Глава 29
Процелла
Процелла так и не смогла вспомнить, как добралась она до Фиденты. Наверное, останавливалась только тогда, когда лошадь вовсе отказывалась идти. Деревеньки, землянки переселенцев – все смешалось и слилось в одну полосу. Одно было точно, что заплаканную девчонку с мечом на боку, которая беспрерывно теребила на груди заветный кулончик, никто не обидел. Находили и охапку сена для лошади, и миску похлебки, и место у костра. На всяком неудобье, на всяком косогоре в Фиденте стояли землянки, лачуги, хижины, шатры. Звучала атерская, араманская, каламская и тирсенская речь. Колыхались над крохотными становищами флажки всех цветов. Кажется, однажды Процелла спросила, а почему все эти люди останавливаются в Фиденте, почему не идут в Ардуус. Там и стены высокие, и войско большое, и, по слухам, помогают беженцам?
– Нет, – мотнул головой какой-то старик у очередного костра. – Вот ты сама откуда, девица? Имени не спрашиваю, понимаю, что просто так одна по дорогам таскаться не станешь, но и на бродягу ты не похожа. Откуда будешь?
– Из Лаписа, – призналась Процелла.
– Вот, – поднял палец старик. – Кое-кто из наших пошел и в Лапис. И их приняли, как я слышал. И помогли. Но об колено ломать никого не стали. И здесь не станут. Пока не станут. Я сам думал в Лапис, но не по мне горы. Я из Тирены, равнина мне милее. Не думаю, что легко до весны доживу, но был тут писец фидентский, всех переписал, обещал, что из королевских уделов каждой семье будет лоскут земли. И никто не спросил меня, какому богу я кланяюсь, кому молюсь, как плечи сжимаю, в какой угол в землянке топчан ставлю. А в этом Ардуусе только об этом и разговоров. И казнят, однако. Многих казнят.
– Понятно, – кивнула Процелла и подумала, что никто не говорит о главном, хотя все взгляды были обращены туда, куда она держала путь, на запад. Туда, где поднималась мутная стена Светлой Пустоши и где ночами играли багровыми сполохами неведомые отсветы.
На третий или на четвертый день Процелла увидела башни Фидентского замка. Сердце защемило, и она вновь сунула руку в вырез на груди и нащупала обломок меча, который повесила на бечеву, перехватив головешку поперек. Деревяшка уже не царапала кожу, наверное, обтерлась за долгий путь. Процелла стала вспоминать адрес, который заставила ее запомнить Брита, но, когда добралась до трактира, слезы снова начали душить девчонку. Здание разбирали хмурые ремесленники. Наверное, не нашлось новых хозяев или они решили, что трактир стоит на плохом месте, больно часто случаются в нем всякие беды.
Процелла объехала гору хлама, миновала замок, город и выбралась к главной переправе. У пристани стоял паром, с которого сходили, вытаскивали узлы и выводили скот люди. Со стороны Утиса толпился народ, примораживало, поэтому у закраин реки блестел лед. Со стороны Кирума все было мутным. И хотя город оставался чистым, можно было даже разглядеть часовую башню, переправляться туда не хотелось. Паромщик обрадовался Процелле, словно родной. Объяснил, что гонять пустой паром – плохая примета.
– Куда? – спросил паромщик.
– В Утис, – вымолвила Процелла.
– Там же все плохо, – удивился паромщик.
– А где теперь хорошо? – спросила Процелла, заводя на паром лошадь.
– Чудные дела твои, Энки, – пробормотал паромщик. – Девчонки, с мечом на поясе, верхом, идут на юг. Мужчины бегут на север.
– А ты куда побежишь? – спросила Процелла.
– Я? – Паромщик задумался. – Куда уж мне бежать? Вон, у меня двое сыновей. Две лошади. Одна тянет паром на этот берег, другая на тот. На проживание хватает. Будут дети живы, стану до последнего переправлять. Кто бы ни победил в войне, им же надо будет переправляться?
– Орду переправлять станешь? – удивилась Процелла, глядя на холодную, темную воду.
– А что, они не люди, что ли? – пожал плечами паромщик.
– Говорят, что они каждому инородцу режут горло, – поморщилась Процелла. – Правда, есть еще надежда попасть в рабство. Но ты немолод…
– Ты зато молода, – обиделся паромщик. – Слушаешь всякие сказки… Если всем горло резать, кто будет работать, хлеб растить, шерсть ткать, горшки обжигать? Да хоть бы и паром тягать?
