Анна
Прошли годы, подросли дети. Да непросто подросли, а выросли. Заневестилась даже младшая Анна. Ох как не хотелось Ярославу и Ингигерд даже думать о том, что придет час, когда их любимицу увезут из Киева в далекую страну. Князь пытался договориться о ее браке с германским королем Генрихом, но делал это так откровенно неохотно, что король обиделся и согласия не дал. Переговоры закончились ничем, Анна осталась до поры в родительском доме.
Конечно, она скучала, оставшись в девичьем тереме без сестер, даже перебралась к матери, но это не спасало. Девичье сердечко тосковало без любви, но не отцовской или материнской, а мужской. Анна была красива, густые золотистые волосы, которые, не желая терпеть насилия, как и их хозяйка, норовили выпутаться из косы и обрамить ее лицо своенравными завитками, пронзительной синевы глаза, нежный овал лица, лебединая шея… И при этом цепкий ум, властность и своенравность. Княжна образованна, она обучена языкам, рукодельница, как положено девице хорошего воспитания, любит книги… Очень любопытна.
А еще весела, приветлива и доброжелательна.
И все эти достоинства никому не нужны! То есть нужны, но тем, за кого Ярослав и не мыслил отдать свою любимицу. Ей ровня только король, а таковых вокруг не наблюдалось. Те, что сидели на тронах, были либо стары, либо женаты.
Ярослав и Ингигерд не раз разговаривали о судьбе младшей дочери, вздыхали, но и мать, понимавшая, что Анне пора замуж, соглашалась, что отдавать такую дочь просто кому-нибудь негоже. И чего германский император Генрих отказался?
– Дурак потому что! – коротко объяснил недалекость германца Ярослав.
– Нет, – возразила Ингигерд, – это потому, что он Анну не видел.
Но годы шли, а Анна все еще не была невестой, хотя боярин Филипп, к которому в детстве она набивалась сама, до сих пор не женился. Конечно, он и в мыслях не держал, что князь решит отдать за него свою дочь. Для этого мало награбить столько денег, сколько Харальд, нужно еще и быть королем. Или хотя бы реальным наследником престола.
В покои Ярослава, топая сапогами, влетел гонец. На него зашикали:
– Ты что, дурень! Князь такого не любит, а уж княгиня тем более. А она ныне у князя!
Тот едва выдохнул на бегу:
– А мне… к ним обоим… и нужно!
– Зачем?!
– Дело есть!
Какое дело могло быть у гонца к князю и княгине одновременно? Но остановить не успели. Услышав шум, на пороге своей комнаты показался Ярослав:
– Что случилось?
– Княже, к нам гости едут!..
– И что? – чуть приподнял левую бровь Ярослав, что означало неприятное удивление. Эка невидаль гости! Да их каждый день десятками, если не сотнями в Киеве считать можно, и на княжьем дворе тоже.
Тут гонец прочувствовал важность момента:
– Сваты! – Замотал головой: – Ой ка-аки-ие-е…
Ингигерд тоже подошла, тревожно посмотрела на гонца и на мужа, тот кивнул дурню:
– Войди, чего орать на весь дворец?
Спокойно сел в кресло, вытянул ноющую (видно, к дождю) ногу. Ингигерд тоже присела, но на краешек покрытого богатым полавочником сиденья, тревожно вглядываясь в гонца.
– Ну, теперь говори толком, что за сваты.
Парень набрал воздуха, словно собираясь прыгнуть в холодную воду, и затараторил:
– Сваты издалека едут, от короля этой… как ее… Хранции!
– Франции, – невольно поправил его Ярослав. Он ничего не знал об этой стране, просто слышал название, когда упоминались противники германского короля.
– А? Чего? Ага, Франции. Княжну сватать за ихнего короля!
Ингигерд с мужем переглянулись, только что у них шел разговор о том, что из-за недостатка королей Анна остается в девах.
Стараясь сдержать любопытство, князь поинтересовался:
– С чего ты взял?
– Дык меня вперед прислали, чтоб сообщил. Они-то медленно едут, там один епсископ…
– Епископ.
– Ага, епсископ, на каком-то чудище, лошадь не лошадь… Уши длинные, сам серый…
– Кто, епископ?! – ошалел от дурацких объяснений Ярослав.
Некоторое время гонец также ошалело смотрел на князя, а потом махнул на него рукой:
– Не… лошадь его!
Ингигерд, не выдержав, расхохоталась, к ней присоединился Ярослав. Только парень стоял, недоуменно таращась на смеющихся супругов. И чего они, правду же говорит, лошадь и впрямь странная – серая, с большущими ушами и противнейшим голосом! Отсмеявшись и утерев слезы, Ярослав взмолился:
– Я буду задавать вопросы, а ты отвечай. Только про лошадь не надо, ладно?
Гонец серьезно кивнул.
– К нам едут сваты от короля Франции?
– Да.
– Среди них епископ…
– Епсископ, – поправил князя гонец. Ингигерд снова хрюкнула, не в силах сдержаться.
– Хорошо, епсископ на какой-то странной лошади.
– Ага, – с радостью согласился парень и раскрыл было рот, что объяснить про уши и противный голос, но князь остановил:
– Про лошадь не надо.
– Ага, – уже покорно согласился дурень.
– Тебя отправили вперед, чтобы предупредил нас.
– Ага.
Ярославу хотелось фыркнуть, мол, заладил: «Ага, ага», но решил не сбивать парня, не то начнет все снова.
– Кто отправил?
– А? Меня? Так это… наш воевода… Он говорит, мол, езжай к князю, скажи, что тут этот епсископ едет на лошади… А то испугаются, лошадь-то…
– Не надо про лошадь, – взмолился князь.
– Так это мне сказали, чтоб я сказал про лошадь, что она с такими ухами…
– Осел! – не выдержал Ярослав.
– Кто? – вытаращил глаза парень.
Ингигерд смеялась, уткнувшись лицом в ладони, едва сдерживался и сам князь.
– Это не лошадь, это осел. Морда вроде лошадиная, – попробовал он спокойно объяснить гонцу, – сам серый, а уши длинные торчком, вот так. – Ярослав показал руками, какие у осла уши.
Парень, ткнув в князя пальцем, обрадованно согласился:
– Во, похож!
Княгиня уже постанывала от смеха. Ярослав замахал на дурня руками:
– Ой, уйди, потом позову, уйди!
Тот, растерянно оглядываясь, отправился к выходу.
– Когда они приедут? – сквозь слезы выдавил ему вслед князь.
– Дык… дня через три.
– Иди! – Ярослав повернулся к жене: – Успеем отсмеяться.
Немного позже он все же поговорил с Коркошкой, как звали парня, заранее предупредив, чтобы о лошади ни слова. Тот серьезно согласился:
– Не, я молчок, что я не понимаю, что ее ослом зовут? Ну и ухи у этого осла!..
Ярослав застонал:
– И про осла не надо. Говори про епископа.
Вообще-то парень оказался толковым, только очень уж сбитым с толку видом осла и важностью своей миссии, словно не появись он в Киеве, и послов не встретили бы.
Из него удалось выудить, что от короля Франции Генриха (знать бы еще, кто это!) в Киев едут важные послы сватать княжну для самого короля. Генрих наслышан о красоте и воспитанности княжны и хочет сделать ее королевой Франции. В Киеве будут дня через три, потому как этот… ну, про которого нельзя говорить, скачет очень медленно. Даже не скачет, а перебирает ногами. Нет, он старается, но уж слишком медленно выходит. А ухи у него!..
– Все! – поднял руки Ярослав. – Ты снова начал про ослиные уши.
Парень закрыл рот руками и только с испугом вращал глазами.
– Еще что про послов знаешь?
– А ничего. Меня же сразу отправили, чтоб я раньше успел сказать…
– Про уши я уже слышал!
– Про послов, – почти обиделся Коркошка.
Но в целом он остался доволен: накормили таким, чего отродясь не ел, спать уложили на мягком, лошадь тоже овсом попотчевали и обратно отправили со снедью на дорогу и золотой монетой за хорошее известие.
На обратном пути он, встретив тех самых послов, издали заорал:
– Я все князю обсказал – и про осла, и про епсископа!
Хорошо, что те не разобрали. Главное, что их интересовало: далеко ли до Киева?
– Не, – обрадовался парень, – дня два таким ходом, как вы едете.
