22
На крыльце дома Джойс О'Доннелл горел свет, но на звонки в дверь никто не отвечал.
Сансоне подергал за дверную ручку.
— Заперто, — заключил он и достал из кармана сотовый. — Попробую-ка еще раз позвонить.
Пока он набирал номер, Маура спустилась с крыльца, отошла назад, на тротуар, и оглядела дом О'Доннелл: из окна второго этажа в темноту ночи проливался яркий свет. Внутри приглушенно звонил телефон. Потом снова наступила тишина.
Сансоне прекратил звонить.
— Срабатывает автоответчик.
— По-моему, пора звонить Риццоли.
— Рано пока.
Он достал фонарик и направился по расчищенной от снега дорожке к боковой стороне дома.
— Вы куда?
Он молча двигался к подъездной аллее, и его черное пальто сливалось с темнотой ночи. Вскоре луч фонарика, скользнув по вымощенной плиткой дорожке, скрылся за углом дома.
Маура осталась в палисаднике одна; она стояла и слушала, как на ветвях у нее над головой шуршат мертвые листья.
— Сансоне! — позвала она.
Он не отвечал.
Теперь Маура слышала только стук собственного сердца. Она пошла за угол дома следом за Сансоне. Вышла на пустую подъездную аллею и заметила едва проступавший из мрака гараж. Она было собралась снова окликнуть его, но что-то ее удержало. Ей вдруг показалось, что за нею кто-то наблюдает. Следит. Она повернулась, мельком оглядела улицу. И увидела, как ветер гонит по мостовой газету, похожую на подраненную призрачную птицу.
Вдруг кто-то схватил ее за руку.
Резко вздохнув, она отпрянула. И оказалась лицом к лицу с Сансоне, тихо возникшим у нее за спиной.
— Машина ее на месте, в гараже, — сообщил он.
— Так где же она сама?
— Пойду к заднему ходу.
На сей раз Маура решила не выпускать его из виду и двинулась за ним в боковой двор, пробираясь по глубокому снегу вдоль гаража. Когда они наконец выбрались из сугробов на задний двор, брюки у нее были по колено мокрыми — полурастаявший снег проник в ее ботинки, и ноги начали мерзнуть. Луч фонаря полоснул по кустам и шезлонгам — все было покрыто бархатным белым одеялом. На снегу — никаких следов. Двор заканчивался увитой виноградом стеной, полностью скрывавшей от соседей личное пространство обитательницы дома. И Маура была тут одна, с человеком, которого почти не знала.
Однако Сансоне на нее даже не смотрел: все его внимание было сосредоточено на двери в кухню — открыть ее он так и не смог, как ни старался. Некоторое время он просто глядел на нее, обдумывая, что делать дальше. Затем перевел взгляд на Мауру.
— Знаете номер детектива Риццоли? — спросил он. — Позвоните ей.
Маура достала сотовый телефон, подошла к кухонному окну — там было светлее. И уже было принялась набирать номер Джейн, как вдруг обратила взгляд на мойку, прямо за окном.
— Сансоне, — прошептала она.
— Что?
— Там кровь… возле стока.
Сансоне глянул лишь мельком — следующее его действие потрясло Мауру. Он схватил первый попавшийся шезлонг и со всего маху ударил им по окну. Стекло треснуло — осколки посыпались в кухню. Он забрался внутрь и через мгновение-другое кухонная дверь распахнулась.
— Здесь и на полу кровь, — сказал он.
Маура посмотрела вниз — на красные пятна на кремовой плитке. Сансоне же в следующий миг выскочил из кухни, хлопая длинными черными полами пальто, точно крыльями, и не успела она подойти к подножию лестницы, как он уже взлетел на площадку второго этажа. Она опустила глаза и снова увидела кровавые разводы. Они были и на дубовых ступенях, и на плинтусах, как будто за них хватались окровавленные руки, пока само тело волокли вверх по лестнице.
— Маура! — вскричал Сансоне.
Она бросилась вверх по лестнице. Взбежала на площадку второго этажа — и там тоже заметила кровь, в виде блестящей алой лыжни, тянувшейся по всему коридору. Вслед за тем она услышала звуки, похожие на хлюпанье воды в дыхательной трубке. И еще прежде, чем войти в спальню, поняла, что там увидит. Жертву — не мертвую, но отчаянно цепляющуюся за жизнь.