– Я не в обиду, – проговорила Процелла. – Если все совсем плохо и смерть близко, что делать?
– Что делать? – зачесал нос паромщик. – Это просто. Если дети живы, класть живот за детей. А если не уберег, то все. Руби канат и плыви вниз по течению.
– Зачем? – не поняла Процелла.
– Ну как же, – пожал плечами паромщик, – ни лодок, ни кораблей с той стороны нет. Как пустошь пожрала реку, так словно отрезало. Никто не знает, стоит ли еще Эбаббар. Не смыло ли Самсум в море… А не будет детей, я лягу на плот и поплыву. Если страшно умру, так поделом, детей не уберег. А если не сразу, так хоть глаза на Светлую Пустошь перед смертью потаращу.
– Зачем? – спросила Процелла.
– Интересно, – зло буркнул паромщик.
На другом берегу реки Процелла сразу окунулась в толчею и гомон беженцев. Кто-то ее о чем-то спрашивал, но она лишь пожимала плечами и, выбравшись из толпы, забралась на лошадь и направила ее не к утисскому холму, а мимо замка вдоль реки к известковым увалам, на которых, скорее всего, не имелось ни клочка плодородной земли, потому как домики лепились один к другому, без огородов и без садов, хотя что там можно было определить под снегом и льдом? Дорога стала изгибаться, забираться в гору, Процелла уже испугалась, что проплутает до вечера, но нужный дом отыскался быстро. Он единственный выходил на улицу не толстой беленой стеной, обращаясь окнами и дверями ко внутреннему дворику, а высокой глиняной оградой, заглянуть через которую нельзя было даже всаднику. За этим домиком слобода обрывалась, дальше тропа уходила в холмы, и, судя по отсутствию следов, делать там было нечего. Процелла оглянулась, спешилась, обошла домик, заглянула за угол, убедилась, что дом не только стоит крайним на косогоре, но за ним известковый берег скашивается в глубокий овраг, что сулило хотя бы некоторую безопасность.
– Чего надо? – огорошил Процеллу выросший, будто из-под земли, коренастый дедок. – Чего нюхаешь тут?
– А тебе что? – спросила Процелла. – Может быть, я поселиться здесь хочу? Хотела дом поставить по улице этой, а у вас обрыв, некуда ставить. А что там дальше, в холмах?
– Ничего, – буркнул дедок. – Холмы на пяток лиг, потом бросовые долины. Но и там деревня на деревне. Тут просто не ходит никто зимой, южнее низами дорожка есть. Ты откуда будешь-то?
– Из Лаписа, – неожиданно призналась Процелла.
– Так чего тебе здесь делать-то? – удивился дед. – Это нам надо в Лапис перебираться, избушки каменные в горах повыше лепить, лавку из досок сколачивать, на карачках под нее забираться да ждать, когда эта хмарь вся изойдет. А ты сюда пришла. Тут хорошего много, да только все сыскано, ничего не осталось. Поняла?
– Не изойдет хмарь просто так, – пробурчала в ответ Процелла, шагнула к лошади и тут только вспомнила, что именно эти слова и должен был сказать ей кто-то из дома напротив. А что она-то должна была ему сказать? И ведь первой, первой. Что?
– Ты там живешь? – показала она на домик напротив, который лепился к улочке, как все прочие, спиной, а ворота держал рядом, только чтобы протиснуться в невидимый дворик. Сейчас воротца были приоткрыты.
– Да уж догадаться не великий труд, – хмыкнул дед.
– Это, – наморщила лоб Процелла. – Дома на этой улице… хорошие. А твой лучше других.
– Ладно, – расплылся в улыбке дед. – Вот, держи ключ. Дырка в воротах кожанкой прикрыта, вставляй и поворачивай. Изнутри засовец накинешь. Только будь уж чуть поаккуратней. Без дела носа наружу не высовывай. Я ж вижу, что ты от своих отбилась, слезы-то тропы на щеках протоптали. Колодец во дворе, навес для лошадей и сарай за домом. Мука, сушеное мясо, фрукты, мед, крупа всякая – все в доме имеется. Надолго?
– Не знаю, – призналась Процелла.
