Маленькая Ува плакала три дня. Когда рыдания совсем душили ее, Ирис давала ей подержаться за лук. И слезы высыхали.

– Это не простой лук, – бормотала малышка. – Это очень хороший лук. Тем более что у тебя их два. И стрелы у тебя очень хорошие. Очень.

– Поэтому я их берегу, – улыбалась в ответ Ирис, разводя в распадке на берегу Азу костер. – И если мне нужно сражаться, у меня есть пара десятков простых стрел. Да, приходится таскать лишнюю тяжесть, а что делать?

– Это не лишняя тяжесть, – шептала, принимая в маленькие пальцы чашку с горячим напитком, Ува. – Это нужная тяжесть. Очень нужная.

– Я знаю, – вздыхала Ирис.

Часто Ува говорила то, что Ирис понять не могла. Двигались они медленно, потому что большую часть пути Ирис, борясь с болью в груди, несла Уву на руках. На пятый день пути, когда они достаточно отдалились от Тимора и даже переправились ночью через впадающую в Азу граничную речку, а потом Ирис снова разводила костер, чтобы отогреться и высушить одежду, Ува сказала вдруг следующее:

– Вчера что-то случилось.

– Вчера? – не поняла Ирис. – Где? Ты не сказала мне.

– Далеко, – надула губы Ува. – Очень далеко. Где-то там.

Она махнула рукой на юг или на юго-восток.

– Я не всегда понимаю то, что чувствую, – призналась она. – Поэтому не говорю сразу. Но вчера было не очень страшно. Вчера просто что-то плохое полезло через границу.

– Через какую границу? – не поняла Ирис.

– Древние установили границы, – прошептала Ува. – Очень старые люди. Папа говорил, что эти границы были в ущельях Истен-Баба, Себет-Баби и Сана-Баба. Когда была большая война – очень плохой дядя провел свое войско через Истен-Баба и Себет-Баби. А через Сана-Баба не провел. Но вчера его слуги нарушили эту границу. Плохие слуги. Их прогнали, но границы уже больше нет.

– Ладно, – улыбнулась Ирис. – Это ведь очень далеко?

– Однажды всякое далеко становится очень близко, – прошептала Ува. – А еще я не сказала одно. Оно случилось за день до того, как папа погиб. Я не поняла, а потом забыла. Это тоже не близко случилось. В маленькой крепости убили очень большого человека. Очень большого. Почти убили. Почти совсем. Надолго. Он был нехороший человек. Но и неплохой. Хотя и страшный иногда. Но убили его совсем плохие. Их двое. И они тоже очень большие. Очень большие. А близко был совсем родной. Маленький, но родной. Игнис.

– Да ты что? – задохнулась Ирис. – И что с ним?

– Он живой, – твердо сказала Ува. – Был живой, а больше я не вижу. Но ведь у него камень? Я бы почувствовала, если бы он его потерял. Он его не потерял. Значит, он живой.

– Хорошо, – вытерла слезы Ирис. – Скажи. Правда, что эти убийцы нашли нас из-за того, что ты лечила меня?

– Может быть, – вздохнула Ува. – Но ведь надо было лечить? Папы нет, зато ты можешь теперь родить маленького человека! Знаешь, мне папа рассказывал про мою маму. Много рассказывал. И про себя. Я все помню. Каждое слово! И каждое слово мамы, потому что она говорила со мной, когда я еще была за дверью, понимаешь? Правда, у меня тогда не было еще камешка внутри. Но он же вовсе и не камешек. Он вроде огонька. Но я все равно мало знаю о маме. И папа сказал мне, что есть девушки, которые о ней знают много. Ты поможешь мне их найти?

– Как их зовут? – спросила Ирис, глотая слезы.

– Камаена Тотум и Лава Арундо, – прошептала Ува.

– Я запомню, – пообещала Ирис.

…Через полторы недели после того разговора парочка добралась до Аббуту. На противоположном берегу уже поднимались стены новой крепости, за ней клубился какой-то туман, народ сновал и на северной стороне Азу, но Ирис не стала крутить головой, а поспешила затеряться среди торговых рядов. Народ гудел. Разговоры были только о Светлой Пустоши, которая вот-вот, но подступит уже и к Аббуту, крепость Манус она уже сожрала, и неизвестно, что делать теперь? Куда бежать? До Ардууса нынче не всякий караванщик возьмется тропу править, даже в Бэдгалдингир, когда же император Пурус наведет порядок? Уже чтобы и в Махру или в Касаду попасть, нужно лишние полсотни лиг забирать к северу!