Джойс О'Доннелл лежала навзничь, глаза у нее были широко раскрыты в смертельном ужасе, из шеи, пульсируя, била красная струя. Дышала она с присвистом, оттого что легкие заполнились кровью, и кашляла. Вдруг из горла у нее ударил красный фонтан — прямо в лицо склонившемуся над нею Сансоне.
— Я присмотрю за ней! А вы звоните девять-один-один! — велела Маура, вставая на колени и зажимая пальцами глубокую рану на шее.
Она привыкла прикасаться к мертвой плоти, а не к живой, поэтому кровь, сочившаяся ей на руки, казалась поразительно теплой. «ВДК», — подумала она. Основные правила базовой реанимации. Воздушные пути, дыхание, кровообращение. Но, сделав всего один страшный надрез по всему горлу, преступник подверг риску все три. «Я врач, но вряд ли смогу ее спасти».
Сансоне повесил трубку.
— «Скорая» уже выехала. Я чем-то могу помочь?
— Принесите полотенца. Нужно остановить кровотечение!
Пальцы О'Доннелл вдруг сомкнулись на запястье Мауры, в ее мощной хватке чувствовалась сила страха. Кожа у нее была настолько осклизлая, что пальцы Мауры тут же соскользнули с раны, откуда снова брызнула струя крови. Снова раздались хрип и кашель — и из перерезанной трахеи опять брызнула кровь. О'Доннелл захлебывалась ею. С каждым вдохом количество крови в легких увеличивалось. Она булькала в дыхательных путях, бурлила в альвеолах. Мауре уже приходилось изучать иссеченные легкие жертв с перерезанным горлом, и она знала, как наступает смерть.
«Теперь я вижу это собственными глазами, но неспособна это остановить».
Сансоне примчался в спальню с охапкой полотенец, Маура взяла несколько штук, прижала к шее О'Доннелл, и белоснежная махровая ткань, точно по волшебству, мигом превратилась в красную. Рука О'Доннелл еще крепче сжала запястье Мауры. Губы ее зашевелились, но она не могла вымолвить ни слова — изо рта у нее, сквозь пузыри крови, вырывался только хрип.
— Все хорошо, хорошо, — проговорила Маура. — «Скорая» вот-вот приедет.
О'Доннелл всю затрясло, словно в припадке. Но ее глаза с абсолютно осознанным выражением глядели на Мауру. «Неужели она понимает по моим глазам, что я знаю — она умирает?»
Услыхав отдаленный вой сирены, Маура вскинула голову.
— Это они, — подтвердил Сансоне.
— Входная дверь заперта!
— Пойду встречу их внизу.
Сансоне вскочил на ноги, и вскоре Маура услышала, как он спускается по лестнице на первый этаж.
Глаза О'Доннелл смотрели пока еще осознанно. Губы вдруг зашевелились быстрее. А пальцы сжали руку Мауры, точно клещи. Вой сирены слышался все громче, но здесь, в спальне, звучало только сиплое, прерывистое дыхание умирающей женщины.
— Будь со мной, Джойс! — призывала Маура. — Я знаю, ты можешь!
О'Доннелл с новой силой дернула Мауру за запястье, при этом ее так затрясло, что рука Мауры опять чуть не соскользнула с раны. С каждым прерывистым вздохом из горла вырывались ярко-красные капли. Глаза О'Доннелл расширились еще больше, словно перед ними вдруг разверзлась тьма. «Нет, — казалось, говорили ее губы. — Нет».
В этот миг Маура вдруг поняла, что женщина смотрит уже не на нее, а куда-то поверх ее плеча. И только тогда услышала, как скрипнула половица.
«Преступник никуда не уходил. Он все еще здесь, в доме. В этой комнате».
Она повернулась в то самое мгновение, когда на нее обрушился удар. Она видела, как тьма налетела на нее, словно шуршащая крыльями летучая мышь, и в следующий миг сползла на пол. Ударилась лицом. Сознание помутнело, в глазах стояла тьма. Однако в половицах ощущались звуки удаляющихся шагов, словно у дома тоже было сердце и именно его ритм отдавал ей в щеку. Затем в голове колыхнулась боль и, постепенно усиливаясь, превратилась в мощное, мерное биение молотков, которые, казалось, вбивают гвозди в ее череп.
Она не слышала, как Джойс О'Доннелл издала последний вздох.
За плечо Мауры ухватилась чья-то рука. Внезапный приступ паники включил механизм самообороны, и она принялась машинально отбиваться от нападавшего.
— Прекратите, Маура! Маура!