– Ну, будешь уходить, приберись, – погрозил пальцем дед. – Настукивать мне в ворота или еще что не нужно. Кинь ключик через забор и иди. А придет еще кто к тебе, так это его будет забота. Поняла?
– Поняла, – кивнула Процелла, а деда уже и след простыл.
Вставила ключ в дырку, провернула его с трудом да скрежетом, ворота распахнулись, и обнаружился за ними маленький дворик с колодцем да дверь в не слишком и маленький домик. За домиком нашелся еще один дворик, да с оградкой, через которую можно темную реку Му рассматривать да фидентский городской холм. Тут же и навес, и сарай, и сено, и поилка, из которой лед выколачивать, и поленница дров. В доме нашлись и лежаки, и три ларя со снедью под долгий запас, и одежда, и чаны, и котлы, и посуда. Сбросила Процелла гарнаш, стала смахивать паутину да пыль по углам, натаскала воды, растопила печь, и понеслась, полетела ее одинокая жизнь, к которой привыкла она еще в Лаписе сотню или даже тысячу раз, как бы ни крутились всегда вокруг нее то даку, то дакиты, а то и простые беженцы из разных углов Анкиды, которые смотрели на нее как на благодетельницу. А что она могла? Только прикинуть, где еще есть кусок земли да где соседи подойдут к этим поселенцам, а где к этим. И вот вроде бы ни подвигов, ни свершений никаких не делала, а стала желанной гостьей чуть ли не в каждом лаписском доме. Интересно, как там брат да чем он занят? Что с Бритой, что с Биберой, что с Игнисом? Вспомнила и похолодела. Кинулась к своей одежде, что сбросила, когда металась по дому, стала перебирать дрожащими пальцами, пока не нашла, не нащупала головешку на шнурке. Вытащила и похолодела. Кинулась к столу, раскрутила фитиль лампы и замерла. То, что было куском рукояти меча, полуобгорелой бобышкой-яблоком да коротким обломком прихвата, – словно обратилось куском корешка. Покрылось тонкой зеленоватой корой, выстрелило зеленоватый побег.
– Энки благословенный! – прошептала Процелла, метнулась к ведру с водой, намочила тряпицу, завернула в нее обломок, прихватила сверху еще чем-то, вновь перевязала шнурком, надела на себя и опустила сверток вниз, спрятала между грудями. Только потом распотрошила мешок, разложила припасы, нехитрые пожитки и выложила отдельно то, что оставил ей Игнис: какой-то осколок или пластину, завернутую в сукно, один из двух его перстней, небольшой, покрытый узорами кисет. Снова нащупала деревяшку на груди. Вспомнила слова Игниса – «Если что, нужно взять его за рукоять и открыть сердце. И ты сладишь».
– Слажу, – прошептала Процелла.
…К концу месяца она даже свыклась с одиночеством, тем более что скучать было некогда. Она постоянно держала наготове горячую воду, ожидая прихода друзей каждый день с утра до вечера. Что-то готовила простое и быстрое. То и дело бралась за меч и, мучительно восстанавливая в памяти уроки Сора Сойга и то, чему она нахваталась среди даку и дакитов, сопела до изнеможения, удивляя блаженствующую у охапки сена лошадь. А когда усталость валила ее с ног, Процелла доставала обломок меча, смачивала и меняла тряпочку, сжимала его в руках и пыталась открыть сердце. Она так и не поняла, как это – открыть сердце. Она могла бы открыть сердце, если бы взяла за руку брата Дивинуса. Или того же Игниса. Или… своего друга, отца шестерых детей и мужа огромной доброй Фидусии – Касасама. Или даже Биберу… Неужели она так и не встретит никого, кто не был бы ее братом, но кого хотелось бы взять за руку?
– Главное, чтобы он был мужчиной, – решила Процелла. – И человеком. Или дакитом. Но только не даку.
Последнее ее слегка смутило, она тут же вспомнила всегда веселую Фидусию, пристыдила себя за такие слова перед ней и перед Касасамом и тут же услышала какой-то шум и стук. Накинула на голову платок, прижала к груди обломок меча, который уже восстановил рукоять и даже часть клинка и напоминал не слишком длинный кинжал, и бросилась из дома. За воротами кто-то был.
– Кого нужно? – спросила Процелла.
– А кто есть? – раздался слегка скрипучий, но добрый голос. – Кто в домике-то живет?
