Она сидела, прижавшись к нему спиной. Игнис почувствовал сквозь сон ее дыхание, открыл глаза, увидел желтые листья, засыпавшие площадку перед галатским дозором, поймал лицом холодный ветер, вздохнул. Воздух на перевале и в самом деле был редким, как редкая ткань, не надышишься. Медленно, осторожно обернулся, поймав ее за плечи, когда она начала падать, лишившись опоры. Бетула была бледна. Глаза ее были закрыты, но ресницы чуть подрагивали. Подрагивали в такт губам, которые словно пели неслышно. Игнис наклонился к лицу и услышал голос. Он не был тихим. Нет, он доносился издалека. Доносился так, как доносится звук ручья, который днем не слышен даже вблизи, а ночью звенит на сотни шагов. Или дальше.

Игнис оглянулся, над перевалом занималось утро. Между размытых туманом вершин со стороны Галаты пробивались лучи солнца. За спиной, там, откуда они с Бетулой пришли, все еще стояла тьма. Но она уже таяла. И таяли желтые листья вокруг. Они не исчезали, как поутру исчезает последний весенний снег, они тонули в волокнах бледного мха. Вот желтый цвет уже растворился вовсе. Скрылись подсохшие лужи крови. Оделись пушистым одеянием трупы. Основание дозорной башни. Камни. Ближние скалы. Она продолжала петь.

Игнис поднялся, подхватил Бетулу, которая тут же обвила его руками, прижалась, приросла, оказалась невесомой, и пошел навстречу солнечным лучам, отбросив, как неважную, быструю мысль, что нет у него теперь меча. Поднимать смертный ковер и искать трофейное оружие не хотелось. Все равно что грабить могилы.

Он шел так долго. Остановившись, увидел, что солнце палило почти из зенита. Скалы и горные склоны вокруг него уже не были безжизненны, лоскутами на них зеленела трава, даже какие-то кусты держались корнями за камни, а впереди, внизу, там, куда уходила узкая, почти нехоженая тропа, в горной долине кудрявился лес. Игнис опустился на камень, положил Бетулу на колени, сбросил с плеч мешок и отыскал в нем фляжку с водой. Рядом с ней, завернутая в листья травы, лежала рыба. Девчонка есть не стала. Выпила всю воду, потом потянулась к мешку, нашла мех с вином, прикончила и его. Поднялась, встала на камень, лежащий у обрыва. Успокоила Игниса, словно он нуждался в спокойствии:

– В долине есть вода. Тут рядом. Ты напьешься.

– Когда ты будешь готова идти? – спросил Игнис.

– Я уже готова, – она обернулась, но с места не двинулась. – Я дам тебе меч. Внизу.

– Да, – кивнул Игнис, вытирая пальцы после рыбы листьями, в которые она была завернута. – Без меча никак. Интересно, где ты его найдешь?

– Я ращу его, – она выудила из-за спины сверток, развернула зеленые листья, показала все тот же извлеченный из потока обломок, который теперь был не черным, а бледно-зеленым. – Вот. Видишь? Он уже покрылся корой. Скоро.

– Другое дело! – постарался за бодростью скрыть сомнение Игнис. – Конечно, к нему бы в пару что-нибудь железное, но разживемся еще. Монеты у нас имеются, Моллис не поскупился. Да и два кинжала у меня еще… Но если бы не ты, я бы не устоял один вчера. Против воинов и против магии.

– А должен был, – заметила Бетула. – Должен. Я же не всегда буду рядом. Очень скоро меня не будет. Почти не будет. Хотя…

– Ты хочешь покинуть меня? – спросил Игнис.

– Ты покинешь меня, – вздохнула Бетула и сказала непонятное: – Покинешь… Ветру, который гладит тебя по щекам, ты тоже так говоришь? Прощаешься с каждым его порывом? Не стоит. Устанешь. Он покидает тебе каждый миг. Но не уходит. И я так же… Это не моя песня… Не совсем моя…

– Ты ранена? – спросил Игнис, чтобы оборвать повисшую паузу.

– Нет, – она спрыгнула с камня, засучила рукава, показала чистые руки. – Даже ссадины зажили.

