28
Когда фермер остановил телегу, чтобы высадить их на обочине Белмонтской дороги, шел уже четвертый час.
Пусть им придется прошагать еще километра три, зато ясное небо по-прежнему голубело, а снег, покрытый ледяной коркой, сверкает, словно стекло в лучах полуденного солнца.
Пока они устало брели по дороге, Норрис рассказывал Розе, державшей на руках Мегги, какой участок земли принадлежит каждому из соседей. Он познакомит ее со всеми, и все они полюбят Розу. Хозяин вон того захудалого домишки — старик Эзра Хатчинсон, его жена умерла от тифа два года назад, а коровы, пасущиеся на соседнем поле, принадлежат вдове Хеппи Комфорт, которая заглядывается на ныне свободного Эзру. В опрятном домике на другой стороне дороги живут доктор Хэллоуэлл с супругой, эта бездетная пара была очень добра к нему на протяжении многих лет и всегда принимала его радушно, словно родного сына. Доктор Хэллоуэлл позволял
Норрису пользоваться его библиотекой, а год назад написал пылкое рекомендательное письмо в медицинский колледж.
Роза с напряженным интересом впитывала все сведения, даже незначительные подробности, касающиеся увечного теленка Хеппи или экстравагантной коллекции доктора Хэллоуэлла — собрания немецких церковных гимнов. По мере приближения к ферме Маршаллов вопросов становилось все больше, Роза задавала их так настойчиво и рьяно, будто еще до прибытия на место хотела узнать все самые мелкие детали из жизни Норриса. А когда они оказались на вершине холма и на горизонте показалась ферма, Роза остановилась и, прикрыв глаза рукой, чтобы защититься от ослепительных лучей заходящего солнца, устремила взгляд вдоль.
— Смотреть там особенно не на что, — признался Норрис.
— Есть на что, Норрис. Ты ведь вырос здесь.
— И всегда мечтал вырваться отсюда.
— Я бы не отказалась тут пожить.
Мегги проснулась и, зашевелившись у нее на руках, что-то радостно прогугукала. Улыбнувшись племяннице,
Роза продолжила:
— Я была бы счастлива на ферме.
Норрис рассмеялся.
— Это мне в тебе и нравится, Роза. Думаю, ты можешь быть счастлива где угодно.
— Но дело не в том, где ты живешь.
— Прежде чем сказать: «Дело в людях, которые тебя окружают», — тебе нужно познакомиться с моим отцом.
— Я боюсь этого. Ты так говоришь о нем!
— Он суровый человек. Лучше, чтобы ты знала это заранее.
— Это из-за того, что он потерял твою матушку?
— Она оставила его. Оставила нас обоих. Он так и не смог ее простить.
— А ты? — спросила раскрасневшаяся от мороза девушка, взглянув на Норриса.
Скоро стемнеет, — отозвался он. Они продолжили свой путь, солнце опускалось все ниже, а голые деревья отбрасывали на снег тонкие замысловатые тени. Подойдя к старой каменной стене, покрытой блестящим льдом, они услышали мычание коров в хлеву. По дороге к ферме Норрису казалось, что дом стал еще меньше и скромнее, чем раньше. Неужели всего два месяца назад, когда Норрис уезжал отсюда, обшивочные доски уже были такими ветхими? Неужели крыльцо уже тогда казалось таким просевшим, а ограда — покосившейся? Чем ближе они подходили к дому, тем больше тяготело над ним бремя долга, тем сильнее он страшился предстоящей встречи.
Норрис уже сожалел о том, что втянул в это Розу и младенца. Он предупредил ее о том, что отец может показаться неприятным, однако Роза, похоже, ничего не опасается, а только весело шагает рядом, напевая что-то Мегги.
