Каме дали пристяжную лошадь, предварительно накинув на седло кусок мешковины. Прунум Скутум рявкнул, чтобы никто и близко не подходил к охотнице, кем бы она ни была и откуда бы ни забрела в приграничный лес. Впрочем, никто и не жаждал подходить к ней близко. Но косились на нее так, словно она не убила каменного зверя и нескольких калбов мечом, а загрызла их зубами. Один юный араман чуть шею себе не свернул, пытаясь разглядеть, кто же скрывается под слоем запекшейся крови. Кама даже растянула губы в холодной улыбке и постучала зубами, чтобы показать, что никаких клыков у нее нет.

– Напрасно, – подал голос Орс, когда юноша закашлялся от ужаса. – Напрасно ты показала ему зубы. Они у тебя вымазаны в крови так же, как лицо.

– То-то я чувствую, что какая-то дрянь на языке, – прошептала Кама. – Но уверяю тебя, Орс, это не моя кровь.

– Это я почувствовать могу, – согласился Орс. – Даже удивительно, как ты обошлась ободранной спиной и несколькими ссадинами на плечах.

– Яма получилась узкой, – посетовала Кама. – Хотя повторить это приключение с более удобной ямкой я бы не согласилась. Но что я слышу? Ты все-таки видишь меня? Что мне сделать, чтобы ты хотя бы жмурился, когда я переодеваюсь?

– Ну, не лишай меня мелких удовольствий, – протянул Орс. – Да и что мне жмурить?

– Что ты назвал мелкими удовольствиями? – процедила сквозь зубы Кама.

– Молчу, молчу, – спохватился Орс.

– И все-таки я тебя знаю, – подъехал к Каме Вервекс Скутум. – Но не могу вспомнить откуда?

– Послушай, Вервекс, – назвала его по имени Кама. – Ты ведь всегда был хорошим парнем. Как твои дела? Женился?

– Да, – насторожился араманский княжич. – Еще четыре года назад. На Папилии Тимпанум. У меня уже сыну три года. То есть ты меня знаешь точно?

– Да, – кивнула Кама. – Ты хороший лучник и человек чести. Шесть лет назад ты подарил серебряный рог Лаве Арундо. Как я вижу, ваши отношения не сладились?

– Так ты… – оторопел Вервекс.

– Зови меня Пасбой, – оборвала его Кама. – Пасбой Сойга. Правда, со мной случилось одно затруднение, я потеряла все ярлыки. И свой, и своего приятеля. Но ведь ты поможешь исправить это по старому знакомству?

– И где же твой приятель? – принялся крутить головой Вервекс.

– Я от него отстала, – вздохнула Кама. – Он где-то впереди, может быть, даже уже в Туне. Представляешь, каково ему без ярлыка?

– Как его зовут? – спросил Вервекс.

– Его зовут… – Кама задумалась. – Орс.

– Просто Орс? – удивился Вервекс. – У него есть родовое имя? Или он из простолюдинов?

– Нет. – Она усмехнулась. – Он не из простолюдинов. Но у него смешное родовое имя. Он Маленький.

– Маленький? – не понял Вервекс.

– Маленький – это родовое имя, – объяснила Кама. – Маленький Орс получается.

– Ага, – улыбнулся Вервекс и, обернувшись на рык дяди, прошептал: – Ладно. Тогда будет не Маленький Орс, а Орс Маленький. А с Лавой мы и не могли сойтись. Она вытянулась, на полголовы выше меня. Разве это дело, жена выше мужа?

– Не дело, – прошептала Кама, когда Вервекс уже отстал. – Только разве в этом дело? Ты все слышал, Орс?

– Да, – чуть недовольно пробормотал тот. – Спасибо за заботу. Только ты забыла сказать этому парню, что потеряла не только ярлыки, которых у тебя и не было, кстати, но и самого своего спутника. Тело его уж точно. Может быть, княжич и тело бы для меня нашел?

– А вот это уже твоя забота, – не согласилась Кама.

…Усталость навалилась внезапно. Уже через полчаса после разговора с Вервексом Кама была готова упасть с лошади, но неожиданно лес расступился, и на покрытом известковыми проплешинами холме появилась дозорная араманская башня с невысокой, в полтора роста, оградой, а за ней и двор, и коновязь, и припорошенные снегом стожки сена, и кострище, и туша кабана на вертеле, и пара дюжин белозубых улыбающихся араманских воинов. Почувствовав удивленные взгляды молодцев, Кама не отказала себе в удовольствии продемонстрировать парням окровавленную улыбку, но с коня не спрыгнула, а сползла и, поправив показавшийся вдруг неподъемным мешок, нашла взглядом Вервекса.

