Вернувшись в Киев, Владимир узнал, что Алова родила сына. С того дня, как в киевский терем Владимира вступила немка Адель, Алова и ее мать жили в селе Дорогожичи в трех верстах от Киева. Владимир подарил Алове это село вместе с живущими здесь смердами.

Несмотря на недомогание, Владимир сел на коня и отправился в Дорогожичи, взяв с собой четверых гридней. Ему очень хотелось повидать Алову и ее первенца.

Село Дорогожичи лежало в живописной местности на берегу речки Сетомль среди холмов и дубрав; здесь пролегала дорога на Вышгород. Стоял сентябрь, поэтому листва дубов и кленов местами уже побурела и пожелтела. Единственная улица села была пустынна, почти все население деревни с раннего утра пребывало в поле, убирая налитую золотом пшеницу и усатый ячмень.

Владимир остановил коня перед частоколом, за которым возвышался двухъярусный терем из свежеоструганных сосновых бревен с четырехскатной тесовой крышей, с деревянной маковкой наверху. Покуда гридни стучали в ворота рукоятками плеток, торопя здешнюю челядь впустить князя на теремной двор, Владимир, задрав голову, любовался добротно и ладно выстроенным теремком с головами деревянных коней по углам шатрообразной кровли, со сверкающими на солнце небольшими слюдяными оконцами. Когда Тора и ее дочь перебрались из Киева в Дорогожичи, то поначалу им пришлось разместиться в старом тесном доме, где обреталась семья княжеского сборщика налогов. Сколько негодования и обиды было в глазах Торы, уезжавшей из Киева вместе с беременной дочерью неизвестно куда, сколько сердитых слов было брошено ею тогда в лицо Владимиру.

Владимир повелел своему огнищанину, чтобы тот как можно скорее выстроил добротный терем в Дорогожичах, благо лесов в округе хватает. Огнищанин и его работники потрудились на славу, едва сошел снег, как хоромы для Торы и ее дочери были готовы. Владимир, обремененный заботами и походом на вятичей, до сего дня видел этот новый терем только издали, проезжая мимо Дорогожичей в Вышгород и обратно в Киев. В гости к Алове Владимир наведаться не решался, зная, что его ожидает неласковый прием ее властной матери.

Ныне случай особый, Алова родила сына, поэтому Владимир обязан взглянуть на младенца, ведь он как-никак отец этого ребенка.

Войдя в терем через главный вход, Владимир по-хозяйски оглядывал сумрачные, довольно тесные помещения с низкими дверными проемами, с тяжелыми балками перекрытий, с широкими ступенями лестниц, ведущими в покои второго этажа. Оконные отверстия в нижних комнатах более напоминали длинные щели, которые на ночь обычно затыкали мхом или лоскутами из овечьих шкур. При виде князя служанки в длинных льняных платьях склонялись в низком поклоне, челядинцы расступались перед ним, кланяясь и снимая шапки.

Владимир поднялся по чуть-чуть поскрипывающей лестнице в верхние покои; самая старшая из служанок следовала впереди него, указывая путь в светлицу Аловы. Владимиру очень хотелось, чтобы Торы сегодня не было дома, чтобы она не омрачала своим присутствием его свидание с Аловой после столь долгой разлуки.

Однако Тора была здесь, она встретила Владимира в очень чистой и светлой комнате, стены которой были увешаны коврами, а в распахнутые створки окон врывался птичий гомон и струи теплого ветерка, пропитанные запахом листвы. Неподалеку от терема стеной стоял густой лес.

Сидевшая у стола Тора поднялась и, сделав несколько шагов навстречу, протянула Владимиру обе руки. На ней было длинное платье из серебристой парчи с красивым орнаментом по нижнему краю и на рукавах. Ее волосы, заплетенные в косу, были уложены венцом и покрыты легким белым платком. Пальцы рук Торы были унизаны золотыми перстнями, на ее груди лежало ожерелье из серебряных монист с зернью.

— Здравствуй, сын мой! — с приветливой улыбкой проговорила Тора. — Я очень рада тебя видеть во здравии. Поздравляю тебя с победой над вятичами.