Неужели хоть кто-нибудь, пусть даже его отец, может невзлюбить эту девушку? Наверняка он привяжется и к Розе, и ребенку, решил юноша. Она расположит отца к себе так же, как когда-то расположила к себе его самого, и за ужином они станут смеяться все вместе. Да, этот визит может оказаться очень даже хорошим, и Роза будет его талисманом. «Моя юная ирландка, приносящая удачу», — подумал он. При взгляде на девушку настроение у
Норриса улучшилось — казалось, ей ужасно нравится быть здесь, рядом с ним, брести вдоль сгорбленной ограды по направлению к дому, который представлялся все более мрачным и обветшалым.
Они шагнули за покосившиеся ворота и оказались во дворе, где валялась сломанная телега и была целая гора еще не расколотых на дрова бревен. Сестрички Уэлливер наверняка дрогнули бы, увидев этот двор. Норрис представил, как они стараются пробраться по разрытой и затоптанной свиньями земле, не запачкав своих изящных туфелек. Роза же безо всяких колебаний приподняла подол юбки и пошла по двору вслед за Норрисом.
Потревоженная гостями старая свинка, хрюкнув, помчалась прочь в сторону хлева.
Еще до того, как они подошли к крыльцу, дверь открылась, и из-за нее показался отец Норриса. Айзек Маршалл два месяца не видел сына, однако не произнес ни одного приветственного слова, он просто стоял на крыльце, молча наблюдая за приближением гостей. На нем была все та же куртка из домотканой материи и те же самые тускло-коричневые брюки, которые он носил всегда, однако теперь казалось, что одежда висит на нем, а глаза, глядевшие из-под изношенной шляпы, еще больше запали. Когда его сын поднялся по ступенькам, на лице фермера мелькнула слабая улыбка.
— С приездом, — проговорил Айзек, даже не пытаясь обнять сына.
— Отец, позволь представить тебе моего друга Розу. И ее племянницу Мегги.
Роза с улыбкой выступила вперед, а малышка заворковала, словно приветствуя хозяина.
— Приятно познакомиться, господин Маршалл, — сказала Роза. Айзек так и стоял, упрямо прижимая опущенные руки к телу, его губы сжались. Норрис заметил, что Роза залилась краской, ни разу в жизни он еще не испытывал такую сильную неприязнь к отцу.
— Роза — очень добрый друг, — снова: заговорил Норрис. — Я хотел, чтобы вы познакомились.
— Она у нас переночует?
— Я надеялся, что она пробудет здесь дольше. Им с малышкой пока негде жить. Она может разместиться в комнате наверху.
— Тогда придется постелить постель.
— Господин Маршалл, я все сделаю, — заверила Роза. — Я не доставлю никаких хлопот. Я трудолюбивая! И могу делать все что угодно
Айзек смерил младенца долгим взглядом. Затем, неохотно кивнув, развернулся и отправился в дом.
— Пойду взгляну, хватит ли нам еды на ужин.
* * *
— Прости, Роза. Мне очень жаль.
Они сидели на сеновале и при слабом свете фонаря наблюдали за тем, как внизу жуют свою жвачку коровы.
Рядом крепко спала Мегги. Свиньи тоже забрели в хлев и посреди охапок сена, хрюкая, начали борьбу за лучшее спальное место. Этим вечером Норрису было гораздо уютнее здесь, рядом с хрюкающими и мычащими животными, чем в тихом доме наедине с молчаливым человеком. Во время праздничного ужина, состоявшего из окорока, вареной картошки и репы, Айзек в основном помалкивал, лишь задал несколько вопросов об учебе
Норриса, однако ответы выслушал равнодушно. Интерес у него вызывала лишь ферма, и сам он говорил только о ней — об ограде, которую нужно починить, о том, что нынче осенью плохое сено, и о лености недавно нанятого работника. Роза сидела прямо напротив Айзека, но с тем же успехом могла оказаться невидимкой — фермер глядел на нее, разве что передавая пищу.
И она прекрасно понимала, что лучше молчать.
