Глава 14
Хаустус
Хаустуса хватило еще на пару часов. Пыль от прошедшего войска все еще разносилась ветром, когда он остановил подводу, ожесточенно пыхтя, сорвал с себя платок, платье и, оставшись в портах и рубахе, маленький, дряхлый и лысый, встал на облучке и минут пять озирался.
За его спиной и по левую руку от него лежала пыльная, успевшая за половину месяца поблекнуть от жары степь, с упирающимися в небо клыками гор Хурсану над ней. Справа небо перегораживали горы Митуту, за которые как раз теперь торопилось спрятаться солнце. Впереди тянулась равнина с редкими кустами и высокой утомленной травой. Под ногами мулов и колесами подводы оседала мягкая, подобная золе, если бы случалась когда-то желтая зола, пыль. Хаустус недовольно зыркнул на спутниц, спрыгнул в пыль, прошел вперед, размахнулся было, чтобы врезать по недоуменным мордам мулов маленьким кулачком, но просто махнул рукой, сделал еще несколько шагов и тяжело осел в пыль.
– Прибыли уже, что ли? – окликнула старика через пару минут Эсокса.
Вместо ответа тот раскинул руки в стороны и упал на спину.
– Пошли, – буркнула Эсокса, спрыгивая с подводы. – Кажется, у нашего угодника затмение. Надо его забросить на подводу. Воду возьми.
Хаустус лежал с закрытыми глазами. Когда спутницы подошли ближе, он смахнул с губ припорошившую их пыль и пробормотал:
– Протяни мне руку хоть кто – Энки, другой какой бог, мало ли их было рядом с ним, или даже тот же Авункулус вернулся бы за мной из-за полога на пару минут, да пообещай он или кто-то из них, что там, за пологом, будет так же мягко, тихо и тепло, пошел бы, не раздумывая. Да что там. Скажи он, что ничего не будет, все, конец, тьма, безвестие, все равно бы пошел. Вода есть?
Кама сорвала пробку с фляжки, что дала ей Эсокса, наклонилась, капнула на губы лежащему старику. Хаустус протянул руку, но Эсокса была тут как тут, отстранила руку Камы и подала старику другую фляжку. Хаустус жадно втянул в себя едва ли не четверть, поперхнулся, закашлялся, сел, изогнулся, стуча самого себя кулаком в грудь, затем сделал еще глоток и протянул Эсоксе фляжку, укоризненно качая головой:
– Я ж подрезал уже эту страсть? Крепкая же гадость… Подрезал же! Или нет?
– Будь у меня какая страсть, – ответила Эсокса, – сейчас было бы самое время ее оживить. Так нету…
– А ведь я не сошел с ума, – продолжая сидеть в пыли, пробормотал Хаустус. – К сожалению. Все вдребезги. Ты понимаешь, дакитка? Хорошо быть советчиком, лекарем и мудрецом, принимая просителей в тихом дворике под плакучей ивой… Отдавать должное хорошему вину, продолжительным разговорам, сладким воспоминаниям. Жизнь кажется долгой, сердцу болеть не о чем, края времени не видно… Но он настает.
Старик смахнул слезу, похлопал себя по поясу, поискал что-то, затем высморкался в рукав, посмотрел на спутниц, которые все так же стояли между ним и мулами.
– Эх, лет сто пятьдесят назад я бы дорого заплатил, чтобы прокатиться на тележке с такими красавицами… Но, как сейчас помню, целоваться с дакитками несподручно. Привычка нужна. Можно или губу наколоть, или язык расцарапать.
– Можно и горло, – добавила Эсокса. – Наколоть.
– Можно и горло, если невтерпеж, – поднялся на ноги Хаустус и принялся выбивать из портов, рубахи и редких волосенок за ушами пыль. – Но я тогда о девчонках не думал. Я тогда, как собачонка, бродил по Дакките за полоумным угодником Сином и все ждал, что стану таким же, как он – неутомимым, умным, добрым.
– Не вышло? – примиряюще спросила Эсокса.
– Может, и вышло, – буркнул Хаустус. – И уродец способен на красавца нагримасничать. На время. А времени-то почти уже и нет. Я ж думал, что буду угасать долго и медленно, как хорошая лампа. Угаснешь тут медленно, когда такой ветер.