Владимир мягко пожал руки Торы, слегка удивленный ее приветливостью. Его сердце волнительно забилось, когда Тора поцеловала его в губы, а ее упругая грудь на миг прижалась к его груди. Светло-серые глаза Торы взирали на Владимира с радостью и с некоторым любопытством. Эта красивая тридцатичетырехлетняя женщина из рода датских конунгов была восхитительна в любом одеянии! А ее улыбка могла обезоружить кого угодно.

После краткого молчания, вызванного невольным замешательством, Владимир поприветствовал Тору на языке варягов и сказал, что желает взглянуть на рожденного Аловой сына.

— Алова давно ждет тебя, князь, — промолвила Тора и мягко подтолкнула Владимира к двери в соседнее помещение. Она тут же добавила: — Шапку и плащ ты можешь оставить здесь, сыне.

Владимир торопливо скинул с себя плащ и соболью шапку прямо в услужливые руки служанки. Затем он отворил дубовую дверь и скрылся в опочивальне.

Тора решительным жестом повелела служанке удалиться. Подойдя к распахнутому окну, она стала смотреть на видневшуюся за частоколом ухабистую дорогу, на вытянувшиеся вдоль дороги черные приземистые избы смердов, крытые пожухлой соломой. Эта дорога ведет в Киев, куда Торе и ее дочери теперь нет доступа, так как в тереме Владимира появилась юная немка, очаровавшая его. Может, сердце Владимира растает, когда он возьмет на руки сына, рожденного Аловой, размышляла Тора. Может, во Владимире проснутся былые чувства к Алове, и он разрешит ей вернуться в Киев.

Свидание Владимира с Аловой длилось недолго, не прошло и часа, как он уже собрался в обратный путь.

Проводив своего зятя, Тора вошла к дочери с намерением узнать, о чем она беседовала с Владимиром и почему князь уехал так спешно.

— Владимир недомогает, поэтому он не остался у нас на ночь, — поведала матери Алова. — Владимир обещал на днях приехать снова. — По бледному лицу Аловы промелькнула счастливая улыбка. — Владимир решил назвать нашего сына Вышеславом. Младенец ему очень приглянулся. Целуя меня, Владимир признался, что сильно соскучился по мне.

— Хорошо, коль слова Владимира искренни, — с грустью вздохнула Тора. — Теперь нам нужно очень постараться, дочь моя, чтобы оттеснить от Владимира эту проклятую немку!

Как повелось исстари, по случаю рождения сына в княжеском тереме был дан пир. На это застолье была приглашена вся киевская знать. Именитые гости рассаживались за столами каждый в соответствии со своей знатностью. Самые родовитые бояре имели право сидеть вблизи от княжеского стола, менее родовитые вельможи занимали места поодаль от князя. В самом конце гридницы, почти у дверей, имели право сидеть младшие дружинники, купцы, ростовщики и княжеская чадь.

Это пиршество запомнилось всем присутствующим не щедрыми дарами, преподнесенными князю старшими дружинниками, не цветистыми здравицами, произнесенными в честь князя, не веселыми проделками скоморохов, но тем, что Владимир вдруг лишил своей милости боярина Сфирна. На виду у всего киевского боярства Владимир отказался принять подарок Сфирна. Княжеские слуги грубо вытащили Сфирна из-за стола, вытолкав его в самый конец пиршественного зала. На место Сфирна Владимир повелел усадить незнатного гридня Рагдая. Казалось бы, Владимир нарушает древний обычай, оскорбляет старшую дружину в лице Сфирна, предки которого служили еще князю Аскольду. Об этом кричал возмущенный Сфирн, прося других имовитых мужей заступиться за него перед князем.

«Рагдай своей грудью защищал меня в сече с вятичами, поэтому он заслужил высокую честь сидеть на пиру рядом со мной, — сказал Владимир, заставив умолкнуть голоса недовольных бояр. — Сфирн показал себя трусом в битве с вятичами, тому я сам был свидетелем. Отныне будет так, бояре. Кто из моих дружинников отличится в сече с врагами, тому и почет от меня. Знатность рода отныне значения не имеет, пусть любой из вас уповает токмо на собственную храбрость».