Глаза толстого епископа, едущего на осле, округлились:
– Мой бог! Каких же размеров земля у этого короля?! Мы едем уже, кажется, целую вечность, а до его столицы еще два дня пути!
Чтобы послы не плутали, парень вызвался вернуться и проводить их. Предложение было принято с благодарностью. Немного понимавший славянские языки сопровождавший послов венгр Андрэ попытался выяснить у парня, какова собой княжна. Тот восхищенно мотал головой:
– И ни словом описать, ни в сказке не сказать! Уж так хороша, так хороша!..
Честно говоря, княжну он не видел, но тоже успел поинтересоваться, сколько у князя дочек и какова из себя та, которую будут сватать. Челядь во дворце сказала похоже.
Весь вечер и следующий день он расписывал размеры Руси, ее богатства, роскошные меха, которыми по зиме ну просто устилают дороги! Ага, чтобы ехать было удобней! А уж как велик Киев! За день не обойдешь! И казна у князя… вот прямо руки по локоть в золото каждый день с утра опускает и, пока не надоест, перебирает свои драгоценности. И княгиня вместе с ним. Столько золота, что им купола церквей кроют!
Епископ Роже Намюрский недоверчиво покачал головой:
– Если даже сотая доля того, о чем так привирает этот человек, правда, то наш король сватает самую богатую невесту на свете!
Постепенно гости решили, что Коркошка попросту врет, и перестали его слушать. Тот обиделся и до самого Киева ехал молча.
Зато какое удовольствие он испытал, любуясь на потрясенные физиономии своих попутчиков, когда те увидели и впрямь золоченые купола Святой Софии и других церквей Киева! Мало того, словно нарочно над городом поплыл колокольный звон, созывая горожан на службу.
– Ну?! Чего я говорил?! Я вы: «Брешешь, брешешь!»
Послы готовы были извиниться перед Коркошкой.
С тех пор и все время пребывания в Киеве состояние изумления и восхищения не оставляло Роже, Савайера и их спутников. Киев оказался во много раз больше Парижа, и это без посада и Подола с его, кажется, никогда не умолкающим торгом! Разноязыкая речь, купцы со всего света, немыслимое количество людей, лошадей, товаров… Роже Намюрский, в своей жизни побывавший много где, покачал головой:
– С этим может сравниться только Константинополь или Рим. Но кое в чем Киев их опередил…
На княжьем дворе свободно говорили на правильной латыни, по-гречески, по-польски, видимо, по-шведски, нашлись знающие венгерский язык, что очень понравилось Андрэ, только по-французски не понимал никто. Сам князь тоже легко изъяснялся на латыни и греческом.
День клонился к вечеру, и послов отвели в предназначенные им комнаты, предоставили еду, питье и слуг, понимавших латынь и греческий. Пообещали, что князь с княгиней примут их поутру.
Савайер ахнул:
– У них и слуги чужие языки знают?!
Рябой парень, услышавший это, пожал плечами:
– Да ведь разные гости-то бывают…
После немыслимо обильной вечерней трапезы оба епископа больше всего боялись проспать.
Каменный дворец князя Ярослава поразил воображение гостей не размерами, Роже видел и бо́льшие, а богатством внутренней отделки. Стены обиты дорогими тканями, ими же покрыты и сиденья, вокруг развешано украшенное золотом и камнями оружие, на столах кубки из дорогого стекла, снова отделанные золотом…
Тонкие ткани, роскошные меха, драгоценные украшения окружали их везде. Послы уже поняли, что привезенные ими подарки, казавшиеся немыслимо богатыми дома во Франции, здесь едва ли произведут такое впечатление. Утром они стояли в большой комнате, ожидая князя. Гослен де Шени, отвечавший в посольстве за безопасность, разглядывал оружие, висевшее на стене, но только он собрался осторожно потрогать руками эфес дорогого меча, как в палату вошел сам князь. Это было понятно по тому, как встали по обе стороны и вытянулись охранники.
Князь Ярослав оказался худощав, прихрамывал, одет очень богато. Но больше всего французов поразили его глаза – умные, чуть грустные, все понимающие. Разговаривать с ним было сплошным удовольствием. Не меньшее удовольствие послы получили и от созерцания его супруги. Княгиня хороша собой, властна и доброжелательна одновременно.
Ободряющая улыбка не покидала лицо князя. Ярослав внимательно выслушал послов, не торопил, не останавливал. Епископ Роже прекрасно знал, что это лучший способ заставить человека сказать то, чего он и не желал бы. Сначала они рассказали о цели своего приезда, потом о Франции, о предках короля Генриха Каппетингах, наконец, о самом короле… Передали подарки, присланные возможным женихом, еще и еще раз похвалили своего Генриха. Трудно было не рассказать о настоящем положении короля и его постоянной битве за свое право быть таковым, но послы сумели не проболтаться.
Они говорили и говорили, Ярослав слушал и слушал, не перебивая, одобрительно улыбаясь и ничем не выдавая свое отношение к их словам. Роже заерзал: этот князь слишком хитер или знает больше, чем они думают? Ярослав не знал, он просто пытался понять, насколько можно доверять словам тех, кто хвалит своего короля. Ясно, что они если и не привирают, то не говорят всей правды, но князь уже узнал, что с Францией вынужден считаться даже германский император. Конечно, далекая страна не могла быть полезной Киеву так, как Швеция, Норвегия или Польша, но Генрих – король и лучше иметь свою королеву даже в такой дали, чем отдавать дочь, например, на восток или степнякам. Жаль только, что это любимица Анна.
Наконец Ярослав улыбнулся:
– Не стоит ли послам сначала посмотреть на единственную незамужнюю нашу дочь? – Он обернулся к жене: – Вели позвать княжну Анну.
Сама Анна в это время сидела у себя в горнице, напряженно стиснув руки и сжав губы. Было страшно и интересно одновременно. Княгиня предупредила, что ее позовут.
И вот за княжной примчалась ее ближняя девка Арина, вытаращив глаза и задыхаясь неизвестно от чего, от спешки или волнения, она выдохнула почему-то шепотом:
– Зовут!
Анна перекрестилась, поднялась и с остановившимся взглядом отправилась в палату, где отец с матушкой принимали сватов. Перед входом она снова перекрестилась, поймав сочувствующий и любопытный взгляд гридя, стоявшего у двери. Тот ободряюще улыбнулся княжне, Анну любили все.
Княжна вошла в палату стремительно, точно летела. Остановилась, вопросительно глядя на отца. Тот снова улыбнулся:
– Наша дочь – княжна Анна Ярославна.
Девушке пришлось повернуться к сидевшим сбоку епископам. Готье Савайер даже привстал, а Роже смущенно затеребил подбородок. Генрих, конечно, не урод, но ему пятый десяток, король несколько тучен и почти всегда хмур. А стоявшая перед ними красавица могла составить конкуренцию кому угодно. Золотистая коса с руку толщиной, змеей вьющаяся за спиной, гордая осанка, нежное девичье лицо и пронзительные синие глаза.
Видя замешательство послов, Ярослав не смог этим не воспользоваться, подошел к Анне, встал, заложив руки за золоченый пояс, чуть покачался с пятки на носок своих синих сафьяновых сапог, украшенных бронзовыми застежками, усмехнувшись, поинтересовался:
– Достойна ли моя дочь вашего короля?
Роже не смог ответить, судорожно сглотнул и только тогда закивал. А Савайер замахал руками сразу:
– Более чем достойна! Такой красоты я и не видел, уверяю вас!
Девушка заполыхала румянцем, еще больше ее красившим, опустила голову. От движения коса скользнула и перекинулась вперед. Роже подумал о том, каковы же эти волосы, если их расплести!
Анну отпустили к себе, а послам еще показали ее приданое. Савайер думал о том, что при такой красе князь мог бы и вовсе ничего не давать за дочерью. Но немного погодя думать он уже вообще был неспособен!
В большой соседней комнате было разложено, расставлено, развешано такое количество немыслимо дорогих вещей, что у послов закружилась голова. А князь с явным удовольствием демонстрировал подарки будущему зятю – первоклассное оружие, кубки, украшения, потом драгоценности и наряды самой княжны… Епископы не знали, куда смотреть, то ли на открытые сундуки, в которых множество дорогих тканей и готовой одежды, то ли на шкатулки с драгоценностями, то ли на разложенное оружие, то ли на горы мехов, каждый из которых стоил половины царства…
Продемонстрировав это немыслимое богатство, князь усмехнулся и протянул епископу Роже толстый свиток:
– Здесь перечислено все, что мы даем за Анной. Писец трудился всю ночь и перевел на латынь. Надеюсь, понятно перевел.