Ирис прислушивалась, прижимала к себе Уву и присматривалась к лошадям. Наконец ее внимание привлекла низкорослая, но крепкая и здоровая кобыла. Хозяин лошади, веселый нахорит, на толстом животе которого не сходился гарнаш, принялся расхваливать лошадь, но Ирис оборвала его сразу. Назвала цену, показала на лошадей, которые были не хуже, но стоили так же. Объяснила, что ищет всего лишь лошадь пониже, поскольку она с ребенком. Тут же добавила, что даст сверху десятую часть цены, чтобы хозяин не тратил ее время, и еще десятую, чтобы он дал пару хороших потников да оседлал лошадку не в новую упряжь, а в прежнюю, притертую и подогнанную. Тем более что, кажется, именно она и лежит на столах за его спиной.

Нахорит, который собирался торговаться с утра до полудня, а после полудня до следующего утра, раздраженно махнул рукой, но сделал все быстро и так, как надо, прошептав для порядка, что времена ожидаются тяжкие и он продает все, что может, и даже присмотрел себе место в прайдской деревеньке, недалеко от земель рефаимов, ну а какие в горах лошади? Нет, лошади и в горах могут пригодиться, но не целыми же табунами, тем более степных кровей, которым простор нужен. Нет, в горах лучше держать овец.

…Уже после полудня Ирис устроила мягкое место перед седлом, усадила перед собой Уву и подалась на север. Через три дня, добравшись до изгиба узкой речки Валлы, что отмечала границу Обстинара и Валы и отделяла землю Карму от земли Эдин, Ирис повернула на запад. Деревень вокруг было немного, зима укутывала дороги и дома снегом. Народ старался из-под крыш не выбираться, хотя, на счастье Ирис и Увы, морозы стояли слабыми. Тем более что девчонка влюбилась в лошадку и часто просто спала на ходу, обняв ее и уткнувшись лицом в лошадиную гриву. В трактирах и постоялых дворах Ирис не задерживалась, всякий раз выбирая отдаленные пути, нехоженые дороги, заброшенные деревни. Иногда ей удавалось договориться о ночлеге в сарае или на подворье, и тогда она пыталась разогреть горячую воду и помыться сама и помыть Уву.

– Ты из-за Игниса грустишь? – допытывалась девчонка. – Так ведь он жив!

– И из-за Игниса, и из-за того, что могу родить ребенка, а его нет рядом, – отвечала ей Ирис.

– Наоборот! – расширяла глаза Ува. – Ты же можешь его обрадовать! Роди ребенка, пока его нет! Представляешь, он вернется, а у тебя уже есть ребенок!

– Хорошая мысль, – смеялась Ирис. – Но лучше я его дождусь. Надо же еще и договориться, каким будет ребенок? Мальчик или девочка. Светлые у него будут волосы или темные?

– А хочешь такого ребенка, как я? – спрашивала, горя глазами, Ува.

– Конечно, хочу, – отвечала Ирис.

– Тогда давай я буду вашим ребенком! – шептала Ува и тут же огорчалась, видя, что Ирис глотает слезы. – Только сюрприза не получится. Он ведь уже меня видел!

…Наверное, Ирис так бы и путешествовала до весны, добралась бы и до Галаты, и до Экрона, уходя от морозов, но, уже миновав Касаду и приближаясь к Махру, она все-таки столкнулась с разбойниками. Они появились на заброшенной дороге внезапно, выскочили в метель из-за заснеженного стога и, размахивая топорами, перекрыли идущую между оградой из жердей и оврагом дорогу с двух сторон. Ува, закутанная в одеяло, даже не проснулась. Лук привычно лег в руку Ирис, свист стрел слился со свистом вьюги – и десяток любителей чужого добра не успели опомниться и один за другим украсили дорогу темными холмиками. Ирис спрыгнула с лошади, чтобы проверить трупы, но, к собственному огорчению, поняла, что напали на нее нищие. Монеты у нее пока имелись, но зима была долгой. В круговерти послышался топот копыт, и Ирис снова наложила на лук стрелу.