– Ты удивительно колдовала, – щелкнул пальцами Игнис. – Удивительно. Не думал, что когда-нибудь увижу подобное.

– Может быть, и не увидишь, – вздохнула Бетула, – но я не колдовала.

– Не колдовала? – не понял Игнис.

Отчего-то теперь, в это самое мгновение, рядом с хрупкой белобрысой прайдской девчонкой, он сам себе казался хрупким и маленьким. Юным и бестолковым.

– Не колдовала, – кивнула Бетула. – Я пела. И теперь пою. Но теперь мне плохо. Хуже, чем на том поганом корабле. Я хлебнула чужой крови.

– Чужой крови? – возмутился Игнис. – Тебя едва не убили. Едва не вонзили в тебя клинки. Это были враги! Они хотели нашей смерти. Меня, правда, хотели еще и поймать. Но были готовы убить. Или ловили тебя?

– Тебя, – качнулась, словно от ветра, Бетула. – Но это ничего не значит. У тебя внутри это… Если тебя ловили, то лишь затем, чтобы убить в другом месте. Они надеются поймать это… Но я хлебнула чужой крови. И это плохо. А клинки… – она показала дыры на куртке, – в меня вонзились. Но это ерунда. Плохо от крови. Я не была готова.

– Разве можно к этому подготовиться? – спросил Игнис.

– Можно, – кивнула Бетула. – Очень толстая кора, очень длинные корни. Корни, которые уходят так глубоко, что кровь никогда не достигает их. Но на это нужно время. Не бойся, я сделаю это для тебя.

– Для меня? – не понял Игнис. – Толстая кора? Длинные корни? Это не тяжело, жить с толстой корой? Ты с собой хочешь это сделать? А если я попрошу, чтобы ты осталась такой, какая ты есть?

– Принц, – она постаралась улыбнуться. – Тяжело не от коры, а от кроны. У каждого есть толстая кора и длинные корни. Кто-то гнется от ветра, а кто-то ломается. Кто-то засыхает в суровую зиму, а кто-то засыпает. Кто-то гниет в сезон дождей, а кто-то цветет. Идем. И не бойся, я всегда буду такая, какая я есть. Просто я – разная. Твой меч, который я пестую, он не должен пить кровь. Проливать – да, куда ж без этого, иначе прекрасные цветы не обретали бы шипы на стеблях, но не пить. Это трудно, но можно. Я сделаю…

Они спустились в долину за час. Не считая старого холодного кострища, следов человека в ней не было. Да и сама долина казалась зеленой только сверху. Вся зелень была в кронах. Среди камней поднимались три десятка искривленных суровой зимой сосен, на валунах курчавился серый мох. Зато на противоположном краю долины гремел водопад, шлифуя камни и ускользая бурным потоком в узкую расщелину. Игнис набрал воды в бутыли и мех, а Бетула упала на руки, долго и жадно пила, потом стянула одежду и шагнула под упругие струи. Поглядывая за спутницей, которой был неведом стыд, Игнис умылся сам, затянул узлом волосы на затылке и разложил содержимое мешка на камнях. Оценив запасы еды, сгреб все обратно, проверил крепление кинжалов на поясе, потом разулся и опустил ноги в воду. Бетула искрилась, мерцала водяной лилией в струях не меньше часа. Но когда выбралась наружу, и мгновения дрожи не появилось на ее тонких губах.

– Хорошо, – прошептала она чуть слышно и распласталась на нагретых солнцем камнях возле Игниса. – За неделю я бы выгнала из себя всю чужую кровь, но времени мало. Хотя все одно – неделя пути до Ультимуса.

– До Ультимуса? – переспросил Игнис.

– Город так называется, – объяснила Бетула. – Граница Галаты на перевале, но для них она в Ультимусе. Дальше горы, то есть почти ничего. И мы с тобой идем из этого ничего. Неделю еще идти. За неделю и на ходу выгоню… Может быть, но потом мне будет нужен отдых. Иначе я усну.

– Как так уснешь? – замотал головой Игнис.