Он крепко схватил ее за руки, и все, что ей удалось, — всего лишь несколько слабых попыток вырваться. Тут в глазах у нее прояснилось, и она увидела неотрывно глядевшего на нее Сансоне. И услышала другие голоса и звуки, заметила металлический блеск носилок. Она повернула голову и увидела двух санитаров, склонившихся над телом Джойс О'Доннелл.
— Пульс не прощупывается. Дыхания нет…
— Капельница готова.
— Господи, только глянь, сколько крови крутом!
— Что там с другой женщиной? — Санитар взглянул на Мауру.
— С ней, кажется, все в порядке, — заверил его Сансоне. — По-моему, она просто потеряла сознание.
— Нет, — прошептала Маура. И схватила Энтони за руку. — Он был здесь.
— Что?
— Он был здесь. В этой комнате!
Сансоне вдруг понял, что она хочет сказать, в изумлении отпрянул, а потом вскочил на ноги.
— Нет… подождем полицию!
Но Сансоне уже выскочил за дверь.
Маура попыталась сесть — ее закачало, в глазах помутнело. А когда снова прояснилось, она увидела, как оба санитара стоят на коленях перед телом Джойс О'Доннелл, а вокруг них, прямо на залитом ее кровью полу, разложено всевозможное оборудование. На осциллоскопе высвечивалась электрокардиограмма.
Ровная линия.
* * *
Джейн быстро проскользнула к Мауре на заднее сиденье патрульной машины и тут же захлопнула за собой дверцу. Но и столь малого количества холодного воздуха, проникшего в машину, вполне хватило, чтобы выстудить нагревшийся было салон, и Мауру снова затрясло как в лихорадке.
— Ты точно в порядке? — осведомилась Джейн. — Может, лучше отвезти тебя в службу экстренной помощи?
— Хочу домой, — возразила Маура. — Можно, я поеду домой?
— Еще что-нибудь запомнила? Может, какие-нибудь детали приходят тебе на ум?
— Говорю же, его лица я не разглядела.
— Только черную одежду.
— Что-то черное.
— Что-то? Мы говорим о человеке или о звере?
— Все случилось так быстро…
— Энтони Сансоне тоже весь в черном.
— Это был не он. Да и в спальне его не было. Он пошел вниз встречать «скорую».
— Ну да, мне он сказал то же самое.
Лицо Джейн высвечивалось в отблесках мигалок припаркованных на улице патрульных машин. Прибыла обычная колонна служебных автомашин, и палисадник, как всякое место преступления, огородили специальной лентой, полоскавшейся на ветру меж двух вбитых в снег кольев. Маура просидела в машине так долго, что кровь у нее на пальто успела высохнуть, отчего ткань сделалась твердой, как пергамент. Пальто придется выбросить: она его уже больше никогда не наденет.
Маура посмотрела на дом — во всех окнах горел свет.
— Двери были заперты, когда мы пришли. Как же он попал внутрь?
— Никаких следов взлома. Только на кухне выбито окно.
— Нам пришлось его выбить. Заметили в мойке кровь.
— И Сансоне все время был с тобой?
— Мы были вместе весь вечер, Джейн.
— За одним исключением — когда он устроил погоню. Он уверяет, что снаружи никого не видел. А сам затоптал весь снег, когда шарил вокруг дома. И следы, которые могли бы нам пригодиться.
— Но сейчас-то он вне подозрений.
— А я и не говорю, что подозреваю его.
Маура замолчала, вдруг вспомнив недавнюю фразу Джейн. «Никаких следов взлома».
— Джойс О'Доннелл сама его впустила. — Маура посмотрела на Джейн. — Она сама открыла дверь убийце.
— А может, просто забыла ее запереть.
— Она наверняка заперла ее. Она же не дура.
— Не сказать, чтобы она была слишком уж осторожна. Когда работаешь с извергами, невозможно предсказать, кто из них в один прекрасный день выследит, где ты живешь. Все эти убийства имели к ней самое прямое отношение, док. Преступник с самого начала старался привлечь ее внимание своим звонком. Второе убийство произошло рядом с домом, где она обедала. Так что все сходится к одному. К самому главному.
— Но зачем было впускать его в дом?
— Может, она решила, что в силах совладать с ним. Вспомни, сколько тюрем она обошла, сколько изуверов, вроде Уоррена Хойта и Амальтеи Лэнк, опросила. Она же сблизилась с ними со всеми, чуть ли не сроднилась.