– Не спеши! – раздался знакомый голос. – Еще не хватало, чтобы меня подстрелили в таком месте. Тут же ни лекаря, ни постоялого двора поблизости. Я замучился вас искать! Все целы?

Это был Нуллус. Ирис с облегчением прижалась к лошади. Нуллус, который уже был значительно больше похож на человека, подпрыгнул, чтобы разглядеть, кто спит на холке, удовлетворенно качнул головой.

– Замучился искать. Вот уж не думал, что разыщу тебя аж под Махру! Представляешь, сколько я накрутил по проселкам за тобой!

– Зато никто другой не смог меня найти, Нуллус, – грустно улыбнулась Ирис.

– Ну, не плачь, – нахмурился Нуллус. – Теперь я рядом, муженек твой, судя по всему, пока жив, дай ему Энки долгих лет. Вьюга уже кончается. Смотри, небо посветлело. Тут в полусотне лиг живет с оравой ребятишек мой большой приятель и благодетель. Его Силентиумом кличут. Редкий человек, редкий. Он раньше напротив самой Уманни жил, но, как Светлая Пустошь поползла, пришлось ему переселяться.

– Гудит что-то, – проговорила Ирис.

– Гудит? – замер Нуллус, потянул с головы шапку, проговорил вдруг тихо, но слышно: – Не Нуллус я. Игнис знал меня как Пусиллуса, но я и не Пусиллус. Зови меня Хубар.

– А что это за маленький дядя? – сонным голосом заговорила с лошади Ува. – И почему он такой большой? И что такое гудит? Там! Там! – Она ткнула пальцем куда-то на восток. – Там три больших дяди что-то закручивают! Сейчас!

Лопнуло, оборвалось и затихло. Небо, только что начавшее было светлеть, потемнело. И словно пепел закружился в воздухе.

– Ну вот, – прошептал Хубар, который нисколько не изменился. – Вот и началось.

– Началось, – кивнула Ува.

Ирис заплакала.

Когда замок князей Аштарака уже пал, Лаурус оставался еще на мосту. Прикрывал вынос раненого Муруса, едва живого княжича Аштарака – Казуса, едва стоявшего на ногах старшего княжича Калтера, тела павшего князя Араманы Каниса Тимпанума. Последние беженцы поднимались по лестницам на высокий берег. На мосту сражались вместе араманы, дины, тирсены и атеры из войска Муруса. И пока двое динских шаманов накладывали на середину моста наговор, сдерживали толпу степняков с кривыми мечами, прикрывались щитами от летящих стрел всего лишь с десяток воинов.

– Ты кто? – спросил Лауруса вымотанный до предела Калтер Тимпанум. – Я где-то тебя видел, воин! Ты славно сражаешься!

– Я держал западную стену, – ткнул мечом в сторону оставленного города Лаурус.

– Нет, – крикнул, отражая выпад очередного степняка, Калтер. – Я тебя видел в Ардуусе!

– Может быть, – кивнул Лаурус. – Я стоял в страже одних из ворот.

– Как твое имя? – спросил Калтер. – Я хочу запомнить.

– У меня ярлык отца, – скрипнул зубами Лаурус, потому что стрела чиркнула его по предплечью. – Но род указан точно. Я из рода Вадум. Лаурус Вадум!

– Я считаю честью сражаться рядом с тобой, Лаурус Вадум! – крикнул Калтер.

Они откатились к началу лестницы, продолжая рубиться. Только тогда выживший из двух динских шаманов рассек себе ладонь и выдул заклинание из уст. Каменный мост вспыхнул, словно он был деревянным, и рухнул через минуту грудой камней в ледяное течение Утукагавы.

– Много крови, – объяснил шаман, заматывая тряпицей руку. – Не из руки много крови. И даже не на мосту, хотя он весь пропитался кровью, оттого и рухнул. Слишком много пролитой крови в этом мире. Он может опьянеть и сойти с ума.

– Главное, чтобы спьяну он не сломал себе шею, – вытер меч рукавом Лаурус.

– А вот это уж как пойдет, – вздохнул шаман.