– Как засыпают деревья зимой, – прошептала Бетула. – Ведь ты спешишь домой?

Она посмотрела на спутника со странным, непонятным сожалением.

– И что? – он не мог понять ее печали.

– Там никого нет, – прошептала она.

– Где? – не понял Игнис.

– В Лаписе, – бросила она коротко.

– Откуда ты знаешь? – насторожился принц.

– Вода принесла мне это, – закрыла глаза Бетула. – Но больше я не скажу ничего. Эту песню я не хочу слушать.

– Куда они делись? – повысил голос Игнис.

– Не мучай меня, – попросила Бетула и запела. Беззвучно.

Они спускались с гор ту самую неделю. Бетула надела на себя платье, подаренное Моллисом, повязала на голову платок, обратившись в прайдку-подростка или в чекерку-подростка, Игнис не мог сказать точно. В снятую одежду она завернула можжевеловую щепку, обратив ее в бесформенный сверток и баюкая на коротких привалах. На третий день вдоль дороги начали попадаться небольшие деревни, то ли галатские, то ли прайдские. Возле них паслись овцы, бегали собаки, которые не лаяли, а лишь настороженно смотрели на проходящих. Иногда из домов, сложенных из серого камня, выходили люди и тоже смотрели на путников. Бетула брала Игниса за руку и шептала:

– Не поворачивай головы.

– Почему? – не мог он понять.

– Им страшно, – отвечала она. – Они страшатся всего. А когда человеку страшно, он делает глупости. Может запустить камень из пращи, стрелу, бросить нож. Страх и глупость рождают зло.

– Что это за народ? – спрашивал Игнис. – Прайды?

– Нет, – мотала она головой. – Возле их домов нет ни одного священного дерева. Я уж не говорю о священных рощах. Это хапирру.

– Хапирру? – удивился Игнис. – Разве этот народ не стерся без остатка?

– Почти стерся, – согласилась Бетула. – А мог и остаться в истории, но ему не повезло. Не было звезд удачи над ним. Хотя и народа такого, считай, что и не было. Была империя Лигурра, и были беглые рабы, перемешанные и перепутанные так, что и язык, и внешность, и обычаи их словно появились наново. Так что хапирру – это сразу и лигурры, и галаты, и самарры, и нахориты, и все прочие. То же самое теперь происходит и в земле Саквиум, за морем. В степях. Кочевники, среди которых и жалкие крохи аккадцев, и дахи, и дины, и дзоргаи, и еще пропасть племен и родов – все они составили тех, кого теперь в ужасе называют манны. В их шатрах пищат дети, множество детей, они закипают, как перегретое варево, спешат через край. А пройдет время, и они сотрутся. Или сами сотрут кого-нибудь.

– Откуда ты это знаешь? – спросил Игнис.

– Откуда-то, – пожала она плечами. – Знаю, и все. Мне кажется, я знала это с того мгновения, как стала помнить себя. Одно странно, таких мгновений у меня в голове много. Надо как-то с этим разобраться. Или не надо? Может быть, я должна что-то спеть? Что-то главное?

На этих словах Бетула остановилась и долго смотрела в глаза Игнису и даже как будто стала еле слышно что-то напевать. А потом пошла дальше, словно что-то решила для себя.

На пятый день им повстречался галатский дозор. Старший дозора остановил путников, придирчиво осмотрел их ярлыки, выправленные Моллисом в Ашамшу, подозвал одного из дозорных, чтобы тот говорил с Игнисом по-чекерски, но Бетула стала говорить с дозорным по-галатски. Старший дозора выслушал ее, запрыгнул в седло и заторопился к перевалу.

– Я сказала им, что на перевале никого нет, – ответила Бетула. – Он пытался разузнать у меня, что я видела, но я не сказала, что я видела. Я лишь сказала, что на перевале никого нет.

– Ничего, – успокоил спутницу Игнис. – Даже на лошадях дорога займет у них пару дней только в один конец. Мы успеем уйти.

– Нам не о чем беспокоиться, – прижала к щеке сверток с деревяшкой Бетула. – Там и в самом деле никого нет. Только железо лежит на камнях. Но кому оно нужно?