Даже список был на отменно выделанной коже и украшен золотистой нитью.
Потом был большой пир, и бедные послы уже не знали, доживут ли до завтра. Столы ломились от блюд, возвышались горы пирогов с самыми разными начинками: зайчатиной, луком, самой разной рыбой, семгой, налимьей печенкой. Стояли большие блюда с закусками: сельдью, лососем, соленым сигом, осетриной, снетками, с грибами. Огромные ендовы с медами, большие корчаги с пивом и пузатые прозрачные кувшины с заморскими винами, игравшими сквозь стекло на свету разными оттенками. Слуги все ставили и ставили на столы блюда с гусями, курами, утками… самым разным мясом, иногда было непонятно, что это, наконец, четверо здоровых мужиков, с трудом управляясь, притащили огромный поднос с кабаном, зажаренным целиком. Он был покрыт хрустящей аппетитной корочкой, обложен яблоками и какой-то ягодой, название которой никто из гостей не знал. Сидевший рядом с Савайером княжич Всеволод объяснил:
– Брусника. Моченая она очень вкусна. А это вот клюква, болотная ягода, тоже хороша.
Княжич устал объяснять послам:
– Это репа пареная в меду, оладьи самые разные. Это каши, у нас их в печи томят со сливками и изюмом. Осетрину отведайте, такие осетры только в нашей Волге водятся, из Тмутаракани нарочно к княжьему столу возят.
Бедный епископ был в состоянии только промычать:
– Не… могу… Больше не могу…
Всеволод усмехнулся, совсем как отец:
– Ничего, не последний пир, еще все попро-буете.
От огромного количества выпитого и съеденного у послов кружились головы, развезло языки. Вот этого Роже боялся больше всего, можно было проболтаться о том, чего говорить не стоило. Но потом епископ махнул рукой: пусть себе! Лучше сразу сказать все, чем маяться. Пусть знают, что Генриху не так уж легко дается его сидение на престоле, много желающих потеснить или попросту не подчиниться. А он их всех вот так твердой рукой дер…дер-жжит!
Роже понял, что произнес это вслух, потому что его кулак вдруг оказался сжатым, Савайер пытался заткнуть товарищу рот куском жареного гуся, а Ярослав даже приподнялся со своего места.
Епископ тоже встал:
– Да! Королю Генриху приходится нелегко! – Он мотнул рукой с кубком, отчего часть напитка выплеснулась на голову кому-то из своих же. – Но тем он… отстань от меня, Готье, я все скажу! Тем он и силен!
Наверное, епископ вещал по-французски, но рядом с князем уже стоял кто-то, переводя на ухо. Ярослав вдруг рассмеялся, подняв кубок:
– Я пью за своего будущего зятя, сильного короля пока еще не очень сильной Франции Генриха!
За столом закричали, поднимая свои кубки. Тот, что оказался в руках у самого Роже, был слишком для него велик, но отказываться епископ не стал. Дальнейшее он не помнил, как и остальные послы тоже. Кажется, еще долго за что-то пили, хотя уснувшего прямо за столом Роже положили на широкую лавку и оставили там до конца пира. Кто заснул последним – неизвестно, но утром они оказались в своих комнатах и на своих постелях.
Роже схватился за голову:
– Интересно, что мы выболтали?
Самым удивительным было не количество выпитого и даже не то, что они вчера потеряли всякую способность соображать и даже двигаться, а то, что ни у кого не трещала голова! Хотя в резных ковшиках стояла наготове какая-то жидкость. Слуга Савайера объяснил:
– Это рассол, ежели будет болеть голова, то нужно попить – и все как рукой снимет.
– У меня не болит…
– Болеть будет, только если смешать вино или пиво, а от медов никогда не болит.
Савайер решил, что должен непременно узнать, как делают эти меды, выпить столько, сколько они вчера, и после этого не страдать тошнотой и головной болью…
Но сначала ему нужно было выяснить еще кое-что. Провожавший его в путь аббат Одальрик просил узнать, ни в этой ли стране находится город Херсонес и не известно ли в Киеве что о мощах святого Климента. Савайер клятвенно обещал.
Поразило французов также то, что с утра после пира русские оказались свежи и крепки, словно никакого застолья с немыслимым количеством снеди и питья не было вовсе! Даже князь, хотя Роже хорошо помнил, что он осушил тот самый кубок, что поднял за Генриха. Или в кубке было не вино? На осторожный вопрос слуга согласился:
– Не вино…
Епископ обрадовался: вот оно что, их спаивают, а сами ничего не пьют! Он тут же решил быть осторожней и никаких медов не пить, мало ли чего еще выболтает!
Но слуга продолжил:
– …князь вина не пьет, только меды. Ставленый мед куда лучше любого вина. – И добавил, что пора завтракать.
Роже уставился на него, казалось, ничего больше еще неделю внутрь не поместится. Но он ошибся, и сам Роже, и Савайер, и остальные с аппетитом закусили хрустящими огурчиками, потом поели ушное, снова пирогов, истекавшей янтарным жиром осетрины, но когда принесли еще несколько больших блюд с жареной птицей, емкости с кашами и еще много что, Савайер замахал руками:
– Я больше не могу! Если я наемся, как вчера, то не смогу двигаться и просплю целый день!
Слуги только пожали плечами: что тут есть-то? А Роже чуть насмешливо поинтересовался:
– Вчерашнее?
Слуга поджал губы:
– Обижаете… У нас отродясь вчерашнее князю не подавали. Со столов все идет слугам да нуждающимся. Только что все парено да тушено.
– И пироги?
– И пироги. А к пиру уже начали готовиться…
Савайер взмолился:
– Роже, нужно сказать, что мы не в силах столько есть и пить! Я умру об обжорства!
Это услышал вошедший в палату Всеволод, рассмеялся:
– Никто не заставляет все есть, вы хоть попробуйте. Такого дома не поедите!
За Францию стало обидно, епископ поджал губы в свою очередь:
– У нас тоже хорошо едят.
– Хорошо, да не так! В русской печи все дело! Вот вы жарите птицу на огне?
– А на чем же ее жарить?
– А у нас тушат, обмазывают тестом или даже глиной и тушат в печи.
Княжич еще долго пытался объяснить епископу разницу в приготовлении пищи, потом махнул рукой:
– Ладно, лучше покажу. Вы еще долго здесь побудете.
– Почему?
– А куда торопиться?
Тот же вопрос задал и князь:
– Куда вам торопиться? Побеседуйте пока с княжной, поучите ее своему языку, чтоб потом не слушала, разинув рот. Посмотрите Киев. Потом и поедете.
Вечером после пира (на сей раз князь зорко следил, чтобы послы не напились до мычания) Роже почесал затылок:
– Здесь нельзя долго сидеть, иначе я вовсе никуда не поеду.
На вопрос о Херсонесе и мощах Климента Ярослав откровенно вытаращил глаза:
– Наш это город, Корсунью зовется.
– Как я мечтал там побывать бы и прикоснуться к святым мощам!
И снова князь смотрел на епископа так, точно тот откуда свалился:
– К чему ехать? Его глава вон в Десятинной, хоть сейчас иди и прикасайся!
Теперь недоверчиво таращился Готье Савайер:
– Святого Климента?
– Да.
– В Киеве?!
– Да.
Ярослав понял, что епископа лучше отвести в Десятинную, иначе придется долго убеждать, что он не бредит.
Еще они побывали в Святой Софии, купол которой поразил послов еще на подходе к Киеву. Постояв перед Золотыми воротами, полюбовавшись их необычным видом, а также мощной воротной башней розового кирпича, гости наконец прошли внутрь. Сопровождавшему их Всеволоду было сказано не подгонять и откровенно отвечать на любые вопросы.
Перед растерянными епископами высилось огромное здание. Толстые столбы с тремя арками наверху и внизу поддерживали великолепные каменные хоры, к которым вели витые, изукрашенные резьбой деревянные лестницы с паперти, обходившей весь собор по кругу. Задрав голову так, что слетел головной убор, Савайер с восторгом смотрел на золоченые купола.
Внутренность собора оказалась тоже неописуемо хороша! На алтарных стенах, столбах и главном куполе переливалась мозаика, остальное украшали великолепные фрески, рассказывающие о княжеской жизни – охоте, суде, пирах, о народных гуляниях… А на одной из них изображена княжеская семья – Ярослав, подносящий Христу изображение самой Софии, княгиня, их сыновья и дочери.