– Давай за мной, – махнул он ей рукой. – Я распорядился, сейчас будет еда, питье, теплая постель, а вперед всего этого теплая вода и чистая одежда. Боюсь, что твоя, кроме гарнаша, уже ни на что не годится. Оставишь ее здесь. Думаю, когда ребята узнают, что ты натворила, они повесят ее на стену и будут приносить ей клятву перед дозором.

– Хорошо, – пробормотала Кама, следуя за княжичем по узкой лестнице. – Я только проверю, не обделалась ли. Если обделалась, то исподнее сожгу. Зачем им дерьмо на стене?

– Я бы обделался, – признался Вервекс, открывая низкую дверь на третьем ярусе башни. – Это покои моего дяди. Как видишь, камин тут есть. Сейчас будет вода, еда, одежда, вино. Вон постель. Корыта нет, но вот циновки, на них можно стоять, а воду лить прямо на пол. Как все сделаешь, звякнешь в этот колокол. Ребятки придут, все уберут. Ляжешь поспать. Завтра с утра отправимся в Тун и все устроим. И это… – Вервекс замялся. – Я не знаю, как ты все это сотворила… Будь у меня даже полсотни воинов, я бы не отдал приказ атаковать такого зверя. Никто и никогда не убивал его. Говорят, что они даже умирают, обращаясь в камень. Так что…

– Магия, – прошептала Кама. – Мне помогла магия.

– Ну, если только, – с облегчением выдохнул Вервекс. – А то я уж думал, не вселился ли в тебя какой-нибудь демон. И вот еще. Я, конечно, понимаю, что ты – Пасба Сойга. Наверное, дальняя родственница знаменитого наставника из Лаписского замка. Но я должен тебе выразить свое сочувствие по поводу тех смертей в крепости Ос. Я очень сожалею, что все так произошло.

– Спасибо, Вервекс, – почувствовала, как сон улетучивает, Кама. – Я тронута. И насчет демона тоже. Ты мне польстил. Но мы будем спешить. Мне нужен час, чтобы привести себя в порядок. После этого никакого сна. Нужно срочно скакать в Тун. У меня плохие новости, Вервекс. Война.

Из покоев дяди, которые оказались обычной комнатушкой походного вояки размером десять на десять шагов, Вервекс вышел с лицом человека, узнавшего о внезапной кончине всех близких родственников. Через минуту пятерка бравых молодцев, которые теперь уже смотрели на Каму так, словно перед ними и в самом деле явился какой-нибудь демон, поставили на пол четыре ведра горячей и два ведра холодной воды, бутыль мыльного раствора и разложили на столе яства и вино, а на жестком лежаке пару белья, порты, рубаху и шерстяной котто явно большого размера.

– Меньше не было, – прокашлялся один из араманов и, захлопнув дверь, крикнул уже со ступеней: – А сапог и вообще нет.

– А если кто-то будет подглядывать, – Кама подошла к щелястой двери, – то я лишу зрения на месяц. И нашлю расстройство живота.

По лестнице загремели сапоги воинов.

– Неужели у тебя еще есть силы? – удивился Орс, когда Кама занавесила дверь одеялом и стала сдирать с себя окровавленные лохмотья и отправлять их в камин, ничего не оставляя араманским стражникам для почитания и поклонения.

– Сил нет, – призналась Кама, – но перед глазами стоят лезущие по стенам гахи. Поверишь, я их боюсь. И хочу убраться как можно дальше отсюда.

– Неизвестно еще, какие планы на тебя у местной угодницы, – напомнил Орс. – Гахи нас, конечно, поторопили, но через недельку мы все равно бы к ней отправились. И признаюсь тебе, мне тоже не хотелось бы здесь задерживаться. Хотя рухнувшая Змеиная башня явно погребла под собой не одну сотню гахов. Может быть, даже завалила проход в Донасдогаму!