– Куда направимся? – поинтересовалась Эсокса.
– Глупые вопросы задаешь, – снова забрался на облучок Хаустус. – Ты всегда глупые вопросы задаешь. Это зависит от того, куда хочешь попасть.
– А куда хотели попасть вы с Авункулусом? – спросила Кама.
– Куда-куда, – пробормотал Хаустус. – Хотели отправиться в Гросб. Конечно, в малом, захудалом городишке все на виду, но нам-то что? Поселились бы где-нибудь в деревеньке на севере, поближе к этим проклятым железным воротам, за которыми закрылись в своей долине последние этлу… А там-то… Много ли нам надо? Идут же хоть какие караваны в Бланс или из Бланса? Подойти, перекинуться словом. Да, мы против них мелочь подзаборная, а все же должны уважить седины и лысины. Тем более сверху они, считай, что напоказ. Поговорили бы, отыскали бы родню Авункулуса да напросились бы на спокойную старость… Я все ж таки не самый плохой лекарь, принес бы пользу, на лепешку бы монету добыл. А теперь что?
– Что Авункулус, что Кама – та же родня? – предположила Эсокса.
– Я не хочу к этлу, – подала голос Кама.
– Лучше этлу, чем враги, – повысила голос Эсокса.
– А если и они враги? – не унималась Кама. – Когда-то они и даку были лучшими в воинстве Лучезарного. А уж затеряться среди этлу никак не получится.
– Атеры тоже были в воинстве Лучезарного, – огрызнулась Эсокса. – И как среди них затеряться? И что делать теперь? Ползти на карачках в Храм Света?
– Ползти на карачках в Бланс – то же самое, – прикрыла глаза от порыва ветра, поднявшего пыль, Кама. – Что там происходит? Ты знаешь?
– Оглянись, – зло буркнул Хаустус. – Не бери пример с двух престарелых придурков, один из которых уже за пологом. Ты когда последний раз видела этлу? А теперь и не увидишь. Ты что, не поняла еще, кто вошел в Даккиту?
– Как кто? – нахмурилась Эсокса. – Войны никакой к востоку от крепости Баб вроде не было. Да и беженцы уходили все больше от неведомой тревоги да от надоедливых проповедей. Судя по лицам воинов, вошедших в Баб, большинство из них атеры. Или лаэты, они же в шлемах. Значит… Значит, или королевство Нанба решило подмять под себя Даккиту, или королевство Атера, или королевство Талхо… Нет, там мало подданных. Лаэта?
– Эх, девка! – сплюнул в пыль Хаустус и тронул с места подводу. – А то, что храмовники в белых балахонах строем командовали, не удивило? Где стяги? Где вельможные мастера? Где трубы и барабаны? Хотя нет, барабаны и трубы были. Но за спинами. Потому как Даккита открылась перед паразитами сама. Как речная ракушка на берегу на жаре…
– Что ты хочешь сказать? – напряглась Эсокса.
– То, что я хочу сказать, ты и сама видела, – буркнул Хаустус. – Осталось только понять.
– Так куда направимся? – повторила вопрос Эсоксы Кама, оглянувшись. Телега катила не быстро, но даже лети она вслед за лучшими рысаками, ночь уже настигала ее.
– Не знаю, – признался Хаустус. – Хотя знаю. Я, к примеру, направляюсь к концу своей жизни. На двух мулах и с кипой гнилых кож. Неплохое завершение, не так ли? А уж вы… Как повезет.
– Представь, что тебе на сто лет меньше? – прищурилась Кама.
– На сто лет? – нахмурился Хаустус. – Я, конечно, угодник-то не из лучших. Но сто маловато. Сто лет назад я уже за семьдесят перешагнул. Нет, сто пятьдесят давай.
– Ты и давай, – скривила губы Эсокса.
– Значит, сто пятьдесят, – мечтательно почесал лысину старик и подмигнул спутницам. – Мне чуть за двадцать. Мозгов нет. В штанах тесно. В груди ветер. В ногах дурь. В глазах туман. И что вы хотели у меня узнать? Кто ж у придурка советов спрашивает?