Епископ Роже снова и снова вздыхал: такого он не встречал даже в Константинополе! Киев поразил послов всем, чем только мог поразить.
Кроме прогулок по городу и пиров, к которым послы постепенно привыкли, Готье Савайер много времени проводил беседуя с княжной Анной. Его задачей было научить невесту короля хотя бы чуть понимать французский язык и говорить саму. И снова епископа ждало потрясение. Анна оказалась на удивление умна, хотя весьма и весьма своенравна и даже строптива. Это не помешало им подружиться.
Если хитрый и осторожный Роже вел дела с князем, то Савайер – с его дочерью. И неизвестно, что теперь было важнее, ведь в основном с Ярославом уже договорились, теперь предстояло убедить княжну Анну, что ей не будет хуже в далекой Франции. Епископ уже понял, что если отцовская любимица заупрямится, то Ярослав не посмотрит ни на какие уговоры, вернет все подарки и выставит вон. А Савайеру очень хотелось, чтобы Франция получила такую королеву, а король Генрих такую жену. Он слишком хорошо знал и Францию, и Генриха, чтобы не понимать, что о такой свадьбе можно лишь мечтать. Теперь от осторожности и разумности самого епископа зависело, станет ли мечта явью.
Шли день за днем, неуклонно приближая час расставания. Как ни тяни, а ехать нужно. Предстоял далекий путь, причем с большим обозом, множеством сопровождающих, тех, кому предстояло жить в далекой стране со своей хозяйкой, и тех, кто только довезет ее туда, множеством возов с дарами и приданым, с тем, без чего Ярославна первое время не сможет обойтись…
И хотя было решено погостить у обеих родственниц-королев, мимо которых поедут, – в Польше у Марии-Добронеги и в Венгрии у Анастасии, все равно, путь получался трудным и опасным. С каждым днем росло количество заботливо упакованных сундуков, тюков, коробов.
А у Анны росла паника, постепенно она стала сознавать, что действительно уезжает из Киева в неведомую даль, причем навсегда!
Княжна решила попрощаться со своим названым женихом – боярином Филиппом. Она с детства столько лет твердила, что Филипп ее будущий муж, что сама и все вокруг почти привыкли к этой мысли. Отправленный к боярину гридь вернулся с ответом, что тот готов прийти, куда сказано и в тот час, что указала княжна.
Рослый красивый боярин был смущен, его «жениховство» выглядело шуточным, только пока сама Анна была маленькой, потом Ингигерд строго поговорила с Филиппом, посоветовав ему выбросить такую мысль из головы, тот сознался, что и не загадывал… Он действительно не давал повода для нехороших мыслей про княжну. Да и она тоже. К чему же вести такие разговоры сейчас, когда она уже сосватана и не за кого-нибудь, а за короля?
Анна смотрела на Филиппа, выжидая. Если бы он только слово сказал, только намекнул, девушка ни за что не поехала! Лучше сбежала с ним куда глаза глядят. Но боярин молчал, вернее, говорил что-то о том, что она будет счастлива с мужем. Анна вдруг перебила его, вскинув свои синие глаза:
– Возьми меня за себя…
Он ждал и боялся этих слов, скажи она раньше, и боярин все сделал, чтобы убедить князя отдать за него дочь. Но сейчас Филипп вдруг прекрасно понял, что княжна говорит от отчаянья, покачал головой:
– Я не нужен тебе, Анна, ты просто не хочешь уезжать.
– Все равно возьми.
– Да ведь это на всю жизнь! А завтра кого полюбишь и будешь меня клясть?
Девушка помолчала, потом вздохнула:
– Я назову сына твоим именем.
Глядя ей вслед, Филипп тихо произнес:
– Имя сыну даст его отец.
Слегка повернув голову в его сторону, княжна покачала головой и повторила:
– Я назову сына твоим именем.
Анна сдержала слово, ее старший сын получил имя Филипп, тогда непривычное среди европейских монархов, это позже у них появятся множество Филиппов.
То ли княгиня узнала о встрече дочери с боярином, то ли просто пришло время, но она позвала Анну к себе – тоже для разговора. Князь Ярослав это сделал на день раньше.
Дочь опустилась прямо на пол, покрытый толстым ковром, прижалась к ногам матери.
– Пришло время уезжать, Анна. Тебе будет тяжело, дитя мое, много тяжелее сестер. Но ты самая сильная, и ты справишься.
– Почему тяжелее? – Голос Анны чуть дрогнул.
– Эллисив и Анастасия выходили по любви и знали за кого, а ты нет.
– Но ты тоже, матушка.
– Именно поэтому я и веду разговор. Послушай меня, доченька, внимательно послушай и хорошо запомни мои слова.
Каким бы ни оказался твой муж: старым, некрасивым, грубым, постарайся, чтобы с первой минуты вашей встречи другие мужчины для тебя перестали существовать. Если сможешь это сделать, тебе будет много легче. Не позволяй думам о других проникать в твое сердце, это причинит боль и твоему мужу, и тебе самой.
– Знаю, матушка, слышала о вашей тайной любви с Олавом Норвежским.
– От кого слышала?! – ахнула Ингигерд. Неужели Ярослав догадался рассказать дочери про такое?
– Скальды ее воспевают.
– Скальды… Не было никакой любви, Анна. Девушкой придумала, какой замечательный у меня жених: самый умный, самый красивый, самый лучший. А он женился на другой. Вышла замуж за твоего отца и много лет мысленно сравнивала, да так, что едва не потеряла любовь князя Ярослава.
– А… потом? – осторожно поинтересовалась Анна, видя, что мать задумчиво замолчала.
Та вздохнула:
– А потом увидела Олава воочию и поняла, что давно люблю мужа, и любила только его. Постарайся полюбить своего мужа, Анна. И пока будешь с ним, не допускай никого другого не только в сердце, но и в мысли.
– А… ты правда не любила Олава Норвежского? – все же попыталась выпытать у матери девушка.
Ингигерд улыбнулась:
– Наверное, любила, но не настоящего, а придуманного, и до тех пор, пока не вышла замуж за князя Ярослава. Но только поняла это не сразу и причинила много боли мужу. – Ингигерд обняла дочь за плечи, та прижалась к матери, чувствуя, что это их последний разговор по душам. – Не повторяй моих ошибок, Анна, не причиняй душевной боли мужу, особенно если он тебя полюбит.
Они еще долго сидели обнявшись и беседовали. Постепенно разговор перешел на детские воспоминания. Анна вдруг поинтересовалась:
– А почему я столько лет считала боярина Филиппа своим женихом? Вы обещали меня ему в жены?
– А ты не помнишь? – рассмеялась Ингигерд. – Когда Вышата Остромирович женился на Веселке, ты решила, что и тебе тоже нужен жених, и объявила таковым боярина. С тех пор и повелось: жених да жених. Отец и не помышлял, чтобы тебя ему отдать.
Анне очень хотелось возразить, что отдал бы, если бы она сама этого захотела! Но мать, видно, сама поняла, добавила:
– Вот если бы ты влюбилась в него по-настоящему… А то ведь детское баловство одно.
У Анны взыграл строптивый нрав:
– Почему это баловство? А вдруг я впрямь в него влюблена?!
– Ты? – снова рассмеялась мать. – Мы с отцом слишком хорошо знаем свою дочь: будь ты влюблена в боярина Филиппа, давно была бы его женой, а уж чужих сватов и на порог не пустила. Небось, Роже погонял бы своего ослика где-нибудь за тридевять земель от Киева! Если бы только ты сама не поддала ему хворостиной.
Анна рассмеялась тоже. Мать права, конечно, девушке очень нравился боярин, но она не бушевала, когда сватали за другого, да и сам Филипп тоже не рвался к князю с требованием отдать за него дочь. Стало быть, они и не любили друг дружку? Наверно так, – вздохнула девушка. А все мысли о Филиппе – просто девичьи грезы о любви?
И вдруг ей стало жаль, что она никого не полюбила по-настоящему в Киеве. Тогда отец и впрямь не стал бы отсылать ее так далеко. Эх, знать бы раньше, постаралась бы влюбиться. Но теперь поздно, все решено и дело сделано. Мать права, придется полюбить своего будущего мужа. Надо сделать, как сделала Ингигерд: придумать себе короля, заранее в него влюбиться и там уже только стать ему верной женой! От такого решения на душе у Анны даже полегчало.