– Я бы не рассчитывала на отсрочку, – прошептала Кама. – К тому же что там две-три сотни гахов? Я была в подземельях и видела их саркофаги. Даже если они были в один ряд, то есть в каждом ждал своего часа один гах или еще какая нечисть, то их было пятнадцать рядов в высоту! Две стены! Ряд шириной в полтора шага! Значит, на лигу их двадцать тысяч? Сколько лиг в подземелье? Виз Вини говорила, что не меньше десяти! Тогда их двести тысяч! Двести тысяч голодных гахов! А кроме них есть еще дикари в светящихся пещерах. Там деревни и даже город. Ты можешь себе это представить? Я не успокоюсь, даже если окажусь за стенами Раппу, которые не смог взять сам Лучезарный!

– Еще бы успокаиваться, – уныло согласился Орс. – Гахам осадные лестницы не понадобятся.

– А знаешь… – Кама принялась намыливать тело, морщась от саднящих ран. – А ведь я буду скучать без тебя.

– Ты думаешь, я от тебя отстану, когда найду себе тело? – удивился Орс.

– Тогда найди уж не совсем старого, чтобы ноги его шевелились, – попросила Кама. – А то точно отстанешь.

– Уж я постараюсь, – пообещал Орс. – Ноги… Ноги у тебя, надо заметить, это что-то…

– Ведьмины кольца! – угрожающе сплела пальцы Кама.

…Она привела себя в порядок быстрее, чем рассчитывала. Скривилась, подумав, что вторая банька за один день – это уже явно лишнее. Расчесала волосы, отметила, что не смотрелась в зеркало несколько лет. Оделась. Проверила оружие, перетряхнула мешки, которые полегчали за две недели пути от Кахака, быстро поела, но пить почти не стала, хотя вино оказалось славным, тем самым араманским, которое ценилось почти так же, как дакитское. Зато наполнила фляжки. Вервекс явился, едва звякнул колокол, и повел ее вниз. Прунум Скутум, средний из троих братьев Скутумов, был уже готов к продолжению похода. Он сидел у костра один и потягивал вино из потрескавшегося от времени кубка. Увидев чистое лицо Камы, он удовлетворенно кивнул, почесал бородку и пробормотал:

– Не думай, Вервекс не сказал мне ни слова, кроме того, что нам нужно гнать лошадей в Тун и спасать наше княжество. Но сейчас я вижу, кто ты. Все-таки, твоя мать была самой красивой королевой из всех, кого я знал. И ты взяла от нее лучшее. Ладно, забудем об этом. Говори. Я правильно понял, что ты идешь от самого Кахака?

– От Алу, – сказала Кама. – Я была там две недели назад.

– Вот ведь… – хмыкнул Прунум. – Я бы не добрался и за месяц. Тем более без лошади. Хотя случалось там бывать, но только с дружиной и давно… Чего ты там забыла? Я бы и по Анкиде не отпустил ни одну из своих трех дочерей, хотя они почти твои ровесницы, а ты ходишь там, где воины не рискуют ходить даже по десять человек! Хотя… – Прунум рассмеялся. – То, что я увидел у солончака, убеждает меня, что иногда охотник должен бояться дичь, а не наоборот. Так кто тебя отпустил?

– Хорошо, – колебалась секунду Кама, – это не главное, но я скажу. Как ты понимаешь, у меня не осталось кого-то, кто мог бы меня отпустить. Поэтому я отвечаю за себя сама. Уже шесть лет. Не знаю, как сложится моя жизнь дальше, тем более судьба всей Анкиды, как мне кажется, висит на волоске. Но пока что я выбрала вот такую судьбу. Странствую, смотрю по сторонам. Немного лекарствую. Короче, сую свой нос туда, куда его никто не сует.

– Понятно, – скис Прунум. – Ты угодница. Тогда куда тебе идти, как не в Араману? Тем более что у нас уже есть одна. Я всегда знал, что только у нас может быть угодником баба. К тому же такая стерва, как наша угодница. Хотя ничего не скажу, будь я угодником, на ее месте я был бы еще стервознее. А уж если бы я был бабой…

Прунум хлебнул еще вина, видимо, представил себе последнее, потому что вдруг засмеялся, даже захохотал, заставив обернуться и воинов, собравшихся у другого костра, и даже лошадей у коновязи.

– Мне как раз к ней и надо, – проговорила Кама. – Поскольку то, что следует передать князю Араманы – почтенному Силексу Скутуму, ты передашь и без меня. Слушай же. Две недели назад я была у Змеиной башни. У провала, который ведет в подземелья Донасдогама. То, что я увидела, заставило меня бежать в сторону Араманы. Но прежде чем я расскажу тебе это, ответь мне сам, приходилось ли вам ловить или убивать что-то, похожее на человека?

