зверь — не зверь. Росту человеческого и платье на нём барское, а вместо лица — морда козлиная, рогатая да бородатая, а из-под полы копыта выглядывают.

— Ты, что ль, — блеет, — меня вызывал, на нищету-лихо жалился?

Осмелел парень, всё равно терять нечего, коли бес уже на пороге стоит.

— Я, — отвечает, — проходи, гость жданный, избу мне не студи. Попотчевал бы тебя как положено, да, звиняй, нечем. Последнюю корку крыса давеча утащила, а той я сам нынче отобедал.

Смеётся бес, в избу проходя да к столу пустому присаживаясь:

— Ладно говоришь, ладно и дела твои пойдут!

Хлопнул в ладоши, и появился на столе свиток из кожи человеческой с письменами алыми.

— Вот, — говорит, — наш с тобой уговор. Богатство само к твоим рукам липнуть будет. За что ни возьмёшься, всё твоим станет, только уж не упусти, коль поймал. И пробудет с тобой удача золотая ровно тридцать лет от сего дня. Но не обессудь: задаром я ничего никому не даю. По истечении срока придут к тебе все, чьи жизни ты забрал, и, в свою очередь, ту же расплату с тебя возьмут. Согласен ли на такое условие?»

— Согласен! — обрадовался парень такой удаче. Отродясь никому он горя не причинял, и душегубство ему претило. «И через тридцать лет некому за мной прийти будет», — подумал парень и кровью своё имя на бесовском пергаменте написал. В тот же миг вспыхнул договор точно маслом облитый. Испугался парень, заслонил лицо, а когда отнял руки — нечистого уж и след простыл.

А поутру, едва рассвело, постучались к нему трое незнакомцев в собольих купеческих шапках.

— Мы, — говорят, — мимо в Стрелецк на ярмарку ехали, да услыхали, будто живёт на озере Клин мастер по дереву, посуду знатную режет, узорчатую, хитрую, но с червоточинкой. Ну, да мы в дурной глаз не верим, а для острастки попросим жреца её водицей святой окропить. Покажи-ка товар!

Показал парень свои чашки-плошки, да и продал всё разом. Месяца не прошло, возвращаются купцы, на сей раз с заказом.

— Брехали селяне, — говорят, — нету никакого сглаза на посуде твоей. Горожане хвалят — не нахвалятся, то-то и то-то привезти просят. Сможешь?

Парень всё мог, как нечистый и предсказывал.

Со временем перестал он по дереву резать, ученикам науку передал, а сам торговым делом занялся. Да так лихо! Дивились люди: за что ни возьмётся купец, всё у него спорится, и монеты рекой золотой будто сами в руки плывут. Прозвали его за глаза Золотая Лапа. Появились дружки у него, стали по кабакам да игорным избам звать, да только помнил Лапа наставления нечистого, не стал нажитое на сторону спускать. Отстроил себе избу знатную, батраков нанял, слуг, уважаемым господином прослыл. Не жалел он людишек денежкой, однако ж бесовское условие хорошо помнил: даже батраков у себя на хуторе за провинности не порол, а монеткой наказывал.

— Две трети срока вышло, и никто по вине моей не умер, — думал Лапа, на сундук с золотом глядя, — ещё треть продержусь, а там и без бесовской удачи с голоду не помру.

Возвращался он однажды из дальних краёв, куда мёд на продажу возил, а в обратный путь ткани шёлковые закупил. Остановился у реки коней напоить и вдруг чудится, будто поёт кто-то. Заслушался Лапа, кнут уронил.

Выходит из рощи берёзовой девица босоногая, лукошко с грибами несёт, а сама песни распевает. Увидела мужчину незнакомого, замерла. А Лапа и сам шевельнуться не может — любуется. Хороша девица! Статная, гордая, хоть росточком и не вышла. Волос золотой, коса толстая, кручёная — в одной руке не уместится. Глаза синие ровно небушко летнее. Заговорил с девицей Лапа, заикается, а её смех разбирает — не из пугливых, видать, была. Наперво купец всё мёда лил, дескать, отродясь такой певуньи-раскрасавицы не видал, а затем давай уговаривать с ним уехать да замуж за него выйти.

Девице пуще прежнего весело, однако пепел в волосах купцовых уважая, не смеётся она, серьёзно отвечает:

— Прости, добрый человек, но уж не молодец ты давно, а я ещё не на выданье. Да и есть у меня суженый, с которым мы до поры-времени ждём.

— И что, суженый твой в такие платья одевать тебя будет? — горячится Лапа, на шелка указывая. — Терем тебе светлый выстроит?