– А если не двадцать, а лет сорок? – настаивала Кама.
– Сорок, хороший возраст, – кивнул Хаустус и тут же стал серьезным. – Когда не знаешь, куда направиться, спроси себя, откуда хочешь выбраться. Не знаешь, что делать, подумай, чего делать не стоит. Не знаешь, как жить…
– Сдохни, – зло подсказала Эсокса.
– Не живи, – поправил ее Хаустус. – Прежде чем думать, куда направляться, давайте-ка прикинем, куда мы попасть не хотим.
– В Даккиту, – прошептала Кама, и Эсокса согласно кивнула.
– Да, – задумчиво причмокнул Хаустус. – Туда нам направляться не резон. В Эрсет есть вообще место, где мы могли бы укрыться?
– Как долго? – спросила Эсокса.
– Вопрос отменяется, – проскрипел Хаустус. – Куда тогда двигать? Что делать умеете, девчонки?
– Убивать, – прошептала Кама.
– Убивать, – согласилась Эсокса.
– О как! – крякнул старик. – И много за плечами трупов-то уже?
– Один пока, – скрипнула зубами Эсокса.
– Много, – чуть слышно ответила Кама.
Старик обернулся, долго смотрел то на одну, то на другую, хотя мрак уже начинал скрадывать лица его подопечных.
– Вот что, – наконец заговорил он негромко, но складно и умно. – С таким умением вы без работы не останетесь, но ведь и работа не так, чтобы очень. Редко когда под крышей, для здоровья – опасно, расход на инструмент большой. Даже не знаю. Ладно. На ходу плохо думается. Через лигу встанем на стоянку на краю оврага, тогда можно будет и в голове покопаться насчет работы. Хотя дорога важнее. Ночь будет светлой, но за овраг ночью не пойдем, на той стороне только днем дорога либо с охраной, твари наведываются с равнины Муам. Тут же раньше почти как в Сухоте было. Говорили, что белые тут подчистили все, но я не шибко верю. За Кармой на юг до Лаэты сплошная пакость на полторы тысячи лиг. До самого озера Зумви. Или до моря Зумви, как говорят лаэты. Ничего хорошего, кроме Иалпиргаха, да и того лучше бы не видеть, не знать о нем. Конечно, и в Эрсетлатари можно найти уголок, где тебя никто не найдет, и сгнить в этом уголке. А вот чтобы дышать… Уходить отсюда надо. Тут, пока поганая кровь не выйдет да не высохнет, дышать нечем будет. Поэтому слушайте да советуйте. На юг нельзя.
– Почему? – не поняла Кама.
– Далеко, – начал перечислять старик. – Я не дойду, помру, конечно. Но и без того трудно. Перевал Бабалон, горы Хургас – это ж считай, что уже и не Эрсет. За три тысячи лиг… Да и по дороге столько дряни развелось. Не дойдем. Да и куда дальше? В пустыню, в сухую степь, к дикарям?
– На север? – бросила Эсокса.
– На севере Бланс, – задумался старик. – Теперь-то, если забыть о моих глупых стариковских планах, надо признать, что раз уж в Даккиту пришли белые храмовники, то и ворота Бланс они без внимания не оставят. А вот северо-восток… Очень опасно. Северная Лаэта – рабская вотчина. Да и дорожка до нее непроста. Рудные огненные горы или глухая тайга. Но главное – после. Антские угодья за горами. Они и сами не добрые дядюшки, но страшнее всего их зима. В морозы деревья трескаются в их лесах от холодов. Не выйдет.
– И что же тогда? – Эсокса с сомнением пошевелила верхнюю из грубых кож. – Куда теперь? На восток? До восточного океана, чтобы утопиться в нем? Тоже далеко. Так далеко, что легче утопиться в первом же болоте.
– Нет других дорог? – поинтересовалась Кама.
– Есть, – пробормотал Хаустус. – Через горы.
– Горы Митуту? – не поняла Эсокса. – Они непроходимые. Единственная тропа – от Кагала до Алу. Нам она не поможет.