И вслед за этим над самим забором вдруг показалась голова Касасама! Даку вытаращил глаза, мгновенно расплылся в улыбке и почти закричал:
– Душа моя! Хозяюшка лаписская!
Процелла залилась слезами. Она вновь была не одна.
…Уже вечером, когда все гости привели себя в порядок и отдали дань угощению, которое Процелла неожиданно приготовила легко и быстро, впрочем, не отказываясь от помощи сияющего Касасама, она, поочередно поглядывая на седого и бородатого добряка Сина, на смешного Аменса, на родного Касасама, на строгого и почти незнакомого красавца Литуса Тацита и странно повзрослевшую, коротко остриженную, почерневшую волосом Лаву, стала рассказывать. Обо всем, начиная с поездки в Тимор и ее неожиданной присяге Игнису Тотуму и заканчивая тем, что случилось в крепости Млу на окраине равнины Амурру. Ее слушали с неотрывным вниманием, и только Син не то мрачнел с каждым ее словом, не то погружался в тревожные раздумья. Когда Процелла закончила, Син задумчиво пробормотал:
– Иногда мне кажется, что каждому человеку положен предел. Кажется, что он не может выдержать больше, чем может. Это как грузить камни на телегу, а потом возмущаться, что коняга не может ее сдвинуть. Так вот, к Игнису таких телег прицеплено уже не одна. Помоги, Энки, выдержать ему и этот груз. То, что видел он и его глазами видела Брита, не видел никто уже полторы тысячи лет. Троих аксов, да еще в подлинном облике. И то, что хранителя, пусть даже он самозваный хранитель, больше нет в Анкиде, меня совсем не радует. Флавус Белуа и Зна – его отец, – показал на оцепеневшего Литуса Син.
– Я знаю, – прошептала Процелла.
– Очень интересно и про Тимор, – кивнул Син. – И про маленькую Уву. Только теперь становится понятной судьба Фламмы. Что ж, рано или поздно она откроется и ее родным. Но ты не все знаешь, Процелла. Я расскажу тебе об этом, прежде чем ты покажешь мне то, что оставил тебе Игнис. Лава, сядь рядом.
И Лава, которая и сама обливалась слезами, едва узнала о нелегкой судьбе Фламмы, села рядом с Процеллой и обняла ее.
– Слушай же, – прошептал Син и подмигнул Касасаму. Даку тут же придвинулся к Процелле с другой стороны.
– Примерно через неделю или полторы после ухода вас с Игнисом из Тимора Алиус Алитер погиб. Кажется, Ирис и Ува остались живы. Во всяком случае, о них ничего не известно.
Процелла замерла, прижав к губам ладонь.
– Но почти одновременно была убита твоя мать и твой отчим, – выдохнул Син. – Точно так же, как была убита королева Армилла. Твоих маленьких брата и сестру усыновил Адамас Валор.
– Русатос, – прошептала Процелла. – Это сделал Русатос. Больше некому.
…Она пришла в себя утром. От плиты, возле которой суетился Касасам, пахло удивительно вкусно. Син, сидевший у стола рядом с Аменсом, разглядывал какую-то тряпку со странным, выжженным рисунком. Процелла села, вспомнила вчерашние события, нащупала на груди деревяшку и буркнула что-то о том, что она проспала, сунула ноги в валенцы и выскочила на улицу, чтобы облегчиться. Во дворе упражнялись с мечами Литус и Лава. Во всяком случае при появлении Процеллы они тут же отскочили друг от друга и выставили мечи.
– Неправильно ставишь ноги, – буркнула Процелла Лаве. – Сор Сойга или Касасам заставил бы тебя тысячу раз встать правильно, пока не запомнишь.
– А ну-ка, все за стол, – высунул голову во двор Касасам. – Еды я наготовил всего на тридцать человек, нас шестеро, так что кому-то может не хватить!
– Есть хочу ужасно, – призналась уже за столом Процелла. – Хотела поплакать, а слез нет.
– Слезы тоже требуют полноты, – вздохнул, раскладывая по блюдам кушанье, Касасам. – А ты чего хотела? Если беспрерывно плакать вечер, ночь, день, вечер, ночь, то, проснувшись, можно и не обнаружить, чем бы еще поплакать.
– Это как же? – оторопела Процелла. – Я спала две ночи и день?