При упоминании имени матери Мауру передернуло, но она промолчала.
— Она как цирковая укротительница тигров. Работаешь каждый божий день с животными и в конце концов начинаешь верить, что всеми ими управляешь. Думаешь, стоит щелкнуть хлыстом, и они запрыгают перед тобой на задних лапках, как ласковые котята. Или даже считаешь, что они любят тебя всей душой. Но вот однажды поворачиваешься к ним спиной, и они мигом впиваются клыками тебе в шею.
— Знаю, она никогда тебе не нравилась, — сказала Маура. — Но если б ты была здесь… и видела, как она умирает… — Маура снова взглянула на Джейн. — Она была в диком ужасе.
— То, что она умерла, — еще не причина любить ее. Теперь она жертва, и я должна сделать все возможное. Но это не меняет моего мнения — она сама накликала на себя беду.
В стекло постучали, и Джейн чуточку приоткрыла окно. Полицейский, взглянув на них, сказал:
— Господин Сансоне там интересуется, закончили его опрашивать или нет.
— Нет, не закончили. Передайте, пусть подождет.
— Судмедэксперт уже сворачивается. К нему будут еще вопросы?
— Если будут, позвоню.
Через стекло Маура увидела, как из дома вышел ее коллега Эйб Бристол. Он проведет вскрытие тела О'Доннелл. Если Эйба что-то и поразило на месте преступления, вида он не показывал. Он остановился на крыльце и, беседуя с кем-то из полицейских, спокойно застегивал пальто и натягивал теплые перчатки. «Эйбу не надо было присутствовать при том, как она умирает, — подумала Маура. — На его пальто нет следов ее крови».
Джейн открыла дверцу машины, и в салон тотчас же ворвалась волна холодного воздуха.
— Ладно, док, — сказала она, выбираясь из машины. — Мы отвезем тебя домой.
— Моя машина осталась в Бикон-Хилле.
— Позаботишься о ней потом. Я нашла тебе провожатого. — Джейн поглядела куда-то в сторону и крикнула: — Отец Брофи! Она готова ехать.
Только сейчас Маура заметила его — он стоял в тени на другой стороне улицы. Брофи направился к ним — сперва просто безликая высокая фигура; его лицо удалось разглядеть, лишь когда он поравнялся с патрульными машинами, отбрасывающими мигающий синий свет.
— С тобой точно все в порядке? — осведомился он, помогая ей выйти из машины. — Может, сначала в больницу?
— Пожалуйста, просто отвези меня домой.
Хотя он подал руку, чтобы поддержать ее, она не ухватилась за нее, и всю дорогу, пока они шли к машине, держала свои руки в карманах пальто. Она чувствовала, как полицейские провожают их взглядами. Вот они — доктор Айлз и тот самый святой отец, опять вместе. Есть ли среди окружающих такие, кто ничего не заметил и не проявлял любопытства по поводу их отношений?
«Да нет в этом ни черта любопытного!»
Маура села на переднее сиденье и, когда он запустил двигатель, уставилась в лобовое стекло, прямо перед собой.
— Спасибо, — только и сказала она.
— Ты ведь знаешь, я бы приехал по первому твоему зову.
— Это Джейн тебе позвонила?
— Да, чему я очень рад. Сегодня тебя должен везти домой друг. А не какой-нибудь полицейский, которого ты едва знаешь.
Он отъехал от обочины, и вскоре ослепительные огни спецмашин растаяли далеко позади.
— Сегодня ты оказалась слишком близко, — мягко заметил он.
— Поверь, я не стремилась к этому.
— Не надо было тебе ходить в этот дом. Лучше позвонила бы в полицию.
— Может, не будем об этом?
— А есть хоть что-нибудь, о чем мы можем говорить, Маура? Или теперь всегда будет только так? Ты перестанешь бывать у меня, не будешь отвечать на мои звонки?
Наконец Маура посмотрела на него.
— Я не становлюсь моложе, Даниэл. Мне сорок один год, единственный мой брак закончился катастрофой, к тому же у меня особый талант заводить безнадежные романы. А я хочу замуж. Хочу быть счастливой. И не могу позволить себе тратить время на отношения, которые ни к чему не ведут.
— Даже если дружба и чувства настоящие?
— Дружба может разрушиться. А сердца — разбиться.
— Да, — со вздохом вымолвил он. — Верно. — Некоторое время они ехали молча. Потом он сказал: — У меня не было намерения разбивать твое сердце.