— Отец всегда был таким, — заметил Норрис, глядя на свиней, копавшихся в сене. — Ничего иного и не стоило ожидать. Нельзя было заставлять тебя сносить это.
— Я рада, что приехала.
— Сегодняшний вечер был для тебя пыткой.
— А я лишь тебя одного и жалею.
На Розу падал свет фонаря, во тьме хлева Норрис не замечал заштопанное платье и ветхий платок, он видел только лицо внимательно глядевшей на него девушки.
— Ты вырос в безотрадном месте, — проговорила она. — Такой дом не подходит для ребенка.
— Так было не всегда. Не хочу, чтобы ты думала, будто мое детство было мрачным. Случались и хорошие дни.
— А когда все переменилось? После того как ушла твоя матушка?
— Да, после этого все пошло иначе.
— Как же так получилось? Это ужасно, когда тебя оставляют. Тяжело, когда кто-то близкий уходит в мир иной.
Но если кто-то покидает тебя по собственной воле… — Она осеклась. Глубоко вздохнув, Роза взглянула вниз, на загон. — Мне всегда нравился запах хлева. Все его оттенки — и животные, и сено, и зловония. Хороший, простой запах, вот что я скажу.
Он посмотрел во тьму, туда, где наконец-то переставшие копаться в сене свиньи сбились в кучку и, тихонько похрюкивая, приготовились ко сну.
— А кто оставил тебя, Роза? — спросил Норрис.
— Никто.
— Ты говорила о том, что тебя покидали.
— Я сама так поступила, — тяжело сглотнув, призналась она. — Это я оставила близкого человека. Какой же я была дурехой! Арния отправилась в Америку, а я поехала следом, потому что мне очень хотелось стать взрослой.
Очень хотелось увидеть мир. — Девушка печально вздохнула и со слезами в голосе добавила: — Думаю, я разбила сердце своей матушке.
Спрашивать ни о чем не понадобилось: скорбно склоненная голова девушки говорила о том, что ее матери уже нет в живых. Выпрямившись, Роза решительно заявила:
— Я больше никогда никого не покину. Никогда.
— Норрис потянулся к ней и взял девушку за руку, которая стала теперь такой знакомой. Ему вдруг показалось, что они всегда вот так держались за руки, всегда делились тайнами в сумраке этого хлева.
— Я понимаю, почему твой отец суров, — проговорила Роза. — Он имеет право быть таким.
* * *
Спустя несколько часов после того, как Роза с Мегги ушли спать, Норрис и Айзек сидели за кухонным столом, между ними горела лампа. Норрис едва притронулся к бутылке с яблочным бренди, зато фермер весь вечер налегал на этот напиток, юноша никогда не видел, чтобы отец столько пил. Плеснув себе еще немного бренди,
Айзек нетвердой рукой заткнул бутыль пробкой.
— Так кто она тебе? — спросил отец, его затуманенные глаза смотрели на сына поверх стакана.
— Я же сказал вам — она мой друг.
— Девчонка? Ты что, маменькин сынок? Не можешь найти нормальных друзей, как другие мужчины?
— Чем она вам не угодила? Тем, что девица? Тем, что ирландка?
— Она обрюхаченная?
Норрис потрясенно взглянул на отца. «Это все бренди, — решил он. — Отец не может так думать».
— Ха! Ты о том и не ведаешь, — заметил Айзек.
— Вы не вправе говорить о ней такое. Вы ее совсем не знаете.
— А ты сам-то хорошо ее знаешь?
— Я до нее не дотрагивался, если вы спрашиваете об этом.
— Это вовсе не означает, что ее до тебя никто не обрюхатил. К тому же у нее уже есть ребенок! Взять ее к себе — значит взвалить на себя обязанности другого мужчины.
— Я надеялся, что она станет желанной гостьей. Надеялся, что вы сможете принять ее и, быть может, даже полюбить. Она очень трудолюбивая, а такого доброго сердца я сроду не встречал. Без сомнения, она заслуживает лучшего приема, чем тот, что вы ей оказали.