— Нет, — отвечает девица, — на ткань для платья свадебного я сама сызмальства по сколке коплю, сама и сошью. А жить мы будем у его матушки, стара она да слаба.

И так, и эдак Лапа упрашивал-уговаривал, да только упёрлась девица: не поеду, и всё тут! Тогда вспомнил купец слова нечистого, дескать, всё его будет, только б не упустить, коль уж поймал; схватил он девицу, шелками обмотал, в возок бросил и коней подхлестнул…

Долго ли, коротко, приехали они в хутор на озере. Видит девица — козлиные морды отовсюду пялятся, ахнула. А Лапа хохочет:

— Это, — говорит, — в честь моего благодетеля.

Поняла девица, к кому попала, пригорюнилась. Ну да ничего, думает, авось либо перехитрю его да сбегу. Стал Лапа терем строить, как обещано, а девица и говорит:

— Нечем любоваться мне из терема высокого. Всё мне в твоей усадьбе постыло, окромя неба синего да глади озёрной.

Расхохотался Лапа и велел окон в тереме не рубить, окромя единственного, на озёрные воды глядящего. Сделали-сладили, усмехается купец, а девица вдругорядь недовольна:

— Нет мне места в твоём тереме, окромя угла тёмного. Будет он мне постелью и одром смертным станет.

Скрипнул хуторянин зубами, нахмурился. И велел заколотить все углы в тереме.

Убрали терем, нарядили тканями да цветами, перину постелили, зеркальце в ободке узорчатом повесили. А девица — руки в боки:

— Я, что, — говорит, — барыня — в перинах тонуть? Сызмальства привыкла спать на лавке незастеленной, поутру над кринкой прихорашивалась, а гардероб мне вовсе не нужен? Нету платьев у меня, окромя того, в чём ты меня силой уволок!

Осерчал Лапа и велел всё убрать. Запер девицу одну в пустом тереме и замок надёжный повесил, амбарный. «Ничего, — думает, — скоро сама запросится в постель тёплую под бочок мужнин».

Седмица проходит, месяц ли — не горюет девица, думу думает, как бы сбежать. Решилась батрака одного задобрить, пригожего да кудрявого, что давно на неё заглядывался… Только испугался парень гнева хозяйского, всё ему рассказал.

Разозлился Лапа, в терем ворвался да кричит с порога как дурной:

— Всё, девка глупая, нагулялась! Сей же час к жрецу стрелецкому едем! Будешь теперь моей женой!

— Не буду! — девица отвечает. — Хошь, режь меня, хошь, голодом мори, да только я до смерти суженому верна буду!

Призадумался Лапа да вдруг посмехнулся недобро:

— Не хошь, — говорит, — не выходи, а только всё равно моей сей же ночью станешь…

Седмица проходит, месяц ли — затосковала девица о чести своей поруганной, об отце да матери, о свободе потерянной. Исхудала вся, лицом почернела, в волосах седые нитки засеребрились, а вскоре не стало её и тех, о ком ещё не ведал никто. Испугался купец, завернул тело в простыню, к камню привязал да в омут бросил, а батракам сказал, будто сбежала она. Не поверили батраки, но побоялись перечить хозяину, что с нечистым знается.

А Лапа и сам боится. Вроде сама виновата дура-девка, что упрямством сгубила себя, но и свою вину он видит. И срок расплаты, промеж тем, приближается.

Решил хуторянин дом освятить, да не хотят жрецы идти к нему, грех несмываемый чувствуют. Наконец согласился один быстроглазый да вороватый, окропил дом водицей какой-то, наскоро что-то проговорил и за то денежку немалую взял.

Успокоился Лапа, живёт себе припеваючи.

И вот наступил день урочный. Сидит Лапа в своей опочивальне, золото в сундуке пересчитывает, да вдруг слышит — петух закукарекал. Подивился купец на дурную птицу, что в полночь петь удумала, отворил окошко, смотрит: скачет по двору петух колченогий, рябой, а на шее — проплешина приметная. Ахнул купец, ставни закрыл да крючок набросил.

Это был петух, которого он мальчонкой ещё по отцовскому веленью зарезал.

Сидит Лапа, дрожит аки лист осиновый. Чу! — собака завыла. Приоткрыл купец ставенку, глянул в щёлку малую: ходит по двору кобель остроухий, серый, а холка — чёрная. Ни дать ни взять — волк волком. Волчка того из-за старости да слабости утопить пришлось, когда Лапа отроком был.

Открылись ворота нараспашку, и повалили во двор козы да олени, куры да перепёлки, свиньи да кабаны, кошки да лисы, косули, волки; с ними медведь, чья голова в гриднице висела, меткого охотника славила.