…Когда Лаурус вместе с последними защитниками поднялся наверх, к нему подскочил старшина, торжественно сообщил, что гарнаш и лошадь в сохранности, спутники воина давно отбыли, а самого его призывает к себе воевода Мурус. Воевода лежал на раскинутых на снегу одеялах и морщился от усилий лекарей, которые тревожили его раны.

– И нечего хмуриться, – буркнул он подошедшему Лаурусу. – Кто ты там теперь? Клавус Вадум?

– Лаурус Вадум, – получил он твердый ответ.

– Неплохо, – кивнул Мурус. – Я помню твоего отца. Он был обычным стражником, но только потому, что в те годы негде было испытать доблесть. Однако доблесть порой испытывается не только в битвах. И в этом смысле его доблесть не пострадала. Я рад, что ты здесь. Уж не думал тебя увидеть.

– Где же я еще мог быть? – спросил Лаурус.

– Там, где очень скоро можем оказаться мы все, – помрачнел Мурус. – Принимай войско. Не меньше чем на неделю, пока я встану на ноги. А там посмотрим.

– А Пурус? – так же мрачно спросил Лаурус.

– Ты думаешь, он будет защищать эту землю? – удивился Мурус. – Принимай войско. Ты здорово обрадовал меня, парень.

Когда рухнул аштаракский мост, тысячники Орды радовались. Никто и не собирался штурмовать высокий берег. Повеление ужасного Телоха было определенным – выдавить всех, кого можно выдавить, на северный берег Утукагавы. Потом будут другие задачи. Взять богатый Самсум. Пощекотать животы разжиревшим царствам на западном берегу моря Тамту. До прихода Светлой Пустоши выжечь и вырезать Туршу, как был вырезан Тир. И гнать вдоль Светлой Пустоши всю эту лесную и северную мерзость к Хонору, Утису и дальше на север, пока грязное жертвенное стадо не ступит на священный пепел. Но только тогда, когда живое мясо из Раппу и Бабу, давясь каменным коридором, не выпрется туда же. Есть кому этим заниматься, есть. Поэтому пока что дело за Самсумом и Туршей, за рабами и богатствами. Стариков и старух – на корм диким воинам и степным псам. Молодых мужчин – в удел магов. Кто-то пойдет на мясо, кто-то будет рвать жилы во славу ужасного Телоха, а кто-то станет диким воином. Детей туда же. Женщин, особенно молодых, особенно юных и красивых, – на услаждение воинства. Вплоть до их смерти. Исключение только для самых красивых. Для редких. Самых лучших отбирать для Телоха. Теми, кто с небольшим изъяном, одаривать тысячников. Ну и остальных – как получится. Монеты есть у каждого, тратьте их, воины великой степи, так, как заблагорассудится! Тем более что новая добыча маячит на горизонте.

Ушлый работорговец был очень доволен. Он, правда, уже забыл, откуда последнее пополнение в его шатре, но в этот раз рассчитывал на благосклонность самого Телоха. Все-таки жаль, что память начисто отшибло, помнил бы, похвастался бы, какими усилиями удалось раздобыть этакую ценность! Да и жаль, что не сам Телох пришел посмотреть на его добычу, явился толстый и лысый евнух. Сладкий, как вылитый в пыль мед. Тьфу, гадость. Теперь стоит и выглядывает, ощупывает бесценный товар. Неужели он не видит, что это лучшее, что можно найти от гор Габри до русла Утукагавы?

Посередине шатра стояла обнаженная дакитка. Прочие женщины торговца, согнувшись, покорно опирались коленями о войлок вдоль его стен. Евнух ощупывал гибкий стан, твердую, небольшую грудь. Руки, ноги, лицо, запускал липкие пальцы в рот, сгибал девчонку и забирался теми же пальцами в самые укромные отверстия, опять возвращался ко рту и щелкал по небольшим, но острым клыкам.

– Дакитка – не редкость, почему не вырвал клыки? Кожа чистая, на лицо – пригожа. Хотя могла бы быть и чуть полней. Одной пригоршней обе ее ягодицы сжать можно. Здорова, не спорю, но уже не девственница. И лет ей сколько? Никак не меньше двадцати пяти? А то и все тридцать?

– Благословенный! – начал юлить торговец. – Разве ты не знаешь, что молодость у дакитов длится дольше? Дели ее возраст на полтора, а то и на два! Приглядись к стану! Приглядись к линиям тела! К ее складкам! Да ты среди пятнадцатилетних не найдешь такую же! И кому могут помешать клыки? Разве не ты передавал повеление, что для тех даров, которые будут предложены Телоху, не умалять ничего?