– Я бы сказал, рыдала, – заметил Син. – Ну и спала тоже. Пришлось пару раз щелкнуть пальцами, надеюсь, ты не обидишься. Ты хоть выспалась?
– Кажется, – удивилась Процелла.
– Тогда ешь, – кивнул Син. – Поешь и покажешь, что у тебя есть. Хотя перстень я уже вижу. Он не нагревался и не светился?
– Нет, – потрогала красный камешек на пальце Процелла. – Игнис сказал, что, если он не засветится, не нагреется, значит, с ним ничего не случилось.
– Значит, – согласился Син, – с ним пока ничего не случилось. Или, точнее, не случилось ничего непоправимого.
– Но я должна отдать его Ирис, – забеспокоилась Процелла. – И все, что еще передавал Игнис, кроме того, что надо передать именно тебе, Син.
– Ешь, – улыбнулся Син. – Я думаю, что к обеду у нас будут гости, поэтому ешь, потом будут еще разговоры.
Едва стол очистился, Процелла принесла и выложила на него все, что у нее было, включая и перстень, который сняла с пальца.
– Вот. – Она погладила пестрый мешочек. – Тут что-то особенное. Игнис сказал, что, возможно, волос Лучезарного. Он был на руке мурса. Я забыла имя… – Процелла наморщила лоб. – Мурса Диафануса. Им была подчинена мурс по имени или Вискера, или Лимлал. Я все путаю. Этой истории уже шесть лет. Но Игнис сказал, что нужно быть осторожным, потому что…
– Подожди, – попросил Син, раскрыл кисет и сунул туда два пальца. При свете, падающем из окна, в его руке заискрился, загорелся золотой завиток.
– Ну вот, – прошептал Син, вновь убирая завиток в кисет. – Одна тайна начинает приоткрываться. Это не волос Лучезарного. Это волокно со шнура, на котором висели камни Митуту на его шее. И это подтверждает давние слухи, что ищейки Вененума, которые просеивали каждую горсть пепла в окрестностях Змеиной башни, и в самом деле нашли такие волокна. Значит, где-то должен быть и сам шнур.
– Что это значит? – спросил Литус.
– Пока не знаю, – признался Син. – Но если магия и будет обращена на носителей камней, без шнура тут не обойдешься. Увидим. Дальше?
– Перстень, – снова показала кольцо Процелла. – Второй у Биберы. И это. Обломок меча, который порубил Зна.
Литус как будто поежился. Процелле даже показалось, что с того момента, как она передала рассказ Биберы об обращении Флавуса Белуа, Литус содрогается при упоминании собственного отца. Процелла развернула как всегда мокрую тряпицу. На столе оказался небольшой кинжал. Кроме всего прочего, на коротком деревянном клинке длиной в ширину ладони тоже вызревала кора.
– Жив, – прошептал Син. – Удивительно, но жив. И это даже важнее возможной находки шнура Лучезарного. И ведь это сделала ты, Процелла! Если хочешь оживить этот дар быстрее, выходи на солнце. Пусть даже это будет зимнее солнце. И стой, сжимая его в ладонях. Ничего. Я вам покажу еще одно творение этой силы. И уже скоро. Что Алиус просил передать мне?
– Вот, – протянула сверток Процелла.
Син ощупал его, начал распускать завязи. Процелла наклонилась вперед, чтобы рассмотреть лучше. На столе оказалось что-то вроде обломка короба или осколка стекла. С одной стороны он был закруглен, словно специально отшлифован. С другой как будто обломан. На прозрачном материале виднелись какие-то буквицы и линии.
– Что это? – спросил Литус, когда молчание затянулось.
Процелла посмотрела на Сина. Он словно окаменел. Сжимал обломок в руке и почти не дышал.
– Друг, ты в порядке? – обеспокоился Аменс.
– Подожди, – разомкнул губы Син. – Подожди, Аменс. Подождите, друзья. Мне нужно посидеть… так. Не трогайте меня.
– Там кто-то есть за воротами, – вскочила с места Лава.
Процелла вылетела во двор второй, но увидела ворота уже открытыми, разглядела каких-то людей, счастливую, улыбающуюся Лаву, еще кого-то, и огромного, ростом если не с рефаима или этлу, то уж точно с их близкого родственника – великана.
– Быстро, – говорил кто-то знакомым голосом. – Быстро. Ранен Орс. Ничего серьезного, но крови потерял много. Надо перевязать. Врага не будет. С нами был Джокус с отрядом, он прикрывал отход.