– Мне бы пригодилось, – вздохнул Игнис и добавил: – И все же странно. Мы идем уже много дней, нас догнали те, кто хотел убить нас, мы встретили дозорных. Но больше никого на дороге. Неужели никто больше не хочет уйти в Ашамшу? А ведь там тысячи беглецов. Как-то они ведь попали туда?

– Вряд ли все они пришли с этой стороны гор, – ответила Бетула. – Я спросила дозорного об этом. Он ответил, что те, кто хотел убежать, убежали. И это хорошо. Остальные – не хотят. Галата готовится к большой войне.

– С кем? – не понял Игнис.

– С кем бы то ни было, – ответила Бетула. – Война может и не прийти в Галату, но когда дерутся стальные птицы, их железные перья разлетаются окрест и ранят всех без разбора.

– Это была притча? – спросил Игнис, но Бетула уже шла дальше, баюкая свою деревяшку и почти не глядя на дорогу, которая шаг за шагом приближала путников к бывшим пространствам империи Лигурра или нынешним равнинам Галаты.

…Через неделю перед ними предстал город Ультимус. Прежде чем изогнуться лентой, спускаясь по горному склону, тропа вывела путников на вершину утеса, с которого открывался удивительный вид. Их взору предстало селение на десять или пятнадцать тысяч человек. Заполняя полностью небольшое предгорное плато, узкие улочки лепились к скалам, чуть ниже стояли дома повыше, ярмарочная площадь была полна народу, имелась даже одна магическая башня, которую из-за большого расстояния нельзя было наверняка отнести к какому-то ордену, и небольшой зиккурат, судя по белым граням, Храма Праха Божественного. Еще чуть ниже, перед дальними дозорами и серыми шатрами, стоявшими за ярмарочной площадью, высилось здание с четырьмя башнями по углам, в котором можно было предположить ратушу или подобие замка, затем вновь начинались убогие хижины, которые и заканчивали город перед следующим обрывом. А дальше открывался простор, заставивший сердце Игниса забиться так, словно он приблизился к родному Лапису. Едва различимым пунктиром к горизонту, изгибаясь, уходила река, которая начиналась еще на горном склоне, разрезая город надвое. Но ее левый, северный, берег, который был чуть выше правого, южного, до горизонта укрывался в древние хвойные леса, а южный курчавился также до горизонта дубравами, рощами и перелесками.

– Ниху, – прошептала Бетула. – Речка не из самых великих, но именно она делит эту часть Анкиды на две половины; все, что южнее, – земля Силлу, все, что севернее, – земля Сабтум. И дороги видишь?

Игнис пригляделся. Одна дорога спускалась из города на север и терялась под кронами ближайших сосен. Еще три уходили к югу и востоку, разбегаясь в стороны веером.

– Куда они ведут?.. – наморщил лоб Игнис, вспоминая наставления Сора Сойги. – Я что-то слышал. Северная через Монтанус в Рапес и Самарру. Южные в галатские Таллуту и Хабу, лигуррский Игару и дальше вплоть до Астарты. Вот, я был неплохим школяром. Как видишь, это мне не помогло.

– Ниху впадает в море Тамту у города Хабу, но здесь она еще ручей, – улыбнулась, словно уличила Игниса в хвастовстве, Бетула. – Так что одна из дорог идет вдоль реки. Да и не только на реках растут города. На дорогах они чувствуют себя не хуже!

– Ты была здесь? – наморщил лоб Игнис.

– Нет, – засмеялась Бетула. – И я не была неплохой школяркой. Но я все помню. Все, что слышала, все, что донеслось до меня по воде, по ветру. Но ты можешь проверить. Вдруг я ошибаюсь?