– Телоху? – удивился евнух. – Да он и не посмотрит на нее. А посмотрит – она сдохнет от страха. А не сдохнет, так порвется тут же!

– А хоть бы и порвалась? – поднял брови торговец. – Женщин у Телоха много, я слышал, что редко кто более одной ночи выдерживает. Некоторые по месяцу, по два ждут своей участи в его шатре, так почему не украсить этот цветник самым живым цветком, самым ценным? Почему не положить в ларец на гору жемчужин огромный рубин?

– Рубин? – оскалился евнух. – Где ты видишь рубин? Ну, может быть, гранат. Но не более того.

– Порой ценность камня повышает оправа, – прошептал торговец и сунул в потную руку деревяшку. – Много ли у Телоха в шатре принцесс? А даккитских принцесс? Боюсь, что ни одной. У тебя, дорогой мой, есть шанс стать главным евнухом!

– Да хоть тысячником среди них, – пробурчал евнух, вглядываясь в ярлык. – Не может быть. Ведь эту разбойницу разыскивает весь Эрсет! Считай, что она казнена уже… Хотя сладкая казнь – это ведь тоже казнь… Ну ладно. Уговорил. Но ведь разорвет, как есть разорвет.

Сказал, подхватил голую дакитку, закинул ее на мягкое покатое плечо и понес прочь из шатра, нимало не заботясь, что на улице вьюга и снег. Показалось торговцу или и в самом деле из пустого места, откуда-то от центрального шеста донеслось тихое:

«Не бойся, не разорвет, не дам»?

– Эй! – заорал торговец, потирая руки. – Падаль! А ну-ка, подвяжите полог! Шевелится от сквозняка!

Почти через две недели после удачного подношения работорговца в главном зале фидентского замка сидели четверо магов: Этлу – Амплус – Великий Мастер Ордена Земли, Никс Праина – Великий Мастер Ордена Воды, дакитка Лакрима – Великий Мастер Ордена Воздуха, и даку Фера – Великий Мастер Ордена Огня. Они сидели, держа друг друга за руки. И когда небо над замком потемнело, а далеко на севере, над Ардуусом прогремела молния, такая же молния сгустилась шаром между ними. С минуту она сияла, переливаясь огнями, потом же, когда маги подали руки вперед, с грохотом лопнула, опалив лица.

– Основа основ, – усмехнулся Фера. – Нас опять четверо.

– Нас всегда было четверо, – хмуро заметил Амплус.

– Вчетвером мы не справимся, – улыбнулась Лакрима. – Учеников осталось мало, Самсум взят. Как раз теперь штурмуют наши башни.

– Башни – это только камень, – проворчал Фера.

– А мир под этим небом – это только мир, – ответил Амплус.

– Придется идти в Бараггал, – медленно протянула Никс Праина.

– Почему? – удивилась Лакрима. – Ты и в самом деле готова встать в один ряд с бродягами и храмовыми уродами?

– С кем угодно, – прошептала Никс Праина. – Но если хочешь остановить что-то тяжелое, то, что приближается неотвратимо, найди твердое место. Единственное твердое место – это Бараггал.

В тот день, когда небо потемнело, Фидусия, Ава и Арма с Гладиосом уже миновали и крепость Ос, и Лаписский замок и медленно двигались вверх по узкой тропе.

– Вон, – показала Фидусия на шатры. – Это войско Даккиты, которое не даст втоптать в дерьмо честь родины.

– А есть такое же войско Эрсет? – спросила Арма.

– Не знаю, – пожала плечами Фидусия. – Я из Эрсет. Тут и кроме этого войска – сто тысяч беженцев из Эрсет. Дакиты и даку. И много атеров, лаэтов и руфов тоже. Правда, дакиты называют их скопом – вирами. И они собираются в войско. Вместе с дружиной герцога, думаю, тысяч двадцать тоже будет.

– Сорок тысяч, – прошептала Ава. – Много.

И как раз одновременно с последним ее словом ударила молния.

– Мало, – прошептала Фидусия, посмотрев на потемневшее небо.

