Глава 7
Тайна жертвенника
— Смотри-ка, что я нашел!
Аличе выглянула из кухни, держа на отлете горячую сковородку. Грег, весь в пыли и соломе, выбирался из-под стола.
— Завалилось между столом и книгами, — похвастался он. — Должно быть, слетело, когда я в первый день уронил всю эту груду. Вот куда надо было сразу смотреть! Даже отсыреть не успело…
Грег развернул и положил на стол длинный свиток, испещренный рисунками. Ни одного законченного среди них не было — похоже, Ульрих рисовал один поверх другого, небрежно соскребал и рисовал снова. Постоянно повторялся один и тот же рисунок — змей, свернутый в спираль, — во множестве вариантов. Крылатый змей, змеевидный дракон, змей с четырьмя когтистыми лапами, змей с гребнем, обычный змей… Но форма всегда была одна и та же: спираль, распахнутая пасть, а в пасти…
— Смотри, это ты, — Грег ткнул пальцем в фигурку с длинными волосами.
— Я? — Аличе подошла и наклонилась над свитком. — Что-то знакомое…
— Ну конечно! Змей Бездны. Это эскиз жертвенника!
Грег удовлетворенно улыбнулся.
— Наконец-то мы хоть что-то нашли!
Аличе продолжала внимательно рассматривать скрученную в спираль тварь.
Змей, в пасти яйцо.
Змей, в пасти птица.
Змей, в пасти череп.
Змей, в пасти другой змей, маленький, тоже свернутый в спираль.
Змей, в пасти звезда.
Змей, в пасти женщина.
Змей, в пасти ребенок…
— Избави нас, Змееборец, от этой мерзости! — воскликнула Аличе с отвращением, отталкивая свиток. — Он выбирал подходящую жертву!
— Это-то понятно, — кивнул Грег. — Но жертву, подходящую для чего? С формой жертвенника Ульрих определился быстро, — это несложно, — а с выбором жертвы маялся долго… Некоторые символы очень странные. Например, что означают птица и звезда? Эх, ну почему бы ему не делать записи?!
— Что тебе здесь неясно? Вспомни Омельники! Зеленый дракон требовал отдать ему деву!
Грегу вдруг вспомнился черный череп Ангмегеррона, лежащий на алтарном камне. Скормить Змею бездны другого дракона?… По спине пробежали мурашки…
— Трудно сказать, к чему Ульрих в итоге пришел, — признал он. — Почему он все-таки остановился на деве?
Аличе смотрела на рисунки, силясь припомнить что-то смутно знакомое.
— Знаешь… В алхимии, когда идет opus mаgnum, каждый новый этап превращения вещества сравнивается с рождением. Например — проклюнулось яйцо, или родился маленький дракон, или из гнезда вылетела птица…
Грег покачал головой.
— Где ты здесь видишь рождение? Жертвенник — это не превращение, а сделка, обмен. Ты отдаешь нечто и получаешь… Что? Спираль — с ней все ясно, это концентрация силы, сжатая энергия, готовая вырваться, когда и куда скажет чародей. А источник у нее… Змейки и пташки?
Грег поднял взгляд на самый первый обнаруженный рисунок — змея, свернувшегося в кольцо, — который он пришпилил к деревянному щиту над креслом. А этот? Змей пожирает сам себя? Сам себя приносит в жертву себе же?
— Что-то я запутался, — признал он, свернул свиток и убрал в кожаный чехол.
— Покажу Вальтеру. Он изучал алхимию и лучше меня знает эти символы…
— Не показывай.
Грег удивленно поднял глаза на девушку.
— Почему?
— Как ты думаешь, зачем он приказал тебе разобрать записи Ульриха? — серьезно спросила Аличе. — Чтобы пополнить ими библиотеку Черного замка?
Грег понял, на что она намекает, и рассмеялся.
— А ты считаешь, что Вальтер собирается приносить жертвы?
— А что ему помешает?
— Ха-ха! Это же надо было додуматься! Вальтер — воин. Воины не сражаются с девами, не приносят жертвы и не колдуют…
— Вальтер дракон, драконы делают все, что хотят. Им все равно, я-то знаю. Вам все равно, — ядовито добавила она.
— Я тоже дракон, но мне не все равно.
Аличе посмотрела на него долгим взглядом.
— Удивительно — если это правда!
Грег поморщился. Что это еще за новая манера — смотреть на него как на какое-то лесное, точнее горное, диво! Похоже, Аличе переняла эту манеру у Лигейи. Нет бы научиться чему-то хорошему…
— Не понимаю, как может быть у Вальтера такой брат, как ты? — продолжала язвить она.