— Сынок, я просто пекусь о твоем благополучии. О твоем счастье. Ты хочешь растить чужого ребенка?
Норрис резко поднялся.
— Доброй ночи, отец, — сказал он и собрался выйти из кухни.
— Я хочу уберечь тебя от боли, которую испытал сам. Норрис, они станут обманывать тебя. Они непомерно лживы, но ты узнаешь об этом не сразу, а лишь когда будет слишком поздно.
Норрис остановился и, внезапно поняв смысл отцовских слов, обернулся.
— Вы говорите о матушке.
— Я старался сделать ее счастливой. — Быстро проглотив остаток бренди, отец с грохотом опустил стакан на стол. — Старался как мог.
— Что ж, я никогда не замечал этого.
— Дети ничего не видят, ничего не понимают. Много чего о своей матери ты уже не узнаешь никогда.
— Почему она оставила вас?
— Она ведь и тебя оставила.
Против этой горькой правды Норрису было нечего возразить. «Да, она покинула меня, — мысленно подтвердил он. — И я никогда этого не пойму». Внезапно обессилев, Норрис вернулся на свое место за столом. И увидел, что отец снова наполняет стакан.
— Чего же я не знаю о матушке? — спросил юноша.
— Того, о чем я сам должен был знать. Того, о чем я и должен был задуматься. С чего вдруг девица вроде нее решилась выйти за такого, как я? О, не такой уж я глупец. Я достаточно долго прожил на ферме и знаю, сколько нужно свиноматке, чтобы… — Он запнулся и опустил голову. — Не думаю, что она хоть когда-нибудь любила меня.
— А вы ее любили?
Айзек поднял на Норриса влажный взгляд:
— Какая разница? Этим ее было не удержать. Даже ты не смог удержать ее.
Эти жестокие и правдивые слова повисли в воздухе, словно пороховая гарь. Разделенные столом, отец и сын сидели и молча смотрели друг на друга.
— В тот день, когда она уехала, — начал Айзек, — ты был болен. Помнишь?
— Да.
— Сенная лихорадка. У тебя был такой жар, что мы боялись потерять тебя. В ту неделю доктор Хэллоуэлл отправился в Портсмут, так что мы не могли позвать его.
Матъ сидела возле тебя всю ночь и весь следующий день, но лихорадка не прекращалась, и мы уже оба считали, что лишимся тебя. И что же она сделала? Ты помнишь, как она уезжала?
— Она сказала, что любит меня. Сказала, что вернется.
— Она говорила это и мне. Говорила, что ее сын заслуживает самого лучшего и она позаботится о том, чтобы это у него было. Она нарядилась в лучшее платье и ушла из дома, но так и не вернулась Ни тем вечером, ни после.
Я остался один с больным мальчишкой на руках, не ведая, куда она направилась. Госпожа Комфорт приходила присмотреть за тобой, когда я отправлялся на поиски. Я обшарил все возможные места, зашел ко всем соседям, которых навещала София. Эзре вошло в голову, будто он видел, как она скачет на юг по Брайтонской дороге. Еще кто-то видел, как она направлялась в Бостон. Я так и не смог понять, зачем ей было ехать туда. — Айзек немного помолчал. — Потом в один прекрасный день на пороге появился мальчишка, он привел лошадь Софии. И принес письмо.
— Почему вы не показали мне то письмо?
— Мал ты был. Одиннадцать годков всего.
— Не настолько уж и мал, понял бы.
— Письма уже давным-давно нет. Я его сжег. Но могу пересказать, что там было написано. Ты ведь знаешь, я не мастер читать. Так что я попросил госпожу Комфорт, чтобы и она взглянула, а то вдруг я чего не разобрал. -
Глотнув напитка, Айзек взглянул на лампу. — Там говорилось, что София больше не может быть моей женой. Что она встретила какого-то человека и они уезжают в Париж. «Живи своей жизнью», — написала она.