– Не спеши, – повысил голос Хаустус. – Для кого-то непроходимые, а для кого-то… Ладно. Не можешь разглядеть вершину, ползи до скалы, которую видишь. Мы идем в Лулкис.
– Двести пятьдесят лиг, – тут же определила Эсокса. – На этой подводе будем добираться неделю. И что в Лулкисе?
– Пятьдесят тысяч жителей, – вспомнила Кама. – Котел. И атеры, и руфы, и лаэты, и дакиты, и даку. И даже анты. Кажется, даже король Лулкиса с антской кровью. В Лулкисе скрещиваются все пути в Даккиту. И с юга, и с северо-востока, и с востока, и юго-востока. Вторая ярмарка в Эрсет после книльской ярмарки.
– Значит, именно там нас и будут искать, – заключила Эсокса.
– Если нас вообще теперь кто-то будет искать, – усомнилась Кама.
– Будут, – прошептала Эсокса. – Воин Храма Света не может остаться неотомщенным.
– В Лулкисе жил мой ученик, – буркнул Хаустус. – Угодника из него не вышло, но и мерзавца тоже не случилось. Он кузнец, причем неплохой. За рудой ходил в горы Митуту. В горах Сагкал руда не хуже, но даку неохотно торгуют ею. Если кто и знает дорогу через горы, о которой я слышал, то это он.
Последние слова старик произнес чуть слышно, а потом и вовсе замолчал, захлюпал носом.
– Ты что? – удивилась Кама.
– Плачу я, – прошипел Хаустус. – Радуйся, что до ветра в порты не хожу. От слез никакого вреда. Вот такой я угодник. Глупых советов за свою жизнь раздал сотни тысяч. Больных вылечил – тысячи. Еще больше не смог вылечить. А учеников у меня было всего три. Один из них сдох в башне угодников в Кагале, с поганым ярлыком за поясом. Еще один плюнул на мои наставления и вернулся домой, в Лулкис. Железо ковать. И жив ли он или нет, никому не известно. Так или иначе, ни одного угодника я не воспитал. Далеко мне до Сина…
– А если кузнеца давно уж нет? – спросила Эсокса.
– Когда идешь незнакомой дорогой, не думай о десятом шаге, а не то споткнешься на первом, – пробурчал Хаустус.
– А кто был твоим третьим учеником? – спросила Кама.
– Почему был? – удивился Хаустус. – Была. Да и есть пока, смею думать, – и добавил, ткнув кнутовищем в сторону Эсоксы: – Вот она.
– Наставников у меня хватало, – зло прошипела Эсокса. – К тому же ты уже не наставник мне!
– Наставник, – вздохнул Хаустус. – Пока жив – наставник.
Путь до Лулкиса занял не одну, а три недели. На второй день пути равнина обернулась мелколесьем, на третий подвода углубилась в сосновый бор, но дорогу, ведущую к Карме, не пересекла. На ней слышались голоса, крики, скрип колес, лай собак. Хаустус, который с каждым часом словно становился моложе, во всяком случае, взгляд его уже не блуждал тоскливо окрест, наказал спутницам ждать его, слез с подводы, послюнявил и поднял палец, чтобы определить направление ветра, удовлетворенно кивнул и, немало не заботясь о самоуважении, пополз на четвереньках в укрывающие дорогу кусты волчьей ягоды. Вернулся он через полчаса, отряхнул колени и стал разворачивать подводу. Лишь отогнав ее на лигу, он рассказал, что видел и слышал на той дорожке, которая еще несколько лет назад была едва приметной охотничьей стежкой.
– Подводы, лошади, люди, сторожевые псы, – процедил сквозь сомкнутые зубы Хаустус. – И опять никаких стягов. Но, судя по выкрикам, по говору, воины вперемешку и из Нанбы, и из Атеры. Гонят рабов в сторону Донасдогама. Тут мы не пройдем, придется огибать Карму с севера. Но есть и приятственные новости. Эти чувствуют себя тут хозяевами, поэтому вряд ли кармские дозоры, как прежде, блюдут каждую лесную тропу. Обойдем!
– Кто они? – спросила Кама.
– О ком ты? – не понял Хаустус.
– Рабы кто? – спросила Кама.