Тогда понял Лапа, что бес говорил не о людях загубленных. Да только поздно было. Замкнулся он в опочивальне на все засовы да запоры, стал углы водицей святой кропить — шипит вода, знамения принялся творить — рука тяжёлая плетью падает, схватил «Слово Божие» — вспыхнула книга святая, опалила нечистого. Задрожала дверь от силы великой, и разломился засов хворостинкой. И набросилось на проклятого зверьё дворовое да лесное, домашнее да полевое; а уж сколько крыс да мышей он в своей жизни потравил-задавил — не счесть. Когда от хуторянина ничего не осталось, кроме последнего вздоха, пришла она — девица, им загубленная. А с ней — ещё двое, кого он никогда не видел, но с первого взгляда узнал.

И сказала ему: «Говорил ты, что дом — твоя крепость, и себя в ней ключником называл. Так оставь же свою крепость — мне без надобности, а ключи я с собой заберу…»

Слышали батраки рёв да вой во дворе — друг за дружкой хоронились; слышали слуги крики в опочивальне хозяйской — в подклете дрожали. Никто Лапе на помощь не пришёл, все забоялись. Наутро решились люди в хозяйскую клеть заглянуть, но не нашли господина. И сундук со златом пропал, как в омут канул.

Что на хуторе приключилось, куда купец с золотом своим сгинул — никому не ведомо, а кто ведал, те давно в земле спят…

Бушует Лапа, навеки в своей крепости замкнутый. Да только все ключи его ключница забрала.

* * *

По лазоревой росе,
По лазоревой росе
Ходит девица босая
С чёрной лентою в косе…

— Ну как тебе моя сказка?

— Это очень грустная сказка… — тонкие пальцы прядь за прядью перебирали волосы аватара, тихий голос рассказчицы журчал прямо в мыслях, и совсем не хотелось возвращаться в реальность.

— Грустная? — задумчиво переспросила омутница. — Как посмотреть.

— Значит, эта песня про вас?

— Её сложили задолго до меня. Нас много таких.

— Выходит, Лапа стал самим домом?

— Да. И, как прежде, блеск золота манит охотников до поживы, да только сам знаешь, где дармовое сало бывает. Вместо клада те, кто приходит, раскапывают в собственном сердце потаённые страхи, сомнения, неприязни, а Лапа делает всё, чтобы они разрослись и задушили того, кто их посеял. Большинство сразу уходят, очень немногие борются, как ты, но когда и их дом одолевает, я на помощь прихожу. При жизни Лапа был сильнее, а сейчас я. Теперь он — мой пленник, и дом — его крепость, ключа от которой я не отдам. И все, кто пришёл в ту ночь, будут приглядывать за ним и следить, чтобы он зла не творил.

— Картина в спальне! На ней те самые звери и птицы, и вы вместе с ними… Простите, я не узнал вас сразу.

Омутница вздохнула, но отнюдь не печально.

— Когда-то моя коса была золотой точно ржаное поле, а глаза ровно небо над ним. Теперь я другая. Иллиатар не услышал моей мольбы, но Живица подарила мне новую жизнь и новое имя. Когда-то давно меня Иржицей звали… а теперь Росою.

— Вам, наверное, грустно здесь одной. Хотите, мы между вашим озером и Истринкой канал выроем? — предложил Арвиэль. — Русалки к вам будут почаще наведываться, да и вы к нам заплывайте.

Рука омутницы замерла, потом задрожала, и аватар, которому по-прежнему лениво было открывать глаза, понял, в чём дело, только когда Роса захохотала на всё озеро, вспугнув лягушек.

— Не волнуйся, твои крепко спят и нас не слышат, — отсмеявшись, сказала омутница. — А Мириада говорила, что ты забавный! Но за меня не переживай, я не одна. Такие, как вы, часто приходят, меня потешают, да и… сам посмотри.

Арвиэль посмотрел и сразу сел. Похоже, они с Росой давно уже были не одни. На границе воды и берега сидели на корточках два беловолосых черноглазых мальчика лет шести, похожих, точно капли воды, и разглядывали аватара как расписную игрушку на ярмарке, разве что уши на прочность пришива не проверяли. Обрадовавшись, что «дядя» проснулся, один любознательно спросил, ткнув пальчиком:

— Дяденька, а зачем вам такие большие зубы? Вы тот волчок, который за бочок кусает?

— Вообще-то, иногда кусаю, — признался оборотень.

— Ух, ты! — восхитился другой мальчик. — А мы кусаться не умеем… только топить, да и то мамка не велит.