— Там наверняка было что-то еще.
— Ничего больше. Госпожа Комфорт подтвердит.
— Она ничего не объяснила? Не сообщила никаких подробностей, даже имени этого человека не написала?
— Говорю же, это все, что было в письме.
— Обо мне там тоже не упоминалось? Наверняка ведь было что-то!
— Вот потому, сынок, я и не показал его тебе, — тихо ответил Айзек. — Не хотел, чтобы ты узнал об этом.
О том, что родная мать не упомянула даже его имени… Норрис не смог поднять глаза на отца. Вместо этого он уткнулся взглядом в сучковатый стол — именно за ним они с Айзеком столько раз делили молчаливую трапезу, которую сопровождали лишь завывание ветра и позвякивание вилок о тарелки.
— Почему именно сейчас? — спросил юноша. — Почему вы ждали столько лет, чтобы сказать мне об иом?
— Из-за нее. — Айзек взглядом указал наверх, на комнату, где спала Роза. — Ты ей приглянулся, сынок, и она тебе приглянулась. Вот оплошаешь сейчас и будешь жить с этим до конца своих дней.
— Почему вы полагаете, что я оплошаю?
— Некоторые люди не видят даже того, что у них под носом.
— С матушкой вы совершили оплошность?
— Да и она со мной. Я же наблюдал, как она росла. Много лет я видел ее в церкви, она сидела там в красивой шляпке, всегда была приветлива со мной, но при этом глядела будто бы мимо. А потом вдруг ни с того ни с сего возьми и заметь меня. Решила, что я все же стою внимания. — Потянувшись к бутыли, Айзек снова наполнил стакан. -
А одиннадцать лет спустя ей пришлось сидеть на этой поганой ферме с больным мальчонкой. Ясное дело, проще всего сбежать. Бросить все и зажить себе распрекрасно с новым кавалером. — Он опустил бутыль и снова посмотрел наверх, туда, где спала Роза. — Нельзя верить их речам, вот о чем я тебе толкую. Личико-то у этой девчонки миленькое. Только вот что за ним кроется?
— На ее счет вы заблуждаетесь.
— Я заблуждался насчет твоей матери. И всего-навсего хочу уберечь тебя от этих мучений.
— Я люблю эту девушку. И собираюсь жениться на ней.
Айзек рассмеялся.
— Я женился на той, кого любил. Видишь, что из этого вышло? Он поднял бокал, но его рука замерла в воздухе.
Оглянувшись, Айзек посмотрел на дверь. Кто-то стучал в нее.
Норрис и Айзек обменялись удивленными взглядами. На дворе стояла ночь, едва ли кто-нибудь из соседей решил зайти в такой час. Поморщившись, Айзек взял лампу и подошел к двери. Ворвавшийся в дом ветер почти задул лампу, и фермер остановился на пороге, глядя во тьму на того, кто ждал на крыльце.
— Господин Маршалл? — осведомился человек. — Ваш сын здесь?
Услышав его голос, встревоженный Норрис тут же вскочил на ноги.
— Что вам от него нужно? — спросил Айзек.
И вдруг он попятился — на кухню, оттолкнув хозяина, ворвались двое мужчин.
— Вот вы где, — проговорил господин Пратт, заметив Норриса.
— Что все это значит? — возмутился Айзек.
Стражник Пратт кивнул своему спутнику, и тот встал за спиной у Норриса, словно стремясь помешать бегству.
— Вы поедете в Бостон вместе с нами.
— Как вы смеете врываться в мой дом! — воскликнул Айзек. — Кто вы такие?
— Ночная стража. — Пратт не сводил глаз с Норриса. — Господин Маршалл, экипаж ждет вас.
— Вы берете под стражу моего сына?
— По причине, которую он наверняка уже объяснил вам.
— Я никуда не поеду, пока вы не скажете, в чем меня обвиняют, — отрезал Норрис.