— А ты его и не разбивал.
— Но я причинил тебе боль. Знаю.
— Мы причинили боль друг другу. Иначе и быть не могло. — И, помолчав, она с горечью прибавила: — Ведь этого требует твой всемогущий Бог, верно?
Маура сказала это, чтобы задеть его, и, судя по тому, что он тут же смолк, она поняла — ее упрек попал в цель. Он не произнес ни слова, даже когда они уже подъехали к ее дому, и когда он свернул на подъездную аллею, и когда заглушил двигатель. Какое-то время он так и сидел молча, потом повернулся к ней.
— Ты права, — сказал он. — Мой Бог требует чертовски много.
И прижал ее к себе.
Ей бы воспротивиться, ей бы оттолкнуть его и выскочить из машины. Но она этого не сделала, потому что слишком долго хотела его объятий, его поцелуев. И всего остального. Это безумие, которое не может обернуться ничем хорошим. Но в этот момент ни здравый смысл, ни Бог — ничто не стояло между ними.
«Не введи нас в искушение». Они целовались всю дорогу, пока шли от машины до дверей ее дома. «Избавь нас от лукавого». Напрасные слова, жалкие песчаные замки, противостоящие неумолимым натискам прилива. Они вошли в дом. Свет она не включила, и, пока они стояли в полумраке прихожей, тьма, казалось, усиливала звуки — их прерывистого дыхания и шуршания их одежд. Она сбросила с себя запятнанное кровью пальто, и оно соскользнуло на пол, превратившись в черное пятно. Лишь слабые отблески уличных фонарей, проникавшие через окно, едва-едва освещали коридор. Больше ничто не освещало их грехопадение, и ничьи глаза не следили за тем, как они сворачивают с пути истинного.
Она направилась в спальню. К своей постели.
Уже целый год кружили они в этом танце и с каждым шагом все ближе подходили к этому мгновению. Она знала душу этого человека, а он знал ее душу, но плоть его по-прежнему оставалась чужой, ни разу не тронутой, не испробованной на вкус. Пальцы скользнули по теплой коже, ощупывая изгибы его спины. По новой территории, которую она жаждала исследовать.
И вот соскользнули остатки одеяний — последняя надежда повернуть назад.
— Маура, — шептал он, покрывая жаркими поцелуями ее шею, ее грудь. — Моя Маура.
Его слова звучали тихо, точно молитва, и были обращены не к Господу, а к ней. Она не ощущала вины, заключая его в объятия. Ведь не она давала обет, который они нарушали, и не ее ждали угрызения совести. «Сегодня, Бог, сейчас он мой», — думала Маура, упиваясь своей победой, слыша, как застонал Даниэл, когда она обхватила его ногами, делая ему больно, подгоняя его. «У меня есть то, что ты никогда не сможешь дать ему, Бог. Я отняла его у тебя. Он мой. Давай же, вызывай своих демонов — мне наплевать».
Той ночью и Даниэлу было наплевать.
Когда их тела наконец достигли разрядки, он упал в ее объятия. Они долго лежали молча. Она видела, как мерцают его глаза в отсветах уличных огней, пробивавшихся в окна спальни: взор его был устремлен во тьму. Он не спал — просто думал. Может, сожалел. Через некоторое время тишина показалась ей невыносимой.
— Жалеешь? — наконец спросила она.
— Нет, — прошептал Даниэл. Его пальцы скользнули по руке Мауры.
— Что-то не верится.
— А тебе непременно нужно верить?
— Я хочу, чтобы ты радовался. То, что произошло между нами, вполне естественно. По-человечески. — Она смолкла. И, вздохнув, прибавила: — Но, возможно, это всего лишь слабое оправдание греха.
— Об этом я как раз и не думаю.
— А о чем же ты думаешь?
Он поцеловал ее в лоб, обдав волосы своим теплым дыханием.
— О том, что будет дальше.
— И чего же ты хочешь?
— Я не хочу тебя потерять.
— Не теряй. Выбор за тобой.
— Выбор… — тихо проговорил он. — Это все равно что выбирать между вдохом и выдохом. — Он перевернулся на спину. И некоторое время молчал. — Помнится, однажды, — продолжал он, — я рассказывал тебе, как принял обет.
— Ты сказал, что твоя сестра умирала. От лейкемии.
— Тогда я и заключил эту сделку. Договор с Богом. Он выполнил условие, и Софи осталась жива. Я тоже исполнил наш уговор.