– Похожее, но все же не человека? – переспросил Прунум. – Как же. Приходилось. Раза два. Пакость похуже калба. Не так опасна, но зато и по деревьям лазит, и когти у нее, и зубы. Даже лопочет что-то. И глазами так – хлоп, хлоп. Точно как ящерица. Или как тритон речной. Но оба раза пришлось прибить. Она ж бросается! Но так что с нее? И размер у нее с ребенка. Голая к тому же. Мерзость. Да еще с заостренной палкой. Ее, что ль, боятся надо?

– А далеко заходят твои дозорные? – спросила Кама. – Случаются ли дальние походы, вроде твоего путешествия к Змеиной башне? Не теперь, так хоть лет сто назад? Двести?

– Давно не случалось, – нахмурился Прунум. – Да и что там делать? Сотню лиг отмеришь, дальше Сухота. Ни воды, ни жизни. Да и в горах… Разве только сэнмурвы пролетят. Та еще пакость. И ни сто лет назад, ни двести. Нечего там делать. Охота была в пекло соваться. Мы тут пакость подсекаем, а пока она не лезет, так и нам беспокоиться не о чем. Конечно, хотелось бы взглянуть на город предков, на Кахак, ну так, с тропы всяко можно посмотреть, а так-то… Чего там делать?

– Там беда, – прошептала Кама. – Эти существа, может, и пакость, но у них есть название и язык. И имя у каждого. Это гахи. Ведь ты слышал это слово?

– Подожди, – хмыкнул Прунум. – Это ж сказки? Детишек ими пугают. Мол, живут под горами, а если дите не слушается, выбираются и уворовывают его. Враки, конечно… Но я боялся, маленьким… Я думал, ты Эрсет меня пугать будешь…

– Это не враки, – покачала головой Кама. – Южный и западный берег Аббуту покрывает чудной лес. Словно белые змеи из земли торчат. И листья на них по весне не как листья, а как ленты в волосах. В том лесу живут гахи. Говорят, деревень там сотни две. В каждой – до полутысячи гахов. С семьями получается их сто тысяч, ведь так? К тебе не звери выскакивали, Прунум, а дети. Или заплутали, или еще как. После двухсот лиг по Сухоте будешь бросаться. А теперь представь себе гаха, который ростом как ты или выше. С когтями, зубами, способного забраться и на дерево, и по крепостной стене без лестницы. Только в доспехах, с луком или копьем.

– Подожди… – привстал Прунум. – Но даже если и так. Сто тысяч. Вычти баб, детей, стариков да юнцов, сколько останется? Двадцать тысяч? Да зимой? Думаешь, Арамана не справится с этой пакостью?

– Анкида бы справилась, – прошептала Кама. – Да не знаю, справится ли? Думаешь, гахи полезут на Араману, а Эрсет выжидать будет? А кочевники с юга твоих братьев из Аштарака помилуют? А если я тебе скажу, что под горами, в пещерах и в самом деле живут гахи? И их там не меньше, чем на поверхности? А если я тебе скажу, что в подземельях Донасдогама спали в саркофагах гахи-воины, оставленные Лучезарным? И их может быть от ста тысяч и до двухсот? Если не больше. И среди них нет стариков и старух. Это воины, Прунум. Подземелья Донасдогама вскрыты. Когда я проходила там, гахи лезли из провала, как муравьи в разлив лезут из муравейника. Две недели назад. И знаешь, что я тебе скажу, им ведь там нечего жрать. И как ты их считаешь зверьми, так и они тебя сочтут тем же самым.

– Две недели, говоришь? – выпрямился, прикрыл глаза Прунум. – Как раз что-то громыхнуло на севере. Мне спросонья показалось, что наша башня чуть не рухнула.

– Змеиная башня, – ответила Кама. – Упала в провал.

– Не ты ли ее столкнула? – вытаращил глаза Прунум.

– Даже не знаю, что и ответить тебе, – вздохнула Кама. – Но сотни две гахов до Араманы не дойдут, это точно.

– По коням! – рявкнул Прунум. – Быстрее! Дозорными остаются пять человек. Быстро ко мне, слушать и запоминать, что сейчас скажу. Но сразу говорю, увидите хоть что – драпать так, чтобы грива лошадиная в нос забивалась! Ясно?