Ингигерд нутром поняла, о чем подумала дочь. Накрыла ее руку своей рукой:
– Анна, только ничего себе не придумывай. Не загадывай ничего о будущем муже. Если потом настоящий окажется не таким, как ты его мыслила, пусть даже лучше, но не таким – будет беда. Положись на судьбу и помни, что ты Анна Киевская, дочь князя Ярослава и княгини Ирины.
– Ингигерд, – невольно поправила девушка.
– Я княгиня Ирина, жена киевского князя Ярослава. Ингигерд я только для вас и для твоего отца, помни и про это тоже. Дочерью шведского короля Олава Шётконунга я была до того, как вышла замуж за князя Ярослава.
Анна вздернула голову:
– А я навсегда останусь дочерью своего отца, даже после того, как стану королевой!
– Это я вижу! – снова рассмеялась Ингигерд. – Вот об этом помни всю жизнь. И дай бог тебе счастья, доченька! Простого женского счастья.
Вот и осела пыль, поднятая копытами коней и колесами возов обоза княжны Анны, невесты короля Франции Генриха. Ингигерд и Ярослав хорошо понимали, что видели дочь в последний раз, князь уже жил восьмой десяток лет, да и княгиня немолода, все чаще недужила. А Анна уехала так далеко, что вряд ли сможет хоть раз приехать навестить родителей. Разве только судьба с мужем не сложится, но думать об этом не хотелось.
Ингигерд подумала о себе, она ведь тоже никогда не была в Упсале с тех самых пор, как взошла на драккар, повезший ее в Гардарики. Но у нее не было в Упсале матери, да и отец прожил совсем недолго, а с братом она дружила мало. И все же, как бы ни оправдывалась Ингигерд, она понимала, что дочь теперь отрезанный ломоть, не зря с самого дня приезда послов, когда Ярослав сказал, что дочь надо отдавать, столько внушала Анне, что она должна создавать свое счастье там, в далеком незнакомом Париже с чужим неведомым человеком, должна сделать так, чтобы этот человек стал своим и очень дорогим ей. Без этого женщине не видать счастья, а у несчастной жены не может быть счастливого мужа.
Княгиня не сомневалась, что Анна понравится мужу, не сомневалась, что разумность дочери поможет ей привыкнуть и к мужу, и к новому дому, но все же довольно много времени провела с… епископом Готье Савайером, прося его помочь будущей королеве. Душой она поняла, что толстый, добродушный епископ сможет заменить княжне и мать, и отца там, вдали от отчего дома. Но нужно было, чтоб не только заменил…
Епископ удивлялся разумности княгини Ингигерд, она так хорошо разбиралась в людях и в жизни, точно прожила на свете не одну сотню лет! Савайер обещал выполнить все просьбы княгини и сделать все, как договорились.
Он сделал, сильно облегчив жизнь самой Анны на ее новой родине.
Ехали долго, очень долго, по пути погостив у всех родственников. Госселен де Шалиньяк возмущался:
– Сколько можно отдыхать и тащиться! Меня дома жена ждет!
Над ним смеялись:
– Ты уверен, что ждет?
Это злило сира де Шони еще больше, он грозил уехать вперед в одиночку, бросив «всех копуш» на произвол судьбы. Эти угрозы никого не испугали, обоз княжны Анны столь хорошо охранялся, что помощь воинственного и нетерпеливого Шалиньяка не была особенно нужна.
Первые потрясения Анна испытала уже в Польше у короля Казимира и королевы Марии-Добронеги. Здесь многое оказалось не таким, как в родных Киеве или Новгороде. И тогда Савайер принялся осторожно, понемногу рассказывать княжне об ожидающей ее жизни, о привычках и обычаях жителей Франции и других стран Европы.
Видно, благодаря его рассказам в Венгрии у сестры Анастасии Анна дивилась куда меньше.
Услышав однажды разговор Савайера с будущей королевой, епископ Роже ужаснулся:
– К чему такое рассказывать Анне?! Чтобы она развернулась и уехала обратно?
– Нет, она, как и ее отец, держит слово. А рассказываю, чтобы заранее знала, что ее ждет. Это лучше, чем увидеть все собственными глазами, ни о чем не подозревая.
– Но можно было бы делать это слегка сглаживая, а вы, напротив, подчеркиваете!
– Это совет ее матери.
– Кого?!
– Ее матери, княгини Ирины. Она права, если Анна, ожидая увидеть нечистоты по колено, вдруг обнаружит, что они всего лишь по щиколотку, ей будет легче примириться вообще с существованием этих нечистот на улицах. А вот если она придет в ужас от этих самых нечистот, она перенесет свое неудовольствие и на короля, то…
Роже фыркнул:
– Дались вам эти нечистоты!
– А вы знаете, я уже несколько отвык от их запаха и привык к чистым улицам… Тяжело будет привыкать снова.
– Надо было оставаться в Киеве.
Но как бы ни возражал Роже, он понимал, что Савайер и княгиня Ирина правы, лучше пусть Анна ждет худшее и обнаружит лучшее, чем наоборот.
Конечно, Анну все равно потрясло то, что она увидела в считавшей Русь захолустьем, а себя цивилизованной Европе. Но, будучи подготовленной, княжна действительно перенесла увиденное легче, хотя и писала отцу в Киев, мол, в какую же варварскую страну вы меня отдали замуж, батюшка! Здесь грязно, люди неграмотны, не моются и не считают это зазорным!
Франция и Париж XI века разительно отличались от нынешних.
Собственно Францией, то есть владениями короля Генриха, являлись окрестности Парижа, который был маленьким захудалым городишком, скорее даже большой деревней, стоявшей на острове Сите, а потому просто не успевшей зарасти нечистотами по уши.
У нас очень мало свидетельств о Франции того времени, но едва ли она отличалась от более поздней в лучшую сторону. Ушли в прошлое античные правила заботы о своем теле, остались в воспоминаниях римские термы… И мыться стало… совершенно неприлично! Нашей Ярославне, привыкшей к совсем иному, можно только посочувствовать.
Небольшое нелирическое отступление, чтобы вы смогли прочувствовать, в какой среде оказалась дочь Ярослава Мудрого. Слабонервных просьба перевернуть страницу.
Целых тысячу лет Европа просто вымирала от грязи! Европейцы почему-то не знали трех вещей, без которых немыслима жизнь людей, если плотность их заселения превышает одного человека на квадратный километр, – отхожих мест, выгребных ям и скотомогильников! Таковыми были… улицы или даже сами жилища! Особенно это касалось городов.
Любые отходы находили свое место на улицах, будучи выброшены или выплеснуты прямо через окна или двери! И даже в королевских покоях не всегда пользовались хотя бы ночными вазами, справить нужду (в том числе и большую) не возбранялось в любом уголке роскошных дворцов даже во время приемов или балов и несколько веков спустя!
В городах того времени стояла вонь, невообразимая для нас, нынешних. Смесь запахов людских и конских испражнений, крыс, трупов животных, а иногда и людей, в домах гари от каминов, пота, нестиранного белья, лука, скисшего молока, гниющих тел… Воняло всегда и везде – на улицах, в домах, во дворцах, даже на природе, если рядом оказывался человек, потому что воняло от самих людей. У них были гнилые зубы, а из-за этого испорчены желудки, вечно урчало в животах, и страшно несло изо рта.
Все малые и большие надобности справлялись там, где человек оказывался в ту минуту, даже если это был прием во дворце! Никого не смущал пристроившийся за большим гобеленом разряженный кавалер с вытекающим из-под его ног ручейком или присевшая в уголке дама. Они, может, и хотели бы добежать до ночной вазы, но на страже обычаев стояла… диарея, приходилось присаживаться, где приспичило… Главным было не наступить в чужое…
Можно многое добавить, но стоит пожалеть чувства читателей и ограничиться только небольшим перечнем жертв свинской жизни французского двора.
Даже привычный к постоянной вони, окружавшей его от рождения, король Филипп II однажды упал в обморок, когда стоял у окна, а проезжающие мимо телеги взрыхлили колесами плотный многолетний слой нечистот. Кстати, этот король умер от… чесотки! От нее же погиб и папа Климент VII! А Климент V пал от дизентерии. Одна из французских принцесс умерла, заеденная… вшами! Неудивительно, вшей называли «божьими жемчужинами» и считали признаком святости.