— Если маму слушать не будете, приду к вам домой и покусаю, — пригрозил немного осовевший аватар.

— Вот здорово! Тогда мы вас утопим! — просияли милые дети.

Арвиэль запоздало сообразил, что иным способом в жилище омутников не попадёшь.

Взглянув на посветлевший излом неба над рощей, Роса заторопила детей в дом:

— Пора нам, рассвет уже скоро. Да и вам возвращаться пора.

— Значит, здесь нет клада? — Арвиэль тоже поднялся, отряхнулся, сиречь ещё больше развёз глину по мокрым насквозь штанам.

— Есть. Вон там, — русалка показала на затон. — Но мои сыновья никого к нему не пустят. Это золото проклято.

— Да уж.

Детки с восторженным визгом утопили друг друга, только волны кругами пошли в доказательство того, что в старице Клин живёт кто-то крупнее налимов. Зайдя в воду по пояс, омутница вдруг развернулась:

— Ты сказал, что моя сказка грустная. Но это не так. У меня есть дом и дети — о чём ещё женщине мечтать? А вот ты, живой, грустишь от одиночества.

— Наверное, в день, когда я родился, звёзды как-то неудачно сошлись, — развёл руками парень.

— Не вини звёзды. Мы не рождаемся, чтобы жить одинокими, но порой сами себя обрекаем на одиночество.

— Но если одиночество — это единственный выход?

— Это неверный выход, — покачала головой Роса. — Другой ищи. И не грусти…

… Арвиэль задумчиво потёр бурые штаны такими же ладонями и решительно полез в озеро. Когда вернулся к костру, ребята уже проснулись и стучали ложками по пустому котлу, расшевеливая зевающих девочек.

— Ты что, в одежде купался? — изумилась Майя, пощупав рубашку Арвиэля.

— Ага, заодно и постирался. — Пугать симпатичную нечисть голой задницей было совсем не по-мужски.

* * *

Дома выяснилось, что Симка с Козьмой ничего не натворили. Ну, почти. Разве что отгрызли ножку дивана, выпотрошили подушки, ощипали веник, опустошили кладовую, развезли уголь по полу и едва не спалили избу, когда пытались согреть молочка на ужин. Кто за что конкретно отвечал — хозяин не интересовался, только рукой махнул, и домовой, успокоившись, доверительно поведал, как славно они с Козенькой играли в салочки на чердаке. Арвиэль представил масштаб бедлама (на чердаке висели сушёные травы, низки лука с чесноком и лежал старый «ненужный нужный» хлам) и решил отложить визит до грядущей осенней уборки.

Неделю спустя выходной стражник постучался в библиотеку. Несколько лет назад выяснилось, что книги есть не только у него, и горожане сложили рукописное и печатное добро в одном месте. Когда сюда же добавилось ещё несколько книг, купленных Береном на собственные деньги, всем городом решили часть общака выделить на строительство дома знаний и его пополнение.

— Здравствуйте, господин Арсений.

— А-а, это ты, пылкий разум, до знаний охочий? — заулыбался подслеповатый книгочей, по голосу узнав постоянного гостя. — Ну, проходи. Чем на сей раз «отобедаешь»?

— У нас есть что-нибудь… о метаморфах?

* * *

С отъездом Майя тянула до последнего. Когда стало очевидно, что первую неделю гимназии она уже прогуливает, дядя Игнат решительно заложил повозку, хотя и сам не больно-то горел прощаться с племянницей, сумевшей найти подход к его вздорной жене.

Арвиэль помог загрузить вещи. Какое-то время они стояли, молча держась за руки, и смотрели друг на друга. Точнее, Майя держалась, а аватар был не против. Наконец девушка пришла к каким-то выводам и медленно покачала головой. Вздохнув, отпустила Арвиэля и достала из сумки нечто вроде плоской коробки, обёрнутое красной бумагой.

— Это на память.

Не без любопытства парень развернул подарок.

— «Бестиарий: твари сухопутные, водные и вымышленные», — прочитал название Арвиэль. — Ух ты, даже с гравюрами! Спасибо тебе огромное!

— Пожалуйста. Читай на здоровье.

— Следующим летом к нам приедешь?

— Не знаю… — Майя опустила глаза. — А… если приеду, ты здесь будешь?

— Куда же я отсюда денусь, — усмехнулся стражник-волк.

Не на цепи, но не свободный. Не один, но одинокий.

Назад: Глава 5 Шельма

Дальше: Глава 7 Волчья верность

Глава 6 Хуторок с привидениями

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

Глава 6
Хуторок с привидениями