…Путь до Туна оказался недолог. Основная часть отряда осталась в цитадели у большой стены, что тянулась вдоль границ Араманы от гор Митуту до гор Балтуту, а Кама, Вервекс, Прунум и еще пятерка воинов, меняя лошадей у каждой крепостенки, помчались дальше. На две сотни лиг было потрачено всего два дня. Зато уж, когда впереди показались зубчатые стены Туна, Прунум не преминул оглянуться, окинул взглядом вымотанные лица воинов и упрямое лицо Камы, восхищенно покачал головой и рявкнул:

– И чтоб ни слова ни полслова о девице! Хотя как же, если вы не расскажете об охоте на каменного зверя, лопнете же? Ладно, как хотите, но нет ее с нами, ушла, отправилась по делам, осталась на охоте. Чем больше разного наплетете, тем меньше вам будет веры. Я бы уж точно не поверил. А тебя, девочка, – Прунум придержал коня, – я бы взял к себе в дружину.

– Я уже в дружине, – бросила в ответ Кама.

– Знаю я вашу дружину, – с досадой поморщился Прунум. – Впрочем, ладно. Я сам зла от Туррис не видел, и ты не увидишь. Только если есть она, не ушла куда. Вервекс так сразу отправится ее искать. Если какая нужда в тебе будет, я сам приду или пришлю кого. Ночь хоть проведи в Туне. А то и стальные набойки стесываются, отдых нужен. Не бойся, я тебя на большом постоялом дворе пристрою. Там затеряться легко. Зато если твой спутник в городе, то там он, больше негде.

– А есть у вас дом скорби? – спросила Кама.

– Это ты сейчас про что? – не понял Прунум.

– Она не про дом терпимости, – хмыкнул догнавший дядю Вервекс. – Она про дом скорби. Про приют сумасшедших.

– А, – с облегчением проронил Прунум. – А то я уж… Поживешь с мое, тоже начнешь сползать из терпимости в скорбь. Нет у нас приюта для сумасшедших. Да и самих сумасшедших тоже. Все дурачки наперечет. А зачем тебе?

– Так, – пожала плечами Кама, – повеселиться.

– Чудная ты девка, – задумался Прунум. – Мне-то как раз после твоих вестей не до веселья…

– Не гони лошадей, – посоветовал Каме Орс, когда копыта лошадей загрохотали по камням проездного двора. – Кто ж дурачка ищет? Что дурачка, что умирающего старичка, что воина беспамятного. Только случай поможет. А не будет случая, значит – не судьба.

– Значит, мне так и таскать в себе мурса? – процедила сквозь зубы Кама.

– Зачем же? – обиженно протянул Орс. – Как случай подвернется, сам слечу, и не заметишь даже.

– А если не судьба? – спросила Кама.

– А тебе что, плохо со мной, что ли? – спросил Орс.

– Вот слетишь, тогда и поговорим, – пообещала Кама.

…Постоялый двор и в самом деле оказался большим, к тому же устроен он был прямо под стенами княжеского замка, только затеряться в нем никак бы не вышло, трактирный зал, в котором Кама наскоро перекусила, был почти пуст, да и на втором этаже, где узкие двери в каморки-комнатушки лепились через каждые три шага, постояльцами даже и не пахло. Точнее, пахло, но не постояльцами, а кислой капустой, грязной обувью и гнилым деревом.

– Простите, – униженно кланялся служка, которым оказался невысокий то ли моложавый старичок, то ли хлебнувший лиха паренек. – Господин Скутум велел поселить вас получше, но вовсе хороших комнат нет. Уже лет шесть, как вся Арамана на узлах спит, на узлах ест, на узлах рожает детей и всякое другое творит. Войны ждем. Даже уже за раппской стеной и в Бабу и деревеньки устроили, кто и дома себе прикупил, а все родная земля держит. Да и недалеко вроде. Успеем?

– Не знаю, – захлопнула перед носом слуги дверь Кама и тут только поняла, что усталости в ней столько, что, пролежи она хоть неделю, просыпаясь только от голода и по нужде, все равно не избудет накопившуюся усталость.

– Ваша милость, – послышался стук в дверь старательного служки, – уж простите, забыл сказать, что у нас, как в лучших гостиных домах Самсума, воду носить не надо! Течет по свинцовым трубам в каждую комнату, только затычку вынуть. И жаровня в каждой комнате имеется, и все прочее, только затычку не забывайте обратно вставлять, а то ворот осел крутит, так надо же и животину пожалеть. Хорошо?