— Это ведь он воспитал меня, — парировал Грег. — Какой я есть — его заслуга.
— Ну да… Ты ему предан. Ты его боготворишь… А ему только того и надо.
Грег резко отвернулся.
— Не понимаю я твоей враждебности к Вальтеру, — раздраженно ответил он. — Брат не давал тебе поводов думать о нем плохо… Он только и делает, что заботится о тебе!
— Пусть сперва вернет меня в Каррену, как поклялся, — вот тогда и посмотрим.
Грег не ответил, потому что и сам в душе сомневался, что Вальтер вернет ее отцу. Никакого смысла в этом не было, один вред. Но раз он зачем-то обещал…
— Ты стала слишком подозрительной и везде видишь козни, — произнес он вслух. — Ты раньше не была такой… Раньше ты мне нравилась больше.
Аличе фыркнула, с высокомерным видом ушла к камину, села там на шкуру и начала кидать в огонь щепки.
Грег посмотрел на нее и вздохнул. Он не понял, что она отвернулась нарочно, чтобы скрыть улыбку.
«Я ему нравилась! Он сам это сказал!»
Она слышала, как Грег прошелся за ее спиной по зале. Потом он опустился на шкуру рядом с ней и аккуратно поставил на пол сковороду с запеканкой.
— Давай хоть поужинаем, пока не остыло, — буркнул он.
Они молча поделили запеканку и съели ее до последней крошки. Когда с едой было покончено, Аличе произнесла извиняющимся тоном:
— Прости… Все из-за Вальтера. Он живет в каком-то своем мрачном мире, в котором как будто идет война и все пытаются друг друга съесть. Послушаешь его и начинаешь видеть мир таким же… Как ты думаешь, он в самом деле полюбил Лигейю?
Грег покачал головой.
— Драконы не любят. Это слово из языка смертных.
— А как? Что тогда между ними?
Грег задумался.
— Я бы сказал — игра.
— Друг против друга?
«Красота — это ловушка…»
— Конечно. Каждый разыгрывает роль, имея в виду свои цели…
— А взаимное влечение? — разочарованно спросила девушка. — Хочешь сказать, у вас его совсем нет?
Грег посмотрел наверх — на деревянный щит над камином.
— Видишь это?
— Ну да, рука, а в руке пламя. Я помню этот знак… — Аличе содрогнулась. — На лбу у старушки из Омельников. Он давал графу власть над ней.
А потом у нее загорелась голова!
— Огонь в руке, — повторил Грег. — Ульрих же объяснил. Просто и ясно. Есть пламя — огонь бездны, страсть, основа жизни. И есть воля, которая им управляет. Все остальное — выдумки.
— Неправда, — возразила Аличе. — Любовь не поддается никакому управлению. При чем тут воля? Это высшее чувство, оно даруется Невидимым…
— Любовь — это то, о чем поют человеческие менестрели? Так это выдумка.
— Нет, не выдумка!
— Ну, хорошо — мечта.
Аличе возмущенно фыркнула.
— Не сбивай меня, — продолжал Грег. — Далась тебе эта любовь! Ты спросила меня об отношениях Вальтера и серебряной драккины, я стараюсь тебе ответить. Мое мнение — они оба ведут игру. Цели Вальтера мне известны, цели Лигейи — нет, но брат их непременно выведает.
Аличе поморщилась.
— К чему ты тогда сейчас распространялся о страстях и о стихиях?
— К тому самому. Страсти драконов никогда не обращаются на себе подобных. И уж тем более не на людей.
— А на что? — озадаченно спросила Аличе.
— На многие вещи. На обретение силы. На знания. На сокровища. На защиту своего. От своих владений до своих идей. Страстное желание прогнуть мир в соответствии со своими представлениями о том, каким он должен быть…
— Страсть к убийству, которая овладела красными драконами! — добавила Аличе.
— Верно.
— То есть любая страсть — это зло!
— В каком-то смысле все они — зло, потому что без контроля становятся разрушительными.
Аличе призадумалась и хихикнула.
— Знаешь что интересно? Святая Невеста утверждает то же самое!
— Хоть в чем-то мы с тобой согласны, — проворчал Грег.
Аличе бросила на него лукавый взгляд.
— Сдается мне, ты ничего не знаешь о страстях и рассуждаешь о них теми словами, которые слышал от Вальтера.