Касасам, Аменс, Литус, Лава, еще кто-то тут же подхватили великана и, явно надрываясь, потащили его в дом. Тот, кого назвали Орсом, пытался сопротивляться, но почти сразу покорился. Процелла побежала за снадобьями, и вскоре уже Лава, и знакомая незнакомка, и еще какие-то женщины обрабатывали многочисленные порезы на огромном теле.
– Ну ладно же? – краснея от стыда, бормотал огромный воин.
– Вот залечим, тогда будет ладно, – ворчала самая старшая из женщин. – Да и чего ты ворочаешься? Мы тебя с Камой и голым видели, а тут только по пояс раздели!
«Кама!» – наконец-то узнала, вспыхнула и заплакала Процелла.
– Процелла! – обняла ее Кама. – Выросла как! Ты как здесь? Я уж Лаве удивилась, а ты-то! Ты чего ревешь?
– Она узнала о смерти матери, – раздался голос Сина, который все так же сидел в углу. – Нам всем придется узнать очень многое. А ты поправился, Портенум. Вырос на три головы. Потяжелел втрое. Помолодел, страшно подумать, на сколько лет.
– Син! – обрадовался здоровяк. – Ты здесь! И узнал меня! Впрочем, я не удивлен. Но я уже не Портенум. Теперь я самый настоящий Орс. У меня даже и ярлык имеется.
– Тем лучше, – кивнул Син, и Процелла вдруг разглядела, что он говорит не открывая глаз. – Еще какие новости?
– Новостей много, – села за стол Кама. – Так много, что я даже не могу думать о еде. Касасам, я очень рада и тебя видеть. И тебя, Литус. И всех остальных. И, конечно, наконец познакомиться с Сином, чье имя преследует меня последние шесть лет. С нами еще была Аментия, Фестинус и Серва Адорири. Они ушли с Джокусом, но пойдут с нами дальше. Кроме Сервы. Это Туррис, повелительница птиц, зверей и огромных воинов.
– Мы знакомы, – засмеялся Аменс.
– А это Аменс, – парировала Туррис. – Повелитель чудачеств и выдумок.
– Пока не удавалось применить свое умение, – признался Аменс.
– Хорошо, что мы добрались, – прошептала Кама.
– Все только начинается, Камаена, – проговорил Син, все так же не открывая глаз. – Что ты хочешь рассказать?
– Разное, – вздохнула она. – Если говорить о мелочах, это схватка между Хонором и Утисом сначала с воинами Ордена Света. К счастью, их было двое, и они думали взять нас самострелами. Хотя один ножичек воткнулся кое-кому в мягкое место.
Кама усмехнулась и вытащила из-за пояса нож.
– Да ладно, – пробурчал Орс. – Что там моему мягкому место с такой занозы?
– Подождите! – бросилась к столу, засучила рукав, приложила нож к рисунку на рукаве камизы Процелла. – Точно таким ножом была убита королева Армилла!
– Думаю, что и не только она, – подал голос Син.
– Потом, – со вздохом продолжила Кама, – следивший за нами от Бабу воин вывел на нас шайку ордынцев в пятьдесят всадников. Тут и пригодился Джокус. Он потерял пятерых воинов, но степняков удалось порубить. Кто-то, возможно, и ушел. Орс вот ранен. Большому человеку сложнее прочих увернуться от опасности.
– Ты не забудь рассказать, что из этих пятидесяти десять на тебе, – подал голос великан. – И о том, как между Бабу и Раппу на тебя напали шесть красноглазых воинов!
– И где они? – напрягся Литус.
– Прости, – выложила на стол связку чешуек Кама, – я оставила их там, где порубила. Но и мне пришлось починить себя потом.
– Она многое может рассказать, – наконец прихватил завязи на рубахе Орс. – Например, как столкнула в пропасть Змеиную башню, как прикончила каменного зверя, как сражалась с гахами, которые, кстати, выбирались из провала на ее глазах.
– Еще и о том, как зарезали моих родителей, – прошептала Кама. – И твоего отца, Процелла, тоже. Я все видела своими глазами. Это дело рук Телы. И, думаю, Пуруса Арундо. И Телу я встретила в Бабу.
– И не убила ее! – вскочила на ноги Процелла.