Уже внизу Игнис понял, что по самому краю плато город был окружен невысокой, в человеческий рост, стеной. Ворота, через которые вошли в город спутники, использовались редко, хотя именно возле них со склона горы скатывался ледяной зародыш реки Ниху и проникал через зарешеченную арку в сам город. Но петли ворот нещадно скрипели, а единственный дозорный был заспанным и опухшим. Однако службу он знал назубок, и так же сносно управлялся не только с галатским языком, но и с имеющим хождение едва ли не по всей Анкиде – имперским или лигуррским. Именно на нем он заученно оттараторил, что отметка на ярлыке стоит несколько медяков, но путники платить и отмечаться не обязаны. Правда, и на постоялом дворе им без отметки делать нечего, и право на торговлю или еще какое дело – не получить. Одна дорога – к наемникам в галатское войско или в вольные охотники, что почти одно и то же. Но в охотники берут не всяких. Игнис порадовался, что его наставник Окулус в свое время, кроме обучения началам магии, вдалбливал в головы учеников азы лигуррского и каламского языков, извлек из кошеля нужное количество медяков, дождался, когда раскаленное тавро прижжет уголок его ярлыка, и уже хотел расспросить подробности набора в галатское войско и осведомиться о том, что это за вольные охотники, если они заставили стражника уважительно понизить голос, как вдруг поймал взгляд Бетулы. Глаза ее потемнели, провалились, заблестели, как слюдяные витражи после туманного утра. Игнис поклонился стражнику, добавил еще монету к отсчитанным и повлек спутницу к окаймляющим узкое речное русло известковым парапетам. Там девчонка наклонилась и, ощупывая ступени, спустилась к воде. Только плеснув в лицо пригоршню холодной воды, она пришла в себя.

– Он здесь, – прошептала Бетула.

– Кто? – напрягся Игнис.

И в самом деле? Кого он мог пугаться?

– Тот, кто послал тех пятерых, – ответила Бетула. – Или нет. Тот, кто ждал их здесь. Чтобы принять груз. Не уверена… Кто-то…

– Принять груз? – не понял Игнис. – Ты сейчас обо мне говоришь?

– О тебе, – утомленно заморгала Бетула. – Или о том, что внутри тебя. Ведь дело в этом?

– Опять магия воды, – нахмурился Игнис. – Никс Праина…

– Не уверена, – задумалась Бетула, опустила в воду кисти. – Другая магия… Нет, без нее здесь не обошлось, но ее магия осталась на перевале. А это… Это не магия воды, земли, огня или воздуха. И одновременно и то, и другое, и все прочее. Горячая, словно огонь, твердая, как земля, быстрая, как воздух, переменчивая, как вода. И гнусная, как бездонная пропасть… Это что-то чужое… Совсем чужое… Как Лучезарный… Как черная искра от его огня… Я помню эту гнусь, помню…

– Помнишь? – не понял Игнис.

– Я все помню, что было здесь, – откинулась, распустила в стороны руки Бетула… – С первого ростка все помню… И это тоже… И он смотрит на тебя…

– Что он делает? – растерянно наклонился, вслед за Бетулой плеснул воды в лицо Игнис.

– Смотрит, – прошептала Бетула. – И как будто смеется. Забавляется. Он готовит какой-то подарок… Гнусный подарок. Чтобы посмотреть… Чтобы повеселиться… Я вижу, ты хочешь найти и успокоить шутника? Но его не нужно искать.

– Почему? – стиснул зубы Игнис.

– Ты не возьмешь его, – покачала головой Бетула. – Он не сам по себе. Он как щупальце глубинного зверя. Что толку отсекать это щупальце, если у тебя нет средства от стального клюва, к которому оно ведет? К тому же он очень силен. Не так, как я. И не так, как ты. Иначе. Я и сама не могу разобрать его… Он… не такой. Чужой. Совсем чужой… А сил все еще нет. Я устала. Ладно. Нужен отдых. Пойдем. Я хочу петь.

– Петь? – опешил Игнис.

– Да, – она обняла его, позволила подхватить себя на руки, прошептала чуть слышно: – Донеси меня до постоялого двора. Он через три улицы справа. Но не ходи никуда, пока я не открою глаза. Даже если стемнеет. И ночью никуда не ходи. Будет тяжко. И слушай меня. Постарайся услышать. Это очень важно. Я хочу дать тебе часть своей силы.