– Люди, – удивился Хаустус. – Дакитов не заметил, но что с того, дакиты по сути те же люди. Даже даку – люди. Морда у них волчья? Приложись лицом о раскаленную плиту, у тебя вовсе не будет никакой морды, ты что, перестанешь быть человеком? Рабы – они всегда люди. Пока, пытаясь сделать из них скот, хозяева не замучивают их до смерти.
– Что за люди? – переспросила Кама.
– Обычные люди, – пожал плечами Хаустус. – Но уроженцев Эрсет из них немного. Больше всего антов, вентов, валов. Есть даже темнокожие. И множество лиц, о которых я ничего не могу сказать. Но все они в основном немолоды либо очень юны. Кроме всего прочего среди них много женщин. И все это плохо.
– Это плохо в любом случае, – раздраженно бросила Эсокса. – Но почему было бы лучше, если бы среди рабов большинство составляли молодые мужчины?
– Я отвечу своей бывшей ученице, как сама она о том думает, – с легкой ехидцей заметил Хаустус. – Отсутствие молодых мужчин говорит о том, что им найдено лучшее применение. Из них будет делаться войско. И если в войско включаются рабы, значит, оно будет очень большим. Значит, скоро будет война. Большая война. И если Даккита уже захвачена, то с кем она будет?
– Может быть, со степной Руфой? – предположила Эсокса после заминки.
– С чего бы это? – удивился Хаустус. – Никогда Руфа не вмешивалась в склоки Атеры и Лаэты. Да и нет ничего такого у Руфы, что хотели бы оторвать у нее соседи.
– Эрсет хочет повторить войну с Анкидой, – прошептала Кама. – Через полторы тысячи лет!
– Вот! – подал вперед подводу Хаустус. – И то, что подростки и молодые женщины из числа рабов тоже идут в Донасдогама, говорит о том, что война будет скоро. Иначе бы их растили, обучали и разводили! Хотя если они хотят докопаться…
– Не может быть, – покачала головой Эсокса. – Для того чтобы устроить такую войну… Даже Лучезарный не смог одолеть Анкиду! Конечно, сейчас с той стороны гор Балтуту нет уже империи Лигурры, но так и Лучезарного нет!
– Нет ли? – скрипнул зубами Хаустус и тряхнул ярлыком, найденным у мертвеца в башне угодников. – Может быть, и нет пока еще! Но надолго ли?
– Но разве он скрылся в подземельях Донасдогама? – прошептала Кама.
– Нет, к счастью, – буркнул Хаустус. – Но что-то там скрыто, если те, кто победил войско Лучезарного, не смогли не только очистить подземелья, но даже войти в них. Понятно, что Энки среди победителей уже не было. Да и угодники, считай, все были истреблены. И сам император погиб под Бараггалом. Но хорошо, что они туда не вошли. Очень хорошо. Скверна там. Не справились бы с нею тогда. Некому было!
– А теперь есть кому? – подала голос Эсокса.
– Наоборот, – проворчал Хаустус. – Если гонят туда народ, точно, наоборот. Я там не был. Но одна лишь дырка в этих подземельях, устроенная колдуном у Змеиной башни в некогда прекрасном городе Алу, сотворила мерзкую Сухоту и отравила изрядную часть Эрсет. Значит, есть основания вскрывать Донасдогама для тех, кто хочет возвращения Лучезарного?
– Но кто гонит тьму, если самого Лучезарного все-таки пока нет? – наморщила лоб Кама.
– Думаю, что мы скоро об этом узнаем, – прошептал Хаустус. – Хотя выбор-то небольшой…
Дорога и в самом деле получилось долгой, но не только из-за того, что спутникам пришлось огибать по границам королевство Карму, сколь бы ни было оно мало, а потом уходить еще дальше на север, ждать, когда на забитых людьми и подводами трактах образуется хоть какой-то прогал, чтобы пересечь их и снова углубиться в сплетение на удивление пустых троп и проселков. С каждой лигой, отдаляющей вынужденных странников от Даккиты, Эсокса становилась мрачнее, словно тонкая нить, связывающая ее с прошлым, становилась все тоньше, натягивалась и уже звенела перед тем, как лопнуть. Хаустус же выглядел собранным и спокойным, словно делал тяжелую, но важную работу, о которой имеет полное представление. А Кама смотрела вокруг себя, на проселки, на тропы, на глухие и древние леса, и все никак не могла отделаться от мысли, что страна, которой с далекого детства пугали детишек, вся эта Эрсетлатари, или Эрсет, ничем не отличается от любой другой страны с западной стороны гор Митуту и гор Балтуту. Разве только зло, которое угнездилось под общим солнцем, именно здесь имеет изначальное ядро. Но что тогда Светлая Пустошь в сердце Анкиды и грязная топь в ее центре?