– Иди, – бросила Кама, сбрасывая одежду. – Орс?

Мурс не отзывался.

– Ну, как хочешь, – буркнула Кама, заходя за выцветшую ширму. В углу комнаты и в самом деле торчала свинцовая труба, заткнутая деревяшкой. Точно под ней стояла жаровня, наполненная подернувшимися пеплом углями, поверх них лоснился черным боком котел. Кама выдернула пробку, поморщилась, потому что струйка воды несла в себе если не уличный мусор, то уж точно песчинки и чешуйки сажи, и оживила жаровню, едва не разметав ее содержимое по всей комнате.

– Спокойнее, это не калбы, – прошептала она сама себе и на всякий случай окликнула еще раз: – Орс? Неужели слетел? И куда же? Ведь не на этого служку?

Происшедшее вдруг расстроило ее. Кама даже почувствовала что-то вроде тоски или досады, словно кто-то близкий, с кем она вела беседу не один час, вдруг поднялся и, не говоря ни слова, ушел. Даже не попрощался.

– Ну и ладно, – буркнула Кама и принялась смывать с себя грязь и пот, раздумывая о том, что все ее отличие от простолюдинок в том, что она пытается оставаться принцессой хотя бы изнутри. Хотя что она знает о простолюдинках? И ночевала ли хоть одна из них в комнате, в стене которой торчит труба – словно доставленный к жилищу родник?

Через час Кама залила жаровню и вышла из комнаты, не оставив там на всякий случай ничего. Две мысли не давали ей покоя – куда же все-таки делся мурс и стоит ли отдыхать, не укрывшись хотя бы за стенами Раппу? Хотя всего лишь два часа сна у костра давали о себе знать, не упасть на лежак стоило серьезных усилий.

Служки на этаже не оказалось, Кама пару раз окликнула его, потом спустилась вниз и обнаружила, что ее недавний слуга суетится в обеденном зале, погоняя двоих похожих на него мальчишек. Затеяв с ним разговор, Кама вскоре поняла, что видит перед собой как раз хозяина заведения. Через пять минут его беспрерывных поклонов, между которыми трактирщик успевал отдавать указания сыновьям, потому как десятка два посетителей все-таки решили почтить полуденную араманскую стряпню, Кама поняла, что постояльцев, кроме нее самой, на постоялом дворе нет вовсе. И вообще всего народа – он сам, два его сына да их мать, которой теперь нет, потому что она в Раппу обихаживает новый дом, что удалось построить за последние пять лет, да будет благословенна королева Раппу – Рима Нимис. На вопрос же, есть ли где-нибудь поблизости, да хоть в самом замке за стеной двора, или где-нибудь в подвале или кладовых кто-то старый, при смерти, раненый воин, человек без ума или в беспамятстве, трактирщик побледнел, пожал плечами и пробормотал только, что всякого привечает, но никого подобного в трактире нет. Всей живности на сей момент – он, два сына, осел, что крутит ворот, два кошака и без счета крыс. Это если говорить о подвалах. А за стеной замка, к которой прижался постоялый двор, вовсе нет никого, потому что там выгребная яма и вроде бы оружейная, так кому там быть, тем более что войны пока что не случилось, а с ума араманы сходят как раз перед смертью. Едоков же в трактире всего за два десятка, но ни один из них не похож ни на умалишенного, ни на смертельно больного. Хотя – двое просили передать, что ожидают, когда гостья Туна отдохнет и позволит с нею переговорить.

– Вон, – протянул руку трактирщик. – Мужчина и женщина.

Мужчину Кама узнала за десять шагов. У высокого окна, за которым в мутное стекло смотрела и билась холодным снежным ветром зима, хотя длился еще последний день осени, сидел красавчик Каутус – второй сын князя Араманы, пусть и одет он был неприметно, подобно торговцу или ремесленнику. Но женщина рядом с ним явно не была его женой Ламеллой Валор. Не искрился смех из ее глаз, а Ламелла, как помнила Кама, сама была смехом, радостью, легкостью. Даже мать Камы говорила, что самый светлый брак, самый дружный союз из всех, что создали молодые принцы и принцессы Анкиды, – это союз Каутуса Скутума и Ламеллы Валор. Нет, это была не она. Голубые глаза Ламеллы не могли стать серыми, словно отшлифованная сталь. Неужели у араманов принято скрывать свое лицо? Отчего Каме кажется, что она никогда не встречалась с этой женщиной?