Человек, стоявший у него за спиной, толкнул юношу так сильно, что тот ушибся о стол. Бутыль с яблочным бренди упала на пол и разбилась.
— Прекратите! — закричал Айзек. — Зачем вы это делаете?
— Вы обвиняетесь в убийстве, — объявил Пратт. — В убийстве Агнес Пул, Мэри Робинсон, Натаниэла Берри, а теперь еще и господина Эбена Тейта.
— Тейта? — Норрис изумленно посмотрел на стражника. — Розиного зятя тоже убили? — Я ничего не знаю о его смерти! И уж точно не я его убил!
У нас есть все необходимые доказательства. И мой долг вернуть вас в Бостон, чтобы вы предстали перед судом.
— Пратт кивнул второму стражнику: — Уведите его.
Юноша вынужден был подчиниться и уже на пороге услышал крик Розы:
— Норрис!
Обернувшись, он наткнулся на ее испуганный взгляд.
— Иди к доктору Гренвиллу! Расскажи ему о том, что случилось! — только и смог прокричать юноша, пока его выталкивали за дверь, в темноту ночи.
Конвоиры запихнули Норриса в экипаж, и Пратт двумя громкими ударами по крыше подал сигнал вознице. Они покатили прочь в сторону Белмонтской дороги, по направлению к Бостону.
— Даже доктор Гренвилл не в силах защитить вас, — проговорил Пратт. — С такими-то уликами.
— Какими уликами?
— Не догадываетесь? Кое-какая вещичка в вашей комнате.
Норрис растерянно покачал головой.
— Понятия не имею, о чем вы толкуете.
— Банка, господин Маршалл. Я изумлен, что вы держали у себя такую вещь.
Второй стражник, сидевший напротив них, посмотрел на Норриса и пробормотал:
— Помешанный ублюдок.
— Не каждый день натыкаешься на человеческое лицо, плавающее в банке с виски, — заметил Пратт. — Ну, а на случай, если кто усомнится, мы и вашу маску нашли. Она по-прежнему обрызгана кровью. Играли с нами в кошки-мышки, верно? Описывали маску, которую сами и носили? «Маску Вестэндского Потрошителя подложили в мою комнату?» — ужаснулся Норрис.
— Полагаю, вас ждет виселица, — продолжил Пратт.
Другой стражник засмеялся, будто давно с нетерпением ждал хорошей казни — словно бы именно это развлечение и поможет развеяться посреди безрадостной зимы.
— А потом вами займутся ваши добрые друзья доктора, — добавил он.
Даже во мраке экипажа Норрис увидел, как стражник провел пальцем вдоль груди, и этот жест не требовал разъяснений. Одни покойники попадали на стол анатома таинственными, окольными путями. Гробокрадцы, рисковавшие попасть под стражу за каждое ночное вторжение на кладбище, выкапывали их из могил под покровом тьмы. А вот тела казненных преступников отсылались в анатомическую залу на вполне законных основаниях. Осужденные расплачивались за грехи не только жизнью, но и своими бренными останками. Каждый стоявший на эшафоте узник знал: после казни унижения продолжатся, только уже под ножом анатома.
Норрис вспомнил старого ирландца, тот самый труп, чью грудь он рассек, чье влажное сердце держал в руках.
А кто будет держать его сердце? Чей фартук обрызгает его кровь, когда иссеченные органы шлепнутся в ведро?
Через окно экипажа он видел залитые лунным светом поля и выстроившиеся вдоль Белмонтской дороги фермы — он всегда проезжал их по пути в Бостон. Но сегодня Норрис видит их в последний раз, нынче он прощальным взглядом окидывает места, где провел детство и откуда всегда мечтал вырваться. Глупо было считать, что это ему удастся, и вот теперь Норриса ждет наказание.