— Ну а ты — теми, которым тебя научили в Лорете.
— Хочешь сказать, что бывал одержим страстями и побеждал их? Что-то не похоже!
— Честно говоря, нет, — признался Грег.
Они переглянулись и рассмеялись.
— Что ж, мы сошлись на том, что рассуждаем о том, в чем не разбираемся, — произнес Грег. — По крайней мере, это честно.
Аличе не ответила. Разговор взволновал ее. Отвлеченные рассуждения Грега о страстях и стихиях — одно, а то, что он сидит рядом с ней бок о бок и смотрит на нее глубокими темными глазами…
«Ты мне нравилась…»
— Пойду помою сковородку!
Она вскочила, взяла посудину и быстро вышла через кухонную дверь наружу.
…Солнце уже ушло за горы, но самые высокие пики еще алели в темно-синем небе. С севера наползала черная стена туч. Перед задним крыльцом имелась небольшая, заросшая травой лужайка, дальше начинался пологий склон, поросший березами и соснами. Аличе пошла по нему вниз — быстро, почти побежала. Чтобы остановиться, ухватилась за березу, да так и осталась стоять, обнимая ее и глядя в небо. Сердце у нее колотилось, в мыслях царил кавардак, но она точно знала одно — никогда в жизни не чувствовала себя такой счастливой. Мир был прекрасен и дружелюбен; звезды ласковыми глазами смотрели на нее из волшебной, волнующей темноты. Казалось, вокруг нее распускаются цветы, сияя, как огненные рубины…
Или это не кажется?
Тут Аличе в самом деле увидела прямо перед собой нечто красное и светящееся.
Перед ней, покачиваясь, стояло бледное, оборванное, лохматое существо, заросшее клочковатой бородой. В руках оно стискивало топор дровосека на длинной рукоятке. У существа было три глаза — два обычных и третий, горящий кровавым огнем, посреди лба.
Красный глаз был направлен прямо на нее. Аличе взглянула, и в тот же миг поняла, что сделала это напрасно. Ничего ужаснее этого взгляда она в жизни не видела. Нет… видела!
Она узнала этот взгляд и окаменела, как тогда… В Вишневой Лорете! Когда он смотрел на нее перед тем, как выдохнуть пламя! В голове стучала одна мысль: «Попалась!»
В темноте блеснула сталь. Трехглазый монстр взмахнул топором и с хрустом засадил его в березу, прямо рядом с лицом Аличе.
Щеку ей укололи отлетевшие щепки. Аличе очнулась, пронзительно закричала и отшатнулась, теряя равновесие. Еще миг, и она упала в черничник и поползла, пятясь, не сводя взгляда с монстра. Тот с рычанием выдирал засевший в березовом стволе топор. Вырвав его, он перехватил топорище поудобнее и огляделся, разыскивая жертву.
— Нет!!! — завопила Аличе.
Крик заглушил звон — удар топором обрушился на сковородку, которой успела прикрыться девушка. Замах был сильный, но удар кривой — сковородка вылетела у нее из рук, а трехглазого бросило вперед.
Аличе откатилась в сторону, чтобы уклониться от падающего прямо на нее существа. На нее пахнуло потом и вонью грязной одежды. Рожа монстра оказалась совсем рядом. Нечто ужасное, светящееся на лбу, а под ним — дикий, полоумный взгляд маленьких глазок…
«Это же человек! — осознала наконец Аличе. — Мужик с топором!»
Эта мысль придала ей сил. Девушка легко вскочила и кинулась прочь.
— Стой, тварь! — заорал трехглазый и погнался за ней.
Они пробежали по лесу, спотыкаясь и налетая на стволы, шагов двадцать. Скорее всего, мужик догнал бы ее — все-таки он был крупнее и сильнее, и его подгоняло безумие… Но тут Аличе с размаху налетела на Грега.
Что это был именно Грег, она поняла несколькими мгновениями позднее. Раз — он поймал ее одной рукой и задвинул за спину. Два — другой перехватил падающий на него топор, вывернул из рук преследователя. Три — трехглазому прилетело обухом по голове, и тот без звука рухнул ему под ноги. На все это Грегу понадобилось всего одно быстрое плавное движение.
— Что это за чудак? — удивленно спросил он. — Откуда он тут взялся?
Аличе перевела дух, чувствуя, как запоздало начинают дрожать руки.
— Я стояла, смотрела на звезды — и тут он напал на меня…
— Какой-то сумасшедший?