— Тебе же тогда было только четырнадцать. Слишком рано давать обещания на всю жизнь.
— Но я все же пообещал. К тому же, Маура, во имя Господа можно сделать много добра. Я был счастлив этим обещанием.
— А потом ты встретил меня.
Он вздохнул.
— А потом я встретил тебя.
— Придется выбирать, Даниэл.
— Иначе ты уйдешь из моей жизни. Знаю.
— Я не хочу этого.
Он взглянул на нее.
— Тогда не уходи, Маура! Пожалуйста! Эти несколько месяцев без тебя я был сам не свой. Испытывал чувство вины из-за того, что хотел тебя. Но только и думал, что о тебе.
— И что же будет со мной, если я останусь в твоей жизни? У тебя будет церковь, а у меня что? — Она уставилась в темноту. — Ведь ничего не изменилось, верно?
— Все изменилось. — Он взял ее за руку. — Я люблю тебя.
«Только недостаточно сильно. Не так, как ты любишь своего Бога».
И все же она не отстранилась, позволила Даниэлу снова заключить ее в свои объятия. И отвечала поцелуями на его поцелуи. На этот раз они занимались любовью яростно, нежное соприкосновение тел превратилось в неистовое столкновение. То была не любовь, а кара. Сегодня они пользуются друг другом. Если у Мауры не может быть любви, пускай будет страсть. Пусть у него останутся воспоминания, которые будут преследовать его в те вечера, когда Бога вдруг покажется мало. «Именно от этого ты откажешься, покинув меня. Из этого рая ты стремишься уйти».
И он ушел, когда все еще было темно. Она почувствовала, как он зашевелился и проснулся рядом с нею, как медленно сел на край кровати и начал одеваться. Все правильно — наступило воскресное утро, пора возвращаться к пастве.
Он наклонился, поцеловал ее в голову и прошептал:
— Мне нужно идти.
— Знаю.
— Я люблю тебя, Маура. Никогда не думал, что скажу это женщине. И вот теперь говорю.
Он погладил ее по щеке, и она отвернулась, чтобы Даниэл не увидел, как на глазах у нее выступили слезы.
— Давай я сварю кофе, — сказала она, вставая.
— Не надо, оставайся в теплой постели. Я и сам могу выйти.
Они снова поцеловались — и Даниэл поднялся. Маура слышала, как он прошел по коридору и как за ним захлопнулась входная дверь.
И все-таки это произошло. Ей не удалось выйти за рамки клише. Ева и яблоко. Обольстительница, которая довела священника до греха. Но на этот раз в качестве коварного змея-соблазнителя выступал не Сатана, а их одинокие сердца. «Хотите отыскать дьявола, господин Сансоне? Тогда взгляните на меня».
«Взгляните на любого из нас».
За окнами небо мало-помалу окрашивалось холодными, яркими красками утренней зари. Маура отбросила одело, и от постельного белья повеяло запахом их страсти. Пьянящий аромат греха. Она не стала смывать его с себя — просто набросила халат, скользнула ногами в тапочки и пошла на кухню готовить кофе. Стоя у мойки и наполняя кофеварку водой, она рассматривала на заиндевевшем оконном стекле замысловатые узоры в виде переплетенных лиан, цветов и листьев и, даже не глядя на термометр, понимала — день сегодня обещает быть ужасно холодным. Она представила себе, как прихожане Даниэла, выбираясь из машин, кутаются в пальто и куртки и спешат к церкви Пресвятой Богородицы, чтобы, невзирая на воскресную стужу, послушать вдохновенные проповеди отца Брофи. Что же он скажет им этим утром? Признается ли своей пастве, что он, ее пастырь, сошел с пути истинного?
Маура включила кофеварку и направилась к входной двери за газетой. Едва она ступила наружу, как ее насквозь пронизало холодом. Мороз обжег ей горло и ноздри. Она без лишних проволочек схватила газету, лежавшую на дорожке, развернулась и быстро взбежала по ступеням на крыльцо. Взявшись было за дверную ручку, она вдруг застыла как вкопанная и уставилась на дверь.
На слова и знаки, нацарапанные на ней.
Маура обернулась и в ужасе оглядела улицу. Но увидела только сверкающую на солнце обледенелую мостовую и услышала только тишину воскресного утра.
Она прошмыгнула в дом, захлопнула за собой дверь и заперла ее на засов. И тут же бросилась к телефону — звонить Джейн Риццоли.