…В тот же день отдалившиеся от Ардууса на два десятка лиг двадцать тысяч обвешанных амулетами воинов, которые прижимались к предгорьям Балтуту, чтобы не ступать на край Светлой Пустоши, были сбиты с ног ринувшимся на них вместе с ударом молнии мутным валом пустоши. Когда, откашлявшись и поднявшись на ноги, многие из них смогли видеть, они разглядели бескрайнюю, покрытую черным пеплом равнину. В отдалении в ней тонули какие-то тени.

– Что будем делать? – спросил Фелиса Адорори Фалко Верти.

– Продолжаем идти на юг, – ответил Фелис.

– Зачем? – спросил Фалко. – Вот он, враг.

– Лучше сражаться, когда за твоей спиной твои близкие, – заметил Фелис.

– Где бы ты ни стал сражаться, близкие за твоей спиной, – ответил Фалко.

– Согласен, – кивнул Фелис. – Но пока мы можем идти, то будем идти. Нашим домам не помешают двадцать тысяч воинов. Там мы станем сильнее.

…В десятке лиг от них, забрав на пять лиг в глубь Светлой Пустоши, мчались четыре всадника. Когда стены Ардууса скрылись из вида, Софус выдернул из-за ворота три огненных волокна и протянул их Игнису, Бибере и Брите.

– Повяжите на запястье. Пока они с вами, Светлая Пустошь видит в вас своих слуг. Но снимите при первой возможности. Иначе вы сами увидите в себе слуг Светлой Пустоши.

– Мне не нужно, – покачала головой Бибера.

– Нужно, – буркнул старик. – Если твое тело не пробивают стрелы, не хвались этим, потому что однажды в тебя выстрелят из катапульты. И ты сдохнешь непробитой!

– Ладно, – надула губы Бибера. – Сдыхать пока не хочется. Я, кстати, еще девственница!

– Энки благословенный, – вздохнула Брита. – Те, кто откладывают все на потом, рискуют больше тех, кто идет на риск.

– Расскажешь чуть позже, – поджала губы Бибера.

– А куда ты? – спросил Игнис старика, поворачивающего на запад.

– К Бараггалу, – отозвался тот. – Надо спешить. Если и умереть, то нет места лучше. Надеюсь, мы еще увидимся.

…В тот же самый час, когда после удара молнии герцог Адамас стоял на верхней площадке тиморского замка, к нему поднялся Соллерс.

– Что случилось? – спросил, не оборачиваясь, Адамас.

– Не знаю, – пожал плечами Соллерс, покосившись на потемневшее небо. – Я ничего не понимаю в небесных делах.

– Боюсь, что это не небесные дела, а выбравшиеся из поганой бездны, – прошептал Адамас и, обернувшись, кивнул Соллерсу: – Я о гонцах. Что там?

– Кажется, к нам идет помощь, – склонил голову Соллерс. – Свеи идут. Свеи, анты и венты. Сорок тысяч. Десять тысяч валов и иури. И даже двести рефаимов. Северяне сказали, что больше не могут. Больше мужчин не осталось. Они хотят встать лагерем у стен Тимора. Они собираются сражаться с Эрсет и Ордой, иначе этому миру конец.

– Разве Эрсет не ближе к ним, чем к нам? – нахмурился Адамас.

– Зима, – пожал плечами Соллерс. – Путь через Северную Лаэту зимой закрыт. Хотя…

– Продолжай, – потребовал Адамас. – Что ты застыл?

– Я не могу поверить, – пожал плечами Соллерс. – Есть еще гонец из Этуту. Этлу.

– Ты же сказал, что северный путь закрыт! – воскликнул Адамас.

– Это этлу, – повторил Соллерс. – И они не из Северной Лаэты. Они прошли через горы. Через перевалы, недоступные для простого человека. Их много. Одних воинов – пять тысяч. Это очень много для этлу. И они идут в Тимор.

– Энки благословенный, – покачал головой Адамас. – А если и свеи, и валы, и анты, и остальные повернут против нас? Пятьдесят тысяч мы положим под стенами, даже вместе с рефаимами. Но этлу! Пять тысяч – это больше, чем было этлу на поле Бараггала! Кто их призвал?