Владимир тут же произвел Рагдая в боярское сословие, даровав ему большой земельный надел и три села в окрестностях Киева.

Сфирн ушел с пиршества, не дожидаясь его завершения. Он был буквально переполнен бешенством, ведь Владимир — этот гнусный мальчишка! — унизил его перед всей киевской знатью. Пострадал не только сам Сфирн, бесчестье пало и на всю его родню. Теперь киевляне станут показывать пальцем на Сфирна, начнут шарахаться от его сыновей, жены и сестры, от его брата и племянников. О, Сфирну ведомо, что такое злая молва! Тем более что такое княжеская опала!

Сфирну было до слез обидно, ведь в той злополучной битве с вятичами у переправы через Оку в постыдном бегстве от врага участвовали многие старшие дружинники, почему же гнев Владимира обрушился на него одного. Где же справедливость на свете?

Боярин Слуда, доводившийся Сфирну троюродным братом, тоже был в натянутых отношениях с Владимиром. Встретившись со Сфирном на другой же день, Слуда повел с ним такие речи.

— Владимир, сын ключницы, оттого-то в нем и сидит неприязнь к нам, боярам, — молвил Слуда, плотнее притворив дверь светлицы. — Владимир понимает, что далеко не всем киевским боярам нравится кланяться сыну рабыни. Поэтому Владимир и злобствует. Потому-то он и приближает к себе черных людишек вроде Рагдая. Сегодня Владимир прилюдно унизил тебя, брат, а завтра он может голову снять с любого из нас, бояр. — При этих словах Слуда перешел почти на шепот, глядя в глаза Сфирну и многозначительно выгнув бровь. — Смекай, брат. За спиной у Владимира варяги и дружина Добрыни, который тоже простолюдинов привечает. Боюсь, брат, дойдет до того, что сыновья смердов и холопов оттеснят нас, родовитых мужей, от княжеского трона.

— И я того же опасаюсь, брат, — покачал бородой Сфирн. — Что же нам делать?

— Убрать нужно Владимира со стола княжеского! — прошипел Слуда и сердито воткнул нож в скамью. — Зарезать, как жертвенную свинью! А на стол княжеский посадить сына Ярополка, рожденного гречанкой Юлией.

— Слова твои верные, брат, — промолвил Сфирн. — Беда в том, что к Владимиру никак не подобраться, подле него всегда находятся гридни из молодшей дружины.

— Кто терпелив, брат, тот своего часа всегда дождется, — с хищной ухмылкой обронил Слуда. — Владимир может умереть и от женской руки, благо он в сластолюбии меры не знает. Нам нужно лишь потакать Владимиру в его похотливых желаниях, толкать в его объятия жен и девиц. Можно настроить против Владимира какую-нибудь из его жен, ведь женщины, объятые ревностью, способны на необдуманные и жестокие поступки.

— Понимаю, брат. — Сфирн закивал, в его глазах запрыгали мстительные огоньки. — Это было бы замечательно, кабы Владимир получил ножом по горлу в постели с женщиной. Уверен, ему и невдомек, что такое может случиться.

Сфирн злорадно захихикал.

Однажды Владимир наведался с утра на Подол, в ремесленные кварталы Киева, желая поглядеть, как обжились на новом месте бежавшие из Познани иудеи, как идет у них торговля, нет ли у них в чем-то нужды. На деньги, полученные от князя, иудеи построили добротные дома из бревен, ими же была выстроена небольшая синагога из глиняных кирпичей, с куполом из медных листов.

Синагога очень понравилась Владимиру, это было здание с высокими стройными пропорциями, с узкими окнами и полукруглыми пилястрами, выступавшими из стен. Ступени у главного входа в синагогу были сложены из каменных плит, как и дорожка, ведущая от калитки в невысокой глинобитной ограде. Двустворчатые, закругленные наверху двери синагоги тоже были обиты медью, как и купол храма. На дверях были искусно выбиты сцены из Ветхого Завета. Внутри храма еще шли отделочные работы: там стояли строительные леса, висел запах извести, толченого мела, охристых красок, свежезамешанного раствора, используемого для штукатурки стен.