– Нет, – покачала головой Кама. – Она была с двумя маленькими детьми. Но ее муж вместе с Урсусом Рудусом преследовали нас. Аментия Адорири отпугнула их.
– Игнис в беде, – прошептала Процелла.
– Так, – откинулась, прижалась спиной к стене Кама. – Я чувствую, разговор будет долгим. Тогда скажу сразу и страшное. Самсум захвачен степняками. Множество лодок, кораблей и колдунов. Они напали со всех сторон. Вести от Джокуса. И еще, завтра в Ардуусе какая-то церемония. Энимал – Предстоятель Единого Храма и мастера Орденов Солнца и Луны будут наделять Пуруса какой-то силой. И еще. Светлая Пустошь достигла Цитадели.
– Игнис! – вновь заплакала Процелла.
– Что с тобой? – спросила в повисшей тишине Туррис. – Что с тобой, Син? Что еще случилось, кроме того, что мы знаем, или того, что должны узнать?
– Вы должны узнать многое, – прошептал Син. – А вот то, что узнал я… У меня в руке то, что передал мне Алиус Алитер. Погибший Алиус Алитер. То, что он забрал у колдуньи Ути. Колдуньи, о которой слышали многие. Колдуньи, которую учили где-то в Эрсет. И с целью приманить камень Митуту – отдали ей это!
Син показал полупрозрачный обломок.
– Это сработало, – продолжил Син. – Ути была каменщицей. Она помогала в той войне, шесть лет назад, Слагсмалу. Ее силой был взят Иевус и полуразрушен Обстинар. Потом она скрылась. Позже она встретилась с Алиусом и напала на него. Защищаясь, он ее убил. Но отец Ути убил известную большинству из вас Фламму. Убил в час рождения ребенка. Ребенок родился и стал каменщиком.
– Ува, – прошептала Процелла.
– Где теперь ребенок – мы не знаем, – покачал головой Син. – У меня в руках только этот обломок, который некоторые называли обломком одной из семи звезд. Это не совсем так, но пусть… Я посмотрел на него и кое-что вспомнил. Или кое-что понял.
– Ты можешь рассказать? – спросил Аменс.
– То, что могу рассказать, расскажу, – пожал плечами Син. – Остальное… Остальное – нет. Но не потому, что это секрет. Прошлое проявилось во мне, словно вскрывшаяся в тумане груда. Гора!
– Ну, хотя бы самое главное? – наморщил лоб Аменс.
– Хорошо, – кивнул Син. – Но пока что коротко. Первое, мое настоящее имя – Бали. На том языке, на котором оно звучало, это означает – соль.
– Хорошее имя, – улыбнулась Туррис. – Но ты ведь разрешишь звать тебя Сином? Насколько я помню, это имя означает камень?
– Как тебе угодно, – кивнул Син. – Я Син и для самого себя. Второе, кажется, я пришел в этот мир вместе с Лучезарным. Хотя, сразу добавлю, ничего не помню. Или почти ничего не помню об этом. Как Син я начинаю себя помнить уже после битвы при Бараггале.
– У тебя хорошая память, – подал голос Литус.
– И главное, – вздохнул Син. – Чтобы успокоить всех. Может быть, и меня самого. Я не человек.
– Неужели мурс? – обрадовался великан Орс.
– Нет, дорогой мой Орс-Портенум, – покачал головой Син. – Я не человек, не мурс, не гах, не акс, не демон и, уж конечно, не бог. Я бы даже сказал, что по сути я все-таки человек. Во всяком случае, я надеюсь на это. Но не слишком ли долго я живу для человека? И не слишком ли часто я возвращался к жизни тогда, когда не выжил бы даже такой здоровяк, как Орс?
– Я еще жив, – прогудел Орс.
– Тогда кто ты? – спросила Туррис. – Знаешь ли, хотелось бы услышать, если мы собираемся дальше быть вместе.
– Я камень, – прошептал Син.
– Каменщик? – не понял Аменс. – Что ты сказал?
– То, что ты слышал, – прошептал Син. – Я не каменщик. Я и есть камень. Седьмой камень. Пропавший камень. Я сам он, а не человек, в которого он вселился! И эта пластина, это… часть моего доспеха.
– Я не понимаю, – прошептала Кама.
– Я не могу объяснить, – скривил губы Син. – У меня нет таких слов. Пока нет.