– Свеев, рефаимов и остальных призвал угодник под именем Пусиллус, – пожал плечами Соллерс. – Впрочем, они также ссылаются и на принца Лаписа Игниса. Но имя Пусиллуса я тоже слышал. Кто-то с похожим именем приходил в Тимор, разыскивал останки Алиуса Алитера, но он уже ушел. Вряд ли это был он. Так, какой-то маленький и неприметный человечек. Но этлу тоже идут на помощь. Гонец говорит, что они спасают свои семьи. И что с ними жены и дети. Эрсет накрыла черная беда.

– Хорошо, если так, – задумался Адамас. – Но черная беда накрыла не только Эрсет.

…В тот же час, когда небо потемнело, предстоятели четырех храмов Энки стояли на холме Бараггала и с ужасом смотрели на поднимающиеся вокруг холма черные, мутные стены. Смотрели, пока эти стены не сомкнулись высоко над головами непроглядным куполом.

– Если и умереть, то нет места лучше, – прошептал старый и морщинистый Павус, предстоятель Храма Праха Божественного.

– Мы сами во всем виноваты, – пожаловался маленький и седой Кадус, предстоятель Храма Энки. – Не нужно было избирать предстоятелем Единого Храма – Энимала. Никогда еще инквизиция не приносила добра!

– Я бы не стал преувеличивать наше значение, – заметил седой дакит Пеллис – предстоятель Храма Святого Пламени. – Мы муравьи под ногами губителя.

– В таком случае нам повезло, – прошептал еще не старый атер Турбар, седоголовый предстоятель Храма Последнего Выбора. – Будь мы даже муравьями, нам дается шанс впиться жалом в ногу губителя.

– Ты никак не забудешь, Турбар, что ты уже не воин гвардии Ардууса, – процедил сквозь зубы Павус. – Наше оружие – молитва! Я вообще удивляюсь, что ты стал предстоятелем Храма!

– Ничего удивительного, – прогудел Пеллис. – Уже два года к Бараггалу не могут пробиться паломники. Турбар единственный, кто сумел дойти. Кому еще быть предстоятелем? Кого послал Веррес, тот и пришел.

– Меня послал не Веррес, – отрезал Турбар. – Сколько можно повторять? Софус меня послал. Веррес только согласился. Еще и добавил, что я все равно сдохну.

– Какая разница, кто и кого послал? – поморщился Кадус. – Нас всех кто-то однажды послал. И вот мы, кажется, добрались.

…В тот же час герцог Алки Импиус Хоспес стоял на стене замка и смотрел на огромное войско Эрсет, заполняющее заснеженную равнину. Когда небо потемнело, между шатрами врага загорелись костры. Подошедшая к мужу герцогиня Катена, урожденная Краниум, дочь короля Бабу, с дрожью спросила:

– Ты ведь послал сообщения королю Тигнуму и королю Пурусу?

– Да, – проговорил Импиус. – И герцогу Адамасу, и герцогу Тотусу, и даже воеводе Мурусу. Послал бы еще в сто адресов, разогнал бы всю голубятню. Но понимаешь ли ты, что это конец?

– Почему? – спросила с дрожью Катена, родившая герцогу двоих детей.

– Собирайся, – сказал ей герцог. – Немедленно отправляйся в Тимор. Это самое безопасное место, которое я знаю.

– Почему? – во второй раз повторила Катена.

– Потому что это войско больше того, которое гнал к Бараггалу Лучезарный, – ответил Импиус. – И еще одно. У тех, кто оборонял эту стену, за спиной была Империя Лигурра. У нас за спиной – неизвестно что.

…Король Бэдгалдингира стоял на открытой площадке второй башни угодников. Башня Бенефециума была пуста, хотя изредка, особенно летом, Тигнум видел на ней угодника и даже, случалось, махал ему рукой. Сегодня к нему прилетела весть от герцога Алки. Весть об огромной армии, а значит, о конце Бэдгалдингира. Король стоял и думал о том, что в Ардуусе творится неизвестно что и что его сын Церритус вырос в мерзавца, а то, что его пригласил к себе король Пурус, лишь подтверждает печальный вывод. В голову приходили мысли, что какое-то время Алка продержится, а потом все равно нужно уходить, и уходить не к Аббуту, где сын Тутус, его гордость и его радость, возводит теперь уже ненужную крепость, а к Тимору. Если где и можно было собрать силу, то только там. Тигнум уже совсем вознамерился идти вниз и объявлять, что следует рассылать глашатаев и покидать благословенную долину, но одновременно с далеким ударом молнии разглядел в потемневшем небе странную тучу. Сэнмурвы, понял он через несколько минут. Они летели плотным облаком на запад. Тигнум не боялся, древняя магия хранила обе башни. Даже Лучезарный не сразу смог справиться с ними, их восстанавливали по камню, и тот же Бенефециум уверял Тигнума, что для нечисти они неприступны. Наверное, сэнмурвы этого не знали. Пролетая над башней, в тот самый миг, когда Тигнум в ужасе разглядывал брюшины мерзких тварей, вся эта туча ринулась вниз и разорвала старого короля в клочки.