Грег наклонился, разглядывая лежавшего на боку побежденного. Темнота не была ему помехой.
— Да я его знаю, — произнес он с удивлением. — Парень из деревни, из Омельников. Он был в таверне… Помнишь?
— Точно! — взволнованно подтвердила Аличе, всматриваясь в непривлекательный профиль. — Противный лысый мужичонка. Который все время подхалимничал — дескать, господину дракону виднее, кого кушать…
— Что это с ним стряслось? Бешеная лисица покусала?
— Я тебе покажу что. Переверни его на спину. Только осторожно… Не гляди ему в середину лба… Ой!
Грег уже перевернул Вилли на спину и с недоумением уставился на грубо намалеванный на лбу углем глаз.
— Он светился! И смотрел на меня!
Вилли застонал, пошевелился — и рисунок начал тихо разгораться… Грег в тот же миг быстро перевернул Вилли лицом в землю.
— Быстро отвернись, — резко велел он. — Огненные чары! Узнаю магию Красного клана… Через открытый огонь им нас тут уже не достать, решили иначе! Надеюсь, он не смотрел на тебя этим глазом?
— Смотрел, — опустив голову, призналась Аличе.
— Точно?
— Угу.
— Очень плохо! Ты знаешь, чей это глаз?
— Боюсь, что да, — Аличе поглядела на лохматый затылок Вилли и содрогнулась. — Такой взгляд до смерти не забудешь!
Несколько мгновений они мрачно молчали.
— Вот теперь надо срочно лететь отсюда, — сказал Грег. — И немедленно доложить Вальтеру обо всем, что тут стряслось. Красный лорд нас нашел. Он теперь точно знает, что ты в Веттерштайне. Он, видимо, и раньше подозревал подобное, потому и подослал этого шпиона, но теперь убедился…
— Еще хорошо, что он не видел тебя!
— Это не важно. Меня он в человеческом облике как дракона не опознает… Все равно надо отсюда убираться. Замок совсем близко, выше по склону — иди, собирай вещи. Рукописи не трогай, их я возьму сам…
— Так пошли вместе!
— Иди вперед. Мне тут надо кое-что доделать…
Грег кивнул на лежащего ничком Вилли. Аличе посмотрела на Грега пристально, но ничего не сказала и ушла. Грег привычным жестом сунул руку за спину, нащупывая рукоять чинкуэды.
Аличе уже надевала шубку, когда кухонная дверь распахнулась и в залу боком протиснулся Грег с телом на плечах.
— Зачем ты его сюда притащил?
Грег молча скинул тело на стол, перевернул на спину, положил поровнее.
— Хочу разобраться, — произнес он, ставя лампу рядом с головой крестьянина. — И кое-что проверить.
Аличе подошла поближе, глядя, как Грег выбирает баночки с красками.
— Хоть я и не учился алхимии, но в знаках уже немного разбираюсь. Есть очень простой магический символ — круг, — сказал он, примериваясь к третьему глазу на лбу Вилли. — Печать, обведенная кругом, меняет значение на противоположное.
— А, вот ты что задумал! Боюсь, не получится. Это печать красного дракона. А у тебя и свои-то не работают.
— «Звезда» работает — в лесу я тебя сразу нашел…
— Красный дракон сильнее тебя. Сам знаешь.
Грег обмакнул кисть в черную краску.
— Что, если просто закрасить?
— Ерунда, — Аличе поглядела на рожу Вилли, на красный глаз, и ее передернуло. — Лучше убей его, пока не очнулся.
Грег бросил на нее удивленный взгляд. Та ли это Аличе, которая призывала его прощать врагов и обзывала убийцей, как будто в этом есть что-то плохое?
— Мне его не жалко, — сказала она, поняв взгляд Грега. — Он очнется и снова попытается меня убить! Он наш враг!
— Враг? Ты ему льстишь.
— Ну, шпион врага. Он хотел моей смерти! Он уже и не человек — просто орудие красного…
— Вот именно — орудие, — подтвердил Грег, вспоминая, как Вальтер изругал его за убийство графа. — А орудие можно использовать…
— Ну, твое дело. — Аличе отошла в сторону. — Только давай побыстрее. Сам сказал, у нас мало времени.
Попытка закрасить глаз не удалась. И попытка его стереть — тоже. След от угля давно стерся, но линии глубоко впитались в плоть и проступали, что бы Грег с ними ни делал.
— Бесполезно, — сказала Аличе, наблюдая со стороны. — Печать стала частью его кожи.