Они решили въехать в Лулкис по тракту со стороны Нанбы. Подобраться к городу вне дорог не получалось. За два десятка лиг до его окраин леса сходили на нет, а деревеньки и села вокруг Лулкиса выглядели подозрительно. Во всяком случае, подозрительными их счел Хаустус, которому не нравились ни белые стяги над общинным домом в каждой из них, ни фигуры дозорных в черных одеяниях, ни пустынные улицы, хотя как раз улицы объяснить было можно, селяне не разгибались на полях. Но у Хаустуса, да и у его спутниц, по мере приближения к любому селению возникало гнетущее ощущение, словно они приближаются к дому, в котором лежит покойник. Да и не стоило обращать на себя внимание, выкатывая по нехоженой тропе в какую-нибудь деревеньку, в которой всякий чужак, как бельмо на глазу. Эсокса уже стала поговаривать, что и не стоит искать Хаустова знакомца-ученика, не лучше ли двинуться к горам Митуту, если есть там тропы на ту сторону, в ту же Араману, так тропы и следует выглядывать, но Хаустус был неумолим.
– Сгинете, – ворчал он недовольно. – Или будете искать те тропы лет двадцать. Были бы они приметны, давно бы уж протоптали их на ту сторону! Или, думаете, Лучезарный был так неловок, что двигался на запад именно через ущелье Истен-Баба? Да и зима скоро, последний летний месяц в расход пошел!
Так или иначе, но ранним утром, когда тракт со стороны Нанбы оказался ненадолго пустынным, подвода выкатила на его булыжное покрытие и загремела между притихших сел и деревенек в сторону города. Обозы и караваны, которые спутники перед этим наблюдали из зарослей целый день, только готовились к пути, но уже через пару лиг подвода Хаустуса катила не в одиночестве, а среди таких же или похожих подвод, на которых лежали мешки, или ящики с каким-то товаром, или такие же кожи, как на подводе Хаустуса. Кама прислушивалась к атерскому говору, который почти не отличался от привычного, и отмечала, что многие двигались не в Лулкис, а дальше – кто-то в Карму, кто-то в Гросб, а кто-то и в Даккиту, которую называли не иначе как западной провинцией. Одно только долго никак не удавалось понять – к какому царству была причислена эта самая западная провинция, если провинцией оказался и Лулкис, и Нанба, и даже сама Атера, пока на коротком привале, где Хаустус подобно всем проезжающим остановился, чтобы наполнить мехи родниковой водой, не прозвучало:
– Да пребудет в вечности Царство Света со всеми провинциями его, где каждый – от любого короля до отдавшего себя стальному чреву последнему отбросу – равен друг другу в благости, верности и неизбывности.
– Готова предположить, что такое благость и верность, – проворчала Эсокса, когда подвода вновь выкатила на тракт, – но что такое неизбывность?
– Месиво в центре Светлой Пустоши, – процедил сквозь зубы Хаустус. – Или, как называют его в Храме Света, Пир! Полторы тысячи лет прошло, а оно все не избудется. Булькает, воняет, блестит, никак не засохнет. Другое меня интересует, что такое «отдавший себя стальному чреву последний отброс»?
– Не знаю, – пожала плечами Эсокса. – Но иногда я слышала, что Храм Света стоит в стальном чреве.
– В том-то и дело, – приподнялся, нахмурился, приглядываясь к происходящему на тракте, Хаустус. – Со стальным чревом понятно, но что значит «отдать себя»? И что такое «последний отброс»? А ну-ка девоньки, – Хаустус завозился на облучке, – до Лулкиса пара лиг осталась, кажется, впереди дозор, досматривают подводы или ярлыки смотрят. Вы на всякий случай приготовьте свои мешки и оружие.