Игнис донес Бетулу, которая уткнулась носом ему в плечо, до постоялого двора быстро. Улицы города не были пустынны, на них кипела какая-то непонятная на первый взгляд жизнь, которая прояснилась только к концу этого переноса спящей девчонки от реки к отдельной комнатке на третьем этаже постоялого двора. Город жил проездом и проходом через него путников. Наверное, только со стороны гор путники были редкими гостями Ультимуса, а с юга или севера их было предостаточно. Поэтому и мест на постоялом дворе, кроме закутка под крышей, не оказалось. Хозяин, безбородый ханей, который сносно изъяснялся по-атерски, сокрушался тому, что столь нежное существо, как то, что нес на руках Игнис, утомилось в долгом пути, и извинялся, что так высоко приходится подниматься; места в городе мало, строиться можно только в высоту. Зато он же и не думал интересоваться у Игниса, откуда тот пришел и куда направляется. Задавать такие вопросы, скорее всего, было не принято. Игнис уложил Бетулу на топчан, заказал в комнату еду, пару ведер теплой воды, лег на соседний топчан и задумался о том, что услышал от девчонки. Теперь ему казалось, что он знает Бетулу и понимает ее меньше, чем тогда, когда нес ее на руках с поганого корабля. Что она хотела ему сказать? О каком человеке, что ждал Игниса в Ультимусе, пыталась поведать? Что за чужая магия стояла за ним? Что за подарок он готовит Игнису? Отчего будет тяжко ночью? И почему Бетула не поет? Ведь она собиралась петь?

Игнис поднялся, подошел к топчану Бетулы, прислушался. Песни не было слышно. Девчонка дышала ровно, но как будто спала. Во дворе послышались шаги. Игнис прислушался, схватился за рукоять кинжала. Голос служки попросил разрешения войти. Через минуту в комнате стараниями двух помощников хозяина постоялого двора оказался поднос с едой, полмеха легкого вина и два ведра теплой воды. Мальчишки-подносчики с веселым смехом застучали босыми пятками по лестнице, и тогда Игнис наконец услышал пение.

Пела Бетула. Но звук, едва различимый звук, который больше напоминал дрожь, гудение колокола, которое ощущается только пальцами, исходил как будто не от нее. Он рождался в воздухе. Гудело все – стены, пол, потолок, сумрак, наполняющий закуток под крышей, трепещущий огонек сальной свечи, вода в ведрах, неровные стекла в крохотном оконце, стекла, которые становились чернее с каждой минутой, сверток, который остался лежать на полу, и сам Игнис – с макушки до кончиков пальцев. В какое-то мгновение Игнису показалось, что он не сидит на табурете у топчана Бетулы, а парит в воздухе. И она парит в воздухе, потому что от этого гудения воздух стал густым и вязким. И двигаться в нем можно только медленно. И падать – медленно. Так медленно, что невозможно удариться. И он упал на ее топчан, а она, которая парила под потолком, опустилась на него, чтобы стать к нему так близко, как только могла. И в это мгновение Игнис наконец понял главное, что вот это хрупкое, тонкое, сильное и беспомощное существо из тех теней, что были прежде всего. Прежде гор, морей и равнин. Прежде лесов и степей. Прежде птиц и зверей. Прежде человека. Прежде Лучезарного, Семи Звезд и Бледной Звезды. И даже прежде Энки и тех, кто стоял рядом с ним. И что она появилась примерно в одно время с теми, кого Окулус, не решаясь углубляться в то, что непонятно ему самому, обозначал странными именами – Абзу, Тиамат, Лахму, Лахаму и еще какими-то, вызывающими такое же гудение, как эта песня, раздающаяся не из горла Бетулы, но из ее груди. И еще он понял, что она со всей своей силой слабее не только его, но и слабее тонкого цветка, выросшего на дороге и обреченного на гибель под первым же каблуком.

– Будь… – прошипела, изогнувшись, приблизившись губами к его уху, стиснув своим естеством его плоть, Бетула. – Будь стоек. Слушай, всегда слушай, слух – главное. Слушай. Но не теперь. Теперь я за тебя. Не бойся. Я справлюсь. Ты, главное, прячь то, что в тебе. Старайся. Потом будет легче. Оно само будет прятаться.