Королева Испании Изабелла Кастильская с гордостью признавалась, что мылась всего два раза в жизни – при рождении и перед свадьбой! Столько же раз принимал водные процедуры и знаменитый король-солнце Людовик XIV, кстати, оба раза по настоятельному совету врачей. Но сие мероприятие показалось любимцу женщин и любителю всевозможных украшений (на его костюме размещалось 180 бантиков!) столь чудовищным, что он поклялся больше никогда не идти на поводу у эскулапов! При этом весь ежедневный туалет короля состоял из протирания рук и крайне редко лица концом влажного полотенца по утрам. Видимо, король очень боялся стереть свою красоту!
Русские послы доносили в Москву, что король Франции «смердит аки дикий зверь»! Самым распространенным недугом Средневековья была… диарея. Добавьте к этому кариес, чесотку, вшивость, смердящие из-за антисанитарии раны, застарелый пот… ну и много еще чего, и получите весьма колоритный образ «просвещенной» Европы.
Когда через четыре сотни лет после Анны Ярославны другая девушка голубых кровей, византийская царевна Софья Палеолог уезжала к своему будущему мужу из Рима (эпохи Возрождения, между прочим!) в далекую Московию, ее провожали как в последний путь. Ведь воспитанная при дворе папы римского Софья ехала к «этим диким русским», которые (страшно сказать!) моются в банях! И это при том, что всей просвещенной Европе было хорошо известно, даже трактат такой выпущен, что сквозь чисто вымытую кожу в организм человека в огромном количестве проникают болезнетворные бациллы! Бедолагу жалели все, а ну как и ее заставят мыться?! Заставлять не пришлось, бабушке будущего Ивана Грозного очень понравилось чувствовать себя чистой…
Анну Ярославну, тоже привыкшую мыться у себя дома в Киеве, можно только пожалеть. Что ей оставалось? Приучать своих подданных к воде и золе (мыла тогда не знали) или отвыкать от водных процедур самой. К сожалению, новая королева явно выбрала второе. Может, просто оказалась не в силах убедить остальных, включая мужа, в необходимости соблюдать элементарную чистоту? Кроме того, на защите грязи и против ухода за своим телом стеной стояла тогдашняя церковь, тягаться с которой королеве, да еще и чужестранке, было весьма сложно.
Как бы то ни было, Франция ни при жизни Анны, ни после нее чище не стала. Ее сын Филипп I имел прозвище Толстый, слыл большим лентяем и обжорой и не был замечен ни в каких попытках построить бани или что-то тому подобное. И в Европе не появилось ни новых отхожих мест, ни выгребных ям…
Изменить Анна ничего не смогла, но сама была, наверно, поражена весьма и весьма…
Наконец после многих месяцев пути и пребывания у родственников добрались до Франции. Встреча назначена в Реймсе, где появления королевской невесты ждал восстановленный красавец собор. Это был канун Троицы.
Сам Реймс уже виднелся вдали на той стороне какой-то речки, когда Савайер вдруг показал рукой на дальний край леса, что за мостом:
– Его величество выехал нам навстречу. Стоит подождать здесь.
Прямо через поле без дороги к ним скакали шестеро всадников. Наверное, впереди был сам король. Анна вспомнила слова польского короля Казимира о том, что Генрих прекрасно держится на лошади. Да, это видно по его посадке.
В памяти всплыл совет отца:
– Постарайся с первого взгляда найти в будущем муже как можно больше хорошего и тогда спокойней примешь его недостатки.
Князь, как всегда, мудр. Если первой мыслью о человеке, с которым предстоит жить, будет мысль добрая, остальное пойдет легче. Анна старательно повторила шепотом:
– Король прекрасно держится в седле.
Усилием воли она заставила себя опустить глаза и не поднимала их до тех пор, пока не услышала слова Савайера:
– Ваше величество, перед вами ваша невеста – княжна Анна Киевская.
Задержав дыхание, как перед прыжком в холодную воду, она вскинула глаза на будущего мужа и замерла, встретившись с ним взглядом. Такого откровенного восхищения Анна не видела никогда в жизни!
Это потом она поняла, что глаза Генриха не так велики и не всегда доброжелательны, что могут быть злыми и даже жестокими, как у любого человека. Но тогда увидела такой восторг и мгновенно возникшее обожание, что едва не оглянулась, ища еще кого-то, кроме себя, кому это могло предназначаться.
Король что-то говорил, она что-то отвечала. Кажется, по-французски, кажется, правильно, потому что вокруг все улыбались и даже восхищенно цокали языками. Мелькнула мысль, что отец и мать ею гордились бы.
Генрих со свитой уехали готовить торжественную встречу и венчание в Реймсе.
Если бы Анну спросили, как выглядит Генрих, не смогла бы ответить, не видела! В сознании остались только его блестящие, восхищенные глаза, глаза мужчины, влюбившегося с первого взгляда.
Анна все поняла правильно, Генрих влюбился, хотя мог бы это сделать и до встречи с невестой.
Савайер еще из Киева прислал восторженное послание о том, как хороша невеста, как она воспитанна, сколь богат ее отец и сам Киев, какое огромное приданое дают за княжной. Потом было еще несколько писем с дороги. Тон не становился менее восторженным, только теперь епископ восхищался не красотами Киева или самой невесты, хотя неизменно упоминал о ее привлекательности, а больше умом, образованностью и удивительной для молодой девушки мудростью.
По словам епископа выходило, что он везет ангела во плоти, именно поэтому Генрих словам Савайера не доверял. Откуда в такой глуши может быть образованная девушка? Небось все образование заключается в знании наизусть пары молитв да умении не раскрывать рот, когда не просят. Роже всегда умел красиво расписать даже то, что на деле оказывалось гадостью.
А уж при мысли о благочестии и крепкой вере невесты королю становилось совсем худо, не хватало только набожной дурехи под боком! Масла в огонь подливал приятель Рауль де Валуа:
– Генрих, тебе сосватали святую? Как же ты будешь с ней жить?
– Находишь, что я недостаточно хорош для этой красотки?
– Да я не о том! Как король может быть недостаточно хорош для любой невесты из такой дали? Она, небось, и в платье впервые принарядилась, только увидев нашего Савайера! А до того ходила босой и жила в лесу. Я слышал, там густые леса и много медведей. Но я говорю о том, что с ангелами жить трудно, а с набожными бабами еще труднее, поверь.
Генрих нахмурился, он и сам раздумывал, каково будет со столь благочестивой женой. Король не был склонен к блуду, но прожить без женской ласки не мог. К тому же нужен наследник и желательно поскорее. Генрих с тоской думал и о том, как станут насмехаться над бедняжкой острые на язык и всегда готовые осудить придворные дамы, и ему становилось совсем худо.
Когда пришло известие, что Роже с невестой скоро будут в Реймсе, король вдруг решил венчаться именно там. Пусть все состоится в только что восстановленном соборе! Была надежда, что в Реймс потащатся не все обладательницы злых языков. Потом Генрих решил, что там же будет и коронация: ведь если Анна станет королевой, то не каждая болтушка рискнет осуждать ее за дикость и неумение говорить по-французски. Мало того, новая королева может какое-то время пожить в Реймсе, пока привыкнет.
Даже самому себе Генрих не хотел признаться, что боится выхода Анны в свет, и предпочел бы на первое время спрятать молодую жену где-нибудь подальше от любопытных глаз. И снова Рауль подсказал:
– Генрих, хочешь, она поживет пока в моем замке? Моя жена могла бы ее кое-чему научить…
Королю хотелось возразить:
– Чему хорошему может научить твоя святоша, кроме ненужных ужимок?
Но он промолчал, только помотав головой. Нет, это не годится, не стоит бояться чьего-то осуждения, какая есть невеста, такая есть. Все же совсем переврать Савайер не мог, что-то в ней должно быть, что способно вызвать симпатию. А вести себя на людях научится…
И вот примчался гонец с известием, что поезд будущей королевы почти у Реймса. Генрих не выдержал и рванулся навстречу. Гонец на вопрос о том, какова невеста, только закатил глаза в немом восторге. Король птицей взлетел в седло, за ним остальные. Теперь любопытно стало уже всем.
Ехали прямо через поле, срезая дорогу к мосту, Генрих впереди. Уже стал виден поезд Анны, король искал глазами колымагу, в которой должна ехать невеста, и не находил. И вдруг его взгляд наткнулся на ослика Роже, рядом с которым на лошади ехала женщина. Она?! Генрих пришпорил коня, впиваясь взглядом в наездницу. Рауль сзади прокричал:
– Клянусь Девой Марией, Генрих, она действительно хороша!