– Сражаться будем? – клацнула клыками Эсокса.
– Не хотелось бы, – пробормотал Хаустус, выуживая из-под соломы странный, словно свитый из вытянутых в длину корневищ, посох с оплетенным древесными корнями красным камнем у оголовка. – Магия впереди. Злая магия. Я вот что думаю, надо бы дозорным ярлык того проповедника показать. Он, конечно, помоложе меня был, но по стати такой же. Худой и маленький. Так ведь?
– Да, – содрогнулась, вспомнив мертвеца, Кама.
– Вот, – поднял палец Хаустус. – Имя я его знаю, отговорюсь, если что. А вы держите ключики. Прилепите их к вашим ярлыкам. К кирумским лучше всего. Имен на них нет, даккитские отметки имеются, а о прочих вряд ли каждый дозорный знать будет. Только сначала накиньте на себя холстинки. Вот между кожами торчат, серые. Завернитесь, как в плащи.
– Это еще зачем? – недовольно пробурчала Эсокса. – И так припекает, вовсе потом обольемся!
– Да хоть обделаться, лишь бы живым остаться, – беспокойно зачастил Хаустус, потому как дозор был уже близок, и среди десятка дозорных в черном, на крепком коне восседал храмовник в белом балахоне. – Если скажу слова, что помирать неохота, так глаза закрывайте сразу же.
– Зачем? – не поняла Кама.
– Там поймешь, – хихикнул Хаустус, поглаживая посох. – Три ученика за всю жизнь и вот этот посох. По капле силушку в него вливал, по вздоху драгоценный мум отцеживал, по искре. Сколько было, столько и вливал. Все ж не Син, не Бенефециум, не Пуссилус, даже не Йор, а обычный паренек из Даккиты. Вот паренек и состарился. И посох подошел к краю. И ученики. Один сдох, второй ушел, третья – неблагодарная девчонка, пусть даже она и лучше прочих была.
– Я еще пока с тобой, Хаустус, – скривила губы Эсокса.
– Это я еще пока с тобой, – продолжал посмеиваться Хаустус. – Не забудьте, если услышите, что «помирать неохота», закрывайте глаза. А потом уж как подскажет голова… да ноги. Главное, запомните, Касасам его зовут.
– Кого зовут? – не поняла Кама.
– Кузнеца, – бросил через плечо Хаустус и тут же вскочил на ноги, прижав к груди посох и склонив в почтении голову.
– Именем Света и во славу его, кто, куда и зачем? – отчеканил храмовник в белом, и все десять дозорных шагнули к подводе, положив руки на рукояти мечей, а тот, что стоял у начала повозки, обнажил его. Кама нащупала в соломе рукоять меча, оглянулась. За их подводой скопилось не менее сотни телег. Столько же, если не больше, уползали в сторону близкого города. С десяток подвод расположились на сельской площади за башней дозора. Тут же имелся рынок, торговля на котором шла не слишком усердно, хотя и вправо, и влево от тракта начинались улицы пригорода Лулкиса.
– Да вот же, – засуетился Хаустус и протянул ярлык ближайшему дозорному. – Вот он я. Кожи везу в Лулкис. Да. Вот кожи. А вот девчонки мои. Покажите, что там у вас.
Кама и Эсокса подняли над головами ярлыки с блеснувшими на них ключами. Дозорный, взявший у Хаустуса ярлык, передал его храмовнику. Гордое и холодное лицо атера скривилось, и ярлык полетел в лицо Хаустусу.
– Проповедь твоя должна была вестись в Анкиде! Что ты делаешь в Эрсет?
– Выбор был неправильный, – прошипел Хаустус и тут же жалобно запричитал: – Ну как же, а девчонки? Пристрою их, а потом уж и я…
– Ты плохо учил наставления Храма, – укоризненно произнес храмовник. – Или украл этот ярлык. Иначе бы ты знал, что ключ паломника уже с год выдается только тем, кто способен стать воином Царства Света! То есть мужчинам от двенадцати до тридцати шести лет! А отбросы следует доставлять в отстойники, где ими будут заниматься специальные пастыри. Смерть.