Оказалось, что беженцы-иудеи уже отправили своего гонца в Крым к тамошним иудейским общинам с просьбой прислать раввина для проведения священных обрядов в киевской синагоге.

Владимир обратил внимание, что русичи, живущие на Подоле, косо поглядывают на иудеев, которые хоть и никому не мешают, но уже ведут себя на новом месте как хозяева. Чужаки-иудеи владели многими секретами ювелирного, кузнечного и строительного мастерства. К ним постоянно шли с заказами люди с достатком. Русские ремесленники, теряя клиентов, злились на иудеев. К тому же большинство киевлян, живущих на Подоле, являлись язычниками и смотрели с недоверием как на христиан, так и на иудеев.

Выехав со своей конной свитой на берег реки Почайны, где далеко протянулись бревенчатые причалы для торговых судов, Владимир захотел рассмотреть вблизи чужеземные купеческие корабли. Несмотря на раннее утро, у пирсов было полно людей, здесь вовсю шла работа. С одних кораблей носильщики перетаскивали на берег тюки с товаром, рядом шла погрузка товара на суда, готовые выйти в путь. Неподалеку на верфи визжали пилы и стучали топоры, оттуда далеко разносился острый запах дегтя и сосновой смолы.

Неожиданно Владимир остановил коня. Он увидел, как из большой крутобокой лодьи с высоко загнутым носом на деревянную пристань поднялась молодая женщина изумительной красоты. Длинное шелковое платье, расцвеченное узорами, как перья павлина, струилось тонкими складками по ее прекрасной фигуре, ниспадая до пят. Голова красавицы была покрыта тонким покрывалом, скрепленным на лбу блестящей диадемой. Из-под покрывала ниспадали две толстые темные косы.

Владимир сразу узнал гречанку Юлию. Его брови сдвинулись на переносье, а сердце вдруг ревниво заныло в груди при виде того, что гречанке помогает выйти из лодьи статный юноша лет двадцати в белом византийском плаще. Длинные вьющиеся волосы юноши разметал свежий ветер, поэтому Владимир не смог разглядеть черты его лица.

Судя по тому, как охотно Юлия опирается на сильную руку этого юноши, как она улыбается ему, можно было понять, что между ними существует не просто дружеская связь. Ловко вскочив на пирс, юноша накинул гречанке на плечи шерстяную мантию голубого цвета с желтыми волнистыми узорами. Тут же на пристани Юлию и ее молодого спутника поджидали трое слуг из свиты гречанки. Этих людей приставил к Юлии Владимир в пору, когда он был очень близок с нею. Владимир оберегал Юлию, страшась ревности Рогнеды или Торы. Эти телохранители остались при Юлии и после вынужденного расставания с ней Владимира.

«С кем это Юлия катается по утрам на лодке?» — подумал Владимир, провожая гречанку взглядом, пока она не затерялась в толпе.

В этот же день Владимир пришел в гости к Юлии. Он сказал ей, что желает осведомиться об ее самочувствии и о здоровье маленького Святополка.

— Мой сын здоров, и я тоже, — рассмеялась Юлия, сверкнув своими ослепительно белыми зубами. — Благодарю за заботу, княже.

Их беседа никак не клеилась, поскольку Юлия намеренно дерзила Владимиру, мстя ему таким образом за то, что он позабыл о ней так надолго. Глядя на Юлию, на совершенные черты ее лица, на ее большие с поволокой глаза, на тонкие темные вьющиеся пряди у нее на лбу, Владимир чувствовал, как сильно его тянет к этой женщине, ласки которой он не мог позабыть ни в объятиях Аловы, ни на ложе с Аделью.

Не обращая внимания на язвительные насмешки Юлии, Владимир заявил ей, что намерен возобновить их отношения.