Дорога уводила их на восток от Белмонта, экипаж приближался к Бостону, и вместо ферм по пути начали попадаться деревеньки. Теперь в окне виднелась залитая лунным светом река Чарлз. Норрис вспомнил, как однажды вечером гулял вдоль воды, разглядывая то, что расположено на противоположном берегу, — тюрьму. В тот вечер он казался самому себе счастливчиком в сравнении с теми бедолагами, что очутились за решеткой.
Нынче ночью Норрис станет одним из них, и лишь палач будет ему избавлением.
Колеса экипажа загремели по мосту Западный Бостон, и Норрис понял, что путешествие почти закончилось.
Осталось пересечь мост, и почти сразу же окажешься на Кембриджской улице, там нужно свернуть на север — и до юродского острога рукой подать. Вот он, наконец-то пойманный Вестэндский Потрошитель! Коллега Пратта не скрывал победоносной улыбки, его белые зубы поблескивали во тьме.
— Тпру! Стой же! — крикнул возница, внезапно остановив экипаж.
— Теперь-то что? — возмутился Пратт, выглядывая в окно. Они все еще стояли на мосту. — Почему мы остановились? — громко спросил он у возчика.
— Тут помеха, господин Пратт. Распахнув дверь, стражник выскочил на улицу.
— Чтоб им подавиться! Неужели нельзя убрать лошадь с дороги?
— Они пытаются, сэр. Но эта кляча больше не поднимется.
— Значит, ее нужно отволочь на живодерню. Эта тварь загораживает нам дорогу.
Через окно экипажа Норрису были видны перила моста. Под ними текла река Чарлз. Он вспомнил ее холодные черные воды. Но есть могилы и похуже, решил юноша.
— Если они будут копаться так долго, нам придется двинуться в объезд по Канальному мосту.
— Глядите, телега приехала. Они эту клячу мигом заберут. «Пора. Другой возможности не будет», — решил Норрис. Пратт ухватился за дверцу экипажа, собираясь забраться внутрь.
Как только дверца приоткрылась, Норрис, навалившись на нее посильнее, выскочил на мост.
Дверца оттолкнула Пратта, и стражник растянулся на земле. Отреагировать он не успел, равно как и его товарищ, который не сумел вовремя вылезти из экипажа.
Норрис быстро осмотрелся: вот мертвая лошадь — лежит там же, где упала, перед своей нагруженной телегой. А вот очередь из экипажей, выстроившаяся позади нее. И река Чарлз — под ее освещенной луной поверхностью таились мутные глубины. Норрис не сомневался. «Больше мне ничего не остается, — подумал он, перебираясь через перила.
— Либо воспользоваться этим случаем, либо проститься с надеждой на жизнь. Ради тебя, Роза!»
— Держите его! Не дайте ему прыгнуть!
Норрис уже летел вниз. Сквозь тьму и время, навстречу будущему, такому же неизведанному, как воды, в которые он бросился. Юноша знал лишь одно: настоящая борьба только начинается, и за секунду до соприкосновения с водой он собрался с духом, словно воин перед битвой.
Погружение в холодную реку было сродни удару — безжалостному приветствию новой жизни. Уйдя под воду целиком, погрузившись в густой мрак, в котором не разберешь, где верх, а где низ, Норрис растерянно заметался.
Но тут он заметил слабое мерцание лунного света где-то над головой и начал пробиваться к нему, пока наконец не прорвал макушкой поверхность воды. Жадно втягивая воздух, он услышал доносившиеся откуда-то сверху крики:
— Где он? Ты его видишь?
— Вызови Стражу! Я хочу, чтобы обыскали берега!
— Оба берега?
— Вот болван! Да! Оба!
Снова нырнув в ледяную тьму, Норрис сдался на милость течения. Он понимал, что не сможет плыть против него, а потому решил уступить реке, пусть она станет сообщником в этом побеге. Вода понесла его мимо мыса
Тичмира и Вестэнда — все дальше и дальше на восток, в сторону порта.
К докам.