– Но, – начал Хаустус и не успел договорить. Дозорный с мечом ткнул им так же просто, как ткнул бы пикой в весеннее сено, чтобы спугнуть заползшую в него по осени змею. Замерев, Кама в ужасе увидела вышедшее из спины старика острие клинка, услышала звериное шипение Эсоксы, лязганье от покинувших ножны прочих девяти клинков дозора и тихое, едва различимое бульканье из груди Хаустуса:
– Неохота помирать.
Посох не опустился, он выпал из рук старика. Но еще до того, как он коснулся камня дороги, Кама успела зажмуриться, хотя уже и рукоять меча лежала у нее в ладони, и тело начало разгибаться в прыжке, а еще через долю секунды раздался треск и вспыхнул свет такой яркости, что даже сквозь зажмуренные веки Кама едва не ослепла, а когда она все же смогла видеть ясно, то увидела посеченных дозорных, хрипящего и истекающего кровью слепого храмовника под ногами у мулов, окровавленные мечи в своей руке и руке Эсоксы и воющих, орущих людей за спиной, которые все до одного перестали видеть.
– Это ненадолго, на час, – прошептала Эсокса, посмотрев на Каму. – Простенькое заклинание. По капле. Всю жизнь.
Кама шагнула к Хаустусу. Лицо его было опалено, но слипшиеся ресницы еще дергались.
– Лучше прячь то, что у тебя внутри, – прохрипел он. – Ты можешь, но нужно лучше прятать. Зоркий глаз мог провидеть тебя, – он забулькал кровью. – Ну, где ты там, друг Авункулус? – и умер.
– Быстро, – прошипела сквозь зубы Эсокса, обыскивая убитых. – Если нас не спасет этот кузнец, то Лулкис будет последним нашим пристанищем.
Вместе с бегущей в панике полуослепленной толпой спутницы вошли в город через десять минут. Через двадцать – они по звону молотов и молотков определили, где находится кузнечная слободка, а всего через час после гибели Хаустуса Кама и Эсокса стояли у тяжелых, сделанных из дуба ворот с тщательно выкованными петлями и бронзовой табличкой, на которой атерскими рунами было выведено: «С божьей помощью кузнец Касасам».
– Вот и все, – подняла руку, чтобы постучать в дверь, Эсокса. – Теперь все будет зависеть от того, от каких богов надеется получить помощь этот кузнец.
После стука в ворота стук молотов в кузнеце за стеной не прекратился. Но шаги послышались, и небольшое окошко в воротах приоткрылась, чтобы явить конопатое лицо полноватой женщины-руфки, которая явно была выше на голову не только Эсоксы, но и Камы.
– Я могу чем-то помочь странницам? – низким голосом спросила она.
– Нам нужен кузнец Касасам, – буркнула, посмотрев на Каму, Эсокса.
– Кому нам? – уточнила женщина. – Дакитке и атерке с фальшивыми клыками?
– Странницам, – шагнула вперед Кама, снимая клыки. – Мы от друга.
– Как его зовут? – нахмурилась женщина.
– Хаустус, – прошептала Эсокса, хотя улица между кузнечных усадеб была пустынной. – Он был угодником, настоящим.
– Сейчас, – кивнула женщина и прикрыла дверцу.
Кама и Эсокса переглянулись. Через несколько секунд звон молотов затих, затем послышались шаги, и под скрежет снимаемого засова такой же скрежещущий голос поинтересовался:
– И что же такого случилось, что мой друг Хаустус, пьянчуга и добрый старикан, перестал быть угодником, которым он толком и не был никогда?
Створки открылись, Кама и Эсокса замерли в оцепенении. Бугрясь мускулами, голый по пояс, в фартуке, захлестнутым лентами на крепкой шее, перед ними стоял даку.
– А вот люблю я это оцепенение, – подмигнул волчьеголовый Каме. – Так что с Хаустусом?
– Он был убит у дозора на юго-восточном тракте час назад, – хрипло ответила Эсокса.