– Вот. – Каутус дождался, когда Кама подойдет, поднялся, ответил поклоном на ее поклон и положил на стол два ярлыка. – Это от Вервекса. У меня будет короткий разговор к тебе… Пасба. Но прежде всего я хотел бы передать тебе следующее – князь Араманы Силекс Скутум выражает тебе огромную благодарность за твои сведения и восхищение твоей доблестью. Хотя, – Каутус позволил себе улыбнуться, – не может поверить в то, что описал ему брат. Но дело не в этом. Силекс Скутум будет рад содействовать твоему путешествию, во всяком случае, на конюшне тебя ждут две лошади, если, конечно, ты уже нашла своего спутника.

– Еще нет, – проговорила Кама и взглянула на спутницу Каутуса. Та прикрыла на мгновение глаза, может быть, даже улыбнулась под тканью и поклонилась Каме.

Каутус покосился на соседку, но, видно, удовлетворился ее поклоном и продолжил:

– От себя только хочу добавить, что, если у тебя возникнут какие-то просьбы, они будут выполнены незамедлительно. Передать их сможешь хоть через трактирщика. Ты ведь понимаешь, что тебе лучше не разгуливать с открытым лицом? Даже здесь? А на воротах Раппу и Бабу до сих пор висят повеления Пуруса Арундо о поимке некоторой особы. Границы Раппу – границы великого Ардууса, пусть даже его величие многими ставится под сомнение. Ты обветренна и утомлена, но твоя усталость даже тени не отбрасывает на твою красоту. Будь осторожна.

– Буду, – пообещала Кама. – Это все, что ты хотел мне сказать?

– Нет, – раскатал по столу полоску пергамента Каутус. – Мне нужно, чтобы ты повторила все то, что сообщила Прунуму. Сразу скажу, что все это будет переписано и отправлено с гонцами в Раппу, Бабу, Хонор и Аштарак. Считай, что в Ардуус. Кроме этого я хочу знать, как выглядит оружие гахов, их точный рост, доспехи, все, что может оказаться полезным. Как далеко летят их стрелы, копья. Как гахи сражаются. Все, что ты запомнила.

– Хорошо, – задумалась Кама и, прежде чем начать повествование, проговорила: – Главное – это то, что они связаны с Донасдогама и Эрсет. И уж точно в одного вождей гахов, что сменили араманов на берегу озера Аббуту, вселился мурс. Я даже знаю его имя. Это – Диафанус.

– Понятно, – побледнел Каутус. – Значит, мы можем получить еще и белый мор?

– Вряд ли, – усомнилась Кама. – Ведь вы не в осаде? Стены Туна мне не показались слишком высокими, а в его замке народ Араманы не укроется. Но в Раппу… может случиться все. Хотя тоже вряд ли. Не думаю, что стены древней крепости будут препятствием для гахов. И уж точно не остановят их скалы гор Балтуту и гор Сахату, которые столетия делали долину Сана-Баба самым безопасным местом в Анкиде. Гахи не звери, но, карабкаясь по скалам и деревьям, ничем не уступят белке.

– Хорошо, – начал заполнять рунами пергамент Каутус.

– Боюсь, что ничего хорошего, – заметила Кама. – Они отличные стрелки из луков. Бьют точно в цель на расстоянии до трех сотен шагов. Может быть, и дальше, но туман не позволил оценить мне их стрельбу точнее. Во всяком случае, я была свидетелем, как их копье пронзило человека насквозь с расстояния в сто шагов. У них может быть разное оружие. Как сделанное из стали, так и из кости… Они ловки, сильны, гибки, выносливы…

Она говорила недолго. Когда закончила, Каутус свернул пергамент и поднялся, чтобы уйти с поклоном, поднялась и его спутница.

– Два вопроса. – Кама тоже встала из-за стола. – Почему у тебя траурная лента на горле?

– Королева Армилла убита, – ответил Каутус. – Мать моей жены. Бабушка моих детей.

– Кто это сделал? – прошептала Кама.

– Спроси себя, кто убил ее мужа шесть лет назад, – пожал плечами Каутус. – Тот, кто убил Вигила Валора, тот убил и Армиллу Валор. Траур объявлен на год. Это единственный способ уберечь остальных Валоров от гнева Пуруса Арундо. Может быть, единственный… Это все?