Мог бы и не говорить, король все видел сам. Издали была заметна горделивая осанка женщины, привыкшей не только к седлу, но и ко всеобщему обожанию. Такому не научишься, это впитывают с молоком матери и воспитывают с детства. Генрих вдруг вспомнил, что мать Анны Ингигерд – дочь шведского короля. Но эти скандинавы все дикари, что взять с дочери короля викингов?
Он смог смирить себя только на мосту, совсем недалеко от невесты и ее сопровождающих. К самой Анне подъехал уже медленно.
Нет, Савайер солгал ему, описывая будущую жену, и за это епископ достоин смерти! Оправданием могло служить только то, что у велеречивого Роже попросту не хватило слов. Анна была не просто хороша, она была потрясающе хороша!
Единым взглядом Генрих успел ухватить все: тонкий девичий стан, маленькая рука, крепко держащая поводья, тонкая лебединая шея, из-под шапочки с меховой опушкой на грудь опускается золотистая коса с его руку толщиной, а своевольные завитки, не желающие подчиняться общему ряду, выбиваются у маленьких ушек и, наверное, щекочут, брови вразлет, тень от густых ресниц на нежных девичьих щеках с легким румянцем, мягкий овал лица и чуть припухшие, явно не целованные алые губы, в которые так хочется впиться немедленно, прямо тут же… Потрясенный король молчал.
Савайер, чуть лукаво глядя на своего правителя, представил:
– Ваше величество, перед вами ваша невеста – княжна Анна Киевская.
Она вскинула глаза, и Генрих пропал совсем. Эти два синих омута поглотили все его существо, раз и навсегда подчинили себе его сердце и волю.
Не отрывая глаз, он что-то говорил, кажется, по-французски, каким-то вторым умом ужасаясь тому, что она не поймет. Потом также восхищался, потому что не только поняла, но и ответила, правильно, вежливо, даже чуть витиевато, небось, Роже научил, тот любитель красивых фраз. Генрих смотрел уже не в глаза, а на губы, произносившие нужные слова, и понимал, что если немедленно не уедет, чтобы прийти в себя, то бросится целовать Анну прямо тут, посреди дороги.
Они действительно отправились в Реймс галопом – готовить встречу невесты. Генрих готов был венчаться в тот же день, но понимал, что никто на это не пойдет, девушка устала от дальней дороги и должна отдохнуть.
Весь обратный путь молчали, только в Реймсе Рауль вздохнул:
– Генрих, сказать, что тебе повезло – значит солгать. Тебе несказанно повезло! Значит, Роже не врал, но тогда и все остальное правда и твоя будущая жена – лучшее, что я встречал в жизни!
Король мотал головой:
– Этот Роже не умнее своего осла! Где было его знаменитое красноречие, когда он описывал Анну?!
– Ты не поверил ему и так, куда больше хвалить?
– Мало! Мало! Я сам не верю своему счастью.
– Кстати, я поинтересовался ее приданым. Генрих, она богаче тебя!
Тот только махнул рукой: какое приданое нужно такой красавице?! Ей самой нужно доплачивать, чтобы завтра сказала «да», когда ее спросит священник.
Вдруг он опомнился:
– Где Роже?! По какому обряду мы будем венчаться, она же греческой веры!
Короля ужаснула мысль, что все неожиданно может сорваться или хотя бы отодвинуться на неопределенный срок, пока буду идти переговоры. Этого он не перенесет!
Епископ пришел быстро, видно, ждал, когда позовут. Держал себя важно, как человек, блестяще выполнивший порученное дело. Вообще-то так и было.
– Благодарить я тебя буду потом, когда состоится венчание, – сразу предупредил его Генрих, – а пока скажи-ка мне, по какому обряду мы будем венчаться?
– Ваше величество, ваша будущая жена не только красива, но и очень разумна, я вам об этом писал.
Генриху очень хотелось встряхнуть Роже, чтобы не тянул и говорил быстрее.
– Венчаться вы будете по нашему обряду, это оговорено еще в Киеве, невеста согласна. А вот при короновании она будет приносить клятву на своем Евангелии.
Генриху было абсолютно все равно, на чем станет клясться Анна, если она уже будет его женой! Но на всякий случай уточнил:
– На каком еще своем?
Рауль с любопытством прислушивался. Анна потрясла его воображение, и сейчас он страшно, ну просто невыносимо завидовал Генриху, который завтра сможет назвать эту красавицу своей!
– На том, которое привыкла читать у себя дома, оно писано их письмом, но текст тот же самый, я сверял.
Первая половина фразы поразила друзей много больше, чем вторая. Король вытаращил глаза:
– Что привыкла делать?!
Роже скромно опустил свои, чуть вздохнул, как бы говоря: вот вечно вы меня не слушаете, Ваше величество!
– Читать, – с расстановкой произнес он, любуясь впечатлением, произведенным на короля. – Будущая королева грамотна, обучена чтению, письму, быстрому счету, знает латынь, греческий, шведский и еще многое и любит книги. Как вы успели заметить, уже неплохо говорит по-французски.
Генрих попросту брякнулся на стул. Первой мыслью было: о чем я буду с ней говорить?! Ей будет со мной неинтересно!
Его едва не охватило отчаяние при мысли о собственной неграмотности и неучености. Генриху было некогда заниматься такими пустяками, он отстаивал свои права на трон и Францию. А Рауль вдруг расхохотался:
– Вот тебе и дикарка из леса, а, Генрих?
– Какая дикарка? – поразился Роже. – Я же писал об образованности вашей невесты.
– Она бросит меня уже послезавтра…
– Дурак! – от души произнес Рауль. – Женщины любят не только читать умные книги, но и когда их крепко прижимают и делают еще кое-что. Объяснить что?
– Бросит.
Валуа вдруг разозлился:
– Генрих, перестань вести себя как тряпка!
Ты – король Франции, и пусть она не столь велика, как эта далекая Русь, но с ней считается даже германский император! Велика важность – не уметь читать! Зато ты умеешь многое другое, что для твоей страны сейчас важнее. Если она не дура, то должна все понять.
– И как я скажу ей, что неграмотен?
Епископ усмехнулся:
– Не нужно ничего говорить, ваше величество, Анна все знает. Я не стал преувеличивать ваших достоинств и скрывать ваши недостатки.
Король пробормотал:
– Интересно, что ты ей наговорил…
– Ничего, что могло бы навредить Вашему величеству. Кроме того, я многое рассказал о Париже и Франции вообще. Будущая королева слушала с вниманием, она весьма любознательна. И готова принять все перечисленные мной недостатки.
– Какие, кроме моих собственных?
Епископ на мгновение задумался, потом объяснил:
– Киев много больше Парижа, просторней и чище его. Там нет нечистот на улицах, а сами улицы вымощены дубовыми плашками. Говорят, что в городе, где родилась Анна, вообще устроены настилы из досок, чтобы можно было ходить, не запачкав сапог даже в осеннюю слякоть.
Друзья недоверчиво смотрели на Роже: неужели не врет? Сколько же нужно дерева, а главное, труда, чтобы выстелить улицы! А как же помои? А стоки?
– Отбросы выбрасываются в определенное место, чтобы не попадали под ноги. А вода от снега или дождя стекает по нарочно устроенным деревянным же канавкам.
– Роже, если бы я не видел перед собой Анны, то решил бы, что ты преувеличиваешь, сильно преувеличиваешь.
Тот усмехнулся:
– Когда мы подъезжали к Киеву, нас сопровождал парень, не закрывавший рта от похвальбы про свою страну и киевского князя. Мы решили, что врет, уж очень выходило дивно и богато, но когда увидели золоченые купола соборов, то поверили.
Король недоверчиво уставился на епископа, тот все понял и рассмеялся:
– Я не все написал вам, Ваше величество, вы все равно не поверили бы. И еще многое расскажу. Анна Киевская прибыла из страны, много богаче не только Франции, но половины Европы, вместе взятой. Ее приданое вы не смогли бы получить в качестве дани со всех владений и за год. Купола соборов в Киеве, а говорят, и в других городах, там действительно покрывают золотом, чтобы блестели на солнце. И умопомрачительно дорогими мехами устилают сиденья, чтобы было мягче. И грамотны там едва ли не все, не только князья. Сам князь Ярослав свободно читает по-гречески и на латыни, знает шведский, очень любит книги. Младший брат Анны свободно говорит на пяти языках.