— Пусть Адель по-прежнему живет в моих хоромах, — сказал Владимир, — а я нынче же переберусь в твой терем, моя богиня.

— Нет уж, князь, — решительно возразила Юлия, — пусть все остается как есть. Милуйся и дальше со своей немкой! Мои чувства к тебе умерли, чтобы их возродить, потребуется время. И еще, княже, потребуются дары от тебя.

— Будь по-твоему, лада моя, — покорно произнес Владимир, понимая, что с капризной Юлией иначе нельзя. — Я вымолю твое прощение, чего бы мне это ни стоило!

Красивое лицо Юлии вспыхнуло радостью, но она сдержала свой бурный внутренний порыв, прикрыв свои колдовские очи длинными изогнутыми ресницами и слегка прикусив нижнюю губу. Юлия была рада тому, что у нее теперь будет возможность помучить Владимира, к которому она относилась в душе как к избалованному ребенку благодаря возрастной разнице между ними. Юлия была старше Владимира на целых одиннадцать лет.

Владимир очень скоро выяснил, что красивый юноша, с которым Юлия встречается чуть ли не каждый день, является сыном греческого купца Ерофея, который вот уже несколько лет безвыездно проживает в Киеве. Сына Ерофея звали Эрастом. Он помогал отцу в торговых делах. Ерофей был очень богатым купцом, поэтому его дом стоял не на Подоле, а на Горе рядом с теремами имовитых киевских бояр.

Ерофей торговал различными украшениями, благовониями и шелковыми тканями, поэтому падкая на роскошь Юлия частенько наведывалась в лавку Ерофея на рыночной площади. Частым гостем в тереме Юлии был и Эраст, который приносил ей на показ образцы новых тканей и золотые украшения, доставленные его отцу из Царьграда или перекупленные им у арабских купцов.

Владимир чувствовал, что Юлия неспроста флиртует с Эрастом, она явно вознамерилась сделать его своим любовником, если уже не сделала. Во всяком случае, соглядатаи доносили Владимиру, что Юлия, не таясь, целуется с Эрастом при встречах и прощаниях с ним. Правда, те же соглядатаи сообщали Владимиру, что Эраст покуда ни разу не оставался на ночь в тереме Юлии.

«Значит, эти голубки милуются где-то днем, — терзался ревностью Владимир, — они ведь не зря гуляют за городом, катаются в лодке на Почайне-реке. Нет, не зря!»

Владимир прекрасно понимал, что Юлия хитра и ему не удастся застигнуть ее в постели с Эрастом. А поцелуи, которыми Юлия обменивается с Эрастом, ничего не доказывают, поскольку на Руси целуются между собой не только родственники, но буквально все подряд. У славян не считаются предосудительными лобзания между мужчинами на застолье, при заключении сделки, при священных клятвах, при встречах после долгой разлуки и при прощании на долгий срок. Свободные женщины у славян также вольны в выражении своей симпатии или в подтверждение дружбы награждать поцелуями других женщин и мужчин, не связанных с ними родством.

Тогда Владимир, измученный приступами ревности, задумал уничтожить саму причину своих сердечных терзаний, а именно — купеческого сына Эраста.

Каждый год в конце сентября, с наступлением осеннего равноденствия, восточные славяне празднуют великий праздник — Радогощь. По поверьям славян, в эту пору года Солнце-муж Даждьбог становится мудрым Солнцем-стариком Световитом. Уже не так высок в небе Дед-Световит, не греют его лучи землю, но многое он повидал на белом свете, поэтому славяне и оказывают особый почет «небесному старику». Пройдет еще немного времени, и уйдет Световит навсегда за тридевять земель, чтобы возродиться вновь.

В эту пору года урожай уже собран, деревья сбрасывают с себя листву, готовясь к зимнему сну. К этому дню в каждом городе и в каждом селе выпекается огромный медовый пирог в рост человека. Люди выносят пирог на требище, священное место, и выстраиваются полумесяцем в один или несколько рядов, обратив лица к капищу. Главный жрец после зачина, торжественной молитвы в честь предков, прячется за медовый пирог и спрашивает у людей: «Видите ли вы меня?» Если собравшиеся отвечают утвердительно, то жрец произносит пожелания на следующий год собрать обильный урожай и испечь большой пирог.