…Гахи подошли к Раппу за три дня до того, как потемнело небо. Расставили до горизонта шалаши, выставили караульных, в четверти лиги устроили загон, в который тут же набили затянувших прощание с последней родиной араманов, рядом устроили загон для свиней, для коров, еще подальше такие же загоны и с невозмутимостью принялись разделывать и скот, и людей и тут же готовить из полученной плоти какие-то ужасные блюда.

– Лентус, – позвала королева сына. – Немедленно собирай семью и уходи.

– Куда? – спросил Лентус. – По слухам, Эбаббар захвачен пустошью. Вестей от Флавуса Белуа тоже никаких нет.

– Надо было отправлять тебя в Тимор, – задумалась Рима. – К Регине. Теперь, думаю, только в Лапис.

– Но Субула не пойдет, – признался Лентус. – Она вознамерилась сражаться.

– Собирай детей и отправляй с самыми надежными воинами в Лапис, к герцогу Диминусу! – отрезала Рима. – И радуйся, что у тебя такая жена. Иначе и не знаю, кто бы постоял за честь твоей семьи. Где Субула?

– Занимается подносом воды к стенам, – сказал Лентус. – Заливает их и скалы.

– Не поможет, – прошептала Рима. – Гахов слишком много. Передай ей, чтобы она держала наготове лошадей, мне будет жалко потерять такую невестку. Я ухожу в Бабу.

– А мне ты ничего не хочешь сказать? – скривил губы Лентус.

– Спасай детей, – отрезала Рима. – Ты герцог? Объявляй, чтобы все, кроме воинов, уходили! Все! Раппу долго не продержится!

…Когда молния прогремела над Утисом, все обитатели крайнего дома уже стояли на улице и смотрели на темнеющее небо. Хмурый уже второй день Син, Туррис, Орс, Кама, Процелла, Касасам, Аменс, Лава, Литус, подошедшие Аментия, Фестинус, Серва. Джокус с отрядом ожидал путников в начале улицы. Две оседланные лошади стояли у ворот.

– Началось, – прошептал Син и вдруг улыбнулся. – Когда-то все это должно было закончиться. Значит, все может наладиться.

– Или не может, – хмуро заметила Туррис.

– Наладится, – мотнул головой Син. – И у меня есть хорошая весть для тех, кто беспокоится, что это начало конца. Мы собственной смерти не увидим в любом случае.

– Мне стало полегче, – заметил Литус.

– Давай, – похлопал по плечу Касасама Син. – Джокус проводит вас с Процеллой до Лаписа. Вы знаете, что делать. Процелла, береги меч. Если не он, я не знаю, что вам поможет. И не плачь. Твой брат жив. Если он не потерял камень и после этой грозы, значит, надежда еще остается.

Процелла кивнула и запрыгнула в седло. Ворота открылись, и вскоре стук копыт возвестил, что Джокус повел путников к переправе.

– А мы? – спросила Кама. – Будем ждать Игниса?

– У него теперь свой путь, – заметил Син. – Но подождать нам придется. Надеюсь, недолго. Нас, пока без Касасама и Процеллы, – семеро. К тому же нам согласились помочь Аментия и Фестинус.

– И я, – возмутилась Серва.

– И она, – покачала головой Аментия. – Все равно не отстанет.

– Хорошо, нас десять, – кивнул Син. – Из нас трое каменщики.

– Один так вообще камень! – улыбнулась Лава.

– Пусть так, – кивнул Син. – Но не подошел еще один угодник. Его зовут Моллис. И он очень хороший парень.