Но и люди некняжеского рода тоже грамотны! В Киеве князь ежегодно собирает множество подходящих возрастом детей и велит учить их грамоте и быстрому счету. Все должны уметь читать. У князя Ярослава большое количество книг, привезенных из Византии, переписанных в самом Киеве…
Видя, что совсем испортил Генриху настроение, Роже пожалел короля и решил того успокоить:
– Но Рауль прав, Анна – девушка, хотя и грамотная. Она тоже мечтает о любви и ласке, и ее сердце не занято. Постарайтесь занять его, Генрих, и Анна подарит вам много часов и лет счастья. А что касается Евангелия, то пусть коронуется на чем хочет, большой беды в том нет, еще ни разу не короновали королеву Франции, почему бы это не сделать на Евангелии, данном дочери ее отцом, всесильным правителем богатой страны?
Генрих махнул рукой:
– Да пусть клянется на чем угодно. Ты уверен, что она не будет презирать меня?
– Далось вам это! Я немало рассказывал ей о Вашем величестве хорошего, постарайтесь не испортить созданное впечатление, будьте ласковы, и Вы получите лучшую жену, о которой только можно мечтать.
Они не заметили, что сообщение о свободном сердце будущей королевы ввергло в задумчивость Рауля. Он был женат, но забыть синие очи невесты Генриха никак не мог. А жена… пусть себе живет в имении и воспитывает сыновей! У короля появился серьезный соперник за любовь его будущей супруги. Рауль де Валуа был одним из богатейших людей Франции, гораздо богаче самого Генриха, и он по-настоящему влюбился в невесту своего друга-короля.
Как отнеслась к этому Анна? Она не забыла советов матери и отца – пока был жив Генрих, существовал только он. А вот после смерти мужа вдовая королева дала волю своему сердцу, выйдя замуж за… разведенного ради такого случая Рауля де Валуа!
Когда невеста короля на следующий день прибыла к собору, чтобы вступить в брак и короноваться, у присутствующих шеи за минуту удлинились наполовину. Каждому хотелось разглядеть девушку из далекой неведомой страны, о которой уже ходили слухи. И что невеста необыкновенно красива, и что страна немыслимо богата.
Интерес подогрели двое слуг, в предыдущий вечер допоздна рассказывавшие в таверне у дороги о том, что они увидели, побывав вместе с епископом в этой сказочной стране. Сначала Гуго и Гослену даже не поверили, уж слишком все казалось диковинным. Но хозяин был доволен, потому что в таверну набилось множество народа, желавшего своими ушами послушать, как живут люди где-то на краю земли. Владелец таверны даже предложил рассказчикам по большой кружке вина и пригласил прийти на следующий день.
Возбужденные услышанным, жители Реймса с утра потянулись к собору.
Все оказалось правдой, красивую золотоволосую девушку сопровождали очень богато одетые ее подданные. Несмотря на летнюю жару, их одежда оказалась оторочена дорогими мехами, какие встретишь не у всякого богача. Видно, так и есть – невеста из сказочно богатой страны.
Для Анны все происходило как во сне. Но когда епископ задал ей вопрос и повернулся, ища глазами того, кто этот вопрос переведет, Анна вдруг широко улыбнулась:
– Я понимаю. Я согласна.
Ее улыбка словно озарила собор, вокруг также счастливо заулыбались и остальные. Генрих был счастлив.
Синеглазую красавицу тут же короновали, и из собора на площадь (разве это можно назвать площадью?) Анна вышла уже королевой французской, супругой короля Генриха Каппета. Собравшийся люд закричал, приветствуя новую королеву. Перед Анной склонился епископ Готье Савайер:
– Поздравляю вас, Ваше величество.
– Благодарю, святой отец.
Потом, конечно, был пир, но куда ему до киевских пиров!
А потом ушли даже служанки, раздевавшие свою хозяйку, и они с Генрихом остались совсем одни…
Генрих, всегда бравший женщин силой и частенько бывавший грубым, не узнавал сам себя. Ему очень хотелось стиснуть жену в объятьях, но в то же время захлестывало совершенно незнакомое чувство нежности к ней. Анна стояла в одной рубашке, просто не зная, что делать дальше. Ложиться? Или сначала она должна что-нибудь снять ему, например разуть, как это делалось на Руси? Жалея, что не догадалась спросить ни у кого (хотя у кого это можно было сделать?), она опустила глаза вниз и ждала приказаний мужа.
Генрих осторожно приподнял ее голову за подбородок, коснулся губами трепетных губ. Они оказались гораздо вкуснее, чем он даже ожидал. Поцеловал сначала едва касаясь, потом крепче и, наконец, совсем крепко. Она не вздрогнула, не уклонилась, хотя ответила слабо.
Король спустил рубаху с плеч, потом ниже, оголив маленькие, по девичьи неразвитые груди, принялся покрывать поцелуями их. Анна почувствовала, что тянется к нему, все ее нутро отвечало! Подхватив жену на руки, Генрих осторожно опустил ее на ложе. Теперь эта женщина принадлежала ему, и только ему! И она была не просто послушна, Анна все крепче прижималась сама, отвечая на его ласки. К тому времени, когда Генрих уже был не в силах совладать с собой, жена была готова на все.
Потом лежала, уткнувшись носом в его грудь, и пыталась осознать произошедшее. Вот и случилось, она жена этого пока еще чужого, но уже такого желанного мужчины. Ей были приятны его ласки, его настойчивость, его горячность. Значит, все хорошо? Наверное, – подумалось Анне перед тем, как ее глаза смежил сон.
Наутро Рауль попробовал пристать с расспросами, дева ли она, да каково это было… Но Генрих так глянул на приятеля, что у того очередной вопрос застрял в горле. Сам король выглядел необычайно счастливым. Он даже простил кое-кому старые долги и долго никого не наказывал.
Но постепенно все встало на свои места, что бы ни случилось, жизнь всегда входит в свою колею и катится по ней, точно колесо, вперед и вперед, накручивая годы.
Анна родила Генриху двоих сыновей, больше просто не успела, король недолго радовался семейному счастью. Еще при его жизни наследником был объявлен их старший сын Филипп, названный Анной в честь ее несостоявшегося киевского жениха боярина Филиппа. И хотя Генрих назвал опекуншей сына свою разумную жену, закон не позволил Анне стать таковой, она много лет была регентшей при своем сыне. И только когда Филипп стал достаточно взрослым, удалилась от власти. Кстати, Филипп и довольно долго после него короли Франции при коронации клялись на Евангелии, написанном глаголицей, том самом, что было привезено Анной из Киева. Оно до сих пор хранится в музее и вызывает большой интерес посетителей.
Анне было суждено испытать большую любовь к тому самому Раулю де Валуа, потомки которого станут править Францией через несколько столетий. Рауль развелся с женой, но та пожаловалась на мужа папе римскому. Влюбленных не заставила расстаться даже папская хула, они удалились в имение Рауля и жили там, воспитывая его сыновей.
Но Анна пережила и своего возлюбленного тоже. Если Филипп смог понять мать и простить ее, то сыновья Рауля этого не сделали, Анна снова переехала к своему сыну-королю. Она была не нужна в качестве соправительницы, она была уже никому не нужна. Сколько прожила Анна де Рус, или Анна Киевская, как до сих пор зовут Ярославну во Франции, неизвестно. Есть несколько версий, где она умерла и где похоронена. Но это неважно, важно, что Франция чтит свою русскую королеву, немало сделавшую, чтобы тогдашняя крошечная по сравнению с огромной Русью Франция стала сильнее, а ее жители грамотней. Не все удалось, но она старалась.
Анна, видимо, часто рассказывала истории жизни своей семьи, необычной любви матери и отца, своих сестер Элиссив и Анастасии, а слышавшие их менестрели перекладывали все на музыку. Считается, что именно так родилось само искусство менестрелей, воспевавших подвиги смелых рыцарей во славу прекрасных дам.
А тогда под венец шла золотоволосая синеглазая княжна Анна Ярославна, чтобы, сказав «согласна», стать королевой Франции. Она не сменила своего имени, как это сделали сестры, осталась Анной Русской.
И не знала, что далеко-далеко в Киеве доживает последние дни ее мать – прекрасная Ингигерд, княгиня Ирина. Вести из Киева до Парижа тогда шли очень долго, дочь нескоро узнала о смерти матери.