Затем происходят обязательные гадания на грядущий год у священного огня. Дождавшись, когда догорит большой костер на капище, жрецы ходят босыми ногами по раскаленным углям, ударяя в бубны и выкрикивая заклинания. Если во время этого действа жрецов посещают различные видения, то они сходят с горячего пепелища без малейшего вреда для ног. Если же видений нет, тогда кто-нибудь из жрецов непременно получит сильные ожоги на ступнях. В таком случае, дабы умилостивить Старика-Световита, надлежало принести ему в жертву прекрасного юношу или девушку.

На торжествах в Киеве в честь Деда-Световита случилось так, что главный жрец сжег свои босые ступни на раскаленных углях. Немедленно было объявлено всем знатным киевлянам, что будет брошен жребий на их сыновей и дочерей, не состоящих в браке. На кого из юношей и девушек падет жребий, тому и идти под жертвенный нож.

Неожиданно Владимир предложил жрецам принести в жертву купеческого сына Эраста, благо он не женат и имеет красивую наружность. Жрецы воспротивились этому, заявляя, что купец Ерофей и его сын веруют во Христа. Мол, Световит может не принять такую жертву.

Однако киевские бояре дружно поддержали предложение Владимира, ибо каждый из них беспокоился за своих детей. Христиан же киевляне-язычники всегда недолюбливали, не упуская любой возможности досадить им хоть в чем-то.

Видя упорство жрецов, Владимир сурово напомнил им о временах, когда в Киеве княжил Ярополк, который перенес капище за городскую стену, ибо этого добивалась его жена Юлия, ревностная христианка.

«Когда я вокняжился в Киеве, то первым делом вернул идолы наших богов на площадь перед княжескими хоромами, — молвил Владимир. — Полагаю, в благодарность за это жрецы обязаны пойти мне навстречу и принять жертву, предложенную мною. Дед-Световит не слеп, он не может не восхититься красотой Эраста!»

Жрецы уступили Владимиру.

Посланные от бояр слуги пришли к купцу Ерофею и сказали ему, что богам угодно взять его сына себе. Мол, жрецы сейчас придут за Эрастом, чтобы принести его в жертву.

Ерофей был не робкого десятка, поэтому он вытолкал боярских слуг из своего дома, заявив им в гневе: «У вас не боги, а дерево: нынче есть, а завтра сгниет. Ваши идолы не едят, не пьют, не говорят, ибо сделаны руками человеческими из древесины. Истинный Бог един, это Христос, коему поклоняются многие народы, который сотворил небо и землю, звезды и луну, солнце и людей. А что сотворили ваши боги, сами людьми сделанные? Не дам сына в жертву бесам!»

Посланцы бояр донесли сказанное Ерофеем до жрецов и народа. Толпа, собравшаяся на праздник, мигом вооружилась, двинулась к дому Ерофея и разломала частокол вокруг него. Ерофей и его сын укрылись на втором ярусе терема, который опирался на столбы, возвышаясь над крыльцом. Из толпы неслись крики: «Ерофей, отдай своего сына богам! Лучше отдай его по-хорошему!»

Высунувшись в окошко, Ерофей отвечал киевлянам: «Ежели ваши боги не обычные деревяшки, то пусть пошлют какого-нибудь одного бога взять моего сына. Вы-то, недоумки, чего об этом хлопочете?»

Разъярившийся киевский люд подрубил топорами подпоры верхних сеней, которые обрушились вниз вместе с Ерофеем и его сыном. Смелый купец-христианин умер, раздавленный тяжелыми бревнами и стропилами кровли. Эраст был еще жив, когда киевляне вытащили его из-под обломков, у него были переломаны руки и ноги. Несчастного Эраста толпа отнесла на капище, где жрецы умертвили его на жертвенном камне. Свежей кровью юноши-христианина жрецы вымазали рот деревянного идола, грубо вырубленного топором и изображавшего Даждьбога.