— Что ж… Тогда остается только одно.
Грег сунул руку за пояс и достал чинкуэду.
— Может, все-таки снаружи? — скривилась Аличе.
Грег, не дослушав, быстрым движением срезал кусок кожи со лба Вилли. Тот дернулся и взвыл, сразу очнувшись. А Грег взял кусок кожи с печатью и прилепил его обратно — глазом внутрь.
Вилли испустил адский вопль, выгнулся, как припадочный, свалился со стола и принялся кататься по полу.
— Не надо! — выл он, раздирая лицо ногтями. — Не смотри на меня!!!
* * *
В городской тюрьме было темно, сыро и страшно. Крошечный огонек свечи дрожал на сквозняке, совсем не разгоняя темноту, а только делая ее еще мрачнее. Вот догорит, и он останется в полной темноте. А ведь солнце еще только зашло, и впереди долгая, ужасная ночь! О том, что ждет его на рассвете, он не думал — слишком боялся остаться один во мраке.
Поэтому он тряс решетку, которая служила стенкой его камеры, размазывая слезы и причитая. Никому его было не жалко.
— Отпустите! Я не виноват, я ее не трогал! Все знают, что Феличе была моей подружкой, моей любимой невестой! Она сама упала в вулкан, я просто хотел показать ей что-то красивое…
— Смолкни, кровопийца! — рявкнул из темноты тюремщик.
— Почему вы меня не любите?! Чем я заслужил вашу ненависть?! За кого вы меня считаете, изверги?!
Он тряс решетку, пока тюремщик не возник из тьмы и не хлестнул его по пальцам:
— За нелюдя! Сиди смирно, людоед, завтра ты получишь все, что тебе причитается.
Он отскочил и заскулил, всплескивая руками.
— Больно же!
— Будет еще больнее, когда отрубят по очереди руки и ноги, — мстительно посулил тюремщик. — А потом кишки выпустят, если доживешь…
Он упал на пол, захлебываясь рыданиями.
— Выпустите меня… Пожалуйста…
— Знаешь, с удовольствием бы выпустил! Там снаружи светло, как днем, от факелов, — это родственники тех, кого ты убил за все эти годы! Так что молись, чтобы они не взяли тюрьму штурмом — они хотят сделать с тобой то же самое, что ты делал с их детьми…
Перед его глазами возникло жерло Монт-Эгада — пышущий жаром огненный глаз смотрит прямо ему в душу, как будто говоря: «Иди ко мне! Спасибо за подарочки! А теперь — ты сам…»
— Не-ет! — застонал он в ужасе. — Не хочу умирать!
— А твоему брату было четыре года, когда ты его туда кинул!
— Я еще так молод! Никто меня не любит!
Тюремщик плюнул и вышел. Остался только крошечный огонек свечки. Он уставился на него, скорчившись в углу и обхватив плечи руками. Боялся отвести взгляд — казалось, отвернется на миг, и свечка погаснет… Он уже видел ярко, словно наяву, как его тащат и бросают — и он падает, падает! А пламя все ближе, огненный глаз все больше, все ярче, все горячее! И никуда не деться!
Смертельный холод охватил его. Казалось, этот холод источала сама темнота. Он протянул трясущиеся пальцы к огоньку свечи, почти касаясь пламени. Но дрожь била его все сильнее. И он держал пальцы у огня, пока в камере не завоняло горелым и он не понял, что горит его плоть. Он испугался и отдернул руку, но в этот миг понял, что боли он не чувствует — только тепло.
Наконец-то тепло!
Он сунул в огонь и вторую руку. Огонек, треща, разгорался. В камере стало светлее. Вскоре он стоял, держа перед собой руки с растопыренными пальцами. Руки пылали, как два факела. Он любовался ими, улыбаясь. Вокруг по стенам прыгали причудливые тени. Ему наконец-то было хорошо — он почти согрелся.
И ненавистная темнота отступила.
В неосвещенном коридоре раздались шаги тюремщика:
— Что за…
Голос оборвался возгласом изумления и ужаса; быстрые, неровные шаги простучали и затихли. Руки горели уже по локоть. Он взялся за решетку и держал ее, пока расплавленный металл не потек по его запястьям, не закапал на пол.
Огонь его не обжигал!
— Я не горю, — сказал он сам себе задумчиво. — Я и есть огонь! Ха-ха!
Вышел из камеры и направился по коридору, высматривая выход.