– Я ищу угодницу, – напомнила Кама. – Ее зовут Туррис. Вервекс обещал мне устроить с ней встречу.

– Вот она, – показал на свою спутницу Каутус, поклонился и ушел.

Туррис сняла с лица платок и, прищурившись, окинула взглядом Каму:

– Сегодня выходим. Поговорим в дороге. Где Портенум? Виз Вини сказала, что он будет с тобой. Должен быть с тобой. Правда, я ждала вас парой недель позже, но понимаю, что ты прибыла вовремя.

– Портенум убит, – ответила Кама, вглядываясь в тонкие, словно вырезанные мастером резьбы по кости черты. – Тем самым копьем.

– А его… начинка? – подняла брови Туррис.

– Я несла его в себе, – заставила удивиться угодницу еще сильнее Кама. – Но здесь или где-то неподалеку – он пропал. И я не знаю, где его искать. Он мог вселиться или в старика, или в умалишенного, или в раненого воина, который обречен на беспамятство. Но здесь никого похожего нет. Только трактирщик, двое его детей, осел и кошаки. И вот, едоки, – окинула взглядом зал Кама. – А я, честно говоря, успела к нему привыкнуть.

– Вот как, значит, – усмехнулась Туррис и покачала головой. – А я ведь думала, что сумасшедшая в Арамане только я одна. Теперь нас двое, и мне за тобой не угнаться. Впустить в себя мурса… Надо быть очень сильной, чтобы решиться на такое. Впрочем, то, что я о тебе слышала… Осталось только и тебе научиться слышать. Слушать и слышать. Пошли, кажется, я знаю, где Орс.

…В застеленном гнилой соломой загоне трактирщик охаживал плетью голого и грязного здоровяка. Тот жмурился, пытался увернуться от ударов, но цепи, которым он был прикован к огромному вороту, не давали ему этой возможности.

– Что еще? – раздраженно обернулся трактирщик, но тут же опустил плеть и склонился в поклоне. – Беда одна не ходит, госпожа. Мало того что война надвигается, так еще и мой осел вдруг проявил норов. Впервые за последние десять лет. Отказывается крутить ворот. И это за то, что я его кормлю, – ударил ногой по деревянному корыту трактирщик. – А ведь научить его крутить эту штуку было куда труднее, чем какого-нибудь настоящего осла. У него же в голове нет вообще ничего!

– Я тебе говорила, приятель, что даже безмозглые люди остаются людьми, – покачала головой Туррис. – Как же я раньше не забрала у тебя беднягу?

– Чтобы он ходил под себя в твоем домишке на северном склоне? – с досадой скривился трактирщик. – Да в нем росту пять с половиной локтей! Ты знаешь, что он в день съедает ведро еды? Какой-никакой, а еды! А как он гадит? У меня даже глаза слезились, пока я пытался его проучить! Да я проклял уже давно тот день, когда купил этот трактир вместе с этой живой машиной. Ты посмотри! И ведь ему всего только двадцать пять или двадцать четыре…

Существо, которое трактирщик называл ослом, стояло во весь рост, почти упираясь головой в потолок, и тщетно пыталось закрыть чресла огромными ручищами. Мешали цепи.

– Его родители погибли на краю Сухоты, – вздохнула Туррис. – Мальчишка потерял разум. Обратился в зверя, даже бросался на людей и покусал кого-то, пока прежний трактирщик не накинул на него петлю и не притащил сюда. И вот последние пятнадцать лет он крутит этот ворот. Правда, вначале перед ним приходилось носить миску с едой. Все. Мы забираем его.

– То есть? – не понял трактирщик. – Как это?

– Ты слышал слова Каутуса? – напомнила Туррис. – Вот это наша награда. Он нам нужен. Или ты уже не подумывал выпустить его навстречу гахам? Снимай с него цепи. Все равно тебе уходить в Раппу. Как всем араманам.

– А он не бросится на… – с опаской прошептал трактирщик.

– Не бро…шусь, – с трудом выговорил «осел», – прос…ти, Тур…рис. И ты, прости, Кама. Я не…важно выгляжу. К тому же этот рот, кажется, умеет только жрать помои. Ничего. Я его научу лучшему…

– Быстрее, – поторопила Туррис окаменевшего трактирщика. – А то ведь я расскажу князю Араманы, кто тут у тебя крутил ворот.