Острие черного клинка вышло из ее груди так, словно собиралось в движении пронзить и ее, и его. Но оно вышло медленно. Очень медленно. И алая кровь Бетулы на этом клинке тут же обратилась прозрачным древесным соком, загустилась до янтарной смолы, а вслед за этим короста, ржа начала поедать сталь. Вот острие затупилось, лезвие выщербилось, ржа посыпалась, обращаясь еще до груди Игниса вялым яблоневым цветом, и рана в груди Бетулы затянулась, блеснув каплей все той же яблоневой смолы.

– Вот видишь? – прошелестела Бетула, наклоняясь, прижимаясь к Игнису, и через ее плечо он увидел искаженное ужасом женское лицо убийцы, которую скрутили древесные побеги и теперь стягивали подобно петлям гигантской змеи в неразличимый кокон. – Я справлюсь. Ты возьмешь мой меч, и пока он будет с тобой, я буду с тобой. Но если даже ты лишишься его, я останусь в тебе. Прощай. Мы увидимся не скоро. Если еще увидимся.

Игнис пришел в себя утром. Комната была пуста. Дверь заперта, только створка оконца болталась на петлях. Платье Бетулы и платок Моллиса лежали на чреслах Игниса. Он поднялся, оделся, потрогал рукой воду, словно не мог поверить, что миновала целая ночь, но вода уже остыла. И еда остыла, хотя и не потеряла вкус. Стены, потолок с ребрами стропил не несли на себе и следа от ночной ворожбы. Не было и следа от ночной убийцы. Разве только исчезла паутина в углах, и дерево казалось не старым и рассохшимся, а молодым. Во всяком случае, капли смолы на брусьях блестели. Игнис вспомнил о видении, посмотрел на собственную грудь и увидел полоску засохшей смолы как раз там, где к нему прикасалась грудью Бетула. Что-то впилось в босую ногу. Принц наклонился и поднял уже знакомый перстень. Камень на нем едва заметно помаргивал. Игнис глубоко вздохнул и закрылся, погасил то, что таилось в его груди. Затем он развернул сверток на полу. В нем оказался меч. Его рукоять была выполнена точно так, как он любил, на полтора хвата с выступом на трети от яблока эфеса, яблока, которое на этом мече скорее напоминало комок переплетенных, глянцевых черных корней. Рукоять покрывала как будто кора ветлы, но кора гладкая, и привычные трещины на ней не мешали хвату. А сам клинок… Игнис погладил простые, словно склеенные из желтой, с ободранным верхним слоем, бересты ножны, удивился их гладкости и потянул за рукоять. Изогнулась двумя отшлифованными сучьями гарда, показался клинок.

Удивление, смешанное с болью, ухватило его за сердце. Клинок был великолепен. Он совпадал с той длиной, к которой привык Игнис, и отбалансирован был точно так же. Заточка, если так можно было говорить о тончайшей деревянной кромке, была идеальной. Лезвие тянулось тонкими волнами, подсказывая, что Бетула оставила принцу не простой меч, а изысканный фламберг. Почти такой же, с какими сражались когда-то этлу в битве у Бараггала. Правда, те фламберги были длиннее и выполнены из стали. Игнис видел обломки в оружейной Лаписа. А этот… Принц погладил клинок. Вместо сплетения слоев стали перед ним было сплетение древесных волокон. Игнис нашел на полу кинжал, вздохнул и несильно ударил стальным лезвием по деревянному у гарды. Дерево было рассечено на палец.