Жители Мондрагоны, с вечера собравшиеся у ворот тюрьмы, чтобы посмотреть на казнь монстра в человеческом обличье, который много лет наводил ужас на город, тревожно переговаривались, указывая на окна. В тюрьме творилось что-то неладное. Странные звуки — треск, скрежет и зловещий, пульсирующий свет в окнах — все ярче и ярче. И только когда над крышей взвился язык пламени, стало ясно — пожар! Но почему никто не выбегает, не зовет на помощь? Стало ясно, когда распахнулись ворота и наружу вышел один-единственный человек, с ног до головы охваченный пламенем. Кажется, огонь не доставлял ему никаких страданий. Он вышел на улицу и остановился, оглядываясь. Толпа глядела на него, не издавая ни звука.
Горящий человек засмеялся. Изо рта у него вырвалась струя огня и ударила прямо в толпу. Вот тут поднялся крик, и чем громче становились крики боли, тем радостнее смеялся страшный человек, сжигая всех, кто подворачивался под его смертоносное дыхание. Он чувствовал боль и ужас вокруг, и упивался ими. Никогда прежде ему не было так хорошо.
Так он прошел через весь город, с нарастающим восторгом сжигая всех, кто пытался его остановить или просто попадался на пути. Только когда городские предместья остались позади и дорога превратилась в круто ведущую вверх тропу, он осознал, что идет на Монт-Эгад. Тут у него настал миг отрезвления.
«Это что, все я устроил?! — с испугом подумал он, оглядываясь на охваченную огнями пожаров Мондрагону. — Жуть-то какая! Нет, быть того не может! Ой, что со мной теперь сделают!»
«Не со мной, — подсказал ему внутренний голос. — С ним. Тебе-то бояться нечего, ты — пламя! Иди к себе, иди… домой!»
И ноги понесли его дальше — к самому кратеру. Руки сами протянулись навстречу подземному огню. Бездна манила его, и он сделал шаг и полетел вниз — на встречу со счастьем. Глаза любимых смотрели на него из пропасти…
И вот огонь обнял его. Он испытал безграничное наслаждение; испепеляющий жар сводил его с ума. Теперь он в самом деле полностью слился с пламенем, они стали одним целым. Огонь смотрел в него, и он сам был этим огнем, и видел в нем…
Мондрагон проснулся в такой ярости, что в окрестностях Монт-Эгада содрогнулась земля. Ему порой виделись сны о какой-то другой жизни. Например, том, что раньше на месте его вотчины — залитой лавой горы и ее выжженных окрестностей — был какой-то человеческий город, который он и любил, и ненавидел одновременно. И в этом городе жили смертные, которые вроде бы сделали с ним что-то нехорошее… Эти сны сердили его и тревожили. К счастью, он их обычно сразу забывал. Но такого отвратительного сна, как нынче, ему не снилось еще ни разу. Мондрагону приснилось, что он смотрит в жерло вулкана, а оттуда на него, словно из зеркала, глядит какой-то жалкий уродец. Ничтожнейший из смертных, никому не нужный, недостойный марать собой землю…
— Я Пожиратель Мира! — заревел дракон, и в ответ из Монт-Эгада ударил фонтан лавы.
— Умри, червяк! — из жерла вырвалось огромное черное облако пепла. — Ненавижу тебя! Исчезни навсегда!
Где-то вдалеке, на другом конце света, корчился на полу старого замка человечек — один из рабов, послушных его воле. Что-то случилось с его печатью, — и Мондрагон теперь смотрел через нее в самого себя, видя то, что не желал помнить. Мгновение непереносимых страданий — и глаз погас. Стало темно, смертный исчез.
Он умер, а Мондрагон остался.
«Это был не я, — успокоился дракон. — Конечно же, не я. Я — Пожиратель Мира!
А раб… да кому до него дело? Эти смертные, как пузыри на горячей грязи, — возникают и лопаются, и ценности в них столько же».
Понемногу гнев Мондрагона унимался, но проклятый сон все не давал ему покоя. Приснится же! Какое ему дело до какого-то жалкого смертного, который зачем-то прыгнул в его гнездо? Однако одна мысль о нем приводила дракона в ярость. Кто же так нагло ворвался в его сны, что за вражьи происки?..
И тут он все вспомнил и понял.
И как протянул огненный отросток далеко на север, как выбрал подходящего раба и открыл у него на лбу огненный глаз.
И как этот глаз почему-то начал показывать ему какую-то мерзость, а потом лопнул и погас.
И как перед этим он нашел в землях зеленых драконов ту, что не горит!