– Прости, Бетула, – прошептал Игнис, убрал поврежденный подарок девчонки в ножны и стал одеваться. Через полчаса, с мешком и мечом на спине, с перстнем на пальце и двумя кинжалами на поясе, он вышел в город. Присутствия чужого, о котором говорила Бетула, он не почувствовал. Еще через час, посидев в трактире, который располагался напротив ратуши, Игнис узнал из разговоров, что в Анкиде творятся чудные дела. Узнал, что война на севере уже началась или вот-вот начнется, что северные разбойники вконец обнаглели и вполне могут добраться до Галаты, вот только что толку наниматься в галатское войско, жалованье плохое, а добычи нет, потому как война пока еще не добралась до Галаты, да и лучше бы не добиралась никогда. Конечно, можно пойти в вольные охотники, сбор завершается как раз сегодня, а они отправляются в виде доброго послания галатского короля на помощь Махру и Касаду, но кто ж туда возьмет? Там требуются ушлые мечники и всадники, потому как добывать славу для галатского короля им придется на чужой земле, да еще в самом жару. Не каждого берут, не каждого. Да и жалованье тоже не очень, вся надежда на трофеи и прибытки в схватках. Так ведь где прибытки, там и убытки! Вон у главного охотника нынешнего отряда и у самого обрубок вместо левой руки.

Игнис уже собирался отставить остывшее вино с пряностями, но разговор зашел о степняках, о которых тоже забывать не следовало. А затем перекинулся и на Ардуус, который вдруг стал великим, обратил все атерские, да и араманские королевства и княжества в свои герцогства, а то, которое закорячилось, вообще прихлопнул. Во всяком случае, все семейство короля Лаписа перебито, и кто это сделал, разбойники, заговорщики какие или соседи из Кирума, так и неизвестно.

В полдень, придя в себя от услышанного, Игнис медленно пошел к шатрам. У самого дальнего из них он и нашел однорукого седого воина, который назвался лигурром Волуптасом, прижал обрубком левой руки меч, которым он упражнялся, разгладил седые усы и окинул принца презрительным взором.

– Чекер, значит? Асаш? Но по-чекерски не говоришь. Говоришь по-атерски, по-лигуррски и по-каламски? Годится. У нас все говорят по-лигуррски и по-каламски. Если, конечно, ты нам подойдешь. Откуда ты? С острова Сепу? Разве там не всех еще чекеров вырезали? Или твои родители были последними? Впрочем, мне плевать, откуда ты. Выходим сегодня. Нас, вместе со мной, одиннадцать. Хочешь быть двенадцатым? А с бабой справишься? Что у тебя за спиной? Деревянный меч для упражнений? Так доставай, деревяшка подойдет, а то ведь наша баба может и посечь тебя, если сталью будешь размахивать. Вискера! Бери палку, иди сюда!

Бабой оказалась невысокая, крепкая женщина лет двадцати пяти. Хотя, если бы Игнис разглядел только ее глаза, он бы дал ей все пятьдесят. Но ее лицо, ее формы, ее стать, которая угадывалась даже сквозь лигуррские порты и куртку, говорили только об одном – ей не просто двадцать пять, а те самые двадцать пять, которые встречаются на сотни тысяч подобных не более одного раза. Она была не просто красива, она была невозможно красива. Она сшибала с ног, только приблизившись и показавшись. Игнис сглотнул горечь, которая стояла на языке. В другое время он, пожалуй, зашатался бы от восхищения… Но теперь… Теперь он смотрел на Вискеру и видел отца, мать, братьев и сестер. Игнис закрыл глаза, запах Бетулы все еще был с ним.

– Ничего себе, деревяшка, – хмыкнула Вискера. – Только изящество резьбы по дереву не прибавляет умения. Сражайся.

У нее в руке была обычная палка. Игнис согнул колени, перехватил рукоять меча Бетулы. Все-таки он был очень удобен, очень. Жаль, что оставался игрушкой, но… Но зарубки на деревянном лезвии не было. Куда она делась?

Вискера напала мгновенно, Игнис едва успел уклониться. Взмахнул мечом, почти достал ее, повернулся вокруг себя, пропуская очередной ее выпад, поймал ее удар гарда в гарду, уперся глазами в непроглядный черный взгляд.

– Пойдет, – отбросила палку Вискера. – Бери его, Волуптас. Он не хуже тебя, к тому же у него две руки.

– И все? – разочарованно бросил ей вслед воин. – Могла бы хоть приложить его разок о камень. Ладно, – повернулся он к Игнису. – Только имей в виду – лошадь я тебя дам, а меч и доспех взамен той старой кожанки, что на тебе теперь, будешь добывать себе сам.